Текст книги "Ключ"

Автор книги: Саймон Тойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

21

Катрина Манн слышала голоса в коридоре, но поврежденный слух не позволял определить, кто именно говорит и о чем идет речь. Ну, кто бы ни говорил, теперь этот человек ушел. Она убедилась, что наступила тишина, потом решила, что пора извлечь книгу из ненадежного убежища.

Страницы зашуршали в тишине палаты, словно тихонько намекая на хранимые ими тайны. Катрина надела очки и сосредоточилась на первой странице.

«Прости мне, пожалуйста, эти хитрости с письмом, однако ты и сама поймешь, почему я хотел, чтобы только ты отыскала его, и никто другой. Текст, который я приведу дальше, скопирован мною с документа, полученного несколько лет тому назад. Происхождение документа и путь, каким он ко мне попал, послужили причиной, по которой я скрывал его от тебя все эти годы. Я знаю, что у нас никогда не было секретов друг от друга. Позволь же объяснить, почему я утаил от тебя этот единственный секрет, – тогда, надеюсь, ты поймешь мое нежелание делиться им с тобой.

Подлинная табличка, на которой был написан текст, утрачена. Я и знаю-то о ней лишь потому, что мне прислали ее фотографию, – прислал некто, не назвавший себя. К тому времени прошло несколько месяцев после гибели Джона. На обратной стороне фотографии от руки было написано:

„Вот то, что мы обнаружили. За это нас убили“.

Я часто и безуспешно гадал, как отправитель фото вообще смог узнать о моем существовании. Вероятно, ему доверился Джон, а может, Джон сам оставил фото кому-то с просьбой переслать мне в случае его смерти – как и я сейчас веду беседу с тобой. Но кто бы ни послал мне фото, я думаю, выбрал он меня не случайно, а с учетом моего необычного прошлого. В Цитадели меня считали погибшим, поэтому, переслав столь опасную информацию, мою особу не подвергали никакому риску. Даже мстительные монахи Цитадели не будут стараться убить человека, которого они не числят среди живых.

Знай, что я нередко размышлял, надо ли поделиться этой информацией с тобой. Мне страшно не нравилось скрывать от тебя что бы то ни было, но в конце концов я проявил слишком большую осторожность. Если Джона убили потому, что он обнаружил эту табличку, то и простое подозрение, что тебе хоть что-то об этом тоже известно, сразу поставило бы тебя под угрозу. Понимал я и то, что ты неизбежно передашь эти сведения Габриелю. Теперь ты сама видишь, какой выбор стоял передо мной. С одной стороны – стремление поделиться тем, что известно мне, с другой – риск, которому я подверг бы двух самых дорогих для меня людей. Каково мне было бы подвергать вас такому риску? Я не мог пойти на это и не пошел.

Но теперь я предчувствую близкую развязку. Возвращаюсь в Рун с надеждой на то, что слова этого второго пророчества помогут нам найти правильный путь, когда исполнится первое. И если по какой-нибудь причине я не смогу лично передать тебе эту информацию, то вот тебе письмо, написанное так, чтобы ты смогла отыскать все сама.

И если ты читаешь эти строки, значит, меня уже нет в живых…»

Катрина прервала чтение: беспощадная ясность последней фразы подорвала ее решимость, на глаза навернулись горячие слезы, которые ей так долго удавалось сдерживать. Она сняла очки и вытерла глаза тыльной стороной ладони. Невыносимо было представлять, как отец, подобно осужденному, который ждет своего часа в камере смертников, пишет это тайное послание. Она еще раз вытерла глаза, снова надела очки и продолжила читать письмо.

«…Я надеюсь на то, что исполнение первого пророчества прольет яркий свет на смысл второго. Тебе оно поможет на пути к восстановлению законного порядка вещей. Много вечеров провел я, пытаясь вникнуть в его смысл, но это представляется задачей неразрешимой, поскольку я не знаю, в чем состоит Таинство. Могу немного помочь только в одном.

