Текст книги "Скоморошины"
Автор книги: Сборник Сборник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)
На лешем в Питер
Лет петнадцеть назад два солдата деревни Анцифоровской Марьинской волости (Димитрий Ильин и Яков Филимонов) рубили в лесу бревна на Тельмозере, накануне крещенья. Не захотели идти домой, остались в лесной избушке ночевать. Когда легли спать, Филимонов начел росказывать Ильину о Петербурге. Ильин никогда не бывал в Петербурге. Ильин сказал: «Хоть раз бы побывать в Петербурге». Проснулись утром рано, захотели пить чай, Ильин и пошол с ведром и топором за водой на озеро. Когда он вышол на озеро, видит бежит пара лошадей в санях и с колокольчиком. Подъезжают ближе, а в санях едет бывший становой пристав Смирнов. Смирнов сказал: «Садись, Ильин, я провезу вас». Ильин сел, поехали и скоро очудились в Петербурге. Смирнов оставил Ильина на Неве и велел дожидаться, когда выйдет крестный ход. Ильин стоял и смотрел; когда кончилось освящение воды, подъежает опять Смирнов, спросил Ильина: «Не хочешь ли поесть?» Ильин не отказался. Тогда Смирнов подал ему французскую булку, тот не стал ее есть, а сунул в пазуху. Когда побежали к Тельмоозеру, Ильин вышол с извощика и зашол в избушку. Товарищ и спрашивает у него: «Где был?» – В Петербурге. – Тот стал смеяться. Тогда Ильин росказал, как росположен Петербург, а потом вынул из-за пазухи и показал французскую булку.
Шалость лешаго
Вас. Мих. рассказал еще случай, бывший у них в дому. У них была белая лошадь. Однажды пришли в конюшну, а лошадь в яслях для сена лежит на спине, ногами кверху и уж чуть жива, ни взад, ни вперед пошевелиться не может, только ногами дрыгает. Попробовали вытащить лошадь кверху, на сеновал. Куда! и подступиться нельзя. Пришлось выпиливать из яслей палки и только тогда еле-еле лошадь вытащили. Как она и попасть туда могла только? Конечно, лешой или домовой заволокли.
Лешой и черти
Бабушка рассказывала про своева отца:
Отец мой был портной. Осенью ходил он по деревням, шил хрестьянску одежду. Только работал он по ночам, а днем уберетца в лес под сено и спит, потому что боялся набора. А тогда была солдаччина хвастовшиной: хто бы только попал, стар или молод, брали в солдаты и везли с собой.
Раз он лег спать под сено близ большой дороги. А ножницы были у нево за опояской. Когда он уснул, сено роспинал и образовался на воле. По дороге ехал чиновнок с емщиком и говорит:
– Емщик, что тут такое?
Емщик соскочил с козел, посмотрел:
– Барин, здесь человек.
– Тасчи ево сюда, повезем в солдаты!
Посадили ево в повозку рядом с барином и поехали.
А барин был табасчик. Спичек в то време не было есчо. Когда доедут до деревни, и в каждой деревне барин посылал своева емщика роскурить трубку. В одной деревне емщик ушол роскурить трубку; а пойманный мужичок и говорит:
– Барин, позвольте мне вылезти помочицца?
– Поди, но только за телегу держись, далеко не ходи!
– Слушаюсь, барин.
Когда он вылез, а барин уже отпустил ево держать. Мужик отвернулся и говорит:
– Вот што взеть то у меня! (показал ему кулак) и сам побежал в лес. Барин плюнул только и сказал:
– А, с…н сын, убежал!
Мужичок шол лесом и заблудился. Сутки через трои вышел на поляну и услышал шум. Думал, што какой-нибудь барин имает мужика в солдаты. Подумал про себя: «лутше итти в солдаты, чем помирать с голоду в лесу!»
Подходит ближе, а на той поляне было огромное озеро.
И увидял: деруцца черти с лешим. Оне делили корову, которую утром баба проганивала в поле и говорила:
– Лешой бы тебя унес, – говорит, – черти бы порвали!
