Текст книги "Дьявол не любит ждать"

Автор книги: Себастьян Чарльз Фолкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Охранник в сопровождении еще троих своих коллег вернулся. Они втащили в кабинет дрожащего рабочего в серой униформе, который тут же упал на колени, явно в ужасе от того, что его ожидало.

– Когда Шагрен и его товарищи по оружию входили в северовьетнамскую деревню, где дети посещали занятия в воскресной школе, они обычно щипцами вырывали язык местному проповеднику. После этого он уже больше не мог ничего проповедовать. Так мы и до сих пор поступаем с людьми, которые слишком много болтают.

Горнер кивнул Шагрену, который вытащил из кармана пару палочек, которые в Восточной Азии используются для еды. Двое охранников крепко схватили рабочего за руки, а Шагрен вставил палочки ему в уши.

– А так Шагрен поступал с детишками, которые слушали всякие библейские сказки.

Широко расставив ноги, Шагрен в следующую секунду изо всех сил ударил ладонями по торчащим из ушей рабочего палочкам, которые воткнулись глубоко в голову. Кровь хлынула у того из ушей, и он с диким криком повалился на пол.

– Ну вот, теперь он долго ничего не услышит, – сказал Горнер. – Пока у него не зарастут барабанные перепонки. К некоторым детям слух так и не вернулся.

Двое охранников выволокли кричащего рабочего за дверь, а еще двое остались в кабинете.

– Мне почему-то кажется, что вы хотели бы узнать, как Шагрен заработал свое прозвище. Это слово по-французски обозначает «боль» и «горе». Вообще занятно, что эти два понятия называются одним и тем же словом, вы не находите? Но дело не только в этом. В Шагрене есть нечто, что делает его практически идеальным солдатом, упорным, яростным и жестоким. Когда русские захватили нацистские концлагеря и освободили заключенных, им в руки попали документы, касающиеся медицинских экспериментов, которые там проводили врачи. Особое сверхсекретное подразделение советского министерства здравоохранения продолжило эти опыты и занималось ими еще долгие годы после войны. Впрочем, в отличие от нацистов, русские набирали добровольцев. Участникам экспериментов оплачивали все расходы и гарантировали значительное финансовое вознаграждение. Молва донесла весть об этом и до одной из коммунистических ячеек в Северном Вьетнаме, в которой состоял Шагрен. Он вызвался ехать добровольцем и таким образом попал в закрытую клинику в Омске. Одним из направлений исследований, которые вели русские военные врачи, было изучение неврологической основы психопатии – почему, например, некоторые люди не способны представить себе ощущения и чувства других. Психопаты не в состоянии спроецировать чужие ощущения и чувства на себя. В их сознании вообще полностью отсутствует концепт «другого человека». Доктора решили, что такая способность, вернее, отсутствие такой способности может быть полезно для военнослужащих и в особенности для агентов КГБ. В общем, если говорить короче, Шагрен стал одним из дюжины добровольцев, которым была проведена экспериментальная операция на мозге. Вскрытия психопатов показывали наличие у них некоторых отклонений от нормы в височных долях головного мозга. Вы следите за ходом моей мысли, Бонд?

– Да.

– В случае Шагрена операция была проведена успешно. Ему прижгли, до полной потери чувствительности, область височной доли мозга размером примерно с ноготь. Не думаю, что Шагрен и до этого был впечатлительным и чутким человеком, но после операции его безразличие к окружающим стало с клинической точки зрения абсолютным. Результат получился просто замечательный. К сожалению, операция имела и небольшой побочный эффект. Хирурги случайно повредили в его мозгу значительное скопление нейронов, отвечающих за восприятие боли, – кстати, это очень близко к рецепторам морфинов. Мозг регистрирует боль примерно теми же участками, которые управляют эмоциями. Так что, пытаясь лишить человека чувства сострадания, вы можете случайно избавить его и от других чувств и ощущений. В результате Шагрен почти полностью потерял способность ощущать физическую боль. Это заставляет его быть очень осторожным. Он может, например, спрыгнуть с двадцатифутовой высоты на твердую поверхность и даже не заметить, что у него сломана нога. С другой стороны, в некоторых ситуациях эта патология может быть весомым преимуществом. В бою он неотразимый противник.

