Текст книги "Ключ"

Автор книги: Саймон Тойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

17
Полицейское управление

По лестнице, ведущей в следственный изолятор, грохотали сапогами поднятые по тревоге полицейские. Габриель встретил их, поднимаясь наверх. Присматриваться к нему никто не стал: им сообщили, что одному конвоиру плеснули в лицо перечной смесью, они и столкнулись с ним – рот отчаянно ловит воздух, распухшие веки не открываются, даже ноги передвигает еле-еле. Ему помогал подниматься по лестнице другой полицейский. И караул, поднятый по тревоге, не задерживаясь, помчался ловить негодяев, которые осмелились поднять руку на их коллегу.

Габриель вел дежурного, обняв его за талию так, чтобы пальцев руки посторонние не могли видеть: они сжимали пистолет, направленный мужчине в пах. В другой руке Габриель держал портативную рацию, делая вид, что кому-то докладывает. Это мешало другим заговорить с ним, а заодно позволяло закрывать добрую половину лица.

Они уже достигли верхней площадки, когда еще одна пара полицейских пробежала через железные двери и устремилась вниз по лестнице. Габриель проскользнул в дверь, как только они исчезли, и оказался в коротком коридоре. Впереди он увидел сквозь квадратное окошко приемную для посетителей и вестибюль. Дежурного он заставлял идти дальше, вжимая ствол пистолета ему в область почек, – чтобы тот не забывал про угрозу.

Не доходя нескольких метров до дверей, он прижал рацию подбородком, сорвал с пояса баллончик и брызнул в лицо дежурному новую порцию перечной смеси. Пистолет сунул под рубашку, за пояс брюк, распахнул дверь и ворвался в помещение, забитое блюстителями порядка.

Когда они вдвоем появились в вестибюле, все присутствующие повернули к ним головы, привлеченные неистовым кашлем. Два ближайших полицейских бросились к вошедшим и поддержали согнувшегося пополам дежурного. Габриель передал им своего подопечного, а сам метнулся к выходу.

– Я доставил его в вестибюль! – рявкнул он в рацию. – Где же «скорая», черт возьми? – С этими словами он шагнул за порог и оказался на свободе.

Он не представлял себе, сколько будет длиться приступ кашля у дежурного, но понимал, что времени у него мало. А полицейские, спустившиеся в подвал, сейчас уже должны были разобраться, что к чему. На улице, куда он выскочил, прохожих было немного, но чуть дальше ее пересекала другая, более оживленная. Если удастся добраться до угла и смешаться с толпой, у него появится шанс скрыться. До угла было метров шесть. Прижимая рацию к лицу, Габриель шагал, сосредоточенно глядя перед собой и борясь с желанием броситься бегом.

Он петлял между немногочисленными прохожими, стараясь, чтобы как можно больше людей оказалось между ним и теми, кто очень скоро бросится в погоню. На улице было мокро от недавнего ливня, хотя сам дождь уже прекратился. Не слишком хорошее подспорье, но придется пользоваться тем, что есть. Благодаря дождю его промокшая под струями огнетушителей форма привлекала чуть меньше внимания.

Он как раз свернул за угол, когда за спиной взвыла сирена. Прищурившись от яркого солнечного света, Габриель приноровился к темпу движения вечерней толпы. Рацию он выбросил в ближайшую урну. А с улицы надо сворачивать как можно скорее: мокрая полицейская форма – не самый удачный камуфляж для беглеца.

18
Больница Давлата Хастенеси

Уже много дней Катрина не испытывала такого прилива надежды и ощущения целеустремленности, как теперь, когда искала пути к тому, чтобы прочитать тайное письмо Оскара при тех ограниченных средствах, какие имелись в ее распоряжении.

Благодаря приобретенному в полевых исследованиях опыту, она давно знала: чтобы развести огонь, нужны три основных компонента – топливо, что-нибудь легко воспламеняющееся и искра. В качестве топлива сойдет пара страничек из медицинской карточки – вырывать страницы из дневника она не рискнула. Эти странички она смяла и сложила маленькой кучкой на подоконнике.

А вот катализатор процесса ей надо еще отыскать. Грубо говоря, годилось все, что способствует возгоранию. То, что нужно, она нашла у двери: флакон с дезинфицирующим гелем для рук – такие есть в любой современной больнице. На этикетке было написано, что этот тип геля содержит сорокаградусный спирт. Спирт быстро испаряется, и руки остаются сухими, а действует антисептик исправно. Спирт как раз и есть эффективный катализатор горения.

