Текст книги "А 259. Всплеск ярости"

Автор книги: Саймон Стронг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Annotation

Иррациональная всеобъемлющая жестокость современного мира – тема этой книги. Главный герой грезит преследующими его протухшими подростковыми кумирами, развенчанными философами и развалившимися рок-группами, путешествуя по кричащим помойкам Брайтона,

ПРЕДИСЛОВИЕ СТЮАРТА ХОУМА

Список персонажей

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

ПРЕДИСЛОВИЕ СТЮАРТА ХОУМА

Наострие безумного мгновения человек начинает творить сумасшедшие штуки, которые, как нередко кажется, в свете последующего опыта, открывают ворота саморазрушения. Храбрец старается сгладить последствия сверхчеловеческими щщвигами, противостоящими общей глупости. Заурядные личности напрягаются и уходят в сторонку. Я всегда считал себя неунывающим. Вдобавок при определенных условиях непостижимая сцла самосохранения ярко пылает в моем писа-тельском «сердце». ^

Когда Лютер Блисетт из «CodeX* подкинул мне идею стать у него редактором отдела художественной литературы, я тут же принял приглашение. В холодном свете размышлений задним числом, это выглядит явным поиском проблем на свою голову. Лютер знал нескольких моих друзей, вынашивающих писательские амбиции, и я не удивился, обнаружив их потуги в кипе рукописей, наваленных на мой стол. Представленные тексты 5i сортировал недолго. Во-первых, я выкинул все, где было больше шестидесяти тысяч слов. Затем пробежался по приложенным к рукописям сопроводительным письмам. Семь потенциальных писателей получили отказ за упоминания о собственном «творчестве», двадцать четыре – за ссылки на авторов, которые мне не нравятся, и один за использование слова «предуведомление». Я сумел исключить еще двух писателей из-за двухэтажных фамилий и третьего за то, что его звали Руперт. Через двадцать минут работы у меня остался только один возможный кандидат для публикации – книга «А259 Многосложная Бомба «Произвол» Саймона Стронга.

Я скис. Я не прочел ни одной приличной строчки художественного произведения у неизда-вавшегося прежде автора, которого к тому же знал лично. «CodeX» срочно требовалось что-нибудь издать, а мою безжалостную селекцию выдержала одна только рукопись Саймона. Я уселся читать текст, и в первые, напряженно мелькнувшие секунды ¹понял, что на весах очутилась моя репутация. К счастью «А259 Многосложная Бомба «Произвол» оказалась лучшим британским произведением, которое я прочел за много лет! То, что я делал, чтобы помочь этой книге увидеть свет, не есть проявление непотизма. Слишком долго этот неизвестный автор прозябал в глуши без «литературного» признания. Писатели, которые «ишачат» ради увеселения по разумной цене публики, составляют хребет индустрии, чествующей тех, по кому «колокол не должен всегда звонить». Слишком много критиков посвящают длинные пассажи книгам, написанным «негром от литературы» за того или иного индивида-халтур-щика. Могу добавить, «негром» – профессионалом. Прочие подвержены лести, когда их старания, фактически, являются продуктом редакторской правки, превращающей посредственную рукопись в гениальное произведение.

Премию Букера Саймону Стронгу никогда не выиграть. Не хотелось бы мне связываться с человеком, которому светит подобное «признание»! Вместо этого «А259 Многосложная Бомба «Произвол» возвращает беллетристике недоброе имя, необходимую ей в наше время литературной респектабельности и очковтирательства, окружающих напыщенных успехом авторов, коим просто-напросто слабо пяться за переделку всей мировой культуры в целом. Что же в реальности нужно читающей публике – жалкий лепет оксфордской «элиты» или образцы безбашенного палпа Саймона Стронга? История докажет правильность моего решения…

Посвящяется Аврааму Запрудеру ¹, без которого не было бы панк-рока.

А259 – двусторонняя, по большей насты, дорога, идущая вдоль южного побережья Англии, отделяя его от Ла-Манша.

Убийство Кеннеди 22 ноября 1963 года было заснято Авраамом Запрудером 8-миллиметровой домашней камерой. Несмотря на посвящение и упоминание на обложке, в книге нет прямых отсылок к данному факту или его последствиям. Однако, я считаю, что это убийство вызвало психический кризис американской публики, что явилось прямой причиной появления гаражной музыки/панка в последующие за этими событиями месяцы и годы.

