Текст книги "Испорченный/Зараза (др. перевод) (ЛП)"
Автор книги: Сайрита Л. Дженнингс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
– Никогда!
– Меня устраивает, – я щекочу ее там, и она отбрасывает свою голову мне на плечо в истерическом изнеможении. – Сдавайся, Элли. Я побеждаю! Просто признай поражение, и я остановлюсь.
– Нет! Я просто пописаю на твою ногу!
Я качаю головой в ответ на ее грубость и тянусь вниз, чтобы пощекотать ее живот. Я больной извращенец. Перспектива того, что эта девушка пописает на меня от сильного смеха, не абсолютно отвратительна. А чертовски забавна.
– Хорошо-хорошо! Не там! Я сдаюсь! Дяденька, пощады! – визжит она. Мы оба запыхавшиеся и задыхаемся. Мой лоб блестит от пота.
– А, так больше всего ты боишься щекотки на животе? Вот твой криптонит.
– Не смей говорить никому. Или использовать это против меня!
Я перестаю щекотать ее, но не отпускаю. Она смотрит вниз, и я знаю, что она видит: мои руки крепко обернутые вокруг ее туловища. Я освобождаю ее и делаю шаг назад.
– Ты пугаешь, когда злишься, – она поворачивается вокруг, и мягкая, задумчивая улыбка появляется на ее губах. – Ну, когда притворяешься злым.
Я пробегаю рукой сквозь мокрые волосы, разбрызгивая капли.
– Да. Мама заставила меня выбрать курс драматургии на один семестр в старшей школе. Она всегда хотела, чтобы я был кинозвездой. Говорила, что у меня подходящая внешность.
– Ну... кое в чем она права.
Опять она за свое. Тонко хвалит и заставляет меня краснеть, как фанатку подросткового возраста. Мне это ненавистно. Мне это нравится. Я не знаю, что с этим делать. Я смущен собственной реакцией на нее. Черт, я смущен своим мысленным бредом.
Я отвожу взгляд на край бассейна, просто чтобы дать мозгу сфокусироваться на чем-нибудь другом.
– Ну, наверное, нам стоит выйти и обсохнуть. До этого я говорил серьезно. Я не хочу, чтобы ты простудилась.
– Ладно, – вздыхает она. – Тебе повезло, что я замерзла так, что не чувствую пальцы ног, а то я бы надрала тебе задницу.
Мы выбираемся из бассейна, и нас мгновенно накрывает холодный ночной воздух, как обмерзший плед ‘Snuggi’. Элли дрожит, а ее зубы яростно стучат. Я бегу к шезлонгам, где оставил ее свитер, и накидываю его ей на плечи. Но почему-то, когда я разглаживаю ткань на ее замерзшей, влажной коже, она проскальзывает под моей рукой, прижимается к груди и утыкается в нее лицом в одном вдохе от соска. Я неловко замираю на своем месте, руки все еще прижаты к бокам, дабы избежать того, чтобы прижать ее ближе. Чтобы избежать того, что инстинкты и эмоции просят меня сделать. Черт.
– О... боже... так... холодно.
Дрожь сотрясает ее небольшое тело, и я неохотно позволяю своим рукам окружить ее, чтобы удерживать ее прямо. Она холодная, и все же что-то в ней необъяснимо теплое.
– Пошли в дом.
Сейчас рациональный, думающий мужчина должен был бы проводить ее в главный дом. Он ближе, и там находится вся ее сухая одежда. Она холодная, а тепло и уют всего в нескольких метрах. Но рациональная, думающая часть меня лишена драгоценного кислорода и кровотока, когда я чувствую ее мягкую, изящную кожу возле своей и ее теплое дыхание, щекочущее мою грудь.
Вот, почему я делаю дополнительные шаги к своему дому, прочь от посторонних глаз и перспективы пожелать доброй ночи. С ней я еще не закончил. Я не могу быть с ней, но, тем не менее, я еще не закончил.
– Вот, давай, я раздобуду тебе несколько полотенец.
