Текст книги "Древний Рим. Взлет и падение империи"
Автор книги: Саймон Бейкер
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)
Сражение при Заме стало поворотным пунктом в истории противостояния. Если Карфаген потерял западную часть своей средиземноморской империи, то Рим ее приобрел, став хозяином двух новых провинций в Испании и единоличным властителем над всем регионом. За проявленный талант полководца и командира Публий Корнелий Сципион получил титул Африканский. Но не он один купался в славе. За определяющий вклад в победу на западном фронте весь древний аристократический род Корнелиев Сципионов получил исключительный статус среди римской элиты. Пример завоевателей Западного Средиземноморья вдохновил другого предка Тиберия Семпрония Гракха на покорение восточных соседей Рима – греков.
Методы, с помощью которых Рим овладел восточными территориями в 197-168 гг. до н. э., несколько отличались от тех, которые были использованы в ходе западной кампании. По окончании Пунических войн внешние признаки империи стали видны невооруженным глазом. Римские гарнизоны и отряды регулярной армии были теперь дислоцированы на Сицилии, Сардинии, Корсике и в Испании; эти провинции были обременены более высокими налогами, чем прежде; ежегодно назначаемые на пост правителей провинций римские чиновники незамедлительно начали безжалостное использование всех природных ресурсов этих земель для обогащения Рима. На востоке, напротив, римский Сенат применил более гибкую, постепенную и дипломатическую тактику по утверждению римского владычества.
Восточное Средиземноморье состояло в то время из нескольких отдельных царств. Они носили общее название «царства диадохов», т.е. преемников Александра Македонского, так как их царские династии были основаны сподвижниками Александра после смерти великого полководца и краха его огромной, но недолго существовавшей империи. Один из этих царей, правитель Македонии Филипп V, уже успел вызвать гнев Рима. Он воспользовался ослаблением республики после битвы при Каннах и заключил союз с Карфагеном. В 197 г. до н. э., когда Карфаген был разбит, Рим только искал повода, чтобы начать войну уже с Филиппом. Этим поводом, естественно, послужила необходимость защиты греческих «друзей» от македонской тирании. В течение года войска Филиппа были сокрушены (главная битва состоялась при Киноскефалах), и римляне могли теперь сделать с его царством все, что заблагорассудится. Однако, вместо того чтобы превратить Македонию в провинцию республики, глава римских войск в регионе, посетив Истмийские игры[11]11
В Древней Греции спортивные и музыкальные состязания в честь бога моря Посейдона проводились каждые два года в его храме на Коринфском перешейке (Истме).
[Закрыть] в Коринфе, где был принят с восторженным радушием, с каким обычно принимали греческих царей, расчетливо объявил Грецию «свободной». И вслед за тем увел свою армию.
Вскоре римлянам представилась возможность еще раз проявить подобное великодушие. Когда греческий царь Антиох Сирийский расширил свое царство Селевкидов, напав на Малую Азию (ныне территория Турции) и Северную Грецию, римская армия вновь вернулась в регион с декларированной целью помочь греческим городам, которым угрожала опасность. Антиох потерпел поражение в битве при Магнезии в 190 г. до н. э., и его царство вернулось в свои прежние пределы, в то время как занятые им греческие земли были приняты в военный союз с Римом. Римские же войска снова оставили регион. Хотя по окончании этих непродолжительных войн могло показаться, что греческие города сохранили свободу и суверенитет, на деле все обстояло не так. Следствием римской интервенции стало то, что греческие города попали теперь в негласную зависимость от Рима. В обмен на свою «свободу» они обязались проявлять преданность Риму.
Деятельность одного из царей, однако, заставила римлян снять маску благодетелей. Когда сын Филиппа Пятого Персей занял трон, он предпринял попытку восстановить престиж и влияние Македонского царства в регионе. С помощью вмешательства в локальные конфликты он добился своего, получив широкую поддержку со стороны греческих городов-государств. Но произошло это за счет моральных потерь, которые понес Рим, а для римских сенаторов подобное положение вещей было неприемлемым. Появился новый повод для «справедливой войны», и она была объявлена в 171 г. до н. э.