ТЕПЕРЬ ВОСЕМЬ С БОЛЬШИМ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ ПО ПОВОДУ «ОСЬМИНОГА»

Полагаю, что могу со всей ответственностью заявить, что вы держите в руках один из самых ужасных романов за всю историю подобной литературы. «Ужасный» употреблено во всех смыслах, указанных в толковом словаре Collins Concise Dictionary of the English Language (1982): 1: очень трудный или чрезвычайный 2: разе,низкокачественный 3: вызывающий страх 4: вызывающий ужас.

Хотя словари Oxford считаются лучше словарей Collins, и невзирая на тот факт, что сейчас Collins влились в News International, в результате чего отныне их продукция отличается спорной достоверностью, я считаю нужным заявить о своем предпочтении из соображений ностальгии…

1 октября 1988 года я устроился на работу в Hatchards Booksellers, расположенном в универмаге Hanningtons в Брайтоне на Норт-стрит. На следующий день меня отправили на тренинг, организованный Collins Reference Division* В конце презентации всем стажерам вручили по экземпляру вышеупомянутого словаря с буквенным указателем. В июне следующего года в штат на летний период взяли Нейла Палмера. Хотя Нейл работал на складе и наверх из подвала поднимался только в обеденный перерыв, мы крепко сдружились и позднее вместе переехали в воспетый «Бит-Тандури» на Ватерлоо-стрит, дом 43, где я закончил свой первый роман «Заебло!» и приступил к «А259 Многосложная Бомба «Произвол»», под рабочим названием «Осьминог» ¹.

ш* ничего не произошло. Потом что-то неразличимое отделилось и упало. Затем еще, и еще, и еще, и еще и больше, больше, затем последнее, и, наконец, прекратилось. Они падали, и кадры этого падения отпечатались в моем сознании крупным планом. Постепенно я догадался… осьминог? Хотя нет, у него всего шесть щупальцев. Правда, у всех этих существ было разное число щупальцев, наверно, оторвались, когда их выплюнуло из реактивной струи. Они вслепую крутились в небе, толкались, кто-нибудь один вытягивался и ШЛ ЮППАЛ СЯ об соседа, тот в свою очередь тоже вытягивался и ШЛЮППАЛ-СЯ еще о группку из трех зверюшек, а они ШЛЮППА-ЛИСЬ о первого, и так далее, пока все падающие осьминоги слепились вместе, у некоторых было по паре и больше щупальцев. Этот моллюсочный шар, вовремя не выпавший из алюминиевой матки, беспозвоночная паутина псевдолголовоногих, проваливается сквозь пространство с жутким шумом соединяющихся и разрывающих связь присосок; иногда кто-то отделяется целиком и уплывает прочь, но всякий раз выползает какое-нибудь хитрое щупальце и ловит отщепенца. (Освободится никто не может, потому что все происходит с одинаковой скоростью, ускорение под действием гравитации не меняется) Они валятся все ниже, ниже и ниже, и вот я вижу, как поверхность, землю, дома в крохотных деревушках приближаются, приближаются, приближаются, все ближе и ближе, и мне не хочется смотреть, МНЕ НЕ ХОЧЕТСЯ СМОТРЕТЬ, но я все слышу, и столкновение звучит треском рвущегося шелка. Это, сами понимаете, не самое начало, я мог бы присочинить что-нибудь по остроумнее, но решил, что это в некотором смысле обозначит структуру книги, ее шаблон, изоморфизм. Вообще-то, совсем не из-за этого сна я написал книгу, а из-за того, что я себе придумал, когда изо всех сил напрягался и пытался про-извести на чиксу впечатление. Сомневаюсь в научной достоверности насчет ускорения под действием гравитации, но попозже могу проверить.

Очевидно, что осьминоги обозначают составляющие произведения. Эта книга, как и все мои прочие книги, была написана специально для того, чтобы «разбить сердца недоступных принцесс – Билли Чайлдиш». Когда-то я полагал, что, как писатель, могу культивировать чувственность и проявлять ее в книгах, которые клевые биксы заметят и заценят. Могу только заверить читателей в этой демографии (допуская их существование), что чувственность взаправду культивирована, и именно эта чувственность вынуждает меня признать существование границ в ее проявлении.