Я высвобождаю ее из своих объятий и быстро шагаю к бельевому шкафу, чтобы достать чистые полотенца. Я даже захватываю мягкий, фланелевый шарф. Когда я возвращаюсь, Элли стоит на кухне, все еще дрожа. Я обматываю ее двумя гигантскими, огромными полотенцами и завязываю шарф вокруг нее, наматывая его вокруг ее тела и создавая симпатичный, сексуальный буррито.
Вот же ущербный.
Я вытираю воду со своего тела полотенцем, затем ставлю чайник. Потом я извиняюсь и ухожу переодеться. Проскальзывая в свои спортивные штаны, я замечаю несколько старых футболок, которые стали мне слишком малы и заполнили заднюю часть моего шкафа. Какого черта... что еще я должен потерять?
– Я захватил тебе кое-что из сухой одежды, – говорю я, снова входя в кухню. Элли удалось достаточно распутаться из полотенец, чтобы сесть на табурет у барной стойки. – Просто несколько старых футболок, в которые я не влезаю. Ты не должна надевать их, если не…
– Спасибо! – говорит она, спрыгнув с табурета и схватив одежду. – А твоя ванная?..
– Дальше по коридору, вторая дверь налево.
Я наливаю чай в кружки, когда она вновь появляется, утопающая в серой футболке на три размера больше нее. Она восхитительна. Я отворачиваюсь и размещаю чашки на подносе, прежде чем принести их к кухонному островку.
– Спасибо. Ты учился в Тритоне?
Я смотрю на эмблему подготовительной школы, которую она рассматривает на футболке.
– Недолго.
– О. Из нее выпустился Эван. Ты знал его?
Я кладу два кубика сахара в свой чай, удерживая взгляд на блюдце, сахарном печенье и бисквитах «Мадлен».
– Я был там только в течение года.
– Что произошло?
Я пожимаю плечами.
– Перевелся.
– Понятно, – она занимает себя, потягивая чай и грызя печенье. – Я ходила в школу Святой Марии в Бостоне. Но уверена, что ты уже знал об этом, – она краснеет, затем смотрит вниз.
– Знал.
Она поднимает подбородок, и ее глаза находят мои, горящие любопытством.
– Тритон – великолепная школа. Наверное, самая лучшая в стране. Твои баллы по тестам должны были быть превосходными, чтобы поступить туда.
Я снова пожимаю плечами. Чертовы плечи.
– Они были хорошими.
– Хорошими? Если бы мои родители не были столь непреклонны в плане воспитания меня за пределами города и того, чтобы подвергнуть меня всему девчачьему аду, я уверена, мой отец сделал бы щедрое пожертвование, чтобы впихнуть меня туда. Куда ты пошел после Тритона?
– Академия Дентон.
– О. Это хорошая школа.
Она старается сохранить улыбку, но я уже могу понять, в чем дело.
Дентон – не Тритон.
Я не Эван.
Как только я почти позволяю червю сомнения пробраться в свою голову и обдумываю кучу различных причин, почему я никогда не буду заслуживать кого-то такого, как она, лицо Элли озаряется, окружая ее глаза пламенем небесно-голубого цвета.
– Расценивай это комплиментом. Я считаю так: необходимое условие для посещения Тритона – быть хотя бы на треть показушным членоголовым существом. Думаю, мы уже решили, что к тебе это не относится. По крайней мере, не на треть.
– Членоголовым? – спрашиваю я, игриво приподнимая бровь. – Ты уверена, что окончила Колумбийский? Потому что я уверен, что это даже не слово.
– Да. С отличием, приятель. И я бы с удовольствием дала определение понятия «членоголового существа», но не хочу, чтобы ты отбросил свое печенье в сторону. Без двусмысленности, – хихикает она, по-видимому, довольная собой.
Я ставлю свою кружку и поворачиваюсь к холодильнику.
– Что ж, к счастью для меня, у меня есть мороженое.
Элли издает звук, который, откровенно говоря, звучит, как нечто среднее между визгом свиньи и утопающим котенком. В любом случае, он смешит меня, и я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее с удивлением.