Поначалу боевые фаланги македонской армии Персея действовали успешно. Но в июне 168 г. до н. э. этим тесно сомкнутым линейным построениям тяжелой пехоты, под началом Александра Македонского покорившим все известные на тот момент земли мира, предстояло провести свое последнее сражение. В битве при Пидне на северо-восточном побережье Греции римские легионы Луция Эмилия Паулла одержали решительную победу: 20 000 македонян были убиты, еще 11 000 взяты в плен. Некогда могущественное греческое царство распалось на четыре республики, подчинившиеся Риму, а чуть позднее Македонии предстояло стать вовсе провинцией Рима со всеми вытекающими отсюда последствиями. Царь Персей, последний потомок Александра, попал в плен и был доставлен в Рим. Здесь его провели по городу в качестве трофея, символизирующего власть Рима над Восточным Средиземноморьем. Узник шел в триумфальной процессии Луция Эмилия Паулла – полководца-триумфатора, чьим внучатым племянником позже окажется Тиберий Семпроний Гракх Младший.
За славные деяния, проявленные в ходе покорения римлянами Восточного Средиземноморья, за победы в войнах и уничтожение вражеских армий семья Эмилиев Пауллов была выдвинута, наряду с Корнелиями Сципионами, в передние ряды римской элиты. Тиберий Семпроний Гракх Старший доказал, что и его семья достойна такой же славы и почета. Его отец был консулом и героем войны с Ганнибалом. А теперь и сам он покрыл фамильное имя новой славой. В 180 г. до н. э. Гракх Старший покорил Северную Испанию, а тремя годами позже сокрушил восьмидесятитысячную повстанческую армию на Сардинии. За эти заслуги Гракх получил право жениться на Корнелии – самой завидной невесте в высшем свете Рима. Она была дочерью Сципиона Африканского и племянницей Луция Эмилия Паулла. Таким образом, Корнелия объединила три знаменитые фамилии. О н и составили три ветви родства в генеалогическом древе сына Корнелии – Тиберия Семпрония Гракха Младшего, – а теперь, в 154 г. до н. э., их представители стояли рядом на похоронах Гракха Старшего. Но, несмотря на невероятные успехи всех трех семей в деле покорения Средиземноморья, их деятельность порождала один важный вопрос.
Его можно сформулировать так: что именно дали Риму их завоевания? Действительно ли войны, которые они вели, были оборонительными и справедливыми, как утверждали многие, или они стали чистым проявлением тяги к наживе? Кому в действительности должны были достаться плоды побед? Римской республике в целом или же группе аристократов, обогащавшихся во время пребывания на своих постах? И самое главное – какое влияние внешняя экспансия оказала на моральный дух Рима? Способствовала ли она укреплению нравственной силы римских воинов и их лидеров или потакала алчности и моральному разложению? Правда ли то, что личные амбиции и стремление к славе подменили интересы республики и римского народа? Все это стало темой бурных обсуждений, а в 146 г. до н. э. случилось событие, обратившее искры споров в бушующее пламя.
ПОВОРОТНЫЙ ПУНКТ: РАЗОРЕНИЕ КАРФАГЕНА
В конце 148 г. до н. э. промежуточные итоги Третьей Пунической войны для римлян можно было расценить как плачевные. Консулы, возглавлявшие поход на Карфаген и окрестные земли, провели несколько опрометчивых атак, окончившихся неудачей и поражением. К тому же среди солдат развились леность, алчность и эгоизм. Из трех войн с Карфагеном третья была наиболее неоднозначной, и теперь, по мнению многих жителей метрополии, настала очередь римлян платить за свои ошибки. Историк Полибий, бывший свидетелем последних этапов войны, указывает на ее противоречивость, утверждая, что мнения народов Средиземноморья относительно решения римлян в третий раз идти войной на старых соперников разделились:
«Одни одобряли поведение римлян и называли принятые ими меры мудрыми и для владычества их полезными. Ибо они уничтожили грозившую им постоянно опасность [Карфаген] …что и свидетельствует о высоком уме и дальновидности народа. Другие возражали на это, уверяя, что не ради таких целей приобрели римляне господство над миром».[12]12
Полибий. Всеобщая история, XXXVI, 9. Пер. Ф. Г. Мищенко.