Эта книга написана в ответ на многолетний диктат правых революционеров. В какой-то момент мне пришлось существовать исключительно на молоке, украденном в Hove Conservative Club. Да-да, ребята, если вы это читаете (в чем я лично сомневаюсь), это был я, и вообще нечего пить бергамотовый чай с молоком. Тогда я не знал, что не переношу лактозу, и сия meagre ¹диета сжигает мне экзему так, что я был вынужден носить белые хлопчатобумажные перчатки и солнечные очки в стиле, блин, человека-невидимки. Спустя годы тревог насчет поисков достойного ответа такого

•Убогая (фр.).

рода тирании, я решил, что написание романа это всегда достойный ответ. И что все великие исторические периоды диктата наилучшим образом описаны в литературе, в то время как их история связана с бесконечными фанатскими ревизиями.

В начале роман назывался «Осьминог 747 Бомба «Произвол»». Оно появилось благодаря программе, рассчитанной на предсказание заголовков местных новостей в брайтоновском «Evening Argus». В октябре (?) 1990-го я выделил заголовки за пределами местных новостных материалов. Там встречались вещи типа «Страх двоих перед шаровой молнией» или «Евробанк «грязном» потрясении – фотографии!» и так далее. Короче, все это дело скармливалось компьютеру и перемешивалось. Предполагалось, что можно предсказать результаты, но в итоге выдавалось что-то типа «Брайтон в Сассексовом шоке» или «Осьминог 747 Бомба «Произвол»». Так вначале я и назвал книгу. Такой вот проект, несмотря на его недопродуктивность, и я до сих пор считаю единственной возможностью выдавать непредсказуемые вещи в непредсказуемом порядке.

Вскоре после начала работы над текстом, мне приснился яркий сон. В этом сне я рассказывал о книге одной девушке, в которую был как раз тогда влюблен. Во сне рассказ о книге шел весьма точно, за исключением того, что она называлась «А259 Многосложная Зажигательная Бомба «Суд

Божий»». Проснувшись, я совершенно потерялся между новым названием, украденным из сна, и изначальным. Что лучше? Или правдивее? Только дня через два я пришел к мысли склеить их.

До написания «Осьминога» у меня получилось пару раз сочинить два не особо интересных романа «Ночная поездка в Тринидад» и «Заебло!» Последний я так назвал, поскольку работал в книжном, как я уже говорил, и считал, что будет круто, если клевая телка подойдет и скажет: «у вас есть «Заебло» Саймона Стронга?» Еще я закончил рассказ о машине времени и Джиме Моррисоне, называвшимся «И особенно ржал весь The Doors». И рассказ об откочерыженной голове Джейн Мэнсфилд под названием «Вампир Бонито», на соискание премии Ian St James в 25 тысяч фунтов, которую я так и не выиграл.

Тогда я уже обитал над индийским кафе с едой на вынос вместе с Нейлом Палмером и Робином Тейлором, игравшим в гаражной группе The Fire Dept. Позже они записали два очень достойных альбома, второй их которых «Elpee for Another Time» не стыдно поставить в один ряд с лучшими британскими альбомами при достаточно туманном статусе. Но тогда группа уже влезла в драки за влияние не на жизнь, а на смерть, затормозившие рост обычных глобальных концернов. По многим причинам невозможно составить четкий саундтрек года, и одна из этих причин, несомненно, кроется в конфликте потребление/производство. Например: я всегда сомневался, игралали команда Билли Чайлдиша или «играет». В то время я был килькой в море говна, и мои вкусы были менее определены, чем у моих приятелей. Эти альбомы определяли мой словарный запас: The Justified Ancients of Mu-Mu’s 1987 – «What The Fuck Is Going On?»; Negativland «Escape from Noise»; «Pebbles Volume 3: The Acid Gallery»; Culturcide «Tacky Souvenirs of Pre-Revolutionary America»; William S. Burroughs «Dead City Radio»; William Shatner «The Transformed Man»; Billy Childish «Captain Calypso’s Hoodoo Party» (или «ferdun Ossuary»? – я их всегда путал)…