– Понятно, – сказал Бонд. Это объясняло, по крайней мере, странное отсутствие мимики на лице Шагрена. – Но зачем ему этот армейский головной убор?

– Хирурги сделали то, что называется остеопластическим окном. Они просверлили отверстия в его черепе, затем просунули через них тонкую пилу, стараясь попасть прямо под кость и не задеть мозговые мембраны, и потом распилили черепную коробку почти по кругу. Сделав разрез в три четверти окружности, они приподняли теменную часть черепа, а затем, выполнив нужную им операцию, вернули ее на место. Но уважаемые джентльмены из Омска, видимо, торопились и не слишком качественно закончили свою работу. В общем, сдвинутая теменная часть черепа так и не встала полностью на свое место. По-моему, Шагрен просто стесняется формы своей головы.

– Я не это имел в виду, – уточнил Бонд. – Почему он носит кепи Иностранного легиона, если так яростно сражался против французов?

Горнер пожал плечами:

– Не знаю. Возможно, русским нейрохирургам не удалось окончательно убить в нем чувство юмора.

Бонд сдерживал себя изо всех сил: ненависть к этому человеку просто душила его. «Какой же болван-студент, – думал он, – какой кретин-шутник из Оксфордского университета впервые решил поддразнить Горнера, подшутить над его уродством? Знал бы этот клоун, какое зло пробудят его шутки и к какому извращенному подобию крестового похода приведут в итоге».

– Вы, Бонд, наверное, проголодались, – внезапно сказал Горнер. – Но сегодня, как я уже говорил, воспитательный день. Отсутствие еды должно напомнить вам, как британцы систематически морили голодом ирландцев во время знаменитого картофельного мора. Мне кажется, неприятные ощущения, которые вы испытываете оттого, что ваш желудок пуст, несопоставимы с теми страданиями, которые испытывали миллионы умирающих людей. Вы со мной согласны?

– Когда я должен буду выехать на вашу операцию? – спросил Бонд.

Горнер, словно не слыша его, смотрел в окно на рабочих в цехе.

– Я много думал над тем, как поставить Британию на колени, – наконец сказал он. – Пришлось перебрать много вариантов. Например, я прикидывал, не стоит ли вложить часть прибылей от моей фармацевтической компании в прессу. Представьте, что я купил обожаемую вашим лживым истеблишментом газету «Таймс». Тогда я отдал бы ее в руки какому-нибудь покладистому редактору, который разделяет мою ненависть к Британии, и нанес бы удар по вашей стране, так сказать, ее собственными устами. Я купил бы телеканалы, другие газеты… Я заполнил бы их порнографией и пропагандой, и из каждого приемника и телевизора лилось бы то, что мне нужно… Но увы, Бонд. Это заняло бы слишком много времени. А ваши дурацкие законы, касающиеся так называемой честной игры – в частности, конкуренции, – не позволили бы мне монополизировать рынок средств массовой информации. Вот я и решил вливать смерть прямо в вены, с помощью игл. Это то же самое, но действует гораздо быстрее… – Горнер встал. – Впрочем, хватит грезить наяву. Шагрен, забери Бонда. Заставь его поработать. Вспомни, что делали британцы с пленными воинами кикуйю после восстания May-May.[41] Иди.

Шагрен вышел из кабинета первым, а идущего за ним Бонда конвоировали двое вооруженных охранников. Они дошли до открытой подъемной платформы и поднялись до уровня земли, затем проехали на электрокаре по извилистому коридору к массивной железной двери. Шагрен подошел к вмонтированной в стену панели и набрал пятизначный код.

При нажатии каждой кнопки прибор издавал короткий звуковой сигнал, всякий раз чуть отличающийся от предыдущего. Бонд постарался запомнить эту последовательность звуков и для верности мысленно воспроизвел ее несколько раз.