[Закрыть]
Отношение к войне с самого начала было противоречивым. Решению об открытии военных действий предшествовали бурные споры в Сенате, расколовшие его на две части. «Голуби мира» доказывали, что вместо попытки разрушить Карфаген его следует использовать как средство сдерживания и поддержания баланса сил в Средиземноморье. Таким образом, по их мнению, Карфаген должен был спасти Рим от обладания чрезмерной властью, которая порождает «алчность», подрывающую «верность слову, порядочность и другие добрые качества».[13]13
Саллюстий. О заговоре Катилины, 10, 4. Пер. В. О. Горенштейна.
[Закрыть] Сторона «ястребов» возражала им, играя на старых римских фобиях. Карфаген, утверждали они, возродился и окреп, и если его не разрушить, то от него всегда можно будет ждать угрозы. Аргументация этой стороны, озвученная ее главой Катоном Старшим, была расцвечена яркими и хлесткими высказываниями. В них карфагеняне изображались людьми ненадежными, порочными, женоподобными, к тому же приносящими в жертву детей. Отсюда следовал вывод, что это недочеловеки, с которыми следует поступать соответственно их уровню развития. Упрямо поднимая вопрос на повестку дня, Катон каждое свое выступление завершал фразой «Delenda est Carthago» («Карфаген должен быть разрушен»). В конце концов он так замучил своих оппонентов, что те сдались, и «военные ястребы» добились большинства в Сенате по этому вопросу. Все, что теперь оставалось, – это придумать обоснование для начала войны.
Повод нашелся довольно быстро. Проведя инспекцию Карфагена и окрестных земель, римская комиссия рапортовала в Сенат об «обилии материалов, необходимых для судостроения», и делала вывод о том, что карфагеняне построили флот в обход запрета, наложенного на них в результате Второй Пунической войны. Однако и по сей день у нас нет веских археологических или исторических свидетельств о наличии у Карфагена этого вида вооружения в тот период. Впрочем, даже когда Карфаген действительно явно нарушил условия договора (пойдя войной на соседнюю Нумидию, не испросив разрешения у Рима), ситуация не была такой уж однозначной. Причина тому проста: это Нумидия, по тайной указке Рима, первой начала агрессию против Карфагена. Таким образом, цинизм римских политиков проник и в дипломатическую сферу. Вследствие чего аргументы в пользу начала войны становились еще более шаткими. Римские сенаторы были готовы попрать одну из самых священных и исконных нравственных норм республики – «фидес», т. е. «верность» данному слову.
Когда военная машина Рима пришла в движение и между Италией и Северной Африкой начали курсировать корабли, а пехота и кавалерия общим числом в 80 000 человек были приведены в боевую готовность, карфагеняне отправили по меньшей мере три посольства к римлянам в течение одного 149 г. до н. э. Послы каждый раз предпринимали отчаянные попытки избежать войны, заявляя о готовности Карфагена сдаться. Первому посольству римский консул пообещал мир и автономию Карфагена под общей юрисдикцией Рима. Но при одном условии: карфагеняне должны предоставить триста заложников, прежде всего сыновей самых знатных людей государства. Карфагеняне добросовестно выполнили это условие. Затем, когда это было сделано и цвет их элиты отбыл в Рим, римский консул в Африке, Луций Марций Цензорин, выдвинул следующее условие: сдача 200 000 комплектов оружия и 2000 катапульт. Послы вернулись в Карфаген в смятении, но делать было нечего: карфагеняне собрали требуемое оружие и отправили его в лагерь римлян. Однако лукавый Цензорин припас еще один сюрприз.