За немногие годы, проведенные в Цитадели, я случайно натолкнулся на нечто такое, что может оказаться, как мне кажется, той самой картой расположения небесных светил, о которой упоминается во втором пророчестве. Она попала в библиотеку вместе с реликвиями, среди которых был и фрагмент первого пророчества. На карте тоже имелся символ „тау“, а также то, что показалось мне похожим на созвездия. Там были и указания, написанные на неизвестном мне языке. Я намеревался продолжить ее изучение и разобраться в языке, на котором она была написана, однако времени на это я так и не сумел выкроить. Вскоре мне стало известно, что в Цитадели подозревают о присутствии чужака, поэтому я похитил сланцевые фрагменты и бежал. Я захватил бы с собой и карту светил, но она была слишком тяжелой по весу. Понятно было, что ров мне с такой тяжестью не переплыть, – я просто пошел бы ко дну. Поэтому я поступил сообразно сложившимся обстоятельствам: я ее спрятал.

Мне не хотелось, чтобы Посвященные и подобные им воспользовались заключенными в ней знаниями, и я положил карту туда, где ее вряд ли сумеют обнаружить. Надеюсь, она до сих пор покоится там, а после исполнения первого пророчества вы можете сами получить свободный доступ в Цитадель и, следуя нарисованной мною схеме, в конце концов отыскать ее».

На этом письмо обрывалось.

Катрина посмотрела на следующую незаполненную страницу. Там должно быть что-то еще, чего она не успела проявить.

Она вернулась к символам, проявленным в самом начале, и перечитала несколько первых строчек.

Ключ отмыкает Таинство,

И Таинство само становится Ключом,

И содрогнется вся Земля.

Ключ да последует расположенью звезд на небе,

Дабы за одну луну погасить пламя, изрыгаемое драконом…

Один лунный цикл длится чуть больше двадцати восьми суток. Если считать, что момент освобождения Таинства – это эвакуация Посвященных с горы, то прошло уже десять дней. С нарастающим ужасом Катрина перечитала заключительную часть пророчества.

Не то погибнет Ключ, Земля разверзнется, и поразит растения свирепая болезнь, и дней конец наступит.

Она задумалась о той болезни, которая поразила Посвященных. Не об этой ли болезни говорится здесь? В сумятице, царившей в отделении неотложной помощи, когда она сама впервые сюда попала, Катрина подметила характерные признаки загадочного заболевания, поразившего монахов: кожа у них почернела, глаза налились кровью, многочисленные раны кровоточили. Если такая болезнь распространится в мире, то сбудутся самые мрачные предсказания из «Откровений» Иоанна Богослова – люди превратятся в демонов. Она посмотрела на чистую страницу, обуреваемая непреодолимым желанием узнать, что еще написал отец. Однако теперь надо ждать целый день, пока солнце снова засияет в ее окошке, – день, который она не имеет права терять. То, что она сейчас узнала, давило на нее подобно тяжелому бремени. И совсем невыносимо было сознавать, что это знание заперто здесь вместе с ней, а часы между тем неумолимо тикают.

Прошло десять дней.

Осталось восемнадцать.

22

Открылись двери лифта, на Лив вдруг нахлынула волна острого страха. После долгих дней почти полной изоляции в палате шум и столпотворение в регистратуре были невыносимы. Она отыскала в рюкзачке бейсболку, натянула на лоб, чтобы хоть немного скрыть лицо, и лишь после этого заставила себя выйти из лифта. По истертым мозаичным плитам пола она прошагала к столу регистратора. Обшарив глазами стены, увешанные табличками, Лив поискала подсказку, но все таблички были только на турецком языке.

– Где хранятся вещи больных? – спросила она у регистраторши.

Палец с длинным острым ногтем указал ей на дверь у входа в больницу. Лив направилась туда, по пути выглянув из главных дверей на улицу. Недавно прошел дождь, и теперь клонящееся к закату солнце отражалось в лужах на асфальте. У бровки тротуара на противоположной стороне стоял микроавтобус телевидения, в кабине курили и разговаривали оператор и репортер, ожидая, когда произойдет что-нибудь новенькое. Лив не хотелось попасть в их засаду при выходе из больницы и снова фигурировать в вечернем выпуске новостей. Ей нужно – по крайней мере на время – затаиться. Из больницы должен быть еще один выход.