Что это в ней такого? Что заставляет каждую маленькую причуду, каждую черту характера, что должна обычно к чертям раздражать меня, казаться таким чертовски очаровательным? Когда она рядом, я смеюсь, как идиот. Я беспокоюсь о том, чтобы не ранить ее чувства или повести себя слишком грубо. Черт, я поедаю мороженое, как гормональная цыпочка с ПМС. Я просто этого не понимаю. Что дальше? Просмотр нового фильм Николаса Спаркса и утирание друг другу слез?
– Тебе не слишком холодно для мороженого, нет?
Элли яростно качает головой.
– Черт, нет. Я могу быть в Антарктике, плавающей на айсберге, при этом катаясь на коньках с семьей пингвинов, и все еще буду хотеть его.
Я хватаю кружку и две ложки, протягиваю ей одну. Элли зачерпывает полную ложку и протягивает ее в мою сторону.
– Твое здоровье.
Мы чокаемся нашими ложками и с жадностью поглощаем первый кремовый, холодный кусочек мятного шоколада с сопутствующим «м-м-м-м-м».
– Так... если бы тебе пришлось отказаться от слуха или зрения, чем бы ты пожертвовал? – спрашивает она, продолжая игру.
– Это легче, чем первое. Слухом. Я определенно пожертвую своим слухом, если придется.
– Объясните ваш выбор, сэр.
– Ну, для начала, ты все еще можешь общаться, даже если ты глухой. Ты можешь говорить знаками или читать по губам. И давай посмотрим правде в глаза, мы живем в век неограниченных технологий. Я могу просто написать или отправить тебе в «Инстаграм».
– Да, но ты никогда не услышишь музыку. Ты никогда не услышишь смех ребенка или то, как кто-то говорит «я люблю тебя». Ты упустишь слишком много.
Я смотрю на нее, видя ее, пытаясь заставить ее увидеть меня.
– Но не иметь возможности увидеть розовый закат, увядающий до фиолетового цвета, или увидеть миллионы звезд на небе, растягивающиеся в вечность... ты не можешь воссоздать этого. Технологии не могут создать улыбку, настолько яркую, что заставит тебя улыбнуться, даже когда ты не хочешь этого. Они не могут воздействовать на истинную красоту. Они могут попытаться, но никогда в точности не воспроизведут оттенок красных, огненных волос. Или изображение светло-коричневых веснушек на твоем носу. Или даже то, как изменяются твои глаза от голубого до зеленого цвета, в зависимости от настроения. Ты не можешь подделать то, что создано идеально. Данный вид красоты не требует звуков или слов, или даже музыки. Он не требует чего-либо еще. Ничего большего, и это погубит тебя.
Она молчит, и я тоже. Я достаточно сказал. Я сказал слишком много. В конечном итоге мы продолжаем есть мороженное, в воздухе тяжким грузом повисает замешательство. Я знаю, что ей интересно, откуда это взялось, черт, даже я не уверен на этот счет, но одна вещь ясна.
Я пересек черту. И чтобы это ни было или было... я испортил это правдой.
– Дерьмо, уже поздно, – наконец, говорит она, разрушая некомфортную тишину. Она смотрит на меня и поднимает бровь. – Сохранишь остальное на потом?
– Конечно, – киваю я, задумываясь, а будет ли еще потом.
Я протягиваю ей пакет, чтобы сложить мокрую одежду и провожаю ее к двери. Она поворачивается как раз перед тем, как переступить порог.
– Кстати, я бы тоже это выбрала.
Она уходит, оставляя меня со своей улыбкой. Она даже не прощается. Быть может, частица ее никогда в действительности не уходила.
9. Ощущение
СЕГОДНЯ НА Е! Сенсационные новости о магнате-плейбое Эване Карре, в связи с всплывшим пикантным видео с ним и неизвестной в главных ролях. Запись была выложена в интернет только вчера вечером и распространилась как лесной пожар, набрав почти пятьсот тысяч просмотров за последние двенадцать часов. Таинственная женщина на видео все еще не определена, хотя, очевидно, что это не Эллисон Эллиот Карр, которая уже почти как пять лет жена Эвана. Вокруг отношений этой пары было много шума, включая слухи о неверности Эвана. Ни Эван, ни Эллисон не сделали никаких заявлений, тем не менее, источники в лице близких людей пары говорят об отсутствии Эллисон в их доме на Манхэттене. Может ли это все-таки быть началом конца для королевской пары Верхнего Ист-Сайда? Оставайтесь с нами на E!