Последним условием для заключения мира было следующее: город Карфаген необходимо перенести с побережья на 16 километров внутрь материка. Довод, приведенный Цензорином, представляет собой образец редкостного лицемерия. По его словам, именно море с его доступом к торговым путям испортило Карфаген. Море породило в нем «алчные наклонности». Карфагену следовало взять пример с Рима. «Живя на материке, – заявил он, – среди сельских радостей и покоя, становишься куда уравновешеннее».[14]14
Аппиан. История Рима. Пунические войны. Пер. С. А. Жебелева
[Закрыть] Онемев на миг, послы не могли удержаться от слез гнева и бессилия. Принять это условие означало навсегда уничтожить свой собственный город. Только теперь они осознали, что римляне и не думали исполнять обещания. Они просто добивались преимущества в войне, которую теперь – да и до того – было не остановить.
Двумя годами позже вероломство, проявленное римлянами в преддверии войны, многими выдвигалось в качестве причины неудач. Народ Рима уделял огромное внимание тому, насколько справедливы были войны, которые они вели, расширяя свою державу. Их рассуждения строились следующим образом: «Если народы причину войны считают законною, то тем большее значение получают победы и тем малозначительнее становятся поражения; последствия получаются обратные, когда причину войны признают бесчестной или незаконной».[15]15
Полибий. «Всеобщая история», XXXVI, 2. Пер. Ф. Г. Мищенко.
[Закрыть] В конце 148 г. до н. э. показалось, что эта логика подтверждается жизнью. Но, когда весной следующего года в Африку прибыл новый, деятельный полководец, ситуация изменилась.
Желая выйти из мучительного тупика, в который зашла война с Карфагеном, римский народ во главе с Сенатом обратился к молодому аристократу по имени Публий Корнелий Сципион Эмилиан. Его репутация была безупречной. Он принадлежал к патрицианскому роду Корнелиев Сципионов; его родной дед был консулом, погибшим в битве при Каннах; человеком, усыновившим его отца, был не кто иной, как Сципион Африканский, триумфатор Второй Пунической войны; отец же его был Луций Эмилий Паулл, победитель царя Македонии Персея (см. генеалогическое древо на с. 48). Сам Эмилиан хорошо проявил себя в начале войны с Карфагеном. Возглавляя четвертый легион, он был едва ли не единственным командиром, добившимся сколько-нибудь значительных успехов. Ныне, несмотря на то что ему было всего тридцать семь – на пять лет меньше, чем требовалось для занятия должности консула, – желание народа Рима видеть на этом посту именно его было столь подавляющим, что Сенату в конце концов пришлось сделать исключение из правил и дать ему возможность проявить себя. На должности консула его обязанности свелись к простой задаче: принять командование войсками в кампании против Карфагена и победоносно ее завершить.
С этой целью Эмилиан вернулся в Северную Африку, навел дисциплину в армии и принял новую стратегию ведения военных действий. Он запретил римлянам ввязываться в любые побочные столкновения. Все боевые единицы римской армии сконцентрировались на задаче взять город осадой с последующим штурмом. Летом 147 г. до н. э. он взял Карфаген в кольцо, не оставив ни единой лазейки для доставки провианта или подкрепления. Со стороны суши он распорядился возвести двойную стену земляных укреплений, на что ушло всего двадцать дней. Со стороны бухты были произведены не менее впечатляющие работы. Чтобы блокировать доступ в порт, был возведен барьер из камней и булыжников общим размером 15 000 кубических метров. На выраставшей из моря стене Эмилиан разместил военные орудия. Хотя некоторые отважные карфагеняне оказывали сопротивление и пытались атаковать неприятеля, к зиме город оказался в непроницаемом кольце осады. Эмилиан потратил несколько месяцев на подавление очагов сопротивления по стране, и вот, когда пришла весна 146 г. до н. э., его армия была готова взять город. В помощь им с Апеннин прибыли новобранцы. Одним из этих зеленых юнцов был двоюродный брат Эмилиана – семнадцатилетний Тиберий Семпроний Гракх.