Она выдавила на ладонь порцию геля, стряхнула на подоконник, потом аккуратно сложила смятые странички поверх него: пусть сразу впитывают легковоспламеняющиеся пары. Она подождет, пока бумага сильнее пропитается этими парами, потому что тогда поджечь ее будет легче. Но оставалась еще искра, а для этого нужно, чтобы появилось солнце.

Катрина легла на койку и уставилась в окно: яркие лучи солнца пробивались из-за дождевых туч, цеплявшихся за вершины гор. Последний раз она разводила костер таким способом, когда отправилась в путешествие с Джоном. Они тогда собрались быстро – Габриелю вот-вот надо было возвращаться в колледж, а Джон уезжал в Ирак на раскопки, с которых ему так и не суждено было возвратиться.

Для путешествий был не сезон, но они провели день в Президентских горах [31]31
  Хребет, часть Белых гор в северной части штата Нью-Гемпшир. Название связано с тем, что именно здесь находится гора Вашингтон (1918 м) – высочайшая вершина северо-востока США, названная в честь первого президента.


[Закрыть]в Нью-Гемшире, и там их застиг совершенно неожиданный ливень с сильным ветром. Пока добрались до стоянки, где был припаркован взятый напрокат автомобиль, они вымокли до нитки, а там выяснилось, что у него полностью разрядилась батарея. Пришлось вернуться в избушку, мимо которой они прошли по пути вниз, – в ней кто-то из туристов, приезжающих сюда на выходные, сжег все дрова и не дал себе труда пополнить запас. Габриель и Катрина насобирали, сколько смогли, валежника, но он весь вымок – не разожжешь. Они и не заметили отсутствия Джона, пока он не вошел в хижину, неся на конце длинной палки свой носок, пропитанный дизельным топливом из бака автомобиля. Они засунули этот носок под кучу валежника и подождали, пока она пропитается парами горючей смеси. Сейчас Катрина поступала подобным образом. Дизельное топливо горит не очень-то хорошо, но пропитавшиеся парами эфира веточки разгорелись на славу. Семья провела там всю ночь – прижавшись друг к другу, они грелись у огня. В последний раз они были все вместе. Катрина порадовалась этим воспоминаниям: как они тогда ощущали близость друг к другу, как улыбались! Блики огня освещали их лица, а снаружи ревела буря. Вдруг она сообразила, что ее согревает не тепло из воспоминаний, – просто в палате стало жарко. Солнце вышло из-за туч.

Она вскочила с кровати и подбежала к окну. Предвечернее солнце заливало своим светом улицы. Оно опустилось ниже туч, но скоро скроется за вершинами далеких гор. Надо торопиться.

Катрина сняла очки и поднесла их к кучке бумаги так, чтобы линзы сфокусировали солнечный луч на бумагу.

Там возникло маленькое отражение солнца. Она пыталась держать очки ровно, насколько позволяла дрожь в руках. Светлое пятнышко потемнело, задымилось. Бумага вокруг него стала превращаться в пепел, но не загоралась. Катрина передвинула очки, ловя ярким пятнышком край обугливающейся бумаги, продолжая фокусировать его на том жалком топливе, какое сумела раздобыть. На краешке странички сверкнул красный язычок, но бумага упорно не загоралась. Катрина прикрыла ее сложенной лодочкой ладонью и осторожно подула, стараясь не развалить всю кучку и не сдуть скопившиеся под ней пары спирта. Она все дула и дула, осторожно, размеренно, сосредоточив все внимание на красных язычках, пока не выдохлась. Когда у нее уже не осталось сил дуть, бумага наконец загорелась и пламя принялось пожирать клочки.

Схватив с койки дневник, Катрина открыла его в середине, на страницах, заложенных несколькими полосками порванной бумаги. Она не знала, длинным ли окажется написанное тайнописью послание, однако топлива у нее было очень мало, а горела бумага быстро. Она свернула бумажный квадратик в трубочку, подожгла и поднесла к первой чистой странице.

Результат не заставил себя ждать. Страница потемнела от жара там, где в нее въелась кислота. Одна за другой возникали целые строчки символов. Весь текст, написанный в форме перевернутого знака «тау», был как бы зеркальным отражением того пророчества, на котором Катрина выросла. Этот текст был на том же древнем языке. Она пробегала глазами по строчкам маланских символов, языка своих предков, и мысленно переводила их:

Ключ отмыкает Таинство,

И Таинство само становится Ключом,

И содрогнется вся Земля.

