Текст книги "Дьявол не любит ждать"

Автор книги: Себастьян Чарльз Фолкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Когда Скарлетт исчезла в лабиринтах ГУМа – монстрообразного здания под зеленой крышей, увенчанного множеством башенок и, казалось, превосходящего гигантскими размерами сам Лувр, – Бонд стал ходить кругами по прилегающим улицам, старательно напуская на себя серьезный вид занятого своими мыслями человека. Таким образом он пытался свести к минимуму риск того, что кто-нибудь из прохожих обратится к нему с каким-нибудь вопросом. Он сделал несколько больших кругов и начал уже беспокоиться, когда наконец увидел на выходе из универмага Скарлетт, которая держала в руках два объемистых пакета.

– По-моему, это были самые длинные полчаса в моей жизни, – сказал он.

– Подожди, я покажу, что для тебя купила. Вот шляпа из соломки. В ней ты будешь похож на учителя математики на каникулах. Рубашка с короткими рукавами. Тебе ведь такие нравятся? И носки, которыми мог бы похвастаться любой Иван в своем колхозе.

– А себе ты что купила? – спросил Бонд, поспешно уводя Скарлетт от тени, отбрасываемой Кремлевской стеной, к ближайшей трамвайной остановке.

– Две пары трусов-панталон, в которых, наверное, ходят местные бабушки, и лифчик – не на косточках, а на целых здоровенных костях. Я думаю, он способен поддержать даже маковки собора Василия Блаженного, если им вздумается упасть. И еще чистую блузку. И немного хлеба и сыра.

– Вот молодец. Теперь давай поскорее уйдем отсюда.

Они сели в трамвай и поехали на площадь Трех вокзалов, расположенную в северо-восточной части города; вскоре они уже поднимались по ступеням парадного входа Ленинградского вокзала. Здесь, где сталкивались толпы приезжающих и отъезжающих, встречающих и провожающих, Бонд чувствовал себя гораздо более комфортно, чем убивая время на подступах к ГУМу.

Скарлетт купила два билета на «Красную стрелу», лучший ночной поезд до Ленинграда: отправление в одиннадцать пятьдесят пять вечера. Потом они прогулялись до маленького парка, где переоделись в новую одежду, воспользовавшись для этого общественным туалетом.

– А теперь, – сказала Скарлетт, – я могу съездить в посольство.

– А ты знаешь, где оно находится? – спросил Бонд. – Такое большое здание на берегу реки – на Софийской набережной, так, по-моему, это называется.

– Как-нибудь доберусь. Таксист наверняка знает. Подождешь меня здесь, в парке?

– Да, здесь я, пожалуй, буду менее заметен, чем где-либо. Главное, чтобы ко мне не совались с какими-нибудь вопросами. Жаль, что я с тобой пойти не могу, но едва ли меня в посольстве примут с распростертыми объятиями. Кому ты будешь оттуда звонить?

– Для начала в мой офис в Париже. Свяжусь с начальником нашего отдела. Он сообразит, что делать дальше.

– Ладно. Только будь осторожна. Прежде чем ты уйдешь, Скарлетт, вспомни, что у Горнера есть связи в СМЕРШе и в КГБ. Мы и так уже устроили переполох по всей стране. Крушение самолета, вооруженное ограбление, угон машины. Наверное, система связи в Советском Союзе налажена не очень хорошо, но с учетом возможностей милиции и спецслужб за нами уже почти наверняка следят. Что касается слежки, то тут русские всегда были большими мастерами. Подумай, кстати, еще вот о чем: если Дариус сумел каким-то образом раздобыть и передать в Лондон информацию о местонахождении завода Горнера, то я предполагаю, что спасательная операция уже идет полным ходом.

Бонд взял руки Скарлетт в свои и заглянул ей в глаза:

– Скарлетт, я хочу, чтобы ты сама задала себе один вопрос. Ты действительно считаешь, что один телефонный звонок что-то изменит? Что стоит рисковать? Ведь риск в самом деле очень большой.

Скарлетт выдержала взгляд Бонда и даже не моргнула:

– Джеймс, она моя сестра.

