Текст книги "Разрыв"

Автор книги: Саймон Лелич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

«Фольксваген» Люсии стоял в самом дальнем от лестницы углу гаража, напротив ряда пустых машин. Она добралась до него, еще не успев отыскать ключи. Неисправная лампа на стене зудела, шипела и помаргивала, включаясь и выключаясь. Люсия наклонила сумочку так, чтобы в нее падал свет. Потом выругалась, присела на корточки и высыпала содержимое сумочки на пол. И сразу же увидела ключи. Выругавшись еще раз, взяла их, сгребла все остальное в сумочку. И, опираясь ладонями о неповрежденное колено, с трудом встала.

Уолтер схватил ее за горло еще до того, как она поняла, кто это. Сумочка полетела на пол, ключи тоже, он прижал Люсию к стене. В помаргивающем свете она увидела его лицо, потом силуэт, потом снова лицо и подумала: вот уже два раза, два раза я не услышала, как он подошел ко мне вплотную. Она почуяла его запах. Запах волос – так пахнут из-под наволочек гостиничные подушки; его дыхания – кислого, Уолтеру не мешало бы прополоскать рот. Запах апельсина. Он зажимал ей рот пальцами, и от них попахивало апельсином – так, точно Уолтер очистил один, пока дожидался ее.

– Каким-нибудь тупым предметом. Ты ведь так сказала? Тупым, – прошипел он. Изо рта его летели брызги слюны.

Люсия попыталась вырваться. Высвободить руку, но та была прижата к стене. Попробовала приподнять ногу и едва смогла шевельнуть ступней. Уолтер наваливался на нее, притискивая бедрами к стене, локти его вжимались в ее плечи, всем своим весом он придавливал ее сверху вниз.

– Как тебе вот этот? – спросил он, слегка поерзав, и убрал с ее горла ладонь, которая тут же скользнула вниз. – Этот достаточно тупой?

Он толкнул ее, и Люсия упала, проехавшись спиной по стене и врезавшись в свою машину. У нее перехватило дыхание. Она попыталась встать, но лишь подвернула лодыжку. Попыталась еще раз. Взглянула на Уолтера.

Ширинка его была расстегнута. Он сжимал рукой член.

– Как тебе вот этот? – снова спросил он и подступил поближе. Промежность его находилась как раз на уровне глаз Люсии. – Ты вот такую тупую штуку имела в виду?

У Люсии опять занялось дыхание. Она попыталась закричать, но лишь прохрипела:

– Отойди от меня. Отойди к долбаной матери.

Она подняла руку к горлу, выставив другую перед собой, согнув пальцы, чтобы вцепиться в него ногтями.

Уолтер замер в нескольких дюймах от ее пальцев.

– Ты особо-то губу не раскатывай, – сказал он. – Ближе я тебя все равно не подпущу. Я просто хочу показать тебе, что ты потеряла. То, что потеряла и чего тебе не хватает.

Она рванулась вперед, однако Уолтер ждал этого.

– Ишь ты! Полегче, тигрица. – Он фыркнул. И снова подступил к ней на дюйм ближе. – Видишь, Лулу? Понимаешь, что я хочу сказать? Что показываю? То, что требуется тебе для нашей работы. Плюс парочка вот этих.

Он приподнял свое имущество ладонью, качнул в ее сторону бедрами.

Люсия сжалась. И отдернула руку.

– Вот в чем твоя беда. Вот почему ты влипла в неприятности. – Он убрал свое хозяйство в штаны… Наклонился, застегнул молнию на ширинке. – Позволь дать тебе совет, Лулу. Отрасти яйца. Потому что, имея то и не имея этих, ты притягиваешь неприятности.

– Все? – просипела Люсия. Она так и сидела, скорчившись на полу, у ног Уолтера. – Больше ты мне ничего показать не можешь?

Уолтер усмехнулся. Пожал плечами.

– У меня это дело, может, и не такое большое, дорогуша. Но мне хватает его, чтобы не распускать нюни по поводу психанутого, убившего детей иммигранта. И если хочешь, – он снова положил ладонь на ширинку, – если хочешь, готов показать, каким большим иногда становится мой дружок.

– Уолтер! Эй, Уолтер!

Уолтер обернулся, Люсия тоже. Голос вроде бы принадлежал Гарри, однако Люсия видела только Уолтера да бетонную стену.