Лешой говорит:
– Мне сулена корова. А черти говорят:
– Нам, – и подняли драчу.
Черти бросают из озера камнями, а лешой вырывает из корень деревья и бросает им в озеро.
Так как лешой был один, а чертей много, они ево чуть не убили; он даже лежал.
Этот мужик подходит ближе. Лешой и говорит:
– Мужичок, скажи мне: Бог помочь!
– Бог помошь!
– Милости просим, мужичок!
Тогда все черти ускакали в воду и не стали бросать каменьями. (Оне боятся Бога-то, а лешой ет не боитца; ему нужно сысторонь штобы сказали: «Бог помочь!»). Тогда леший соскочил, вырвал огромные деревья, зарывал все озеро, што черти тут все и погибли.
Тогда лешой говорит:
– Ну, мужичок, спасибо тебе за это! Я тебя вынесу на дорогу. Тебя возьмут начальство и увезут в солдаты. Ты не бегай от солдатства: прослужишь ты только три года, я тебе дам чистую отставку. Через три года ты приедешь в Москву; на другой день по приехде выйди на улицу и смотри, как будут топицца печи. Изо всей печей дым пойдет в одну сторону, а из моей напротив ветру.
Мужик вышол на большую дорогу, немного пошол, ево поцмали и увезли в солдаты. Служит он год, другой и третей. Думает: «Наверно, меня омманули», – так как от Москвы был очень далеко. Вдруг ихной отряд потребовали в Москву. Приезжают, солдат и подумал: «И в самом деле, не правда ли? Дай-ка схожу посмотрю». Вышол на улицу, смотрит: изо всех печей дым идет в одну сторону, а из одной печи напротив ветра. «Што будет, зайду!»
Заходит в комнату, денщик спрашивает:
– Што нужно, служивой?
– Да вот, заблудился в городу и не знаю, как найти свою чась.
(Он даже ему и соврал: не затем пришол, да не смеет говорить-то). Из другой комнаты выходит генерал в эполетах и говорит:
– А, здорово, знакомой! Ты пришол за отставкой? Но у меня не готова, приходи завтре утром! Забери весь свой багаж, отставка тебе будет готова.
На другой день солдатик приходит совсем уже готовый в дорогу. Генерал вышол, подает ему отставку как есь правильно.
– Ну, пойдем, служивой, я тебя провожу немного.
Вышли за ворота.
– Ну, служивой, имайся мне за крошки!
Солдат поймался, а генерал и пошол так скоро, што реки и речки даже перешагивал. Дошли до лесу. Солдат смотрит: оне идут уже выше лесу; он лешим опять сделался, несет ево. Одной елкой сдернуло у нево фуражку. Минуты через две он и говорит:
– Ваше Превосходительство, у меня фуражку сдернуло.
– Экой ты дурак! Што ты раньше не говорил? Мы теперь уже тысячу верст отошли от нее!
Через несколько минут он ссадил ево у ворот своева дома.
– Не беспокойся, служивой! Фуражку я тебе занесу, когда придетца по пути!
Сутки через трои ночью стучит в окошко.
– Эй, служивой, дома ли? – Што вам?
– Я фуражку тебе принес.
И подал ее в окно.
Леший
В одной деревне жил богатой мужик. Он построил новой дом, а к нему в дом повадился ходить ночевать лешой. Нельзя стало мужику жить в дому. Он перешол во старой, а новой все топил дом, штобы не выстывало.
Дожили до осени. Шол солдатик со службы. Он попросился у етова мужика переночевать. Хозяин пустил, ужиной накормил и увел в новую избу ночевать. Думает, што солдат, быть может, чево знает от такой штуки.
Когда солдат пришол в избу и расположился на печку спать; только мужик ушол, – вдруг зашумел ветер, так што вся изба задрожжала. Отворились двери и в избу вошол мужичок среднева роста, в белом чажелке.
– А, служивой здесь есь?
– Есть. Выспросился начевать.
– Ну и хорошо, я тожо ночевать пришол. Пускай мы с тобой кое-што приталакаем!
Пришел мужичок кверху и сел на печку, а служивой принес лучину огня и засветил.