Бонд отпустил ее руки:

– Ну хорошо, только, ради бога, постарайся вернуться сюда не позже девяти.

Стремительным и решительным шагом Скарлетт направилась к выходу из парка. Бонд проводил взглядом ее стройную фигурку, казавшуюся такой хрупкой в новой блузке.

Оставшуюся часть дня и вечер он провел все в том же парке, пытаясь поспать. Он поел хлеба с сыром и попил воды из фонтанчика.

Когда стемнело, он смог вздохнуть немного свободнее. Утром они будут в Ленинграде, а там всего один короткий переход на катере через залив – и свобода. Все его тело уже истосковалось по Западу: по коктейлям со льдом, горячему душу, чистому постельному белью, хорошему табаку – всему, что составляло самые обычные элементы комфортной жизни…

Скамейка, на которой он сидел, стояла у ствола какого-то дерева. Бонд прислонил голову к жесткой коре и почти мгновенно уснул.

Тем временем между выкрашенными желтой и белой краской колоннами, поддерживавшими внушительный портик Ленинградского вокзала, состоялась срочно организованная сделка, в ходе которой было достигнуто соглашение о дальнейшем сотрудничестве, определены его условия и даже выплачен частичный аванс.

Одну сторону представлял некий советский гражданин плотного телосложения, щеки и подбородок которого были не столько выбриты, сколько ободраны бритвой, явно успевшей многое повидать на своем веку. В качестве подтверждения своих намерений продолжать сотрудничество он утвердительно кивнул собеседнику и протянул руку. При этом рукава его короткого не по росту пиджака задрались, выставив напоказ засаленные манжеты.

В эту руку были всунуты пять двадцатидолларовых банкнот, и в поросячьих глазках, едва видных над красными шершавыми щеками, засверкали искры неутолимой, плохо скрываемой жадности.

Его собеседник плохо говорил по-русски, но изъяснялся короткими простыми фразами, достаточно легкими для понимания. В руках он держал две фотографии: на одной был изображен мужчина с суровым взглядом; непослушная прядь темных волос спускалась ему на лоб над правым глазом. На втором снимке была запечатлена красивая молодая женщина, возможно, русская, но гораздо более ухоженная и хорошо одетая, чем все особы женского пола, которых толстячок когда-либо видел в Москве.

Что касается человека, заплатившего деньги, трудно было понять, откуда он приехал. У незнакомца были узкие глаза – не то татарские, не то монгольские – и кожа желтоватого оттенка. Странный головной убор этого человека тоже не вносил ясности в вопрос о его происхождении: он наводил на мысли не то об Испании, не то о Франции.

Ясными и понятными в этой ситуации были только два пункта. Один – телефонный номер, записанный на клочке бумаги и всунутый в руку толстячка; второй – оплата за полученную информацию, которая должна была многократно превысить аванс.

ГЛАВА 19

Неприличное место

Скарлетт вернулась в парк незадолго до восьми. Она рассказала Бонду, что в посольстве к ней сначала отнеслись с подозрением, но в конце концов первый секретарь сжалился над нею и проверил правдивость ее слов, сделав несколько звонков в Париж, а затем разрешил ей воспользоваться телефоном. Она рассказала своему боссу в Париже все, что относилось непосредственно к делу; тот, в свою очередь, пообещал передать эти сведения властям. Бонд улыбнулся. Он не сомневался, что Скарлетт использовала все свое женское обаяние, перед которым просто не смог устоять бедняга первый секретарь: конечно, он не решился отказать очаровательной посетительнице в ее просьбе и позволил ей воспользоваться служебным телефоном в режиме, не предусмотренном инструкциями. Впрочем, куда больше Бонда радовало другое: Скарлетт вернулась из посольства живой и невредимой.

В десять вечера они вышли из парка и направились к вокзалу. Сев в поезд, Бонд, несмотря на всю усталость, почувствовал радость от предстоявшего им ночного путешествия: его вообще привлекала романтика железных дорог, вокзальная суета, трогательные слезы прощания и счастливые встречи.