– Все в порядке? Ты что-то потерял?

– Просто помогаю Люсии отыскать ключи от машины. Она их обронила. Ведь так, лапушка?

Он взглянул на нее сверху вниз. Подал руку. Люсия отбила ее в сторону. Ухватилась за машину, и встала.

– И Люсия здесь?

Гарри был уже близко, их разделяло несколько машин. Люсия, не взглянув на него, кивнула. Показала ему ключи. Вот они, попыталась сказать она, но слова эти застряли в ее горле.

– Ну ладно, с меня на сегодня хватит. Не забывай того, что я тебе сказал, Лулу. И того, что тебе показал.

Уолтер отступил от машины. Кивнул, проходя мимо Гарри, прихлопнул его ладонью по плечу:

– Спокойной ночи, дамочки.

Люсия ковырялась в ручке на дверце машины. Ткнула в нее ключом, но только краску ободрала. Ткнула снова. Гарри подошел к ней.

– Люсия? Ты в порядке?

Люсия не посмотрела на него. Лишь подняла ладонь. Кашлянула.

– Все хорошо, Гарри.

Произнести это ей удалось лишь шепотом.

– Ты уверена? У тебя голос какой-то…

– Все хорошо. – Ключ наконец попал в скважину, и она потянула на себя дверцу. – Спокойной ночи, Гарри.

Она скользнула в машину.

Ей хотелось лишь одного – просто посидеть за рулем, однако этого она себе не позволила. Включила зажигание, застегнула ремень безопасности. Она не плакала.

Включила задний ход, сняла машину с тормоза. Повернула голову, сдала машину назад. Она не плакала.

Выехав со своего места на стоянке, она затормозила, включила первую передачу. Отпустила сцепление, тронулась с места. Она не плакала.

Гарри отступил в сторону, пропуская машину. Он поднял руку, однако Люсия смотрела прямо перед собой. Она миновала служебные машины, притормозила у шлагбаума, вырулила на улицу. Она не плакала.

Проехав пятьдесят ярдов, она остановила «фольксваген» у бордюра, заглушила двигатель. Закрыла глаза, стиснула руль и позволила себе опустить на него голову. Закашлялась. С трудом сглотнула. Она не может, не будет плакать.

Однако слезы полились сами собой. И вопреки своей воле, Люсия заплакала. И не смогла остановиться.

А к чему все обычно и сводится, инспектор? Сэмюэл преподавал историю, так? Ну вот и давайте заглянем в историю. Что было на всем ее протяжении обычным мотивом безумств, преступлений, отчаяния? Что сильнее всего прочего толкало людей на воровство, мошенничество, ложь? Заставляло их терять разум. Убивать.

Любовь, инспектор. Только любовь. Любовь к Богу, любовь к деньгам. К власти, к женщине. К мужчине тоже, но мы с вами женщины и обе знаем, историю пишут мужчины, поэтому речь в ней непременно идет о любви к женщине. Есть, конечно, и ненависть, но ведь она – оборотная сторона любви. Ненависть – продукт разложения любви. Ненависть приходит с изменой.

Я не могу сказать, что хорошо его знала, но эти приметы я знаю хорошо. И знаю Мэгги. Она – одна из моих лучших подруг, и в школе, и вне школы. И именно потому, что она одна из моих лучших подруг, я могу сказать то, что собираюсь сказать, без всякой злобы. Для этого же подруги и существуют, правда? Чтобы хвалить тебя, когда ты того заслуживаешь, но и быть с тобой честной, когда не заслуживаешь. Поддерживать тебя, хранить тебе верность, однако не врать, не говорить, что ты права, зная, что на самом деле это не так.

А Мэгги была неправа. То, что она делала, что делает и сейчас, все это неправильно. Ей следовало сказать ему. Прежде всего, если хотите знать мое мнение, этого и делать-то не стоило, однако, сделав, следовало ему сказать. А не дожидаться, когда он сам все узнает. Не позволить ему узнать так, как он узнал, – и когда. Хотя я думаю, что это составляло часть плана. Я не говорю, что план существовал, план, как таковой, потому что, обманывая Сэмюэла, она и себя обманывала. Однако за всем этим план все-таки маячил. В глубине души она знала, чего хочет. Понимаете?