Дверь отъехала в сторону, и Бонда вытолкнули наружу – на открытую площадку, засыпанную песком пустыни. Неподалеку, напротив двери, стоял наготове классический советский двухмоторный вертолет Ми-8. Его характерными особенностями были пятилопастной несущий винт и высокая грузоподъемность: он мог взять на борт тридцать шесть вооруженных бойцов с полным снаряжением.

Во время короткой пробежки от двери к вертолету Бонд ощутил, как основательно припекает солнце. Когда он и его конвойные поднимались по ступенькам короткого трапа, винты уже начали ускоряться, поднимая пыль и создавая вокруг машины плотную песчаную завесу. Внутри уже сидели десять человек из горнеровской банды, все в облегающих футболках, армейских штанах со множеством карманов, с поясами и портупеями, на которых крепились оружие и боеприпасы. Грузовой люк задраили, двигатели набрали обороты, несущий винт завыл уже по-боевому, и вертолет легко оторвался от земли, взмыл в воздух, заложил крутой вираж влево и полетел над пустыней на минимально безопасной высоте.

Ориентируясь по солнцу, Бонд понял, что летят они на восток, в сторону Афганистана. В уме он продолжал повторять последовательность сигналов электронного замка, которые прозвучали под пальцами Шагрена, когда тот набирал код, открывавший дверь на подземную базу Горнера. Постепенно эти звуки отложились в памяти Бонда как примитивная, но навязчивая мелодия. Он повторял ее снова и снова, пока она не запомнилась, будто какая-нибудь попсовая песенка, постоянно звучащая по радио.

Наконец вертолет стал снижаться и совершил посадку неподалеку от небольшого караван-сарая – нескольких зданий, поставленных по разные стороны прямоугольной площадки. Вода подходила сюда с ледника какой-то из отдаленных гор и не пересыхала только потому, что текла по системе подземных труб – канатов, которые описывал Бонду Джей Ди Сильвер. Действительно, сверху было отчетливо видно, как именно проложены трубы под землей. Там, где они проходили, по поверхности шел невысокий вал из более темного, чем окружающий песок, грунта. В некоторых местах возвышались небольшие холмики – ни дать ни взять земля, выброшенная из нор какими-то очень уж старательными зверьками вроде кротов. Впрочем, судя по масштабам строительства, зверьки эти были не только старательными, но и довольно крупногабаритными: ростом никак не меньше человека. Тем временем солдаты вылезли из вертолета, и хозяин караван-сарая сразу же принес им воды, а вскоре для всего отряда во внутреннем дворе был накрыт стол.

Бонд почувствовал запах кебаба и плова, у него потекли слюнки и подвело желудок. Он ничего не ел после ужина в Ноушехре, еще с Хамидом и Скарлетт. Но руки у него были связаны, а когда повар собрался дать ему поесть, Шагрен покачал головой.

– Ирландцы, – сказал он. – Нет еды.

– Вода? – спросил Бонд.

Шагрен плеснул воды в миску.

– Как собака, – сказал он. – Как англичане с рабами.

Бонд встал на колени и вылакал теплую воду.

Во дворе караван-сарая стояло десять – двенадцать стреноженных верблюдов. Солдаты приставили специальные лесенки к их бокам, взобрались и запустили руки в тщательно обработанные и прикрытые разрезы на горбах. Окровавленными руками они доставали оттуда завернутые в полиэтилен пакеты вроде тех, которые Бонд видел в Ноушехре. Он предположил, что верблюдов приучили пересекать пустыню с подобным грузом и с обильным водопоем в конце каждого перехода.

– Иди, – сказал Шагрен, подталкивая Бонда в сторону армейского вездехода, который ждал их с уже работающим мотором.