– Как тебе удалось достать такие места? – спросил он, оглядывая шикарное двухместное купе: такие обычно резервировали для партийных чиновников высшего ранга. – Ты очаровала проводника?

– Никто никого не очаровывал. Из тех денег, которыми ты разжился на бензоколонке, я отвалила ему сумму, равную примерно его трехмесячной зарплате. Ты же сам видел его физиономию, правда?

– Видел, – согласился Бонд. – Такое не забывается.

– Он сказал, что на эти места в последний момент может явиться кто-нибудь из партийных шишек и тогда ему придется перевести нас в обычное купе – но и ему, и мне это кажется маловероятным. Если бы кто-то забронировал такое купе, он сел бы уже здесь, в Москве, а не где-нибудь в Клину или в Бологом. Когда поезд тронется и все утрясется, он обещал принести нам водки. «Столичной». Я попросила принести и еды. Он обещал посмотреть, найдется ли у него что-нибудь. Если нет, придется рассчитывать только на остатки сыра.

– Ну, это не самое страшное, – сказал Бонд.

Когда «Красная стрела» тронулась в путь, он вдруг почувствовал, что смертельно устал. Скарлетт склонила голову ему на плечо, и они вместе молча смотрели в окно на проплывающий мимо пейзаж: серые северные пригороды Москвы постепенно уступали место бескрайним полям. «Всё, проблемы кончились, больше ничего плохого случиться не должно», – подумал Бонд. Поезд бодро бежал сквозь ночную тьму по направлению к бывшей столице Российской империи, к резиденции царей Романовых, к их роскошным дворцам.

Примерно через час проводник постучал в дверь купе, и Бонд со Скарлетт поспешно отодвинулись друг от друга, чувствуя себя виноватыми, как если бы их застали за чем-то неприличным. Проводник как ни в чем не бывало, словно подуставший от своей работы официант, расстелил на нижней полке газету «Правда». Из коричневого бумажного свертка он извлек полбуханки черного хлеба, бутылку «Столичной», кулек чернослива и два куска филе какой-то копченой рыбы.

Бонд смотрел на Скарлетт: она, улыбаясь, дала проводнику еще денег. «Нет, она действительно необыкновенная женщина», – подумал он, наблюдая, как она мило беседует с едва знакомым мужчиной, который – несомненно, под влиянием ее чар – даже отказался от дополнительного вознаграждения.

Когда проводник ушел, Скарлетт сказала:

– Я наврала ему, что ты, дорогой, с Украины. – В глазах ее плясали озорные искорки. – Надеюсь, ты не против?

Бонд улыбнулся и, открыв бутылку «Столичной», хорошо приложился, сделав несколько глотков прямо из горлышка. Он предложил Скарлетт тоже выпить, но она покачала головой. С едой они покончили быстро и закурили. Бонд отметил, что Скарлетт предусмотрительно успела купить на вокзале дешевые русские сигареты. Теперь они сидели друг против друга; Скарлетт смотрела в окно, а Бонд по большей части – на нее.

Он вспомнил, как вернулся в свой номер гостиницы в Париже и увидел там ее, сидящую в кресле с позолоченными ручками, под большим зеркалом, вспомнил ее скромно, но не без кокетства скрещенные ноги и сложенные на груди руки… «Прошу прощения, что напугала вас, мистер Бонд… Мне просто очень нужно было с вами увидеться. И я не хотела, чтобы вы снова дали мне от ворот поворот».

И вот сейчас, сидя в поезде и глядя в окно в непроглядную темноту русской ночи, она выглядела усталой, но от этого не менее красивой. В ее больших карих глазах отражались огоньки проносившихся мимо станций. Ее губы слегка приоткрылись и чуть подрагивали, как это бывало, когда она просыпалась. Вот она убрала за ухо прядь черных волос. Интересно, знает ли она, что он на нее смотрит? Если нет, то зачем тогда этот красивый жест, открывающий безупречные очертания ее розового ушка, такого изящного и нежного, что Бонд с трудом удерживался от того, чтобы не наклониться и не поцеловать его?