Нет, не понимаете. Вы растерялись. Утратили нить. Или это я ее утратила. Но где?

Нет-нет-нет. С тех самых пор. С тех пор, как они порвали.

А, так вы не знали? Не слышали об этом? Выходит, она вам ничего не сказала, так? Поверить не могу. Хотя, могу, конечно. Конечно, могу.

Я не стала начинать сначала, потому что начало вам наверняка известно. Я лучше начну с конца.

Они порвали. Сэмюэл и Мэгги. Это вы знаете. Об этом она вам рассказала. Дело к этому шло долго. Скорее всего, она рассказала вам и об этом. Понимаете, Сэмюэлу приходилось трудно. Это все понимали, однако задолго до того, как все случилось, очевидно стало и то, что он со своими трудностями не справляется. Из-за чего, кстати сказать, Мэгги к нему и потянуло. У нее же натура-то материнская, у Мэгги. Не знаю, был ли у нее когда-нибудь мужчина, которого она не опекала. Они же все, как правило, дети. Не в буквальном смысле, конечно. Не в буквальном, нет, но в умственном – дети. Они нуждаются в защите. В том, чтобы за ними присматривали. Что и показывает, какая она участливая женщина, наша Мэгги. Какой щедрый друг. В этом ее сила, разумеется, но в этом и слабость.

Ну вот, а Сэмюэл не мог определиться, не мог присоединиться к другим, и никакой власти над учениками не имел. О его личной жизни я мало что знаю, однако думаю, это потому, что там и знать-то было особенно нечего. Сдается мне, что вся его личная жизнь к Мэгги и сводилась. Она стала его личной жизнью. И перед тем, как назначить ему свидание, страшно боялась, что он ей откажет. Я говорила ей, не думай об этом. Не будь смешной. Он же без ума от тебя, говорила я, это ж ясно как день. Я видела, как он на нее посматривал. Глаз не отрывал. У меня бы от такого мурашки по коже побежали. А может, и не побежали бы. Может, я говорю так из-за того, что он сделал. Так или иначе, никаких шансов, что он ей откажет, попросту не существовало. Нет, он мог, конечно, потому что был стеснительным, испуганным и вообще к женщинам даже подходить близко боялся. И в какой-то момент мне пришло в голову, что, может быть, он и откажет, именно по этой причине, однако тогда отказывать Мэгги было уже поздно, ну он и не отказал.

Впрочем, вы же все это знаете. Она назначила ему свидание, он согласился прийти. Какое-то время они ходили туда и сюда, несколько месяцев, однако у Сэмюэла все складывалось неладно, а Мэгги помочь ему не могла, вот в чем была главная суть. Она пыталась, а пока пыталась, все больше и больше… как бы это сказать? Я не уверена, что она его любила. Надеюсь, ради ее же блага, что не любила. Но она жалела его. И не только, была привязалась к нему. Привязалась, как… не знаю, как хозяин к своей собаке. Нет, это я что-то не то сказала. Плохая аналогия. Как медсестра, вот как. Как медсестра к больному – помните «Английского пациента»? – кино такое, вы наверняка его видели. Я только одно хочу сказать – даже после их разрыва, Мэгги оставалась связанной с ним. Эмоционально. Она понимала, что с ним необходимо порвать, что эта связь никуда не ведет, что она попросту сводит ее с ума, я говорила ей: ты попусту тратишь на него жизнь. Ну, она и порвала с ним, но не по-настоящему, нет.

Это произошло – о господи. В феврале. Ну, может, в марте. В конце февраля. Хотя, на самом деле, это было только началом. Началом совершенно другой истории.

Они разошлись, Сэмюэл ничего ей не сказал. Так уверяла меня Мэгги. Просто-напросто ничего. Ну, может, это не так уж и страшно, но ведь в таких случаях ты надеешься услышать хоть какие-то слова. Не сожаления, так гнева или бешенства, может быть, горя, отчаяния. А Сэмюэл просто свернулся в комок. Знаете, как пауки, когда они ощущают опасность, оплетают себя всеми своими ножками. Вот в этом роде.