Ехать по пустыне пришлось часов шесть; впрочем, ехать – это не то слово, которое точно передает способ передвижения по сильнопересеченной, усыпанной камнями местности; затем машина поползла в горы, где впервые стали попадаться признаки человеческого обитания. Бонд вспомнил, как он изучал карты: по южному краю пустыни Деште-Лут шла дорога от Бама на Захедан и далее на приграничный Заболь. Но там, где есть дорога, могут быть и армейские патрули, и полицейские облавы, так что для целей Горнера путь через необитаемую пустыню подходил гораздо лучше.

Наконец вездеход перебрался через горы, и пейзаж изменился: здесь было гораздо больше зелени. Дальнейший путь пролегал по каменистым осыпям в направлении Заболя. Еще миль через десять грузовик остановился, и солдаты пересели в десяток открытых джипов, которые их уже поджидали. С учетом водителей джипов, а также самого Бонда и Шагрена отряд составлял теперь двадцать два человека. Джипы покидали общую стоянку с трехминутным интервалом и ехали дальше по одному: видимо, они надеялись, что так им будет легче проскочить незамеченными, предположил Бонд. Армейский грузовик легко вместил бы в кузов и весь личный состав, и несколько сотен пакетов с опиумом в придачу, но такой транспорт слишком бросался бы в глаза на улицах Заболя.

Через несколько минут Бонд оказался в городишке, который, как он воображал, сидя в своем номере отеля в Тегеране, находился на краю света. Городок был пыльный, без единого деревца, и представлял собой лабиринт узких переулков и проходов между стенами и заборами, сложенными из необожженного кирпича. Улочки были до того тесные и извилистые, что могли с непривычки вызвать приступ клаустрофобии. Дома без окон, составлявшие стены этих каменных ущелий, до того нагревались на солнце, что жара становилась уже совершенно невыносимой. Хотя порой на улицах городишка, как и в Тегеране, попадались персы, одетые на западный манер, но куда больше здесь было смуглокожих представителей различных полудиких племен в традиционных афганских головных уборах и с черными неухоженными бородами. По размеру Заболь оказался примерно таким, как Бонд себе и представлял, но он никак не мог избавиться от ощущения, что попал не только на край света, но и в другую эпоху: в этом старинном приграничном городе не действовали законы государства, а царили полная анархия и беззаконие, структурируемые лишь одним универсальным правом – правом сильного диктовать свою волю слабому.

Бонду приказали выйти из джипа, который развернулся и уехал. Пленника повели через базар, причем дуло пистолета Шагрена все время упиралось ему в спину. Рынок был очень странным. Вместо традиционного для этих мест шелка на прилавках лежали контрабандные сигареты и подделки под западные товары: пластинки, духи, разные пластмассовые изделия – всё китайского производства. В продовольственной части рынка были сложены горы систанских сахарных дынь и винограда рубинового цвета, большие коробки бамских фиников и каких-то ярко-оранжевых специй; но над всем этим великолепием, перебивая любые ароматы, отчетливо ощущался сладковатый удушливый запах опиума – продукта обработки мака Papaver somniferum.

– Тальяк, – не то прошипел, не то просвистел в самое ухо Бонду какой-то старик, жестом предлагая войти в лавку, за висевшую в дверном проеме занавеску. Седая борода старика пожелтела от многолетнего курения того самого тальяка, или опиума, который он надеялся продать.

Шагрен толкнул старика в грудь, и тот упал навзничь, перелетев через порог за свою занавеску. Бонда удивило, что на улицах Заболя почти не видно полицейских. Из этого он сделал вывод, что основная контрабандная торговля наркотиками ведется вдали от базара, а полиция смотрит сквозь пальцы на мелкие сделки, заключавшиеся здесь, прямо в центре города; впрочем, не приходилось сомневаться, что терпимость полицейских не была бескорыстной.

Отряд Шагрена прошел через городок и оказался в квартале, напоминающем промышленно-складскую зону. Здесь Бонд увидел уже знакомые десять джипов, которые стояли перед одноэтажным складским зданием из кирпича-сырца. В здании, если судить по придорожной вывеске и рисункам на стене, должны были торговать дынями. Ржавые ворота со скрипом отворились, и джипы медленно въехали в крытый двор склада.