Бесконечный перестук колес набравшего скорость поезда, мягкое покачивание вагона и поскрипывание деревянных панелей, которыми было отделано купе, – все это звучало для усталых путешественников как самая лучшая на свете колыбельная. Бонд уже несколько дней не пил ни глотка спиртного, и поэтому водка быстро ударила ему в голову. Почему-то в его памяти всплыли другие, почти забытые путешествия – например, в «Восточном экспрессе» с Таней… «Пора умываться и готовиться ко сну, – подумал он, – да-да, самое время застелить постель и забраться под одеяло…»

Уже в полудреме он вспомнил номер в отеле «Джалаль», страстный поцелуй Скарлетт, ее легкие и в то же время решительные движения, когда она, сбросив юбку, сделала шаг вперед и присела на край кровати…

Советская ночь становилась все глубже и темнее, а образы, всплывавшие в снах Бонда, – все более расплывчатыми, путаными и неясными. Под стук колес на стыках рельсов ему не то вспомнилось, не то приснилось детство, старый поезд в шотландских горах, потом голос матери… потом почему-то стеклянная галерея на заводе Горнера, запах, исходящий от огромных чанов с маковой выжимкой, он дурманил, усыплял, душил… Кто-то, кого он любил, звал его по имени… А потом, потом…

Он понял, что смотрит прямо в немигающие глаза на полумертвом неподвижном лице, скрытом в глубокой тени козырька кепи Иностранного легиона, а Скарлетт кричит:

– Джеймс, Джеймс! Джеймс!

Жирные руки Шагрена сомкнулись у него на горле, и Бонд, еще до конца не проснувшись, вступил в схватку не на жизнь, а на смерть – уже в который раз. Рефлексы и опыт сработали раньше, чем неохотно пробуждающееся сознание: действуя чисто автоматически, он изо всех сил ткнул пальцами в глаза Шагрена, но тот успел вовремя повернуть голову в сторону ровно настолько, насколько это было нужно. Бонд резко согнул и выпрямил ногу, как пружину, почувствовав, как его голень с размаха ударила в пах противника, но ветеран войны во вьетнамских джунглях не ослабил хватку. «Вполне возможно, что у него нет с собой оружия, – подумал Бонд, – потому что он хотел застать нас врасплох и сделать свое дело по-тихому».

Бонд чувствовал, что у него больше не осталось никаких резервов физических сил. Эта схватка была уже лишней, невыносимой для его тела – изголодавшегося, избитого и измученного. Будь на нем его собственные ботинки, он смог бы воспользоваться спрятанным в подошве лезвием: этим коротким клинком можно было если не убить, то уж по крайней мере серьезно ранить противника и получить возможность нанести решающий удар, когда тот хотя бы на миг ослабит хватку на горле. Увы, вместо привычной боевой обуви на Бонде были совершенно бесполезные ботинки, снятые с погибшего пилота авиалайнера. В легких Бонда оставалось все меньше воздуха.

Он не увидел, но почувствовал, как тонкая рука скользнула ему за спину и вытащила из-за ремня люгер.

Закричав от гнева, Шагрен повернулся и ударил рукой по запястью Скарлетт; в результате пистолет выпал на пол. Впрочем, этого мгновения хватило Бонду, чтобы перейти от все слабеющей защиты к нападению. Он оторвал левый мизинец Шагрена от своего горла и, схватив этот палец обеими руками, резким рывком с поворотом сломал его.

Шагрен повернулся обратно, теперь в его крике был не только гнев, но и боль. Он попытался ударить Бонда кулаком правой руки прямо в лицо. Бонд успел среагировать, поднырнув под руку Шагрена, и кулак скользнул по его спине. Скарлетт тем временем подняла с пола люгер.

– Не стреляй, – прошипел Бонд. – Нам только милиции не хватало.

Двое мужчин стояли, сцепившись друг с другом, на вздрагивающем и качающемся полу вагона. Между тем Скарлетт взобралась на спальную полку. Она попыталась ударить Шагрена рукояткой пистолета по голове, но вместо этого сбросила кепи, обнажив обритый наголо страшный череп, над которым так неудачно поработали хирурги-мясники из Омска.