На правах близкого родственника Тиберий поселился в одной палатке с Эмилианом. В конце концов юноша приходился ему не только двоюродным братом, но и шурином: Эмилиан был женат на старшей сестре Тиберия – Семпроний. Но и кроме родственных уз между молодыми людьми было много общего. Война дала обоим уникальный шанс проявить себя. Консульское звание на время укрыло Эмилиана от критических стрел недоброжелателей. В молодости он избегал активных попыток преуспеть на политическом поприще и однажды пожаловался своему другу и наставнику – историку Полибию: «Все считают меня тихоней и лентяем, напрочь лишенным энергичного духа подлинного римлянина, поскольку я не склонен выступать на публике. Говорят, что моей семье нужен совсем другой представитель – не такой, как я. Это ранит меня больше всего».[16]16
Полибий. Всеобщая история, XXXI, 23.
[Закрыть] Год, проведенный в звании консула и верховного военачальника, был его единственным в жизни шансом доказать свое соответствие семейным стандартам и покрыть новой славой имя Корнелиев Сципионов. И до славы было рукой подать. Главное было не сломаться под бременем всеобщих ожиданий.
Многого ждали и от его двоюродного брата. Тиберия вместе с сестрой и младшим братом после смерти отца в одиночку воспитывала их мать Корнелия, дочь Сципиона Африканского. Она позаботилась о том, чтобы Тиберий получил превосходное эллинистическое образование, прежде всего в риторике и философии, что вполне отвечало умственным наклонностям юноши, его благородной и идеалистической натуре. Но мать также зажгла его честолюбивыми надеждами на блестящую карьеру и желанием выделиться на общем фоне благодаря таким традиционным римским добродетелям, как мужество и умеренность. В результате, будучи столь же благородным, вдумчивым и альтруистичным человеком, как его брат Эмилиан, Тиберий, в отличие от него, обладал отчаянно непреклонным нравом. Эта черта сослужила ему добрую службу тем летом, которое он провел у стен Карфагена.
Тиберий присоединился к штабу Эмилиана с тем, чтобы выучиться у него военной науке. Однако война дала ему также возможность встать на нижнюю ступеньку политической лестницы, воспользовавшись механизмом «cursus honorum» – ежегодных выборов на младшие должности, в которых участвуют особо отличившиеся молодые люди. Дело в том, что в Древнем Риме, в отличие от наших дней, военные и гражданские карьеры не были отделены друг от друга, а являлись частями одного целого, и честолюбивые юноши должны были сначала проявить себя в нескольких военных кампаниях, прежде чем получить право занимать младшие посты в иерархии магистратов. Но для построения политической карьеры требовалось нечто большее, чем просто участие в серии кампаний. По замечанию того же Эмилиана, обретение власти в Риме, согласно старинным аристократическим представлениям, начинается с внутренней целостности: «достоинство звания возникает из внутренней целостности, честь обладания должностью – из достоинства, высшая власть – из должностных полномочий, свобода – из высшей власти». Свобода делать то, что хочется, – вот черта, особо ценимая римской знатью. В ней заключалась сущность республики. Но как встать на столь сложную политическую стезю? Как начать вырабатывать в себе такой характер? Как получить право посоревноваться с собственными предками? Тиберий сумел найти ответ на все эти вопросы, пока Эмилиан и его солдаты заканчивали последние приготовления к взятию Карфагена.