Ключ да последует за Картой звезд домой,

Дабы за одну луну погасить пламя, изрыгаемое драконом,

Не то погибнет Ключ, Земля разверзнется, и поразит растения свирепая болезнь, и дней конец наступит.

Она перечитала текст, вдумываясь в смысл слов. Они звучали как предостережение, но для полного понимания этого было слишком мало.

Здесь должно быть что-то еще.

Она схватила другой клочок бумаги, подложила его в угасающий костерок. Бумага сгорала быстрее, чем рассчитывала Катрина, а комната уже наполнилась дымом. Женщина перевернула страницу дневника и поднесла к пламени.

Проявились новые темнеющие строки текста, но огонь пожирал бумагу почти мгновенно, и Катрина даже не пыталась разобрать строки. Она понимала, что топливо на исходе, а дыма стало уже чересчур много, поэтому просто проводила над огнем страницу за страницей, подбрасывая еще и еще бумагу в свой костер, пока не исчерпала запас. Огонь съежился и погас, испустив на прощание струйку дыма.

Из-за двери послышались приближающиеся шаги. Сейчас в палату кто-то войдет, а затем неизбежно появится священник. Она широко распахнула окно и выбросила в налетающий ветер остатки пепла. Закрывать окно не стала – в слабой надежде, что выветрится запах дыма. Протерла руки дезинфицирующим гелем, осмотрелась вокруг: куда бы спрятать дневник? В палате пусто, ничего тут не спрячешь. Катрина бросилась к койке и засунула дневник туда, где его только и можно было спрятать – в такое место, несомненно, первым делом заглянет и всякий посторонний: под матрасом.

19

Отец Ульви Шимшек сидел в больничном коридоре, перебирая четки, которые он всегда носил с собой, и не переставал размышлять о недавнем визите инспектора полиции. Как заносчиво тот держался, как сомневался в праве отца Ульви присутствовать при беседе, будто священник – это пустое место!

Знал бы этот инспектор…

Он пересчитал четки – гладкие на ощупь, согретые теплом его руки. На черном шнурке их было девятнадцать, и сделаны все из янтаря особого сорта, который понравился Ульви своим темным оттенком с красноватым отливом. Девятнадцать зернышек – девятнадцать жизней, и лица всех девятнадцати всплывали по очереди перед его глазами. Он мысленно пересчитал их, чуть шевеля губами, вспоминая имена и то, как умирал каждый из них.

Одетый сейчас в сутану священника, Ульви служил Господу Богу иным, весьма своеобразным способом. Сам он называл себя Божьим воином. Родная страна научила его быть солдатом, но теперь он служил самой высокой власти – царю царей. Четки помогали пробудить воспоминания о молодости, которая прошла на западе Турции, недалеко от древних границ Греции. Его единоверцы перебирали четки, читая молитвы и надеясь таким способом очиститься от грехов. Ему же четки служили для того, чтобы напоминать о прошлой жизни и о том, что удалось сделать. Черные дела оставили слишком глубокие следы в его душе, чтобы ее можно было очистить на этом свете. Да и мир несовершенен, один только Бог без греха. Поэтому Ульви решил не притворяться, будто здесь ему удастся достичь совершенства или же искупить содеянное. Он таков, каков есть – темное средство для воплощения в жизнь ослепительных замыслов Господа Бога. Именно таким сотворил его Господь, Ему одному и судить Ульви, когда пробьет последний час.

Ульви дошел до конца памятного списка и спрятал четки в карман. Они звякнули, скользнув по мобильному телефону и лежащему под ним керамическому кинжалу – острому как стекло, но невидимому для металлоискателя, которым священника проверяли, когда он заступал на свое дежурство. В его одеянии были также спрятаны шприц с нейлоновой иглой, пакетик с порошком флунитразепама и ампула с алкалоидом аконита. [32]32
  Флунитразепам – лекарственный препарат со снотворным действием. Аконит – распространенная в умеренных широтах ядовитая трава семейства лютиковых; другое название – борец.


[Закрыть]Когда полицейские привыкли к нему и стали обыскивать скорее для порядка, Ульви каждый день брал их с собой.