Скарлетт удалось найти его уязвимое место, то, что он стыдился показывать людям, считая неприличным. Шагрен механически поднял обе руки, прикрывая от посторонних взглядов криво надвинутую на лоб и виски верхнюю часть черепа. В эту секунду Бонд, не разгибаясь, боднул его головой в солнечное сплетение. Шагрен сложился пополам, и Бонд с размаха ударил его коленом в подбородок. В купе, перекрывая стук колес, на миг раздался хруст сломанной челюсти.

– Скарлетт, опусти окно, – хриплым шепотом сказал Бонд. – Поможешь мне поднять его.

Бонд вспомнил беззащитных миссионеров – священников и монахов из долины Луары, приехавших во вьетнамские джунгли, чтобы проповедовать учение Христа. Он представил, как это чудовище вырывало невинным людям языки лишь за то, что они читали детям Библию… Он выхватил пистолет из рук Скарлетт, взял его обеими руками так, чтобы ствол торчал вниз, и изо всех сил обрушил на затылочную впадину Шагрена. Удар пришелся в самое незащищенное место черепной коробки. Бонд сначала услышал хруст пробиваемой кости, а затем почувствовал, как дуло пистолета вошло в мозг.

Палач-извращенец с уже вскрытой когда-то черепной коробкой издал животный вой и повалился на спальную полку. Взяв его за ноги, Бонд и Скарлетт стали мало-помалу просовывать его головой вперед в узкую щель полуоткрытого окна. Пока они пытались перехватить поудобнее его дергающиеся ноги, поезд подъехал к узкому туннелю, торцы и стены которого были облицованы кирпичом. В тот момент, когда их купе поравнялось со въездом в туннель, оказалось, что зазор между стенками вагона и краем туннеля довольно-таки мал; на въезде часть кирпичей была вмонтирована в стену чисто декоративно, образуя своего рода зубчатый обод вокруг жерла, уходящего вглубь. Один из кирпичей снес торчавшую из окна купе голову Шагрена, и этот лопнувший шар рикошетом ударился о стену туннеля. Вскоре вагон вновь выехал на открытое пространство, и Бонд поспешил вытолкать обезглавленное тело в окно. После этой весьма неприятной работы он как подкошенный рухнул на свое сиденье.

Скарлетт закрыла лицо руками и заплакала.

Когда Бонд проснулся, было уже светло; Скарлетт примостилась рядом с ним на полке, обхватила его руками и крепко прижалась к нему. Перед тем как лечь, она укрыла их обоих серым вагонным одеялом и набросила сверху теплую кофту, отобранную у кассирши на бензоколонке.

Волосы Скарлетт разметались по подушке и по лицу Бонда, словно темной шалью прикрывая ему глаза. Она осторожно погладила его покрытую старыми и свежими ранами спину и прошептала на ухо:

– Мы уже почти приехали, почти на месте, дорогой. Представь себе завтрак в Ленинграде в «Литературном кафе» на Невском проспекте. Отец рассказывал мне про это кафе. Мы закажем яичницу с копченой лососиной и кофе. А потом – катер. Хельсинки. А дальше – Париж.

Бонд улыбнулся, перевернулся на спину и поцеловал ее в губы. Несколько часов сна частично восстановили его силы.

– Вот интересно: почему каждый раз, как мы собираемся заняться любовью, – спросил он, – нас обязательно кто-нибудь прервет, перебьет или что-то помешает? Это что – тоже судьба?

– Нет, – ответила Скарлетт, – если судьба и вмешивается в нашу жизнь таким странным способом, то лишь для того, чтобы мы по-настоящему оценили наше счастье, когда наконец дождемся возможности быть вместе.

Скарлетт вышла в коридор и отправилась в туалет, прихватив губку и мыло из портфеля водителя «Волги». Бонд тем временем стал планировать очередной нелегкий день. Как только они доберутся до Хельсинки, он сразу же позвонит М. и выяснит, что произошло с «каспийским морским чудовищем». При мысли об этом телефонном разговоре Бонд непроизвольно улыбнулся. Старик никогда не мог скрыть удовольствия, когда слышал его голос после долгого вынужденного радиомолчания.