Камера хранения была упрятана в темный чулан, разделенный надвое узким прилавком. На нем были навалены канцелярские документы, их груды угрожающе покачивались. За прилавком сидел молодой человек со скучающим лицом. С энтузиазмом обреченного он методично перебирал папку за папкой. Лив показала ему привязанный к ее запястью пластиковый номерок с фамилией. Молодой человек зажал стопку папок под мышкой и нырнул в темный лабиринт простиравшихся за его рабочим местом стеллажей. Лив поглядывала на дверь и прислушивалась к приглушенному шуму в регистратуре, в любой момент готовая броситься в бегство. Ей удалось уйти из палаты намного легче, чем она себе представляла. Девушке казалось, что священник или полицейский постараются задержать ее, но совершенный ею поступок, очевидно, застиг врасплох их обоих. Это, однако, не означало, что она окончательно вырвалась на свободу. Несомненно, и полицейский, и священник в эту минуту связываются по телефону со своим начальством и даже теперь могут попытаться задержать ее. Надо быть предельно осторожной.

Служащий вынырнул из сумрака архива, держа в руках картонную коробку. Лив расписалась в получении, открыла крышку и отшатнулась при виде пластикового мешка, в который была вложена ее одежда, залитая кровью.

– Мусорный бак за углом. – Служащий указал на большой держатель, к которому снизу был прикреплен раздувшийся мешок из желтого пластика. Лив отнесла туда коробку, свободной рукой открыла бак. Внутри лежали еще пять или шесть коробок с одеждой, столь же безнадежно залитой кровью. Лив удивилась, отчего сотрудники больницы сами не выбрасывают пришедшую в негодность одежду. Потом увидела написанное на внутренней стороне крышки предупреждение и поняла: своего рода страховка. Надпись гласила, что администрация не несет ответственности за случайно выброшенные больными ценные вещи. Лив присоединила мешок со своей одеждой, покрытой коркой запекшейся крови, к остальным и отпустила крышку бака; та с грохотом упала на место.

Единственным, что осталось у нее в картонной коробке, был помятый белый конверт с несколькими сотнями турецких лир. Лив понятия не имела, большие это деньги или же их хватит только на чашку кофе, но лучше уж сколько есть, чем совсем ничего. Она сунула конверт в рюкзак, а пустую коробку вернула на прилавок.

– Благодарю вас, – сказала она служащему, застегнула рюкзак на молнию и приготовилась выйти в большой мир. Молодой человек ничего не ответил: он, будто Сизиф, продолжал катить в гору свой камень, сортируя бесконечные бумаги.

Лив приоткрыла дверь и окинула взглядом людей, толпившихся у регистратуры. Центральный вход отпадал: там караулят телевизионщики, а ей пока нужно вести себя тихо и не привлекать излишнего внимания. Должен быть еще один выход. Она присмотрелась к двум удаляющимся санитарам в зеленых форменных халатах. Что-то в их поведении привлекло Лив. Они шли неторопливо, с ленцой. Один из них потянулся к нагрудному карману, зеленая материя натянулась, и под ней обозначился характерный прямоугольник. Обострившийся инстинкт недавней курильщицы подсказал Лив, что санитары решили перекурить. А это значит (если в больнице нет курительной комнаты), что они выйдут из здания.

Она пристроилась за ними и прошла через двойные двери в обшарпанный коридор, стараясь попадать в такт их шагов, чтобы ее не услышали, однако санитары были слишком поглощены разговором и не заметили, что за ними идет какая-то блондинка невысокого роста. В конце коридора оказался пожарный выход. Санитары налегли на запиравшую его щеколду, одновременно доставая сигареты. Лив прибавила шагу, чтобы не отстать, и проскользнула в дверь сразу за ними.

– Привет! – бросила она парням, глядя на дорожку, за которой уже виднелась улица.

– Главный вход – там, – пробурчал один санитар, показывая пальцем вглубь коридора за спиной.

– Но я ведь и здесь могу выйти, правда? – сказала Лив, быстро шагая по направлению к улице. Дожидаться ответа она не стала.

Дорожка вывела ее на широкую улицу, по тротуарам которой катились два потока пешеходов, стремившихся в одну и ту же сторону. Лив пошла против течения, щурясь от яркого света и высматривая машину. Хорошо хоть дождь кончился: во время ливня такси поймать труднее. Она увидела свободную машину, помахала рукой и с удовольствием нырнула на заднее сиденье.

– Nereye? [34]34
  Куда? (тур.)


[Закрыть]– спросил водитель.

– В аэропорт, – ответила Лив, пристегиваясь ремнем.

– В который из них? – уточнил водитель, переходя на английский с легкостью человека, который зарабатывает себе на жизнь обслуживанием туристов.

– В самый оживленный, – сказала она и села так, чтобы с улицы ее было трудно заметить. – В тот, откуда можно быстрее улететь из этого города.