В полумраке под навесом отряд встретили с десяток афганцев в национальных костюмах, с нагрудными патронташами крест-накрест; они наставили на людей Шагрена автоматические винтовки советского производства и с мрачным выражением на лицах наблюдали, как те грузят товар в грузовые отсеки джипов. Упаковано все было в большие деревянные ящики наподобие тех, в которых обычно перевозят чай. Всего ящиков было двадцать – по два на каждый джип. В них находилось колоссальное, как полагал Бонд, количество опиума-сырца, но даже эти груды сырья не смогли бы заставить крутиться жернова фабрики Горнера в полную силу. «Одному богу известно, – подумал Бонд, – сколько этой дряни он получает самолетами из Лаоса».

Шагрен вышел на середину склада и положил на пустой импровизированный стол, сооруженный из ящиков и поддона, плотный объемистый конверт. Он простоял неподвижно все время, пока один из афганцев, открыв конверт, бумажку за бумажкой пересчитывал пачки американских долларов, которые там находились.

Наконец афганец молча кивнул, Шагрен повернулся и сделал знак своим людям. Десять моторов завелись практически одновременно, и машины конвоя с минутным интервалом стали отъезжать. Бонд и Шагрен сели в последний джип. Водитель – самый молодой и явно нервничавший больше всех – погнал машину по улочкам на окраину города. Через десять минут они уже выехали за городскую черту и присоединились к остальным девяти джипам, остановившимся за песчаным холмом.

Чтобы вновь добраться до вездехода, силуэт которого смутно просматривался в виде едва заметного пятнышка на горизонте, им пришлось проехать через глубокую седловину, с обеих сторон зажатую холмами.

Шагрен вынул из кармана брюк перочинный нож и разрезал веревки на запястьях Бонда.

– Перевал Геенны Огненной, – сказал он.

В этот момент что-то похожее на едва заметную улыбку промелькнуло на мертвенно-неподвижном лице. Бонд подумал о вьетнамских детях, изучавших Библию в воскресных школах.

– Ты вести первый джип, – сказал Шагрен. – Иди.

Солдаты засмеялись.

Бонд перелез на водительское место. Совершать хиджру, то есть отступать из тактических соображений, было некуда, да и некогда. Двигаться нужно было быстро и только вперед. Он ударом ладони вогнал рычаг в положение первой передачи и отпустил педаль сцепления. Из-под всех четырех колес вырвались фонтаны пыли, а затем зубастые «песчаные» шины вгрызлись в грунт. Джип рванулся вперед с такой прытью, что Бонда едва не сбросило с сиденья. Повоевав с непривычно неподвижным рулем, он наконец «поймал» завилявшую машину и, надавив правой ногой на педаль газа, стал переключать передачи. Позади него по грузовому отсеку от борта к борту скакали два ящика с товаром; оставалось только надеяться, что при их весе они вряд ли вылетят за борт, когда машина подпрыгнет на очередной кочке. Едва Бонд загнал джип в ущелье между скалистыми холмами, как на одном из них, слева, сверкнула вспышка. Первый винтовочный выстрел стал сигналом к началу обстрела. Бонд посмотрел вверх и по сторонам и наметанным взглядом определил места, откуда вели огонь бородатые афганцы. Он услышал, как одна из пуль ударилась о капот джипа, и стал энергично крутить руль, чтобы виляющая из стороны в сторону машина стала более трудной мишенью для стрелков. Затем послышался тяжелый хлопок сработавшего ручного гранатомета, и на тропе перед машиной раздался взрыв; осколки, обломки камней и песок разлетелись в разные стороны, разбив ветровое стекло джипа и засыпав глаза Бонда пылью. Ему пришлось вытереть глаза рукавом и хорошенько проморгаться, чтобы полностью восстановить зрение. Длинный осколок ветрового стекла впился ему в щеку и так и остался торчать в ней, вонзившись острием в десну.