Ну и Мэгги убедила себя, это потому, что ему наплевать, да и всегда было наплевать, хотя, конечно, все было совсем наоборот. Сэмюэл просто остался Сэмюэлом, холодным, отчужденным, одиноким, однако его поведение до того уж походило на прежнее, что выглядело совершенно очевидным притворством. Для меня, во всяком случае, очевидным. А Мэгги этого не поняла. И обиделась. Вы знаете, что человек на семьдесят процентов состоит из воды? На семьдесят, на шестьдесят. Так вот, Мэгги на семьдесят процентов состоит из эмоций. Ее все волнует – она как-то сказала мне, что не может смотреть выпуски новостей, потому что для нее это хуже, чем «Касабланку» смотреть, – ну и обижается она с такой же легкостью. Сэмюэл после того, как они разошлись, стал относиться к ней, как к самой обычной коллеге – ко мне, в Матильде, к Веронике, – то есть, по большей части просто забывал о ее существовании. А Мэгги этого снести не могла, я хочу сказать, от него-то она это скрывала и, если подумать, хорошо скрывала, но начала сомневаться в себе, в том, что она вообще чего-нибудь стоит, в своей внешности, в том, как звучит ее голос, в том, что ее бедра хоть на что-то похожи, на бедрах она вообще помешалась. Мы же с ней часто разговаривали, понимаете? Обычно во время ленча, если ни она, ни я не дежурили. И несколько недель она только об одном говорить и могла: она, Сэмюэл, Сэмюэл, она. Я не возражала. Ну, наверное, меня это немного доставало. Раз или два я менялась дежурствами с Джорджем или Викки, – просто, чтобы отдохнуть немного, – но, в общем, не возражала.

Поначалу-то она винила только себя, я уже говорила, но спустя какое-то время стала винить его, и я думала, что это прогресс, что это ближе к правде, к сути дела. Он же просто аутист, говорила Мэгги. Наверняка аутист. Он не способен вступать в прочные связи. Не способен доверяться чему-то, требующему от него эмоциональной реакции, большей той, какую требует книга. И не думаю, что она обидится, если я расскажу вам про их сексуальную жизнь: мертворожденную. По ее словам, они проделали это один раз и весь следующий день Мэгги проплакала. Даже на работу не пришла. Провела целый день дома, разодрала на полоски постельное белье, сидела в ванне, ела только шоколадные конфеты, а под вечер ее вырвало. Что уж там учинил Сэмюэл, я не знаю. Скорее всего, просто остался Сэмюэлом. И скорее всего, решил, что все прошло отлично. В конце концов, он же был мужчиной.

Ну, в общем, потому-то она, в конечном счете, все это и сделала. Ей хотелось как-то растормошить Сэмюэла, хотелось, чтобы он проявил какие-то чувства к ней. То есть, хотелось в самой глубине души. Мне она сказала, что покончила с ним. И я ей, пожалуй что и поверила. Всякие разговоры о нем прекратились. Вернее, если она и говорила о нем, то с насмешкой. Мы снова стали болтать о том, о сем, как прежде. Я перестала меняться дежурствами. А если и менялась, то ради того, чтобы получить возможность поболтать с Мэгги. Я всерьез думала, что с ним все покончено. А ведь ясно же было, что нет, не покончено. Ясно, потому что как же еще объяснить то, что она запрыгнула в койку к Ти-Джею?

Ну а теперь про то, как об этом узнал Сэмюэл. Дело было в мае, наверное, или в позднем апреле, в конце апреля. Мэгги уже спала с Ти-Джеем что-то около недели. С чего у них началось, меня не спрашивайте. Коротко говоря, Мэгги была одинока, а Ти-Джею просто приспичило, в общем, как-то столкнулись они нос к носу и обоим было невтерпеж. Ну и все. А оказалось – не все. Перепихнулись бы разок – и с концами. Догадайтесь, кстати, где они это проделали. Я вам говорить не стану, сами догадайтесь.

Верно, но не просто в школе. Я вам все же скажу, где – в раздевалке для мальчиков. Вы можете в это поверить? Место-то уж больно поганое. Вся эта подростковая вонь, грязища, вонючие полотенца. Ладно, не стоило мне вам говорить. Вы это место сотрите из записи, пообещайте. Надо было попросить вас выключить диктофон, правда?