Они выжали все, что можно, из советского тюбика с зубной пастой и ржавого вагонного умывальника; после этого оставалось только сидеть и ждать, когда поезд прибудет в Ленинград.

– Скарлетт, как только мы попадем в район порта, – сказал Бонд, – тебе придется самой найти такого человека, у которого, во-первых, есть катер, а во-вторых – здоровая склонность к рискованным приключениям. Граница между коммунистами и свободным миром проходит где-то посредине Финского залива. Я думаю, у нас есть все основания полагать, что эту водную границу постоянно патрулирует вооруженная береговая охрана, или, как называют здесь эти подразделения, морские пограничники.

– Значит, мое задание – найти пирата, – предположила Скарлетт.

– Именно так, – подтвердил Бонд. – Причем пирата, у которого есть очень быстроходный катер.

– Мне понадобятся деньги.

– Слушай, я так скоро переквалифицируюсь в налетчика или даже в обычного карманника.

– У тебя к этому врожденная склонность, любимый. Грех не воспользоваться.

Бонд тяжело вздохнул и, вынув обойму из люгера, пересчитал патроны.

От Московского вокзала до Невского проспекта было рукой подать. Позавтракав, они распределили обязанности на первую половину дня. Бонду предстояло раздобыть денег, а Скарлетт должна была заняться поисками подходящего катера в порту. Встречу они назначили позади Пушкинского театра в час дня. Бонд, сгорая от стыда, стащил с прилавка универмага вязаную шапочку, отворот которой можно было отогнуть, закрыв таким образом большую часть лица. Этим нехитрым маскировочным приспособлением он и воспользовался, когда пришло время совершить налет на инкассаторскую машину, которая подвезла наличные деньги к отделению какого-то банка на тихой улочке неподалеку от Московского проспекта. Бонду оставалось утешать себя тем, что хотя бы стрелять на сей раз не пришлось: при виде наставленного на него пистолета охранник от изумления остолбенел и даже не пытался оказать сопротивление. Более того, когда Бонд покинул место преступления, инкассаторы, по-видимому, еще какое-то время пребывали в ступоре, потому что он успел не только выбросить шапочку в урну, но и удалиться от здания банка на приличное расстояние, прежде чем далеко позади раздался вой милицейской сирены. Избавившись от компрометирующего головного убора, Бонд вынул из портфеля и надел соломенную шляпу «учителя математики», купленную в ГУМе, а затем, напустив на себя как можно более непринужденный вид, провел оставшееся до встречи время в городском саду на набережной Невы.

Скарлетт пришла минута в минуту. Судя по выражению ее лица, она принесла как хорошие, так и плохие новости и очень беспокоилась по поводу того, как их оценит Бонд.

– Я нашла одного подходящего человека, – сказала она. – По национальности он финн и говорит по-английски, хотя и не очень хорошо. В общем, он готов провернуть такую рискованную операцию, но проблема в том, что довезти нас прямо до Хельсинки у него не получится. Это слишком далеко. Если взять на борт побольше топлива, он может перевезти нас через границу. Там мы пересядем на катер, принадлежащий его брату. Он говорит, что для них это достаточно привычный маршрут. Так вот, этот второй катер доставит нас в большой финский порт, который называется Хамина. Это примерно миль сто пятьдесят отсюда. Ничего другого эти ребята предложить не могут. Но в Хамине можно сесть на поезд или добраться до Хельсинки автостопом. Дорога там хорошая.

– Что ж, неплохо, – сказал Бонд. – По крайней мере, это Финляндия. Нейтральная страна.

– Русские военные катера действительно патрулируют залив, и, более того, часть фарватера заминирована, но этот человек говорит, что проход между островами в заливе он знает как свои пять пальцев. Мы поплывем ночью. Отправление в одиннадцать. Вся поездка займет примерно часов восемь. Но он хочет получить за это просто уйму денег.