– Ну што, служивой, табачок нюхаешь?
– Нюхаю.
– А у меня как раз табак вышол весь. Пожалуста, одолжите мне вашево табачку!
– С удовольствием, што ж?
И солдат подал свою берестяную тавлинку. Мужичок в одну ноздрю нюхнул, а в другую было нечево: он уж табатерку выколачивать.
– Ох, как вы, дядюшка, больно нюхаите! Мне и самому ничево не осталось!
– Ты, – говорит, – Знаешь, служивой, кто я такой?
– Да уж какой леший нюхает пусчее тебя?!
– Это я самой и есь!
Тогда солдат спрашиват:
– Ну што вы, помираете или нет когда-небудь?
– Мы некогда не помираем, а только мы ходим по лесам, по домам, если попадетца под ноги игла – как ступим на иглу, так и помрем.
– А как же ваши телеса убирают? Ведь вы велики?
Тогда леший сказал:
– Запрегай хоть петнадцеть лошадей и некогда нас не вывезти! И привежи курицу и петуха на мочалко, пугни их, они и уташшат; а ветер дунет и нечево и не будет.
Легли они спать. Солдату не спитца. Через несколько минут зажок он опять лучину, смотрит, а леший уснул: сам лежит на печи, а ноги на подлатях, у стены.
Солдат вынимает из кармана бумажку игол, взял молоток и давай ему заколачивать в пяты иглы. Леший стал помирать и ростягатца, так што стены затресчели.
Утром приходит хозяин.
– Ну што, служивой, каково ночевал?
– Да хорошо твой наслег! Смотри какой лешой лежит!
Хозяин обрадовался, што солдат ухаял лешова; думает:
«Только выбросить и все, боле ходить не будет!» Солдат собрался и ушол.
Мужик выломал простенки из окон, привел трех меринов, привезал веревки (за лешова-та), запрег лошадей и давай понужать. Постромки рвутца, а он и с места не пошевелитца.
Тогда подумал мужик: «Ведь солдат ево ухаял, он можот и убрать». Запрег телегу и поехал за солдатом.
Настиг в поле и говорит:
– Ей, служивой, поедем ко мне, убери ево! Сколько возьмешь с меня?
– Сто рублей.
Мужик посадил солдата в телегу и поехал домой.
Солдат поймал курицу и петуха и привезал мочалком за лешова. А мужики над ним смеютца. «Три мерина не могли вывезти, а он курицу и петуха привязыват!» Когда солдат все приготовил, – пугнул курицу и петуха, – они полетели и вытасшили на улицу лешова. Ветер дунул, нечево и не стало.
Сапоги для лешего (Рассказ катанщика)
(Мы катаем валешки, так бабы домогаюччя: «Расскажи-ко, катанщик, сказочку!» – «Вот, бабушка, мол, не сказка, а быль»):
Я катать раньше не умел валешки те. Ходили, ходили мы с Гришкой нехто нам не дает катать валешки. Идем Черноським селом – один с колодкам, а другой с лучкем и с битком; поп увидел в окошко нас и пригаркал:
– Што вы, – говорит, – катаньщики?
– Катаньщики.
– Вы можете ли скатать войлок мне?
– Как не можом.
– А где жо станите катать?
– Батюшка, мол, на куфне-то неловко так в бане у вас хорошо, можно в бане.
Шерсти навесил полпуда и ушли в баню. Розбили шерсть и думаем: постилаха у нас мала (для валешков невелика, ведь, постилаха), а войлок большой; надо бы выпросить нам половик или чево-нибудь, да мы не сообразили. Я подумал, подумал чево постилать на постилаху и увидел на куфьне шабур весиччя. Принес шабур, нашил на постилаху и давай катать. Катали, катали, шабур вкатали в войлок. (Бабы <слушательницы> спрашиваэт: «Ой, как этот шабур от добывали оттуда!»). Вкатали шабур и думаем: «Чево делать станем мы? Поп увидит – за шабур надо платить и за войлок». Подумали: давай убежим! Бежеть неудобно вороськи – можут поймать и забрать снась нашу. И порешили на том: сходить к батюшку.