У нас нет документальных свидетельств, в которых были бы зафиксированы слова Эмилиана, сказанные им офицерам перед боем, но легко предположить, что главное место в них занимали традиционные мотивы. Предстоит битва за свободу и справедливость против тирании. Благородству римлян пора одолеть коварство и лживость карфагенян. Высокая культура должна победить культуру упадочную и разложившуюся. Взятие Карфагена после 120 лет противостояния положит конец ненависти и атмосфере подозрительности. Таким образом, на вопрос о том, кто и как станет править миром, будет дан наконец прямой ответ. Чтобы поощрить офицеров к проявлению личного мужества в битве таких масштабов, Эмилиан, возможно, напомнил им о причитающихся наградах. Древние римляне отмечали героев не медалями, а коронами, браслетами, ожерельями и миниатюрными копьями. В зависимости от подвига вручались короны нескольких видов. Некоторые были из травы, другие из дубовых листьев, третьи из золота. Но столь важному случаю соответствовала только одна корона. Первому человеку, который поднимется на городские стены, причиталась т. н. «Стенная корона».
Быть может, именно об этом думали Тиберий и солдаты его части, ожидая на рассвете трубного сигнала к бою. Тиберий, в котором жажда славы боролась со страхом, готовился впервые испытать вкус битвы. И вот трубы оповестили о начале штурма. Римляне высыпали из своих укрытий, быстро возвели вокруг стен сеть лестниц, развернули орудия для взятия города и бросились на 30 000 карфагенян. Под дождем стрел, копий и веревочных петель, которыми защитники стаскивали атакующих с лестниц, войсковая часть Тиберия пошла на штурм городских стен шириной девять и высотой восемнадцать метров. Хотя рядом с ним то и дело на землю падали сраженные римляне, Тиберий сделал то, что казалось невозможным: он стал первым командиром, приведшим своих солдат на вершину карфагенской стены. Но, когда они оказались наверху, им стало ясно: бой только начинается. Теперь им предстояло сразиться лицом к лицу с врагами в яростной схватке. Не успев насладиться триумфом, Тиберий оказался в настоящем пекле.
Жестокий бой длился шесть дней и ночей. Уже в городе смертоносные отряды двигались от дома к дому, от одной узкой улицы к другой. Они прорубали себе путь по трем главным улицам, ведшим от карфагенского Форума, и оттесняли врагов к городской цитадели – Бирсе. Когда обреченные карфагеняне, пытаясь просто спасти свою жизнь, стали осыпать римлян всевозможными снарядами с тесно лепившихся друг к другу крыш, римские солдаты ворвались в несколько первых домов, убили находившихся там людей и вскоре были на крышах. Перебрасывая настилы через узкие переходы, они двигались с одной крыши на другую, оставляя за собой < >< > и шлейф изувеченных трупов или скидывая их на землю. Потом, в усугубление стоявшего вокруг крика, визга и животного стона, Эмилиан отдал распоряжение поджечь улицы. Гудящее пламя привело защитников в окончательное смятение. Из рушащихся домов, оставляя укрытие, выбегали старики, раненые, женщины и дети.
Затем специальные отряды по очистке улиц попытались несколько упорядочить творившееся вокруг безумие. Они освободили улицы от трупов и раненых, сваливая их в ямы вместе с камнями. Улицы требовалось очистить для того, чтобы по ним могли двигаться когорты воинов и кавалерия. Кони ступали по валявшимся тут и там частям тел, оторванным головам. По уровню жестокости эта война достигла новых высот, далеко превзойдя кровопролитные полевые сражения времен Ганнибала и тем более – морские бои времен Первой Пунической войны. В то же время Эмилиану любой ценой нужно было сохранить дисциплину в войсках. Пока отряды солдат сменяли друг друга, дабы не ослабить натиск, сам Эмилиан, едва выкраивая время на еду и сон, следил за ситуацией практически круглые сутки.