Дерьмо.
Дерьмо, дерьмо, дерьмо.
Я вытаскиваю свой телефон, чтобы набрать номер, но он уже звонит.
– Ты слушаешь новости?
Без предисловия. Прямо сразу и по делу. Это мой агент по рекламе – Хайди. Я не удивлен, что она уже разбирается с этой ситуацией. Я плачу ей немалое состояние, чтобы истории подобные этой не стали главной обсуждаемой темой в паршивых передачах. Пока снаружи все остается тихо, я могу делать свою работу изнутри. Но когда во время отсутствия женщин все начинает разваливаться, мы рискуем тем, что они обо всем узнают и уйдут из программы. И раскроют мою личность. Видите ли, Хайди также помогает с поддержанием моей анонимности. Никто в действительности не видит меня до первого дня, и каждый обязан подписать соглашение о неразглашении в качестве гарантии от разоблачения.
– Да, – почти стону я в динамик. Да, довольно хлопотно скрывать такие истории от общественности, но то, что это происходит с Эллисон... черт. Вот же черт, черт, черт.
– Как хочешь действовать? – спрашивает Хайди.
В обычных условиях, историю как эту сдуло бы ветром от одного чиха Кардашьян, но для отребья сплетников Карры представляют собой сливки общества. И с таким ублюдком как Эван, сующим свой член в разных цыпочек каждую вторую неделю, они кормят прессу, как в бесплатной столовой по раздаче грязных новостей.
– Свяжись с его пиар-агентом, но продолжай молчать. Мы не хотим, чтобы СМИ почуяли запах крови, и черта с два не хотим, чтобы от этого пострадала Эллисон.
– Эллисон? – я слышу изумление в голосе Хайди. По натуре она так же остра как гвоздь и знает, что я никогда не отношусь к клиентам столь непринужденно. Она такая же акула, как и я. А акулы не ведут себя благосклонно. Они не совершают ошибок.
– Миссис Карр. Ты знаешь, кого, черт возьми, я имею в виду, – отвечаю я сурово. Я все еще акула. Независимо от того, какой рыбкой гуппи я чувствую себя из-за Эллисон, я акула, черт побери.
– Ладно. Знаешь, это не было бы проблемой, если бы ты просто иногда ко мне прислушивался. Как много раз я говорила тебе...
Я завершаю разговор.
Прямо сейчас мне не до этого. Сейчас не до этого и Эллисон. И то, что я знаю о кончине ее брака, в то время как она тусуется и ест со мной мороженое, заставляет меня чувствовать себя вроде как виноватым. И все же не до такой степени, чтобы захотеть остановиться.
Я одеваюсь в повседневную одежду и направляюсь в главный дом, решительно настроенный поступить по отношению к ней правильно. Сделать из нее картинку эротического совершенства, так чтобы она никогда не столкнулась с такой болью и унижением.
Превратить ее в шлюху, которую захочет Эван.
Это не справедливо по отношению к ней... черт, это не справедливо по отношению ко мне, но он не остановится. Он никогда не изменит свой развратный образ жизни. Это все, что он знает, все, что он когда-либо видел. И Эллисон, такая, какая она есть: красивая, забавная и охрененно восхитительная – никогда не оставит его.
Добро пожаловать в настоящую игру, именуемую Жизнью, где каждый из нас – игрок, но никто никогда по-настоящему не выигрывает.
В момент, когда Эллисон входит в комнату и направляется к своему месту, я иду к ней навстречу. Я хватаю ее за плечи и притягиваю к себе, заставляя ее удивленно вздохнуть. Эти широко распахнутые, сверкающие глаза ищут на моем лице мотив странного поведения. Я смотрю на нее в ответ, ища то же самое.