Священник посмотрел на полицейского, развалившегося на стуле и глубоко задумавшегося о чем-то своем. Он все еще не дочитал газету, которую начал просматривать со спортивных страниц и постепенно возвращался к первой полосе. Так он и читал каждый день, откинувшись на спинку стула до упора и едва не касаясь подбородком пуговиц форменной рубашки. Он явно был слеплен из того же теста, что и его начальничек – такой же высокомерный, заносчивый и глупый.

Ладно.

Со скучающим охранником он справится без особого труда. Когда заступит на дежурство ночная смена медиков, священник предложит ему выпить по чашечке кофе, чтобы не уснуть. В маленькой кухоньке для персонала он добавит ему в кофе порошок флунитразепама. Ульви представил, какое глупое лицо будет у полицейского, когда утром тот проснется с тяжелой от снотворного головой и узнает, что все три его подопечных лежат на своих койках мертвыми. Как хотелось бы на это полюбоваться! Еще хорошо бы посмотреть, какое выражение появится на лице зазнайки-инспектора, да только Ульви к тому времени давно уйдет из больницы и отправится выполнять новое задание, служа Богу своими черными делами. Немного успокоенный, он тоже откинулся на спинку стула: ждать оставалось недолго.

По телефону было сказано: «К завтрашнему утру».

Вот интересно, дали такое же указание еще кому-то из агентов? Деликатный характер заданий всегда подразумевал, что Ульви действует в одиночку – так, чтобы в случае неудачи не протянулась ниточка к его начальству. Да нет, никакой неудачи не будет, слишком опытным стал Ульви, чтобы терпеть поражения.

Ульви полез в другой карман и достал три янтарных зернышка. Каждое из них напоминало большую каплю свежей крови и каждое ожидало, когда его нанижут на четки. Он покатал их пальцами на ладони, произнося про себя имена: Катрина Манн, Лив Адамсен, брат Драган Руя. Ульви удивился, когда последнего оставшегося в живых монаха включили в список «для исполнения». Однако его дело – выполнять приказы, а не задавать вопросы. Монах все равно уже поручил свою жизнь Богу, а Ульви лишь приказано отправить его на небеса.

Он поудобнее устроился на стуле и потянулся к роману, который прихватил, чтобы скоротать время. Роман был о рыцарях-тамплиерах – воинах-монахах, как и он сам. Ульви уже собрался погрузиться в чтение, как вдруг отчетливо услышал приближающиеся шаги. Услышал их и полицейский – он оторвался от своей газеты. Из-за угла появилась медсестра, которая направлялась в их сторону. Ульви взглянул на часы: для вечернего обхода больных еще слишком рано, а сестра шла быстро и целеустремленно. Не иначе как по вызову кого-то из больных.

Сестра подошла к столу и взяла регистрационный журнал. На мужчин, следивших за каждым ее движением, она не обратила ровно никакого внимания. Атмосфера здесь была напряженной с тех самых пор, как медиков попросили перевести отсюда тех немногих пациентов, которые находились на лечении в старом психиатрическом отделении, а новых пока не принимать.

«Капельку терпения, – мысленно сказал ей Ульви. – Завтра уже никто не будет вам мешать, обещаю».

Он смотрел, как девушка записывает в журнал время прихода, потом в колонке «палата» проставляет номер 406. Палата Лив Адамсен. Ульви взял со своего столика ключи и улыбнулся медсестре, но она не ответила на его улыбку.

«Какие они здесь все грубые, – подумал он, идя по коридору впереди девушки. – Чем раньше я со всем этим разделаюсь, тем лучше».

20

Лив сидела на постели, напряженно прислушиваясь к доносящимся из коридора звукам.

Шаги приближались справа – значит, когда она выйдет из палаты, нужно будет идти туда. В следующее мгновение раздался громкий стук, и Лив, по шею накрывшись простыней, уставилась на открывающуюся дверь.

В палату вошел священник, Лив сразу почувствовала нарастающий в груди страх. За ним появилась медсестра, подошла к койке, выключила огонек вызова.

– Как мы себя чувствуем, хорошо? – спросила она, слегка коверкая английские слова. Рука тем временем автоматически достала из кармана халата термометр с цифровой индикацией и приложила его ко лбу Лив.

– Да, кажется, вполне нормально… Мне просто нужно вас кое о чем спросить. – Сестра нажала кнопочку, термометр пискнул, показывая результат. – Когда меня сюда положили, что стало с моими вещами?