Выдумались, будто мы спорим: я с лучкем и с битком, а он с колодкам побежим. Он спорить, што «я тебя сустигу», а я «не сустикчи!» Пришли к попу и говорим:
– Батюшко, мы выдумались водки напиччя.
– Как, – говорит, – водки напиччя? Чево у вас выходит, какое дело?
– А вот он говорит: с лучкем я тебя поймаю, с котомкой бежет. А я ще не поймать меня.
Колонули по рукам и пошли за ворота: у меня котомка за плечам, а у нево лучек на плече. Поп в окошко гледит:
– Маленький не поддавайсь, не поддавайсь!
А поп от любитель до водки-то сам был; думал, што и ему попадет. Вот я и побежал. «Маленький, убирась скорее!»
А у нас уговорка была: «как станешь набегать меня, ты (задней-то) приупади – и я отбегу вперед». Так и убежали из виду вон – от попа. Там неизвестно у попа чево и было после.
А ходня – итти волоком из села. Думаем сами себе: «Ще за лешой, нехто нам валешки не дает катать! Хоть бы лешой дал валешки-то скатать-то!» И вдрук выходит из-за стороны лешой. И спрашивает нас:
– Куцы, ребята?
– Валешки ходим, катаем, да нихто не дает нам.
– Дак пойдемте ко мне катать.
Мы узнали ще это лешой вышол, нас зовет.
– Садитесь, – говорит, – мне за крошки!
Поймались, он и понес нас. Идет ходко, только вершины мелькают. Мы поглядываем – за крошкам-то сидим.
Принес в избушку, шерсти сразу велел старушке (а у нево, должно быть, матка) принести. Она навесила полпуда и мы начали бить. А он сам обратно ушол; не живет дома, за своим делом похаживат (шерсти подсобироват, можот). Набили шерсть и заслали, и давай юксить, закатали валешки. Надо начевать нам. Оба в валешок от улезли, да там и спим. По утру стали и давай стирать их.
Выстирали валешки; а у нас колодки-то едакой нетутка по ево ногам. Пошли в лес, коргу выкопали и принесли. Забили ету коргу, высушили валешки. Добыли коргу, валешки теперь готовы.
Лешой приходит сейчас накладыват валешки мерять. Обул валешки и заплесал:
– Ладны, ладны, ладны!
Спрашиват нас:
– Много ли за роботу возьмите?
– Сами знаете, сколько положите.
– По пятерке на человека будет ли вам?
Мы обрадели и спрашивам:
– Кака будем отцель выбираччя-то домой-то?
(Старухи спрашивают: «А чево вы ели-то у лешова? Он, ведь, не съест?» – «А чево? свежих пшенисников принесла, несъиманова молока преснова – вот только этим и покормили». – «Где», – говорит, – «это вот берет он?» – «Вот где берет. А вот, бабочки, не благословесь хлебеч ет да молочке-то оставляите, – он то и уносит». – «Ой, правда, правда!»).
Накормили нас. За крошки поймались и понес на ту жо дорогу. Вынес на дорогу и отпустил, а сам ушол. Пошли, табачкю закурили и песенку запели (денежки есь).
Леший лапотник
Раз – это дело было великим постом – я ходил за лыком, да и заблудился в лесу. Ходил, ходил, и уже наступила ночь, а выйти никак не могу. Услышал кто-то кричит: «Свети, светило!» Я подхожу и вижу: сидит на клепине леший и ковыряет лапоть. А когда луну закроет облоком, он и кричит:
– Свети, светило!
Я взял здоровую хворостину, подошел потихонькю. Когда он закричал «Свети, светило!», я взял, да и вытянул его по крыльцам. Как он соскочит, да и ходу, а сам кричит: «Не свети, не свети!» Он думает: месяц-то его и дернул.
Это не знаю, правда ли, нет ли?