На седьмой день усилия римлян увенчались успехом, и 50 000 изможденных, доведенных до голодного истощения карфагенян вышли к Эмилиану, неся к его стопам гирлянды бога врачевания Асклепия в знак своего желания сдаться в обмен на сохранение жизни. Эмилиан принял их просьбу. После небольшой передышки римская армия обратила всю свою мощь на священный храм Эшмуна. Он находился в цитадели города на возвышении и представлял собой хорошо защищенное убежище, в котором укрылся карфагенский военачальник Газдрубал с отрядом из девятисот человек. Римляне окружили холм, но взобраться по нему к храму с наскока не смогли. Однако извечные спутники войны – усталость, голод и страх – заставили карфагенян выйти на крышу храма. И тут они увидели, что бежать им некуда. Когда Газдрубал, поняв, что они обречены, тайно покинул цитадель, Эмилиан не замедлил воспользоваться этим. На виду у непокорных защитников города он инсценировал жалкую сцену сдачи в плен их струсившего командира. Спустя некоторое время после этой деморализующей картины защитники, в том числе жена Газдрубала с детьми, оставили всякую надежду и нашли смерть в пламени, накрывшем храм.
Римляне праздновали полную победу. Однако реакция Эмилиана на безжалостное разграбление Карфагена была поразительной. Он не только не поддался безудержному, бездумному ликованию, но, напротив, погрузился в печаль, раздираемый сомнениями и даже чувством вины. Полибий, видевший все собственными глазами, засвидетельствовал это в своем трактате. Эмилиан, желая поговорить с ним, повел его в место, откуда открывалась ужасающая картина разрушений, и разразился слезами. Он даже процитировал строки из «Илиады» – древнегреческого эпоса, чье авторство приписывается Гомеру:
Когда Полибий спросил, что он имеет в виду, Эмилиан ответил, что однажды Рим будет ждать та же судьба, какая была уготована Трое и ее царю Приаму. Да и древний город Карфаген был столицей империи, существовавшей в течение семисот лет. Он «правил столь многими землями, островами и морями и был некогда так богат армией и флотом, слонами и деньгами, как свойственно только могущественнейшим из империй». И вот теперь он лежит в руинах. Удивительно, насколько не похоже на своих предков, стремившихся захватить все и вся, рассуждал этот римской полководец. Он задумывался не о славе Рима, не об успехе построенной на принципах справедливости и свободы республики, но о ее будущем и неизбежном закате. Гомеровские стихи звучали уместно еще и по другой причине. Падение Трои послужило причиной бегства троянца Энея. Это бегство привело, по легенде, к основанию Рима. Троянцы-римляне, говорил Эмилиан, пройдут той же дорогой, какой прошел Карфаген, а до него – их собственные далекие предки.
В течение нескольких следующих дней Эмилиан контролировал сбор карфагенского золота, серебра и предметов культа, предназначенное для передачи Римскому государству. Он также проследил за тем, чтобы никто из его друзей и соратников не участвовал в широкомасштабном разграблении города, иначе враги могли обвинить их в использовании военной кампании для личного обогащения. Подобное поведение было бы воспринято как позор, поскольку ставить собственные интересы выше интересов республики считалось тяжким грехом. Только после того как основная масса богатств была зарезервирована за государством, Эмилиан отдал остатки города в алчные руки своих солдат.
Вскоре из Рима прибыла специальная комиссия из десяти человек, передавшая великому завоевателю последнее указание. От Карфагена, заявили они, ничего не должно остаться. И вот, после того как город выжигали в течение десяти дней, а затем разбирали камень за камнем, кирпич за кирпичом, римлянам наконец удалось успешно завершить самое грандиозное и самое методичное в истории Древнего мира уничтожение целого города со всей его культурой. Следы пожара и разрушения Карфагена существуют по сей день. От миллионного населения города осталось всего 50 000 человек, и все они были проданы в рабство. Города, поддерживавшие Карфаген, также были стерты с лица земли; города же, помогавшие Риму, получили вознаграждение. Новой римской провинции дали название Африка. Однако обнаружить в действиях римлян хотя бы намек на их исконные добродетели – благочестие, справедливость, верность слову – становилось все сложнее.