Вдруг противник открыл огонь еще и с холма справа по ходу движения; сзади доносился надрывный вой мотора другой машины. Был ли это следующий джип из горнеровского конвоя, или же его преследовала машина напавшей на них банды, Бонд не знал. Оглянуться, чтобы проверить это, было бы сейчас смертельной ошибкой. Он знал только, что ему надо гнать вперед и выбираться из этого ущелья как можно скорее. Автоматный огонь с холма справа усилился, несколько пуль прошили пассажирское сиденье, другие срикошетили от прочных стальных элементов рамы. Ощущение было такое, что огонь велся из-за каждого камня, как будто весь окружающий ландшафт ожил и пустился в погоню за джипом, увозившим столь желанный груз наркотиков. Бонд сжимал руль так крепко, что костяшки пальцев побелели; кровь из раны на щеке стекала на рубашку, насквозь мокрую от пота. Он вспомнил лицо Горнера, Скарлетт, идущую по стеклянной галерее, и Поппи, которую силой удерживали в подземелье, затерянном в пустыне. Он издал яростный и гневный крик, похожий на вой, а потом до упора нажал правой ногой на педаль газа, словно желая продавить ею стальной пол машины; пули барабанили уже по корпусу джипа, как какой-то безумный музыкант-ударник по доставшемуся ему армейскому барабану.

Внезапно Бонда подбросило в воздух и вышвырнуло из машины; судя по всему, очередная граната взорвалась практически прямо под передними колесами. Он приземлился на левое плечо, ощутив резкую боль, затем перекатился и попытался спрятаться за ближайшим валуном. Оглянувшись, он увидел свой перевернутый джип, колеса которого вращались в воздухе с бешеной скоростью, подчиняясь заклинившей педали газа. По камню, за которым он спрятался, чиркнула пуля; посмотрев в другую сторону, Бонд увидел уже знакомые очертания невысокого холмика, похожего на груду земли, выброшенную на поверхность огромным кротом. Наверняка это был один из входов в канат, подземный водопровод, ведущий в Заболь. Сжавшись пружиной, Бонд выскочил из-за валуна и зигзагами побежал по направлению к земляному холмику. Его спас инстинкт, сработавший в нужное мгновение: подчиняясь ему, Бонд упал на землю, и автоматная очередь, пущенная беглецу вдогонку, прошла выше. Сам же он подкатился к подножию холмика и, ползком обогнув его, обнаружил присыпанный песком лист ржавого железа – вход в подземелье. Отбросив эту заслонку, он втиснулся в узкий лаз и, проскользив футов пятнадцать, упал в холодную воду.

У него было несколько мгновений, чтобы перевести дух и подумать. Может быть, никто и не заметил, куда он подевался, но это было крайне сомнительно, потому что в данный момент перевал Геенны Огненной казался самым многолюдным местом во всей Персии. Бонд подозревал, что его отправили в это узкое ущелье в качестве отвлекающей приманки, в то время как остальные джипы пробирались севернее, более безопасным маршрутом, и должны были вновь встретиться у грузовика-вездехода. Теперь самым важным для Бонда было не потеряться в пустыне и каким-то образом вернуться обратно в логово Горнера. Иначе он ничем не сможет помочь ни Скарлетт, ни Поппи, ни Службе. Значит, надо искать возможности снова присоединиться к отряду Шагрена.

Вода доходила Бонду до пояса и была очень холодной. Он опустил в нее лицо и осторожно вынул осколок стекла из щеки. Затем разломил его на два маленьких кусочка, каждый длиной примерно по два дюйма, с острыми зазубренными краями. Оба кусочка он спрятал в нагрудный карман рубашки, который аккуратно застегнул.