– Элли, – сглатываю я, внезапно нервничая, чтобы озвучить следующие слова. Не потому, что из всего сказанного мною в прошлом они звучат более шокирующими. А потому что, возможно, являются самой правдивой, самой реальной вещью, в которой я только позволял себе признаться. – Элли, мне нужно прикоснуться к тебе. И чтобы ты прикоснулась ко мне.
Она не отвечает, но ее тело, такое мягкое и хрупкое в моих крепких руках, трепещет согласием. Я позволяю своим рукам скользнуть по ее плечам и вниз по рукам, где я переплетаю наши пальцы. Затем я тяну ее к передней части комнаты, не разрывая свой пронзительный взгляд. Она не сопротивляется. Ее ноги двигаются одна за другой, сочетаясь с моими шагами в синхронном танце. Она хочет этого. И, может быть, на каком-то уровне, она хочет меня.
Мой голос громкий и отчетливый, но я говорю только для нее.
– Акт занятия любовью, секса – это праздник для чувств. Дело не в ощущениях, а в том, чтобы видеть, как извивается ваша возлюбленная в экстазе. Слышать, как она стонет, произнося твое имя. Чувствовать запах обильного, мускусного возбуждения, – я облизываю губы в предвкушении своих следующих слов. – Чувствовать ее на своем языке.
Губы Эллисон приоткрываются, но из них не вырывается ни звука. Ее глаза ненадолго задерживаются на моем рте, затем переходят на наши переплетенные пальцы. Я остро осознаю, что она и все остальные это видят, и заставляю себя отстраниться. Я поворачиваю ее тело лицом к классу.
– Я собираюсь показать вам, как ощущать вашего партнера каждой вашей частичкой. Как излучить силу чувств и свести их с ума, даже не успев раздвинуть ноги, – заявляю я, мой голос грубый и чуть ли не с придыханием от нанесенного самому себе мучения. – Объединяемся в пары, пора вам узнать своих соседей немного лучше.
Я перекладываю алые волосы Эллисон на другую сторону и наклоняюсь, чтобы разместить свои губы возле ее уха.
– Ты со мной, дорогая.
*
Мягкая, чувственная музыка играет на заднем фоне. Яркость каждой лампы убавлена до приглушенного свечения. А у женщин... завязаны глаза. У каждой из них, но не у меня.
– Начинайте с задней части ее шеи, скользите только самыми кончиками пальцев к ее плечам. Да, все верно. Именно так, дамы. Теперь, по очереди ведите их вверх и вниз по ее рукам к внутренней стороне ладони. Медленно. Очень медленно. Помните: это приключение. Хорошо. А теперь медленно перемещайте пальцы к верхушке ее груди. Опускайте их вниз к краю ее груди. Да, прямо туда.
Они делают, как им сказали, полагаясь только на звук моего голоса и свои другие усиленные чувства в качестве ориентира. Я слышу их тяжелое дыхание и вздохи от вновь обнаруженных ощущений, когда девушки исследуют тела друг друга, но могу видеть только одну – ту, что передо мной. Единственную, которая завладела моим вниманием в тот момент, когда вошла в мою жизнь и подожгла мой оазис в пустыне.
Мои пальцы поглаживают обнаженную кожу на ложбинке у горла перед тем, как скользнуть к верхушке ее груди. Мне так сильно хочется прикасаться к ней. Я изнываю от боли – так сильно мне хочется позволить своим рукам опуститься по этому скользкому склону к ее твердым как камешки соскам, которые выделяются через ткань ее зеленой, шелковой блузки. У нее перехватывает дыхание, от чего грудь ее вздымается, и готов поклясться, она тянется ею ко мне, изнывая от того же самого желания.
– Наклонитесь, дамы. Позвольте ее запаху окружить вас. Не бойтесь использовать все ваши чувства. Скажите ей, как приятно к ней прикасаться. Как восхитительно вы себя ощущаете, касаясь ее.