Муж и жена
Жили в одной деревне муж и жена, оба молодые. Баба перед жнивом родила перваго робеночка. Когда наступило жниво, стали они ходить жать на ниву, а нива была версты за три от деревни. Повесят робеночка над кустом, а сами жнут. Вот раз как-то на «пабеде» мужик с бабой расхлопотались. Мужик молчит и баба тоже. «Не пойду домой», – думает баба, – «пока ен жнет». Мужик жнет до вечера и баба с ним. Только стало стемнятце; мужик не стерпел и говорит:
– Ступай домой, пора обряжатце.
Она серп на плечо, да и покатила, а робеночка в зыбки и забыла. Мужик видел это, да подумал, што она нарошно оставила робенка.
– Ну, – говорит, – пущай, и я не возьму, сбегат из дому. Ен пожал, пожал, да как надо домой иттить, и ен пошел, не взял тоже робеночка.
Пришел домой. Баба убралась и ужинать собрала. Вот как стали они ужинать, баба сглянула на пустой очеп и скрикнула:
– Э, Господи! Да где же это робеночек?
– А где забыла, там и есть, – отвечает муж.
– Да я забыла, а ты што же?
– Нет, ты не забыла, а на зло оставила, хотела, штоб я принес. Да не бывать тебе большухой надо мной!
Баба взвыла и просит мужа итти вместе за им (вишь боитце – нива-то была за три версты от деревни).
– Нет, – говорит мужик, – Пущай до утра. Поутру придешь, и робеночек там, не надо и носить. Баба пошла одна – нешто мать оставит! Приходит она к нивы, а ставше нянька к этой зыбке с лес наровень, качает и приговаривает:
– Бай-бай, дитятко! Бай-бай, милое! Матушко забыло, а батюшко оставил! Бай-бай, дитятко! Бай-бай милое! Матушко забыло, а батюшко оставил!
Ну, как ей подойтить? Подошла эдак сторонкой и говорит:
– Куманек, кормилец! Отдай ты мне робеночка!
А ен отбежал, захлопал в ладоши и закричал:
– Ха-ха, ха-ха, ха-ха, ха! Шел, да шел, да кумушку нашел.
Гулко таково бежит по лесу, да все кричит:
– Ха-ха, ха-ха, ха-ха, ха! Шел, да шел, да кумушку нашел!
Вишь, любо ему стало, што кумыньком назвала.
Баба схватила робенка да опрометью из лесу.
В ученьи у лесоваго
У одного мужичка был сын, вот и не знает, кому его в ученье отдать; подумал, да отдал его дедушку лесовому в науку. У лесоваго было три дочки; вот он и говорит:
– Перва дочушка, истопи избушку калено-накалено. Она истопила, дед и бросил мальчика в печь – там он всяко вертелся. Дед вынул его из печки и спрашивает:
– Чего знаешь ли?
– Нет, ничего не знаю, – ответил мальчик.
– Другая дочушка, истопи избушку калено-накалено.
Она истопила, дед опять бросил мальчика в печь, тот всяко там перевертелся и веретенцем-то, опять вынул его и спрашивает:
– Ну, теперь научился ли чему?
– Ничего не знаю.
– Третья дочушка, истопи избушку калено-накалено.
Она истопила, дед опять бросил мальчика в печь, тот всяко там перевертелся и веретенцем-то, опять вынул его и спрашивает:
– Ну, теперь научился ли чему?
– Больше твоего знаю, дедушка, – ответил мальчик.
Ученье окончено, дед и заказал батьку, чтобы он приходил за сыном. Отец пришол, а дед ему и сказал:
– Приходи завтра.
А мальчик и говорит:
– Дедушко, я пойду, провожу тятьку.
А по дороге и наказывает:
– Вот, что, тятька, когда ты завтра придешь, то дед наведет двенадцать соплеватых парней, и все они будут вынимать платочки из левых карманов, а я выну из праваго кармана.
На завтра по приходе отца, дед вывел двенадцать соплеватых парней, и батько узнал сына по примете, сказанной заранее. Ну, делать нечего, пришлось лесовому отпустить парня из науки. Пошол батько с сыном домой, а на толчее сидит ворона и грает во все горло. Отец и говорит:
– Ты много теперь знаешь, так скажи мне, о чем ворна каркает?