Раздался пистолетный выстрел, и в воздух взметнулся фонтанчик воды, поднятый пулей. Кто-то стрелял сверху, от входа в канат. Бонд метнулся в сторону и стал пробираться вверх по течению – вброд по воде, текшей в сторону города с далеких горных ледников. Течение в этом подземном ручье было достаточно сильным, что заметно осложняло передвижение. Вскоре русло стало глубже, и Бонд попытался двигаться вплавь. Сделав глубокий вдох, он принялся изо всех сил работать руками и ногами, пока в легких хватало воздуха. Подняв голову, чтобы сделать очередной вдох, он понял, что проплыл всего лишь несколько ярдов. Позади него послышалось еще несколько выстрелов. По всей видимости, преследователи спустились в воду вслед за ним. Бонд стал уходить от погони, напрягая все силы и стараясь двигаться как можно быстрее, но вскоре с беспокойством заметил, что вода в подземном русле начала прибывать. «Такое возможно только из-за вмешательства человека», – подумал он. Никакой ледник в горах не начал бы внезапно таять гораздо быстрее, чем это происходило до сих пор, а значит, где-то в ирригационной системе имеются заслонки-шлюзы, которыми и воспользовались сейчас его преследователи: они либо перекрыли сток воды ниже по течению, либо открыли шлюз впереди. Какие-то механизмы регулирования подземного водотока наверняка существуют – он это понимал, но не мог ничего разглядеть в сплошной темноте.

Подняв руку, Бонд нащупал потолок туннеля буквально в нескольких дюймах над головой. Если вода и дальше будет прибывать, он просто утонет. Возвращаться назад, прямо в лапы вооруженных преследователей, у него не было ни малейшего желания, поэтому не оставалось другого выбора, кроме как пробираться дальше вверх по течению.

Двигаясь вперед, выставив руки перед собой, Бонд чувствовал, что вода поднялась уже до уровня его рта. Он нырнул и снова поплыл, надеясь найти какое-нибудь место, где потолок окажется повыше, чтобы можно было высунуть голову из воды и подышать. Вынырнув, он был вынужден сильно изогнуть шею, чтобы набрать воздуха в легкие. Дело принимало совсем скверный оборот: следующего вдоха можно было и не дождаться. Отчаянно барахтаясь, Бонд сделал последний мощный толчок руками в кромешной темноте туннеля. Вдруг левой рукой он ощутил какую-то совершенно другую субстанцию: воздух. В крыше каната был пролом; сопротивляясь потоку воды, Бонд ощупал его каменистый край и поднял голову достаточно высоко, чтобы можно было дышать. Узкая щель между камнями уходила вверх, образуя подобие лаза неправильной формы; вода все прибывала, и Бонд понял, что пытаться дальше пробираться вверх по течению не имеет смысла: здесь был для него единственный возможный путь.

Извиваясь всем телом и мысленно проклиная свои слишком широкие плечи, которые с трудом протискивались между торчащими со всех сторон каменными выступами, он стал ползти вверх по узкому лазу, подтягиваясь на руках и обдирая кожу на ладонях. Наконец он вытащил ноги из воды; теперь ему грозило застрять в узком проломе, края которого со всех сторон зажали его тело.

Дальше дело пошло еще медленнее: Бонд пробирался вверх буквально по дюйму. Руки и ноги у него были ободраны в кровь, а туловище изгибалось под какими-то немыслимыми углами. Имел ли смысл этот «альпинистский» подъем с использованием приемов, отработанных за миллионы лет червями и личинками насекомых? Бонд прикинул, что ему придется пробраться вверх футов на тридцать, причем вполне могло оказаться, что выход будет закрыт сдвинувшимися камнями или землей. Внизу по-прежнему слышалось журчание воды, и он решил, что если не сможет двигаться дальше вверх, то попытается соскользнуть обратно вниз и утонуть в ее холодных глубинах. Левое плечо, на которое он упал, когда его выбросило из джипа, отзывалось на каждое движение резкой болью, так что он не мог полноценно пользоваться левой рукой и продирался вверх, практически действуя одной правой.

Дюйм, полдюйма, еще полдюйма… Извиваясь и изо всех сил подтягиваясь на окровавленных руках, Бонд продирался сквозь толщу каменного свода, в которую в другой ситуации даже не попытался бы сунуться, понимая, что скорее всего застрянет, причем подведут его именно плечи. Бедро свела судорога, но он не мог даже пошевелиться, чтобы расслабить мышцы. Лаз, казалось, становился все уже, и Бонд ощутил, что ему не хватает воздуха.