Так про что я рассказывала? А, ну да. Про Мэгги и Ти-Джея. Помните, я говорила насчет Мэгги и мужчин, которым нужна мамочка, которые ведут себя, как дети. Ну так, Ти-Джей точь-в-точь такой и есть. А еще им обоим хотелось, это уж во-вторых, чтобы Сэмюэл заревновал. Так что закончиться-то все должно было, едва начавшись, но не закончилось. Если бы она мне сразу во всем призналась, я бы ей что-нибудь да сказала. Спросила бы у нее, о чем она вообще думает. Ти-Джей, он кто? – туловище и трусы. На верхнем этаже у него вообще пусто. Один раз – это понять еще можно. Знаете, когда тебе невмочь, и ничто тебя не удерживает, и ты уверена, что никто ничего не узнает, никогда. Так ведь Ти-Джей, он же секреты при себе держать не умеет. Особенно чужие, секреты людей вроде Мэгги. Другое дело, что сама она так его при себе и держит, до сих пор, – теперь, правда, потому, что понимает, что натворила, а признаться в этом не может, даже себе, себе в особенности. Еще месяц продержит, не больше. Ровно столько времени, сколько ей потребуется, чтобы окончательно убедить себя, что она ко всему случившемуся никакого отношения не имеет.

Сэмюэл узнал обо всем одновременно со мной. Со всеми нами. Ти-Джей, наверное, помирал от желания сунуть ему это дело под нос. Но было и другое. Вам, наверное, тоже не понятно, на что ему все это сдалось. Я о том, что Мэгги, конечно, одна из моих лучших подруг, человек она чудесный, но никак уж не Одри Хепберн. Если бы она еще сбросила немного мясца с бедер, ну, может, повыше его передвинула. Хотя тут я не знаток. Мне бы мое в обратном направлении переместить. В общем, я что хочу сказать, – глядя на них, оставалось только дивиться. Наверное, Мэгги просила его сохранить все в тайне, может даже умоляла, в ногах валялась, и неделю с чем-то он продержался. Для Ти-Джея это достижение, да еще какое. Особенно если учесть, что у него происходило с Сэмюэлом. Но это же, как диета, верно? Ты держишься, сколько сил хватает, так? – а после кто-то приносит целый поднос пышек, а на них и шоколадная глазурь, и карамельная, сотня всяких, если не тысяча, а до ленча еще целый час, и у тебя в руке чашка со свежим кофе, и все хватают по пышке, ну и ты тоже себе позволяешь, ведь так?

Ну он и шлепнул ее по попе.

В учительской, при всех, а там были я, Викки, Джордж, по-моему Джанет, Матильда и Сэмюэл, конечно. Наверное, и многие другие. Сидим мы все за столом, разговариваем, просто болтаем. О чем, я уже не помню. Сэмюэл, он с нами не болтает, но за разговором следит, и когда Мэгги входит и спрашивает: пить никто не хочет? – Ти-Джей протягивает руку – и шлеп ее по мягкому месту, и Сэмюэл это видит и все прочие тоже.

А уж звук. Он у меня в голове и сейчас еще отдается. Добротный такой шлепочек, словно Ти-Джей ей по голому зад вмазал. Я этот звук хорошо помню и лицо Мэгги тоже. Лицо у нее стало такое, точно она вошла в класс и обнаружила, что на ней ничего нет. Нам, кстати, всем эти сны снятся. Учителям. Мы как-то провели опрос и выяснили, что каждый из нас видел такой сон. Кроме Сэюэла и директора, которые в опросе не участвовали, ну и еще Джорджа, он, может, и видел сон в этом роде, да признаться не захотел, – и Джанет, хотя Джанет однажды приснилась, будто она голой пришла к директору, а это в ее случае к тому же самому и сводится.

И лицо Ти-Джея тоже. Его я тоже помню. Как у ребенка, который пукнул на общем собрании. Это временами случается, и дети понимают, что это нехорошо, но им ужас как смешно. Ти-Джей, совершенно как один из таких ребятишек, подносит кончики пальцев к губам. И всем же видно – улыбку прикрывает. Ну просто всем. И смотрит на Мэгги, а она на него, с гневом, а после оба поворачиваются к Сэмюэлу.

А лицо Сэмюэла. Я ведь сначала на Мэгги уставилась и, наверное, выглядела такой же шокированной, как она, но потом сообразила, что происходит, и посмотрела, вместе с ними, на Сэмюэла. И он, в кои-то веки, не отвел глаз. Обычно, если тебе удавалось встретиться с ним глазами, он тут же отводил их. А тут вроде как завис, знаете, как компьютер зависает, когда набираешь подряд слишком много букв, даешь ему слишком много пищи для размышлений, ну вот, Сэмюэл обратился в человеческий эквивалент зависшего компьютера. Только глаза у него забегали – с Мэгги на Ти-Джея, опять на Мэгги, опять на Ти-Джея, опять на Мэгги.