Один мой знакомый иногда заводил речь о панк-роке, немецкой философии и всевозможной беллетристике. Его звали Стюарт Хоум, и он собирался перестроить мировую культуру по своему образу и подобию. Но когда-то однажды где-то в 1988 или 89-м году, он притащил корректурный экземпляр своего дебютного романа «Настоящая Мания». Мы втроем прочитали его, и эффект был точно такой как от Pistols в 1976-м. Английская литература никогда не станет прежней. Спаси-бочки, блядь. С тех пор я полностью разочаровался в собственных книгах и вообще в писательстве. Я занимался этим с 14 лет и ни хера не понимал. Я похерил н/ф и ужастики, мной доселе любимые, и решил переключится на В-формат. Осознал, что «литература» просто один из жанров со своими условностями и границами, причем более узкими, чем популярные жанры. И самое гадкое, он ставил себя выше прочих. Жанр, который не стоит называть. Он стал мне ненавистен. Следует дать детишкам желаемое. Книги, напичканные сексом и насилием и прочим любопытным говном, которое можно на них вылить.

Я решил, что напишу одну последнюю книгу, и если она заставит охренеть всю шайку-лейку, то прекрасно. А если ни фига не выйдет, прикроем лавочку. И так случилось: родилось произведение перспективнейшего литературного гения. К счастью. Причем, там ничего не низвергалось, что тем более к счастью. Я начал строить повествование, основываясь на обрывках биографий. Джим Моррисон, Нико и Джейн Мэнсфилд вошли в окончательный вариант, а планируемые сцены с Аланом Тьюрингом так и не осуществились, хотя о них было заявлено в рекламирующей аннотации. Книгу планировалось запустить в первые выходные последней недели второго миллениума, делая акцент на произвольных совокупностях различий ортогонального времени. Хотелось впихнуть в книгу насколько возможно больше мерзотности. Список составляющих мерзот был сделан по завершении романа и принял вид предупреждающей наклейки «чтобы оживить изно-шейные механизмы противоречивости», как сказал один [единственный] рецензент.

Пару лет я экспериментировал с композиционной техникой, основанной на популярной игре в слова, в которую играл в детстве. Она называлась «Самое гадкое» и проистекала из безобидной игры «Я сходил на рынок и купил». Ты говоришь «Яполагаю, что самое гадкое – это когда осел ебет тебя в очко». Следующий человек говорит: «Не, самое гадкое – это когда осел ебет тебя в очко, а потом тебе перерезают глотку». А следующие произносит: «Мне так не кажется. Не, самое гадкое – это когда осел ебет тебя в очко, и потом тебе перерезает глотку собственная мамаша». И так далее до полного абсурда. Повторять слова один в один не обязательно, но надо внести дополнения по каждому из пунктов. Техника на основе этой игры породила «Вампира Бонито» и еще намного раньше несколько самиздатовских памфлетов о поэзии, встреченных крайне враждебно, несмотря на малый тираж.

Я не знал, кого сделать жертвами произведения, не желал изливать собственную злобу на какую-либо типичную группу, равно как и ее типизировать. И я отправился смотреть на дурацкий фонарь, и кучу полисменов замочили ради развлечения или новостных репортажей, отчего я подумал, что особого впечатления не произведу.

Я не помню, как писал «Осьминога»; Берроуз тоже самое говорил насчет «1Ълого Ланча», правда в предисловии это прозвучало несколько по-другому. У меня было не так. Я совсем слетел с катушек в большую часть периода 1988-90 гг. Не будучи никогда католиком-наркоманом, я все-таки имел определенный небольшой опыт в такого рода вещах, что тоже, впрочем, не помогло. Я никогда не писал в отключке, потому понадобилась куча времени, чтобы окончить книгу. Но потом я познакомился с девушкой, начал трезветь, мы поженились и, наконец, книга дописалась. Стюарт прочитал и предложил внести кое-какие поправки. Ее приняли в Creation Books. Публикация постоянно откладывалась. В процессе ожидания я основал собственное издательство, расторг договор и сделал все сам. Благодаря предупреждающей наклейке, предисловию и неустанным заботам Стюарта, мы продали за полгода два тиража. Они не были особо крупными, но мы запустили рекламу, мне достались определенные авторские. С них я купил жене кольцо. Слишком поздно. Слишком поздно это произошло.