Он уже давно свыкся с мыслью, что смерть рано или поздно настигнет его в ходе очередной операции; ведь служба есть служба, и неизбежность риска стала для Бонда чем-то привычным и даже, пожалуй, безразличным. «Поэтому нечего и теперь менять свое отношение к этому», – подумал он. Потом его сознание, затуманенное нехваткой кислорода, стало постепенно отключаться; мысли неожиданно перенесли его в вечерний Рим, в бар отеля, где миссис Лариса Росси так выразительно смотрела на него и так эффектно закидывала ногу на ногу. Он увидел эти ноги словно наяву – и еще ее рот, ее чуть вздрагивающие губы и как они впервые прикоснулись к его губам. И ее гладкую, словно светящуюся нежную кожу цвета светлого меда… и упрямое своенравие ее взгляда.

Бонд дернулся всем телом, скорее машинально, чем осознанно стараясь продвинуться еще хотя бы на дюйм в удушающей толще земли. «Похоже, начались галлюцинации», – подумал он. Надо же, он умирает, но не может думать ни о чем другом, кроме Скарлетт. Как она чуть нервно опустила глаза и сказала: «Моему мужу сегодня вечером пришлось уехать в Неаполь… Может быть, подниметесь к нам в номер: выпьем чего-нибудь, если вы не против?»

Бонд чувствовал, что легким все больше не хватает воздуха. Он что, влюбился в эту женщину? Но не слишком ли поздно задался он этим вопросом? От чувства безнадежности слезы потекли из глаз, смешиваясь с потом и кровью, покрывавшими лицо.

Он подсознательно старался не думать о приближающейся смерти, вытесняя эти мысли воспоминаниями о Скарлетт, сидящей в неудобном кресле с позолоченными ручками в номере его парижской гостиницы, о ее длинных, скромно скрещенных ногах и сложенных на груди руках…

Еще один, едва ли не последний вдох, затем выдох, обернувшийся хрипом. Бонд дернулся всем телом вверх в последнем смертельном усилии. Его руки раздвинули плотно спрессованный песок и землю, и вдруг он ощутил под пальцами пустоту… воздух. Отчаянно извиваясь, он пытался найти для ладони, повисшей в пустоте, точку опоры.

ГЛАВА 15

«Хочешь меня?»

Луч света пронзил кромешную темноту над ним, а вслед за светом возник порыв сухого, обжигающего воздуха. Зарычав по-звериному, Бонд уперся здоровым плечом в плотную корку земли, давившую на него сверху, и почувствовал, что каменистый грунт, не дававший ему выбраться на поверхность, дрогнул под нажимом и рассыпался грудой мелких камешков и песка. Тело подалось вперед, и голова наконец оказалась на свободе. Превозмогая почти невыносимую боль, он продолжал работать руками и плечами, и в конце концов ему удалось вырваться из провала сначала по пояс, а затем и вытащить ноги. Обессиленный, он так и остался лежать на песке, тяжело дыша и время от времени издавая сдавленные стоны, когда, словно сквозь туман, сознание возвращалось к нему, отдаваясь в измученном теле резкой вспышкой боли.

Когда к нему вернулась способность видеть, он обнаружил, что его взгляд упирается в носки коричневых, начищенных до блеска дорогих кожаных ботинок и отвороты льняных брюк кремового цвета. Стоило ему поднять голову, как подошва ботинка опустилась на его скулу и придавила лицо к земле.

– «Туннель-сигара», – послышался сверху голос Горнера. – Тест на способность выжить в экстремальных условиях. Придуман офицерами, получившими образование в лучших частных школах и служившими в ваших элитных полках быстрого реагирования в Малайе. Я подумал, что вам это развлечение понравится. А мне тем более. Видите, до чего мне интересно, как вы проводите время: я даже специально приехал, чтобы посмотреть на вас.