Мэгги быстро выходит. В дверь. Ти-Джей встает. Вроде как собирается последовать за ней, но не выдерживает и оглядывается с порога на Сэмюэла. Я не любительница вестернов, не мой это жанр, но муж их смотрит, так что я нагляделась на такие сцены, они в каждом вестерне есть, знаете, такие крупные планы. И лица Сэмюэла и Ти-Джея, их глаза, напомнили мне эти кадры из вестернов. Конец фильма, вот-вот палить начнут, шоудаун, хорошие люди вот тут стоят, плохие вон там, и режиссер показывает вам их глаза. Дешевка, вообще-то, – в кино, – но тогда я как раз ее и вспомнила.

А уж после этого Ти-Джей шлепал Мэгги по заду всякий раз, как она и Сэмюэл вместе оказывались в учительской. Дошло до того, что она раньше Ти-Джея и из кресла-то вставать перестала. Впрочем, Ти-Джей и тут ухитрялся проделать выпад, или там бросок, или нырок и все-таки дотянуться до ее попы. Она кричала на него, пыталась отбить его руку, но, понимаете, для Ти-Джея это уже стало игрой, спортивным соревнованием, проиграть которое он просто не мог. Он и не проигрывал. А, глядя на Сэмюэла, я видела – каждый раз, как это происходило, он терпел новое поражение. Внешне он никак не реагировал, но я ведь как раз об этом и говорю. Ти-Джей издевался над ним, и Сэмюэл думал, что Мэгги тоже над ним издевается, и понятно было, что долго сносить это он не сможет. Я не говорю, что история с Донованом тоже была частью этого, просто Сэмюэлу было тяжело, вся ситуация была для него тяжелой, а то, что сделали дети, стало просто детонатором. Он ведь застрелил Донована по пути к сцене. А убить-то хотел Ти-Джея. Ти-Джея или Мэгги. В общем, вы меня понимаете. Сэмюэл любил, Сэмюэлу изменили, Сэмюэл этого не вынес. Самая древняя повесть во всей истории.

– С меня хватит.

– Люсия.

– Я уже все решила.

– Люсия.

– Я серьезно, Филип. Мне вообще не следовало туда поступать.

– Но тогда мы с тобой так и не познакомились бы. А это означает, что никогда не познакомились бы ты и Набоков. А это означает, что ты и сейчас читала бы детективы. Полицейские инструкции. И прочую чушь.

– Я и сейчас читаю детективы.

– Нет, не читаешь.

– Читаю. Иэна Рэнкина, Патрицию Корнуэлл, Колина Декстера – я даже «Код да Винчи» прочла.

– Люсия!

– И мне понравилось.

Филип взял Люсию под локоть и подвел ее к краю тротуара.

– По крайней мере, не говори об этом так громко, – он кивком указал на здание, мимо которого они проходили. – Там есть люди, которые меня знают.

Люсия прочитала вывеску:

– Тебя знают в «Сотбис»?

– Ну, не так чтобы. Я все-таки барристер, а не нефтяной барон. Однако охранники видели, как я шныряю мимо, и мне не хотелось бы, чтобы их подозрения на мой счет подтвердились. – Он повел подбородком вбок: – Пойдем туда.

Они свернули на Бонд-стрит и Филип почти сразу резко остановился. Люсия прошла два шага, прежде чем поняла, что ее спутника рядом нет, и остановилась тоже.

– Что с тобой? На что ты смотришь?

– Вон на тот костюм.

– А, – она подошла поближе. – Симпатичный.

– Не этот. Вон тот, синий.

– И он тоже симпатичный.

– Он не симпатичный, Люсия. Приглядись к его крою. К ткани. Приглядись к стежкам на обшлаге.

– А что? Что с ними не так?

– С ними все так. Это само совершенство. Назвать такую вещь симпатичной – все равно что назвать алмаз «Звезда тысячелетия» блестящим.

– Это всего лишь костюм, Филип. Чтобы ходить в нем на работу.