– Ах, тятя, тятя, я бы тебе сказал, да ты осердишься.
– Ах ты, кормилец, я три года яичка не съедал – все берег тебя выкупить.
– Ну так слушай, тятя: ворона на своем языке каркает о том, что мне когда-то придется ноги водою мыть, а тебе достанется эту воду пить.
Отец на него прогневался, а сын ему и говорит:
– Если ты на меня осердился, тятя, так веди меня продавать жеребчиком, выручай деньги, только с обратью не продавай.
Отец свел жеребчика на ярморку продавать – где ни взялся этот дед учитель и покупает жеребчика. «Что возьмешь за жеребчика?»
А отец и говорит:
– Сто рублей, только обратку назад.
Дед отдал деньги и взял коня. Отец пошол и заплакал и про себя говорит:
– Сына отдал, а деньги взял.
Обернулся назад, а сын бежит к нему:
– Что, тятька, полно ли денег?
– Не хуже бы еще, кормилец, еще.
– Ну так я опять обернусь жеребчиком, веди продавай.
Как свел отец жеребчика на ярмарку, где ни взялся, дед опять покупает:
– Дорог ли твой жеребчик?
– Давай сто рублей.
Ну, продал, обратки не вырядил – дед не отдает ему. Спорили, спорили, отец и говорит:
– Делать нечего, моя вина.
Пошол домой и заплакал:
– Экой я глупой и неразумный, до старости дожил, а ума не нажил: деньги-то проживешь, а сына-то не наживешь.
Повернулся назад – не бежит ли назад сынок – нет, не видать. Лесовой же дед гонял да гонял жеребчика – всего спарил – одной шерстинки не осталось сухой, подогнал к своему дому, привязал к крыльцу, а сам сел обедать; раз хлебнет, да и глядит в окошко. Идет царева дочь на родник за водой, а жеребчик и говорит:
– Вылей на меня ведерко воды, царевна, очень я сопрел. Она вылила на него, а конь обратился рыбкой ершом, да и бух в родник, а дед оборотился щукой, да и за ним. Щука хотела схватить ерша, да ерш показался ей костоватым, да вдруг и оборотился кольцом и скакнул в ведро царевой дочки. Она надела кольцо на руку и днем носит кольцо, а ночью спит с молодцом. Дед про это узнал и пошол к цареву дому играть. Царю игра больно полюбилась, зазвал его в свой дворец и говорит:
– Выиграй и разведи, что есть в моем доме и в моем царстве новаго.
А дед играет и разводит:
– Твоя дочь днем играет кольцом, а ночью спит с молодцом.
Этот молодец, который сидит на руке кольцом и шепчет царевой дочери:
– Отец будет у тебя просить кольцо, так ты не отдавай меня, а если будет приступать непомерно, то ты возьми изругайся и брось кольцо на пол, оно и рассыплется на пять частей, одна частичка подкатится тебе под ногу, а ты возьми и приступи.
Ну так и сделалось, а дед обернулся петухом и склевал остальныя частички и остался ни с чем, а молодец обвенчался с царской дочерью. Спустя много времени отец приходит и попрошать; сын подал ему милостыню и спрашивает:
– Ты, дедушко, откуда?
– Дальний, кормилец.
– Так ночуй у нас.
Старик остался ночевать и лег на печку, да ночью гораздо и сопрел и вышел остудиться, а в сенях стоит вода, он взял этой водицы и попил. Встали поутру, а сын его и спрашивает:
– Ты, дедушко, ходил ночью до ветру и попил воды в сенях?
Старик отвечал:
– Верно, кормилец.
– Ну так, дедушко, ты мне отец, а я тебе сын, я в этой воде ноги мыл, а ты пил. Помнишь, когда шол я из ученья от дедки лесоваго, а ворона каркала, я тебе это предсказал, а ты прогневался: ну, одним словом, ты мне отец, а я тебе сын, оставайся у меня жить, я тебя допою и докормлю и кость твою похороню.
Так вот сколь умен и мудрен лесовой дедушко: захочешь – всему научит, а прозеваешь – кожу слупит.