– Именно столько у меня как раз и есть, – проговорил Бонд.

– Но как ты сумел?..

– Ты же обещала не расспрашивать.

В десять сорок пять Бонд и Скарлетт были в назначенном месте. Район порта тщательно охранялся службой безопасности таможни и милицией, которая проверяла паспорта и могла потребовать объяснений у любого человека, появившегося здесь. Чтобы избежать ненужных контактов с представителями власти, Бонду и Скарлетт следовало прийти на один из маленьких островков на западной окраине города. Они добирались общественным транспортом, а затем долго шли пешком по узким улочкам и мостам. В конце концов они увидели соответствующие описанию ступеньки старого маяка, спускавшиеся к самой воде.

У этой лестницы, как и было обещано, пассажиров уже ждал Яшка – тот самый человек, с которым Скарлетт вела переговоры о переправке через границу. Катер представлял собой частично переделанную рыбацкую шхуну со слабеньким стационарным дизелем, который даже на холостых оборотах чихал и кашлял как чахоточный. Такая «энерговооруженность» судна не сулила ни высокой скорости, ни надежности, ни возможности быстрого маневра, чтобы уйти от преследования пограничников. Но когда пассажиры ступили на борт катера, Бонд с облегчением обнаружил лежащие на корме под старым брезентом два подвесных мотора производства фирмы «Эвинруд» по двести пятьдесят лошадиных сил каждый. Ближе к носу шхуны было сооружено что-то вроде рубки; большую часть пространства палубы от рубки до кормовых транцев занимали разнокалиберные емкости с топливом.

Щеки и подбородок Яшки были покрыты как минимум трехдневной серой щетиной, а на голове красовалась синяя вязаная шапочка. У него не хватало примерно половины зубов, а те, что еще торчали во рту, были желтого или коричневого цвета.

Бонд протянул ему деньги, которые тот тщательно пересчитал.

– Он не любит русских, – пояснила Скарлетт. – Его отец погиб в бою с частями Красной армии, когда те вторглись в Финляндию в тридцать девятом году.

Яшка кивнул своим пассажирам, отвязал швартовый конец, прибавил обороты двигателя, встал за штурвал и начал, осторожно маневрируя, выводить катер из дельты Невы в Финский залив.

Бонд и Скарлетт сели вместе на узкую деревянную скамью-банку, тянувшуюся вдоль борта.

– Знаешь, есть одно дело… в общем, мы с тобой кое о чем не подумали, – сказала Скарлетт.

– Да, я уже понял, – ответил Бонд. – Белые ночи. Худшее время года для людей, оказавшихся в нашем положении.

– Яшка говорит, что через час станет чуть темнее – будет как в сумерках. И по крайней мере, ночь выдалась пасмурная – это тоже нам на руку.

Бонд оперся спиной о борт.

– Знаешь, Скарлетт, бывают в жизни такие моменты, – сказал он, – когда ты ничего не можешь сделать и отдаешь свою жизнь в руки других. Доверяешь им.

– Я знаю. Этот человек мне как-то по душе.

– Наемник – опытный и профессиональный, – сказал Бонд. – К тому же озлобленный и обманутый предыдущими хозяевами. Хорошо иметь такого человека на своей стороне.

Яшка старался вести свое суденышко в тени мелких островков прибрежного архипелага, но через полчаса после отплытия практически все скалы и островки остались позади, и катер оказался в открытом море.

Скарлетт успела купить в городе еды и теперь распаковала сверток, в котором оказались хлеб, колбаса, сыр и водка.

– Ничего лучше я просто не нашла, – сказала она.

Яшка с удовольствием присоединился к их ужину и жадно сжевал свои бутерброды прямо за штурвалом, ни на секунду не отрывая глаз от линии горизонта.

Прошел час, еще один, и настало самое темное время ночи – не темнее, пожалуй, обычных осенних сумерек, как и предсказывал Яшка. Когда они оказались достаточно далеко от Ленинграда, но также и от границы, Яшка опустил в воду винты обоих «Эвинрудов» и что-то сказал Скарлетт по-русски.