Филип, покачав головой, отвернулся от витрины магазина.

– Вот так оно и бывает, – сообщил он. – Так и бывает с людьми, которые забрасывают литературу и читают на ночь Дона Брауна. Словарь их сужается, вкусовые луковицы чахнут.

– Дэна. Его зовут не Доном, а Дэном.

Филип помахал по воздуху ладонью – словно разгоняя смрад, исходящий от этого имени.

– Ты чего-то не договариваешь, Люсия?

– Нет. Что? Ты это о чем?

– Что-то произошло? Почему ты вдруг заговорила об отставке?

Люсия приостановилась, чтобы дать только что приодевшемуся в «Барберри» японцу возможность сфотографировать свою жену у входа в этот магазин. Филип прошел между японцем и женой и знаком велел Люсии последовать за ним.

– Ты знаешь, что произошло, – сказала Люсия. – Что произошло, то и произошло. И довольно.

– Ты разошлась во мнениях с начальством. Если бы этого было довольно, Люсия, поувольнялась бы половина наших трудящихся. Здесь налево. Теперь уже близко.

– У тебя что, нет подчиненных, которые могли бы сделать это вместо тебя?

– Увы, – ответил Филип. – Ни у одного из моих подчиненных длина штанины по внутренней стороне не совпадает с моей. Так что с визитами к портному мне приходится мучиться самому. Впрочем, все связанное с внутренней стороной ноги доставляет мне немалое наслаждение.

Люсия неодобрительно поцокала языком, округлила глаза, заставила себя улыбнуться. Некоторое время они шли в молчании, потом Филип снова остановился.

– Что теперь? – спросила Люсия и повернулась к витрине очередного магазина В витрине красовалось дамское белье, ночные сорочки и несколько не поддающихся определению вещиц, по преимуществу розовых и ворсистых. – О нет, похоже, этого мне лучше не знать.

– Давай найдем место, где можно посидеть, – сказал Филип.

– Посидеть? А как же твоя примерка? И потом, ты говорил, что у тебя назначена встреча.

– Примерка подождет. И встреча тоже. Туда.

Он взял Люсию за руку и повел назад. Они пересекли Бонд-стрит, миновали боковую улочку, облюбованную художественными галереями и автомобильными салонами, и дошли до Беркли-сквер. И, перейдя улицу, оказались в парке. Трава там была желтоватая, колючая, усеянная телами офисных клерков, стаканчиками из «Старбакса» и пакетами из-под сэндвичей. Большая часть скамеек несла на себе примерно тот же груз, однако Филип подвел Люсию к свободной, лишь частично изукрашенной птицами, скакавшими в ветвях над нею.

– Садись, – сказал Филип.

Люсия села.

– Говори, – сказал Филип.

Люсия молчала.

Филип с опаской обозрел птичьи следы. Провел ладонью по самому чистому участку скамейки, взглянул на ладонь. И сел рядом с Люсией.

– Говори, – повторил он.

Люсия чувствовала своей ногой ногу Филипа. Ощущала нажим его костлявого плеча. Она сдвинулась вправо, так что поручень скамьи впился ей в ребра, однако и Филип, взглянув, на грязь, которая покрывала скамью рядом с Люсией, сдвинулся тоже. Люсия вспомнила об Уолтере и сделала над собою усилие, стараясь подавить нервную дрожь. Она отвернулась и тут же увидела мужчину в замызганном черном костюме, делившегося хлебными крошками с таким же неряшливым, как он, голубем. Одну крошку мужчина бросал голубю, другую себе в рот, затем одну себе, другую голубю.

– Дело не во мне, Филип. Я думала, что во мне, но нет.

– Что именно? Какая часть этой истории?

– Да вся она. Люди. Служба. Выбор, который мне постоянно приходится делать.

Филип испустил усталый смешок.

– Это жизнь, Люсия. Так уж она устроена – везде и во всем. Не только в полиции.

Люсия покачала головой, вздохнула, подняла глаза к небу и вдруг почувствовала, как сильно раздражают ее тучи, висящие над головой. Стояла душная, знойная тишь, а гроза, которую сулило небо, походила на чих, пощекотавший тебе нос, да тем и ограничившийся. Напряжение, нерешенность, подумала Люсия. Напряжение, из которого нет выхода.