– Личные вещи больных находятся в камере хранения, под регистратурой. – Сестра посмотрела показания термометра, потом взяла Лив за руку и сосчитала пульс.

– И как же мне вернуть их?

– Будете уходить отсюда, распишетесь в получении. – Сестра отпустила руку Лив и впервые посмотрела ей в глаза. – Вас интересует что-нибудь еще?

– Да-а… – протянула Лив, глядя на священника, словно стеснялась задать новый вопрос. – Вы можете мне сказать, как подвигаются мои дела… с медицинской точки зрения?

Из кармашка на стене сестра вытащила ее карточку и внимательно прочитала записи.

– Небольшие гормональные нарушения – повышен уровень эстрогена [33]33
  Женский половой гормон.


[Закрыть], – сказала она и добавила: – Но это не опасно. Тошнота и высокая температура – возможно, вы заразились каким-то вирусом. Главная проблема у вас с памятью.

Она пробежала карточку глазами до конца и остановилась на заключении психиатра. Лив и сама пыталась ознакомиться с этими записями, но они были на турецком языке. Как ни хотелось ей уйти отсюда поскорее, какой смысл совершать побег, если пройдешь сотню метров и свалишься замертво?

– Заключение психиатра хорошее, – успокаивающе произнесла медсестра. – Вас держат здесь только для того, чтобы понаблюдать.

– А какие лекарства мне дают?

– Никаких, – ответила сестра, еще раз пробежав карточку глазами, и покачала головой. – Только отдых и наблюдение врача.

Это удивило Лив, она даже не совсем поверила сестре. Что-то слишком странное творилось с ее головой – не может быть, чтобы ее не одурманили какими-то препаратами.

– Значит, теоретически я могу вести себя как обычно, – подытожила Лив, пристально отыскивая на лице медсестры малейшие признаки профессиональной привычки ко лжи. – Я хочу сказать: мне ничего не нужно избегать? Можно, например, летать самолетом или нырять с аквалангом?

– Можете делать все, что вам захочется, – подтвердила сестра, бросив взгляд на священника и пожав плечами.

– Спасибо вам, – сказала ей Лив и вздохнула с облегчением.

– Не за что. Что-нибудь еще?

– Да, осталась одна мелочь. – Лив отбросила простыню: она была полностью одета. – Я хочу уйти отсюда, прямо сейчас.

Она подобрала с пола рюкзак и была уже на полдороге к двери, когда до отца Ульви дошел смысл происходящего. Повинуясь инстинкту, он попытался загородить ей дорогу, но Лив сманеврировала и проскользнула через дверь.

Полицейский в коридоре встал со своего места и шагнул к ней.

– Вернитесь в палату.

– Да отчего же? – спросила Лив, спокойно глядя ему в глаза.

– Ну-у… потому, что вы нездоровы.

– А медсестра говорит другое. – Лив оглянулась через плечо на сестру. – Я ведь не под арестом, правда?

Полицейский открыл рот, собираясь что-то сказать, потом передумал.

– Не под арестом, – согласился он.

Лив улыбнулась и кокетливо склонила голову набок.

– Тогда посторонитесь, пожалуйста.

Полицейский посмотрел на нее. В его душе происходила борьба. Наконец он решился и отступил в сторону.

– Вы должны остаться, – приказным тоном заявил священник.

– Нет, – возразила ему Лив. – Уж этого я делать точно не должна.

Она забросила рюкзак на плечо и быстро зашагала в том направлении, откуда, как она слышала, пришла медсестра.

Ульви смотрел ей вслед и прикидывал возможные варианты. Если пойти за ней сейчас и «повиснуть на хвосте», он дождется, когда они окажутся в безлюдном месте, скорее всего в номере отеля. Там никто ничего не увидит. Такая перспектива прельщала его. Здесь, однако, оставались два других объекта, то есть основная часть его задания.

Он увидел, как Лив дошла до пересечения коридоров и скрылась, свернув за угол.

В уме Ульви еще раз проиграл всю предыдущую сцену в палате, задержался на деталях, взвесил все и хмыкнул, вспомнив одну фразу, оброненную Лив в разговоре с сестрой.

Она спросила, можно ли ей лететь самолетом.

Вот и нет необходимости идти за ней следом, он и так знает, куда она направляется. Ульви надеялся, что по этому делу работают и другие агенты, не только он. Потеря для него – находка для них. Он достал из кармана мобильник и старательно набрал текст сообщения своему куратору.