Эта книга выдумана. Я ее сочинил от начала до конца. Ничего подобного никогда не происходило. Единственный персонаж, имеющий (реальный) прототип – это Моркемб, он говорит некоторые вещи, которые иногда выдавал Палмер. Здесь все сплошь выдумки. Особенно вот этот пассаж. Эта статья тоже придумана, тоже своеобразная беллетристика – возможно, вставил туда совсем неправдоподобные враки, например – насчет народа с Ватерлоо-стрит – правдоподобие – ненужная сдержанность, причем разбалтывающая.

Тат вот, в заключение скажу: наполовину кошмар! наполовину компьютерная программа! half sigil! Полный ²Экшн! Дамы и Господа, Вас приглашает «Осьминог»… нежным посвистыванием…

Саймон Стронг.

Автор хотел бы подчеркнуть, что эту повесть ни в коем случае не следует рассматривать как хронику жизни города Брайтон. Всякое сходство мест и ситуаций – случайное или преднамеренное совпа-дение/дело случая.

Примечание автора:

Если кто-нибудь из читателей, хорошо знакомых с южными приморскими курортными городами, сочтет, что места, описанные в повести, выглядят иначе, то автор, который провел там большую часть жизни, посоветовал бы ему вернуться туда и присмотреться более внимательно: в местном климате перемены происходят очень быстроJ ³

Великобритания, Брайтон (50 SON OWE) 5 января 1990, пятница 11:30

– ССРЫНЬ ³! – рявкнул я и запустил бутылкой от «Пилз» в Робинзона. Тот спокойно пригнулся, и она, миновав его, стукнулась о стену, отскочила и треснула Моркемба прямо по затылку. Моркемб поперхнулся и харкнул себе на колени сгустком золотистой слюны.

– ПСИХ УБЛЮДОЧНЫЙ! – прогудел он в ответ и тоже запульнул в меня бутылкой. Бутылка прошла высоко, разбилась о стену, и меня окатило дождем из стеклянных осколков и крепкого импортного пива.

– НЕ ОБЗЫВАЙ МЕНЯ ПСИХОМ УБЛЮДОЧНЫМ! САМ ПСИХ УБЛЮДОЧНЫЙ! – взмолился я, хватая робинзонскую пепельницу в виде лапы гориллььи грозно оной размахивая.

– ПСИХ УБЛЮДОЧНЫЙ! – задумчиво вступил в беседу Робинзон и тоже отправил в полет по– ⁴лупустую бутылку, которая изящно изрыгнула пенную дугу в разделяющем нас пространстве. Я поспешил быстро пригнуться, но быстро у меня не вышло, и четверть пинты брызнуло прямо на меня.

– СРЫНЬ! – рявкнул я и тут же иссяк. Все вокруг поплыло в черно-черно-черно-черно-фиоле-тово-фиолетово-красных цветах, и потом я очухался; Моркемб и Робинзон продолжали валяться на диване.

– Жопа с ручкой! – возмущался я, – Меня ж, блядь, чуть не убило. Тогда что будет?

– Бля, проехали, ты, пизда с ушами, – отвечал Моркемб, – Все, типа, живы, по крайней мере, сегодня.

– Все нормально, но…, – загадочно подытожил Робинзон.

– Все нормально, но! ВСЕ НОРМАЛЬНО, НО! Что ты, ебть, пытаешься утверждать этим «все нормально, но»?

– Ыыыыыыйй…., – махнул ладошкой Робинзон, пустил слюни и заснул.

– Между прочим, что там у тебя? – спросил Моркемб беззлобно, просто интересуясь, – Ты ничего не хочешь нам сказать?

– Да не, ничего такого, чувак, слушай, я себе расскажу, что я знаю… Ебать-копать, тут, в общем… и теперь я считаю, мне надо сделать кое-что. Бля!

Я вытащил спальный мешок и кинул им в Робинзона. Он был ярко-желтой расцветки, будто его выстирали в яичном креме. Потом я пошел к буфету за виски, видя, что с пивом у нас все. Вернувшись, я обнаружил, что Моркемб отправился наверх дрыхнуть, тут я хлебнул вискаря и решил последовать его примеру. Что и было сделано.

* * *

Наутро было утро ⁵, а я стоял на кухне и смешивал «Эндрюз» ⁶.

Искрящиеся и шипящие соли освежили мне пасть, успокоили желудок и скоренько вздбодри-ли весь организм. Тысячи крошечных булькающих пузырьков-булек мгновенно и бодро оживили меня. Я заглянул в гостиную и распахнул окно на зимнюю улицу. В дверь вошел Моркемб.