В тот год, когда от Карфагена осталось пустое место, богатый греческий город Коринф также подвергся тотальному разграблению со стороны римлян. И вновь это стало наказанием за попытку бросить вызов власти Рима в регионе. Два эти события разделяют всего несколько месяцев, и потому 146 г. до н. э. можно считать переломным в римской истории. По всей ширине Средиземного моря – от Атлантического побережья Испании до греческих владений в Малой Азии – Рим теперь был единственным и полноправным хозяином.
Он мог делать все, что захочет и с кем захочет, не опасаясь никаких последствий. Ему даже не обязательно было держать данное слово. Несмотря на то что в войне с Карфагеном была попрана древняя добродетель «фидес», победа по-прежнему была на стороне Рима. Казалось, что римские боги благодушно улыбаются, даря удачу своим подопечным.
Прежде чем покинуть Африку, Эмилиан выполнил последнюю свою обязанность. Тиберий, который уже завоевал признание и любовь среди солдат, получил наконец из рук двоюродного брата «Стенную корону» в награду за военные подвиги, и прежде всего за то, ч т о он первый взобрался на стены Карфагена. В будущем, однако, последствия разрушения Карфагена еще аукнутся его героям: как усомнившемуся полководцу, так и семнадцатилетнему, увенчанному наградой воину. Более того, со временем это римское злодеяние будет стоить двоюродным братьям дружбы.
КРИЗИС
По возвращении в Рим Тиберия ждала слава. С золотой короной на голове восторженный юноша шагал по главным улицам города в составе многочисленной процессии. Все храмы были открыты, украшены гирляндами цветов и благоухали благовониями. Озаряемые солнцем, лепестки роз осыпались с крыш на шествующих солдат, а охране с трудом удавалось сдерживать ликующую толпу вокруг. На улицу высыпало огромное множество народа, люди искренне радовались, светились улыбками, обнимали друг друга. Поводом для торжества и ликования послужило грандиозное событие: за победу над Карфагеном Сенат наградил Эмилиана правом на триумфальное шествие.
Трубачи шли во главе процессии, играя те же воинственные мелодии, какими до того поднимали солдат на бой. Среди людей были и волы с позолоченными рогами, украшенные гирляндами. Некоторые солдаты, в парадной экипировке, несли макеты, схемы и рисунки, изображавшие покоренный ими город, а также главные события этой войны. За ними в руках у других солдат вырастал лес плакатов с названиями чужеземных городов, взятых римлянами. Затем по улицам вели плененных карфагенян, везли добытые в их городе трофеи и груды захваченного оружия. Завершая парад, на колеснице ехал Эмилиан. На нем была пурпурная тога с вышитыми серебряными звездами, а на лице – слой алой краски. В таком облике он являл собой воплощение Юпитера – величайшего бога – покровителя Рима. Но победоносный полководец едва ли мог ощутить себя настоящим небожителем. За ним стоял особый человек, который держал над головой Эмилиана тяжелую корону из золотой фольги и всякий раз, когда толпа разражалась ликованием, шептал военачальнику: «Не забывай, ты всего лишь человек».
Наконец процессия достигла храма Юпитера на Капитолийском холме, откуда годом ранее Эмилиан начинал свой путь. Здесь предстояло совершить ритуал жертвоприношения. Но сначала наиболее важных карфагенских пленников отвели в тюрьму у подножия холма и казнили. Когда с ними было покончено, Эмилиан взошел по ступенькам храма наверх, окропил вином бровь вола, осыпал его хребет подсоленной мукой, а затем медленно провел ножом вдоль позвоночника. После этого он, подобно жрецу, накинул на голову свободную складку своей тоги, давая тем самым знак слугам резать животному шею, что и было произведено по всем правилам. Вероятно, перед тем как уехать из Рима в Африку, Эмилиан пообещал совершить это жертвоприношение, и теперь он благодарил Юпитера за свой успех. Когда обещанный ритуал был завершен, началось праздничное пиршество.