Все они подчиняются. Я знал, что они так и сделают. Мы уже на третьей неделе, и женщины умирают, как хотят физического контакта. Дело в том, что, хотите – верьте, хотите – нет, женщины являются более сексуально раскованным полом. В то время как мужчины проявляют себя более активно в своих желаниях и становятся твердыми, если у них между ногами хлестнет сильный ветер, женщины могут возбудиться чуть ли не от чего угодно. Порно с геями, грязные разговоры, нежные ласки, простое тлеющее желание... все это может завести их. До тех пор, пока женщина эмоционально открыта так же, как и ее ноги. Но это уже совершенно другой урок. На обучение женщины всем способам привлечения и соблазнения уйдет больше, чем шесть недель. Черт, мне потребуется шесть месяцев.
– Вы чувствуете это? То, как бьется ее сердце, когда вы касаетесь ее груди? Какой влажной становится ее кожа, когда вы проводите по ней? Это возбуждение. Она завелась. Мои поздравления. Вы заставили честную, замужнюю женщину жаждать ваших прикосновений.
Я не осознаю, что только что рассказал о реакции Эллисон на мои прикосновения. Я бы столько всего мог с ней сделать, еще так много других способов, которыми я хотел бы почувствовать ее в своих умелых руках. Я хочу стать ближе, но не могу. И даже со своим твердым, пульсирующим и умоляющим об освобождении членом, я не могу. Так что на данный момент я довольствуюсь тем, что есть. Быть может, это единственный шанс, который мне выдастся.
Я придвигаюсь на дюйм ближе, так что наши тела совсем немного соприкасаются; жар наших тел создает неоспоримое трение, которое электризует нашу кожу. Затем я беру ее дрожащую руку и располагаю на своей груди, подавляя стон.
– Твоя очередь, Элли,– шепчу я, чтобы только она слышала меня. – Прикоснись ко мне.
Она глубоко вдыхает и прикусывает свою дрожащую губу.
– Как?
Мой голос низкий и хриплый, на грани сдержанности.
– Так же, как я касался тебя. Именно так, как хотелось бы, чтобы прикасались к тебе.
Я смотрю, как она делает несколько вдохов, чтобы успокоить нервы. Затем медленно, мучительно, как будто хочет стереть каждую частичку моего самоконтроля, она скользит своими нежными руками по моим плечам, разминая твердые мышцы, заключенные в белую льняную рубашку. Просто изумительно, как ей удается сделать такое невинное прикосновение таким грязным и сексуальным. Это ощущается, словно она раздевает меня, раскрывает меня. Развращает меня.
– Больше, – хриплю я. Мое дыхание сбивается, а кожа горит. Эллисон проводит своими руками вниз по моим рукам до тех пор, пока ее пальцы не глядят внутреннюю поверхность моих ладоней. Затем она трогает мою талию, мой живот. Ее ноготки проводят по твердым краям моего брюшного пресса, уделяя время на то, чтобы прочувствовать каждую выпуклость мышц. Я задерживаю дыхание, опасаясь, что она продолжит свое путешествие вниз на юг. Я не стыжусь того, как реагирует на нее мое тело, но знаю, что не произойдет ничего хорошего, если ее руки почувствуют, насколько я тверд. И существует вероятность того, что она даже не будет знать, что с этим делать.
– Поговори со мной. Скажи мне, что ты чувствуешь.
Эллисон сглатывает и ее рот приоткрывается. Я наблюдаю за тем, как из него высовывается ее язычок, просто чтобы смочить губы.
– Ты такой... твердый, – шепчет она. Если бы я не был так поглощен видом ее языка, скользящего по губам, я бы даже не понял ее.
– Что еще?
– Эм... э-э. Ты теплый. Горячий. Ты кажешься таким сильным под моими руками. Так, будто я могу почувствовать каждый мускул.
– Продолжай, Элли, – эта фраза должна была быть приказом, но голос звучит как мольба.
– И, эм. Такой большой. Ты заставляешь меня чувствовать себя маленькой. И хрупкой. Но еще я чувствую себя в безопасности, словно все твое тело может накрыть меня без того, чтобы раздавить, – ее щеки пылают и заливаются темно-красным румянцем. – Это глупо. Говоря тебе об этом, я чувствую себя, как идиотка.