– Приветик! – провозгласил он.

– Что хорошего слышно? – ответствовал я.

Я последовал за ним на кухню. Он достал из холодильника пакет с хлебом, понюхал пару кусков, скривился и засунул их в тостер.

– Мне повидать гнома… – неожиданно проговорил я и отправился в самую маленькую комнату дома

Там было темно, лампочка болталась в паутине. Я плотно закрыл дверь и задвинул щеколду. Она двигалась плохо, но закрыть получилось. Затем стянул штаны и трусы, присел, механически нашаривая бумагу и снимая очки, чтоб лучше сосредоточится. Ковер под необутыми ногами казался сырым. Сохранившаяся на одном из его углов этикетка сообщала, что когда-то он имел цвет «осенней листвы», который теперь превратился в серо-зеленый из-за зарослей грибков плесени, кустившихся за фарфоровым углом и простиравшимися оттуда, словно непобедимая Сахара, наступающая на безымянную египетскую деревушку. Я поместил свое туловище на стульчак, расслабился, и мысли, образно говоря, потекли. Я ощущал себя неким богом, парящим в облаках где-то на высоте тысячи футов над громадной пустыней. Как вдруг прямо из-под борта выползло странное насекомое. Очень похожее на мокрицу, но с щетинистыми лапками, ползущее на манер гусеницы по бесконечной кучерявой спирали. Длиной оно было дюйма четыре, однако фантазии исказили мое зрительное восприятие, и мне оно показалось длинной в несколько тысяч футов и прозрачным. Я различал его внутренности и все прочее. Ббббрррррр! Что-то со мной явно не то! Я попытался переключиться на реальность, но почувствовал, как кровь яростно пульсирует в висках. Мне показалось, что вена на лбу готова лопнуть и забрызгать обои красными потеками. Обои раньше были оранжевыми. Какой психопат станет оклеивать сортир ярко-оранжевыми обоями? Лендлорд – таков ответ.

Во влажной темноте сортира я различал следующие обнадеживающие звуки, сообщающие о том, что Моркемб возвращается в гостиную и выбирает запись: мычанье и хмыканье, пока он рылся в своей обширной фонотеке панк-рока; характерный свист и бумажный шорох, когда он вытащил «The Chosen One»; хррусть! вищвшсговиды проигрывателя, когда его старый подагрический рычажок склонился над поверхностью пластинки; гит!иглы, касающейся винила, и ббзжжжж бжззззз бжжзззр!когда пошла первая дорожка. Я расслабился, пернул и с удовольствием почувствовал, как урина начала свой долгий путь по уретре. Тут меня неожиданно шарахнуло ударной волной Iggy and the Stooges «Raw Power». Какая музыка, просто обосраться! Моркемб был хорошим товарищем. Первый трек «Search and Destroy» грохнул в тот самый момент, когда хлынула моча. Я, будучи необрезанным, никогда не отодвигал крайнюю плоть, предпочитая созерцать переливчатые интерферограммы, появляющиеся в тонкой плоскости жидкости в момент выброса из скомканной кожи. Стоило теплому желтому потоку пойти на убыль, как я почувствовал первые признаки расслабления в сфинктере, а затем мягко обжигающее ощущение, возвещающее о поносной лавине. Stooges заиграли «Gimme Danger», и… вот оно… еессссстпть… хлынуло! Газы, жидкость и твердое тело вперемешку, убедительное доказательство наличия трех состояний материи, как о том свидетельствует весь пищеварительный процесс. Но только я напрягся, чтобы произвести вторую лавину, как появилось знакомое ощущение на кончике носа… теплых капель. Я перенапрягся, и из носа пошла кровь, как оно обычно со мной случается. Я цапнул сортирный рулон, но опоздал, и здоровая капля красиво шлепнулась на пол, в результате чего я заинтересовался многочисленными бурыми кляксами, оставшиеся от прошлых такого рода оказий. После этого инцидента концентрация у меня рассеялась, я расслабил анус, и ягодицы мои испачкались в жидковатых фекалиях. Я вздохнул, a Stooges грянули «Your Pretty Face Is Going To Hell» (первое название: «Hard To Beat»).На этой песне я всякий раз спрашивал себя, зачем упоминать первоначальное название, ежели оно того не стоит. Вот и сейчас задумался над этим. Я поднес салфетку к кровяще-муся хоботу и сжал переносицу, и таким манером с легкостью выгнал из кишок остатки отходов. Когда я закончил, кровь остановилась. Я кинул салфетку под ноги и занялся подтиркой. Stooges исполняли «Penetration», что было очень к месту, так как я очень щепетилен в плане подтирки жопы, и мне в этом деле свойственно перебарщивать. Первая бумажка так обпоносилась, что я даже на нее не взглянул; вторая тоже не ахти: осталось жирное оливково-зеленое пятно; но зато третьей я себя скорее наждачил, нежели подтирал, и, в конце концов, затолкал ее в себя, невзирая на зудящий зад. Я слышал, как в соседней комнате Моркемб встал, перевернул пластинку, пошла заглавная «Raw Power», и он прибавил звук. Силя точно не пожалел: сначала красные крапинки на буро-зеленом, потом красного больше, чем зеленого, и, наконец, один красный, и задача выполнена. Нда, подтерся я на славу. Больно, конечно, но как говорил наш начальник скаутов, раз кровь не идет, значит грязно. Потом я надел очки, натянул трусы и штаны, застегнул ширинку и ремень, отодвинул щеколду, выключил свет и перед уходом второй раз проверил ширинку.