– Нет, – сказала она. – Есть и еще кое-что. Я ошибалась. Насчет Сэмюэла. Насчет школы, ее директора. Думаю, что я ошибалась.

– Ты не ошибалась.

– А я думаю, что ошибалась.

– Нет, – сказал Филип с уверенностью, которой так желала, но больше не чувствовала Люсия.

– Откуда ты можешь знать это, Филип? – Люсия встала, принялась расхаживать перед скамейкой взад – вперед. – Тебе известно лишь то, что я тебе рассказала.

Филип кивнул:

– Верно.

– А тебе не приходило в голову, что я, может быть, что-то и утаила? Что я могла рассказывать тебе только то, что помогло бы мне возбудить дело?

– Сколько раз я должен напоминать тебе об одном и том же, Люсия? Я барристер. Разумеется, приходило.

– Ну и вот. Именно. Я ошиблась. А ты не можешь знать, что я не ошиблась.

Филип встал. Обмахнул ладонью штанину, снял с нее пылинку, которой там не было.

– Ты сделала то, что приходится делать всем нам, Люсия. Чем бы мы ни занимались. Столкнувшись с дилеммой, мы обязаны рассмотреть все обстоятельства и вынести суждение. Я знаю, что ты не ошиблась, потому что доверяю твоим суждениям. Не тем, быть может, что относятся к литературе, но, в целом, я твоим суждениям доверяю.

Люсия отмахнулась от его попытки сострить.

– Ну и зря, – сказала она, так и продолжая расхаживать.

– Люсия. Я же тебя знаю. Ты сейчас сомневаешься в себе только потому, что тебе легче поверить в твою ошибку, чем игнорировать факт твоей правоты.

– Ты не знаешь меня, Филип. Ты, вообще-то говоря, друг Дэвида, а не мой. Сколько раз мы с тобой встречались? Дважды за шесть месяцев.

– И это в два раза больше числа моих встреч с Дэвидом. Он был коллегой. И стал моим другом автоматически. Стал потому, что мы подружились с тобой.

Люсия опять покачала головой.

– Ты же не знаешь, о чем я думаю. Да тебе и не хочется знать, о чем я думала, почему делала то, что делала.

– А ты расскажи мне, – сказал Филип. – Расскажи, почему, на твой взгляд, ты делала то, что делала.

Люсия остановилась. Прикусила губу, взглянула Филипу в глаза.

– Расскажи, – повторил Филип.

– Хорошо, – согласилась Люсия. – Расскажу, если тебе так хочется. Причина в том, что я жалею его. Жалею человека, который убил троих детей. Я могу поставить себя на его место и вообразить, как делаю то же самое.

С ответом Филип не замедлил:

– Чушь.

– Я рассказала, – Люсия снова пришла в движение.

– Ты жалеешь его. Не могу сказать, что я солидарен с тобой, но понять тебя могу. Однако тем все и кончается. Ты никогда не смогла бы сделать то, что сделал он. И никто из нас не смог бы. Может быть, один человек на сто миллионов. – Филип взял ее за плечо, заставив остановиться. – Люсия. Послушай меня. Твое суждение основано вовсе не на жалости. Если я хоть немного знаю тебя, ты принимаешь решения вопреки чувствам, а не исходя из них. Ты была права, а твой шеф неправ. В нравственном плане. Ты была права.

– Его бросили, Филип. Женщина, которую он любил, оттолкнула его и залезла в постель к типу, которого он презирал больше всех на свете. Вот тебе и мотив. Я ведь не говорила тебе об этом, верно?

– Привходящее обстоятельство, – ответил Филип. – И не более того. Я об этом мужчине. Почему Зайковски презирал его? Потому, что тот мучил его, ведь так? А роман с той женщиной? Ниоткуда же не следует, что он не был спланирован, как часть тех же самых мучений.

Люсия снова принялась расхаживать – три шага вперед, три назад.

– Сестра Зайковски рассказала мне о Сэмюэле, о том на какую жестокость он был способен. Он и сам умел издеваться над людьми.

– Детское соперничество, – парировал Филип. – Предвзятость, необоснованная и потому неприемлемая. Да и к делу, скорее всего, не относящаяся, потому что все братья дерутся с сестрами. Прошу тебя, Люсия. Не могла бы ты остановиться хоть ненадолго?

Люсия остановилась. Позволила Филипу взять ее за руки.