23
Рун, Садовый район, офис фонда «Ортус»

Ажда Демир, заслоняясь рукой от солнца, сверкавшего в лужах, выглянула из окна на четвертом этаже здания. Ее движение отразилось в стекле, и она взглянула на собственное отражение, похожее на призрак. На лице ясно читались переживания последней недели: под глазами темные круги, лоб избороздили морщины, седые волосы, обычно туго стянутые в аккуратный узел на затылке, кое-где выбились. Женщина подняла руку и пригладила их, словно пытаясь этим жестом вернуть привычный порядок вещей.

Отвернувшись от собственного призрачного отражения, она бросила взгляд на тот хаос, который воцарился теперь в ее мире, где всегда все было расставлено по своим местам. Комната, в которой она находилась, напоминала небольшой школьный класс: на потолке – лампы дневного света, все помещение занимают рядами расставленные рабочие столы, за которыми обычно сидят сотрудники, занимающиеся сбором пожертвований, и помощники-добровольцы, обеспечивающие наиболее важный проект фонда по организации гуманитарной помощи центральным районам Судана. После взрыва в Цитадели вся эта работа приостановилась. Банковские счета «Ортуса» по всему миру были заморожены: проводилось тщательное расследование, как могло случиться, что глава фонда угнала целый грузовик удобрений (которые от чистого сердца пожертвовал крупный и весьма уважаемый концерн) и пыталась с их помощью взорвать старейший и самый почитаемый в мире монастырь. За прошедшую неделю в офисе обосновалась бригада следователей, внимательно изучавших все записи и бухгалтерские книги. Они искали доказательства того, что благотворительная деятельность фонда служила лишь прикрытием для террористической организации ненавистников Церкви. Ничего, разумеется, они не нашли, но это уже не играло большой роли: пропагандистский резонанс был огромным. Ажда все это время не только отбивалась от звонков журналистов и выдворяла их из кабинета, но и составляла постоянно растущий список разнообразных компаний и жертвователей, которые разрывали всякие связи с их благотворительной организацией. У ее стола все росла и росла гора ящиков, которые необходимо было рассортировать и унести на склады, – эта гора служила наглядным символом того хаоса, в который погрузился «Ортус».

Но на душе у Ажды Демир было тяжело не потому, что навалилось много дополнительной работы. Ее беспокоили не видимые глазу издержки, порожденные нынешним беспорядком и напоминающие бесчисленные круги на воде, которые расходятся от брошенного камня. В просвете между ящиками она видела прикрепленные к голым стенам фотографии и карты, связанные с теми проектами, которые повисли в воздухе из-за расследования: фильтрация и очистка воды в Судане, недостроенная школа в Сьерра-Леоне, свежевспаханные поля в Сомали, на которых прежде не сеяли ничего, кроме разве что противопехотных мин. В первую очередь пострадают жители этих стран – они не смогут понять, почему им вдруг прекратили помогать налаживать жизнь после многолетних бедствий.

Дневная духота давила на Ажду, и она прислушалась: не гремит ли гром? Гроза, собравшаяся над горами, могла докатиться сюда и принести свежесть. Вместо грома она услышала нечто такое, от чего глаза ее расшились, а по коже побежали мурашки. Доски пола заскрипели под чьими-то шагами – кроме нее самой, в здании был кто-то еще.

Она снова прислушалась, надеясь услышать оклик знакомого голоса или чей-то разговор. Никого и ничего. Все уже ушли. Она ведь сама заперла входную дверь за последним сотрудником.

А звук послышался снова: заскрипела половица, потом раздался тихий щелчок.

Звук шел сверху, с того этажа, где никого не могло быть. Офисы занимали четыре нижних этажа здания, а на пятом находились апартаменты Катрины Манн, семья которой когда-то владела этим домом. Теперь Катрина руководила «Ортусом» и жила, по ее собственному выражению, «над лавкой». Но она же сейчас не дома, а в больнице.

Снова послышался звук.

Совсем тихий, будто открывают ящик письменного стола.

Ажда на цыпочках прокралась по комнате, пользуясь шумами наверху, чтобы никто не услышал ее шагов. Добралась до лестницы и подняла глаза на площадку пятого этажа.

Одно слуховое окошко, ведущее на крышу, было открыто.