– Прямо тяжесть с души! – провозгласил я.

– Прикрой, бля, ебаную дверь, вонючий урод! – завопил Моркемб, – Ну и вонища!

– Гыыыы! – ответствовал я и закрыл дверь.

Потом присел, чтобы в заднице все устаканилось, пока я буду слушать оставшиеся на пластинке песни, то есть «I Need Somebody», «Shake Appeal» и «Death Trip» Моркемб, Робинзон и я жили в квартире над индийской забегаловкой «Бас-ти-Тандур», где продавали самые знаменитые в городе обеды на вынос. Она удачно располагалась в самом знаменитом квартале. Напротив нас на Кросс-Стрит находилась мясная лавка, сама по себе ничего особенного, правда, каждый понедельник в пять утра вороны сходили с ума, когда разгружали вагоны оптовиков. Куда примечательней была квартира над лавкой, где местный педераст якобы совершил свои жуткие мерзости. Однажды утром мы наблюдали, как его вытаскивали мусора, но ничего такого, все очень культурно. В соседней с ним квартире работал Старый Добрый Английский Курортный Бордель, и Моркемб рассказывал, что однажды раз наблюдал, как оттуда выходила пара амбалов с обрезами, но я за все время только увидел на подоконниках их небольшую коллекцию сувениров из Бендорма ⁷: ослы в сомбреро, графины с крышкой в виде монахов и прочее в том же духе. Восточнее в пятидесяти ярдах раскинулась площадь Норфолк-Сквер, славящаяся крытой автобусной остановкой, этакой Меккой бездомной алкашни и стринг-доггеров ⁸.

По утрам вокруг нее частенько валялись свиньи, какие-нибудь синяки, давшие ночью дуба от гипотермии, но иногда еще от того, что их смачным старомодным манером чикнули по горлу. Южнее нас, в конце улице, ведущей к морю, находился «Железный Гомосек», куда народ ходил за пиздюлями, что было несколько странно, поскольку паб вроде бы не из крутых. Улица называлась Ва-терлоо-стрит ⁹, была знаменита набатными колоколами, кошачьими концертами, отчаянными выходками, эманациями, нагноениями, шарманками, нажираловами, эякуляциями, какафониями ¹⁰, шумом, мастурбациями, окостенениями, панкуш-ными трелями, клаксонами, какашками, движуха-ми, приступами рвоты, виски, недетскими фильмами, вагинами и эфиром. Ночь напролет… и, как правило, весь следующий день.

Что еще мне нравилось, так это то, что мои сожители играли в группе и репетировали в комнате Моркемба вместе с ударником по имени Тёрнер. Деньги, заработанные в студии, они спускали на пивище. Летними вечерами народ со всей улицы высовывался из окон, с удовольствием кивая головой в такт музыке, если только какой-нибудь злоебучий старпер не начинал исходить говном и звать мусоров. Мы, честные граждане, от этого не застрахованы.