Она собирается снять свою повязку, и я останавливаю ее, положив ее руки на мою грудь.
– Нет, не останавливайся. Это не глупо.
Улыбка искривляет ее розовые, накрашенные губы, и она делает ко мне шаг. Она достаточно близко для того, чтобы ее соски задевали верхушку моего живота. Достаточно близко, чтобы почувствовать, как в нее упирается моя эрекция.
Она задыхается, но, тем не менее, не отступает. Я язвительно ухмыляюсь.
– Продолжай, Элли, – говорю я, становясь еще ближе, позволяя ей узнать, что она творит со мной. Показывая ей, что в то время как я заставляю ее чувствовать себя маленькой и кроткой, она обладает силой.
Она вдыхает, прежде чем соблазнительно прикусить свою нижнюю губу. Именно так, как я учил ее.
– Ты пахнешь так хорошо. Как мужчина и грубый секс. Как солнечный свет и дождевая вода.
– Да? И что ты чувствуешь по этому поводу
– Жар, – ее голова наклоняется, но не раньше, чем я замечаю румянец на щеках, который становится все ярче. – И сексуальное возбуждение.
Вспышка движения или света, или может быть даже голоса, привлекает мое внимание, и я смотрю вверх, чтобы обнаружить десять пар открытых глаз, направленных на нас, каждая из которых отражает различную степень шока и возмущения. У меня во рту пересыхает, и я чувствую, как к лицу приливает кровь. Я отступаю, но все же не так быстро, чтобы они могли истолковать мое отступление как признак вины.
– Все вы проделали прекрасную работу. И я бы хотел поблагодарить миссис Карр за ее интерес к делу и за попытку использования некоторых наших более продвинутых техник.
Не сдвигая ее тело слишком сильно, и не показывая свою огромную эрекцию остальной части класса, я перемещаю ее с завязанными глазами, целомудренно держа руки на плечах. Она стоит на месте, прижимая спину и задницу к моему пульсирующему члену. Я кусаю свою щеку изнутри, чтобы удержаться от стона.
– А давайте прервемся на ранний обед, что скажете?
Мы ждем, пока не выйдет остальная часть класса, прежде чем Элли поворачивается лицом ко мне. Ее щеки все еще розовые, и даже ее волосы выглядят взъерошенными, словно ее недавно оттрахали.
– Твоя мама была права, – говорит она, глядя на меня стеклянными глазами.
– Моя мама? – хмурюсь я.
– Ты должен был стать кинозвездой. Ты чертовски хороший актер.
Я поднимаю бровь.
– А может, это я должен был сказать о тебе то же самое?
Эллисон качает головой и нервозно смеется, опуская взгляд вниз на свои ноги.
– Нет. Я не умею играть. Даже самую малость.
Я приподнимаю ее подбородок, не позволяя ей спрятаться от меня.
– Тогда, что это было?
Она качает головой, ее подбородок все еще зажат между моими пальцами. Слезы наполняют эти большие глаза, и ее губа дрожит.
– Я не знаю. Не знаю, что это было. Я ничего не знаю.
Внезапно необходимость обладать ее телом становится далеким воспоминанием. Видеть ее такой разбитой из-за меня, из-за этих... вещей, этого неопределенного влечения, которое сотворило такой же бардак в ее голове, как и в моей, – все это заставляет меня понять, насколько я беспечен с ее нежными эмоциями. Ей больно, и каким-то образом, по не совсем мне понятной причине, кажется, я тоже причиняю ей боль. Я могу видеть это прямо в этих печальных глазах, наполненных крошечными утопающими звездами.
– Иди сюда, – говорю я, обхватывая ее своими руками. Она прячет свое лицо у меня на груди, но только на минуту, прежде чем понимает, что делает.
– Нет. Нет. Я так не могу. Прости... мне жаль.
И со сбивающими с толку слезами, скользящими по ее фарфоровому лицу, и со шлейфом огня на спине, ангел убегает из этого одинокого ада, созданного специально для меня.