Слабые звуки продолжали доноситься с верхнего этажа – слишком приглушенные для честного человека, но и слишком громкие, чтобы можно было просто не обратить на них внимания. Ажда тихонько поднялась по лестнице, старясь держаться ближе к стене, где ступеньки были покрепче и не так скрипели. Дверь была открыта, в квартире горел свет. Женщина задержалась на минутку, раздумывая, как поступить дальше. Преодолеть страх ей помог звук вскрываемого шкафа, где хранились документы. Кто бы это ни был, он рылся в частных бумагах, а такого она стерпеть не могла. Ажда преодолела последние ступеньки и подошла к двери.

У шкафа с документами стоял на коленях полицейский в форме.

– Чем могу быть полезна? – спросила Ажда таким тоном, который подразумевал, что меньше всего она стремится быть полезной незнакомцу.

Полицейский вытащил что-то из-под ящика, потом встал на ноги и повернулся к ней.

– Здравствуйте, Ажда, – сказал Габриель и прошел к огромному книжному шкафу, занимавшему все пространство от пола до потолка. Ажда не без усилий подавила внезапный порыв броситься к нему и сжать в объятиях.

– Я… я думала, вы в тюрьме, – выговорила она.

– Я там был. – Он присел на корточки и потянулся к переплетенному в телячью кожу томику «Джен Эйр», который стоял на нижней полке. – А теперь меня там уже нет.

Габриель надавил на корешок книги, и вся нижняя четверть книжного шкафа с легким щелчком отъехала в сторону. Ажде казалось, что в этом кабинете ей знаком каждый закоулок, но она и не подозревала о ложных полках и скрытом за ними шкафчике.

Громкий стук во входную дверь на первом этаже заставил их обоих резко повернуться.

– Это за мной, – сказал Габриель, выдернул факсимильный аппарат из розетки и достал его из потайного шкафчика. – Пожалуйста, не открывайте им.

В дверь по-прежнему стучали так громко и требовательно, что никаких сомнений не оставалось – это либо полицейские, либо пришедшие за невыплаченными долгами судебные исполнители. Ажда сообразила, что, вероятно, произошло, и сразу похолодела от страха. Габриель и его мать – люди хорошие. Проработав с ними много лет, она готова была отстаивать свое мнение относительно этой семьи. Если бы полиция пришла неделю назад, Ажда посчитала бы себя обязанной спуститься и открыть дверь представителям закона. Но теперь, понаблюдав, как сотрудники полиции бесцеремонно роются в офисе и втаптывают в грязь доброе имя всех тех, кто работает здесь, она приняла иное решение. Пусть себе стучат, пока кулаки не разобьют, – она их не впустит.

Габриель поставил факс на пол и перевернул его. На задней панели были гнезда для телефона, провод, а также отверстие для ключа. Ключик он достал из конверта, добытого из-под ящика в столе, вставил его в скважину, повернул и снял крышку аппарата. Как оказалось, внутри лишь треть пространства была занята электроникой и прочими деталями настоящего факса – остальное занимали паспорта с обложками разных цветов и пластиковые пакеты с пачками банкнот в различной валюте. Ажда увидела доллары и евро, турецкие лиры, суданские фунты, иракские динары. Там же лежала толстая пачка кредитных карточек.

– Что все это значит? – спросила она. Упорядоченный мир окончательно разваливался у нее на глазах.

Габриель засунул в карман три паспорта и все наличные деньги.

– На местах, – объяснил он, быстро просматривая кредитные карточки, – мне зачастую приходится вести работу наполовину нелегально. Большинство самых бедных в мире людей живет под властью продажных правительств. Если мы будем играть по их правилам, то ничего не добьемся, а наиболее слабым ни за что не удастся выжить. Вот и приходится время от времени обходить некоторые правила, чтобы можно было делать дело.

Внизу снова забарабанили в дверь, к тому же зазвонил телефон в приемной.

– Я не хочу, чтобы вас угнетали какие-то сомнения, – сказал Габриель, ласково обняв Ажду за плечи. – Если хотите спуститься и открыть дверь, я не стану возражать. Эта война – не ваша. Но моей матери угрожает серьезная опасность, и я должен ей помочь, а вы в силах помочь мне.

Стук в дверь смолк так же внезапно, как и начался, перестал звонить и телефон. Ажда заглянула в честные глаза Габриеля и улыбнулась.

– Чем я могу вам помочь?