Они всегда играли в чудесном стиле дикого панка шестидесятых, хотя название группы и песен менялось каждые два дня в зависимости от того, кого мы слушали, читали, смотрели или трахали, ведь именно такие вещи меняли положение дел, но сами дела оставались неизменными.

Плюс в округе было полно приличных забегаловок, в их числе пара вегетарианских, и поскольку я подсел на ту безумную модную истерию насчет говядины, то решил, что раз у меня мозги все равно превратятся в губку, то выбрасывать лаве на бургер не импозантно* Итак, облачившись полностью и отыскав за диваном кожаную куртку, я отправился пожрать, навернуть фалафел ¹¹.

Затем я двинул на запад по оживленной улице прямо в глубь Хоува, планируя нанести визит моему старому корешу Эду, поскольку был на мели, а он всегда соглашался побыть спонсором, если у тебя напряг с наличманом. Он приветствовал меня в своей обычной бурной манере.

– ХГЫЫЫЫ! Сколько лет, заваливай, заваливай, прсаживайся, присаживайся, ну-ну-ну, что стряслось? Это синяк у тебя на башке?

– Да нет, просто рад тебя видеть.

– Опять посрались? Тц-тц-тц, из-за телки, разумеется? Из-за бабы? Брр, ну ладно. Так что я пытаюсь тебе сказать? Ааааа. Гмммм, так как оно в целом?

– Ты бы одолжил мне денег, Эд, если можно, побольше. Я только что потратил последние 2 фунта 50 пенсов на фалафелы.

– Башляешь исламским террористам? Надо сказать, я сомневаюсь, блин, что буду терпеть такие дела, хоть деньги и небольшие, ты меня понимаешь…

– Оладьи, тупая ты башка– С чечевицей и… и всеми делами, подаются в лавашах– Арабы их едят

– Бабы?!

– Арабы!

– А… ты имеешь в виду федаинов ¹². Понятно.

– На хуй. Есть и более легкие пути к лаве– например, нейрохирургия, – я встал, чтобы уйти.

– Сядь, блин! – Эд ткнул в меня чашкой дымящегося чая.

– Деловое предложение– Я только что получил новую, эээ, партию от своих поставщиков из Европы, тебе не то чтобы очень понравится, но все сводится к следующему: смогешь ли ты сегодня вечером припиздовать ко мне или нет? Короче, если ты рассуешь их по конвертам, наклейки и прочее, все есть, я плачу тебе по 11 пенсов за штуку.

– И сколько их всего?

– В общей сложности 2500, 1500 надо сразу. Проработаешь… ммм до 6 вечера, если захочешь. Времени до хуя.

– Говно. Моральная дилемма. 22,5 фунтов – это пятнадцать пинт. Вполне. Согласен.

Короче, я, скрепя сердце, принялся рассовывать по конвертам детскую порнушку и наклеивать на конверты адреса, весь остаток дня я рас-

совывал-наклеивал, рассовывал-наклеивал, рассовывал-наклеивал. У них были названия, такие как «Ангелы с грязными лицами», «Детская любовь», и имелось одно менее банальное, но более запоминающееся «Хельга (5 с половиной) и ее дядя Олаф»! Мне было дурно. Никогда не считал себя таким уж либеральным, ничего и близко, но мое воспитание не одобряло подобных штук, плюс меня притянут как соучастника, если начнется кипешь, что, разумеется, вряд ли, поскольку у Эда куда не плюнешь, везде схвачено. Тёрнер, конечно, тоже не должен был, во-первых, загонять в компьютер список адресатов, но срать захочешь – на гору вскочишь. Потом я снова приободрился, я собирался нажраться вечером до свиного визга. Пока я работал, Эд поставил первый бутлег The Doors «Get Fat And Die!», отчего меня потянуло в раздумья на тему, что первая пластинка у Doors получилась хорошо, вторая уже не столь хорошо, следующие все хуже и хуже, за исключением одной-двух вещей, и так вплоть до их возрождения с альбомом «LAWoman», который стал их последним. Как они его вытянули? Если бы Джим Моррисон не оставил после себя «Morrison Hotel» в качестве лебединой песни, вряд ли он снискал бы и вдвое меньшую славу, гммм. Рассовывал-наклеивал, рассовывал-наклеивал, рассовывал-наклеивал, рассовывал-наклеивал. ¹³