– Он говорит, что мы можем использовать эти двигатели только недолгое время, чтобы увеличить скорость, – перевела она. – Они слишком шумные, поэтому пользоваться ими у берега или вблизи границы опасно, но примерно около часа мы сможем идти на полном ходу.

Бонд внутренне порадовался, когда лениво рассекавший воду старый рыбацкий катер стал подпрыгивать на невысоких волнах словно пришпоренный, едва не выходя на глиссирование. До Хамины было около ста пятидесяти миль, и, хотя сейчас они неслись со скоростью двадцать пять узлов, впереди оставалось еще более половины этого расстояния. По приблизительным расчетам Бонда получалось, что до морской границы еще примерно два часа хода.

Яшка попросил Бонда встать на несколько минут за штурвал; сам он тем временем перелил топливо из больших емкостей в маленькие канистры, а уже из них – в баки моторов.

Когда Яшка вернулся на свое место за штурвалом, Бонд снова сел на скамейку рядом со Скарлетт.

– Как ты себя чувствуешь?

Она улыбнулась:

– Впервые у меня почему-то появилось ощущение, что мы в безопасности. А ты как?

– По-моему, отличная морская прогулка, настоящий отдых после всех наших приключений, – ответил Бонд, и эти слова он произнес абсолютно искренне. – Этот странный свет, море. И хорошая компания.

Вскоре Яшка выключил кормовые моторы, поднял их обратно на борт и снова уложил под брезент.

– Он говорит, что минут через сорок мы будем на месте, – перевела Скарлетт его слова. – Теперь нам снова нужно вести себя тихо.

Яшка вытащил из рундука передающее устройство рации, подключил его к разъему на приборной панели и что-то сказал в микрофон. После короткой паузы сквозь шум помех донесся тихий, едва различимый ответ.

Моряк с невозмутимым видом вставил рацию обратно в крепление, потом обратился к Скарлетт.

– Советские катера патрулируют и к северу, и к югу, – снова перевела она, – но один из них сейчас занят конвоированием в нейтральные воды танкера, который шел из Таллина и сбился с курса.

Через некоторое время Бонд увидел впереди вынырнувший из сумеречного полумрака катер-призрак – точно такой же, на каком плыли и они. Он показал Яшке в ту сторону, и тот повернул голову. В первый раз за все время пути задубелое от непогоды лицо «морского волка» расплылось в улыбке.

– Да, – сказал он по-английски. – Мой брат.

Два катера медленно плыли навстречу друг другу в легком тумане, который расстилался над водной гладью Финского залива. В этот ночной час на открытой воде было довольно холодно; Скарлетт закуталась в теплую кофту и подсела к Бонду, взяв его под руку и тесно прижавшись к нему.

Яшка заглушил мотор, и катера подошли вплотную друг к другу, двигаясь по инерции. Они были на расстоянии многих миль от берега, посреди пустынного открытого моря. Суда стукнулись бортами, и Яшка перебросил на катер брата швартовый канат.

Скарлетт встала со скамьи и подошла к противоположному борту. Яшка подал руку, чтобы помочь ей перебраться на палубу соседнего судна, качающегося на легкой волне. Она обняла его.

– Спасибо. Очень спасибо, – сказала она по-русски, потом повторила по-английски: – Спасибо.

Бонд пожал ему руку:

– Спасибо тебе, Яшка.

Яшка задержал руку Бонда в своей, и на мгновение двое мужчин замерли, глядя в глаза друг другу.

Затем Бонд перешагнул через борт и оказался на втором катере, а Яшка уже оттолкнулся веслом и стал разбирать заранее припасенные на палубе рыболовные сети, чтобы, если его остановят на пути домой, иметь возможность дать пограничникам вполне правдоподобное объяснение своей ночной вылазки в приграничные воды.

Скарлетт и Бонд помахали ему руками сквозь туман и заняли свои места на скамье-банке у борта – точно такой же, как и на Яшкином катере. Второго «пирата» звали Вели, и выглядел он лет на десять моложе. Он энергично передвигался по своему маленькому катеру и, в отличие от брата, постоянно улыбался.