Текст книги "Они принесли крылья в Арктику"

Автор книги: Савва Морозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Сейчас-то жарко, а к вечеру пригодится эта одежда, – сказал сидевший рядом со мною рослый плечистый парень лет 28-ми в полурасстегнутом морском кителе.

Мы разговорились, познакомились. Кандидат географических наук Алексей Федорович Трешников летел на стратегическую воздушную разведку льдов составе группы гидрологов Арктического института. Вчера ученые прикатили из Ленинграда «Красной стрелой», а сегодня обстоятельно, «всерьез и надолго» устраивались на борту воздушного корабля. Разложив чемоданы и портфели в жилом отсеке, они собирались потеснить штурмана Александра Павловича Штепенко. На его рабочем столе рядом с полетными картами скоро должны были появиться листы других карт, на которые наносится ледовая обстановка.

Пока, однако, до льдов было еще далеко, и свободные от вахты гидрологи собирались в «блистере» – застекленном кормовом отсеке. Сквозь прозрачные полусферы по бортам летающей лодки было видно далеко окрест. Медленно проплывали внизу изумрудные массивы полей, рябящая под ветром серебристая шипь Рыбинского водохранилища, зубчатые стены дальних лесов, затянутые дымкой. Остались позади затопленный искусственным морем город Молога, окруженный дремучими борами древний Каргополь. Под хмурым облачным небом нам открылась дельта Северной Двины с ее бесчисленными островами.

В Угольной гавани на левобережном участке Архангельского порта вдоль вымощенных досками причалов Бакарицы бесконечной вереницей тянулись морские суда. Конечно, с высоты трудно было рассмотреть, как идет погрузка, но несомненно было одно: корабли готовятся к дальним походам в Арктику. Юркие портовые буксиры швартовали к причальной стенке большой двухтрубный ледокол, и над раскрытыми бункерами его разверзались черные ковши грейферных кранов. Другой почти такой же корабль стоял посреди реки на рейде, видимо совсем уже готовый к выходу в море.

Хоть  Архангельск и много севернее Москвы, но и здесь было тепло.  Пока самолет пополнял запасы горючего, погода успела разгуляться, выглянуло солнышко и весь экипаж во главе с Матвеем Ильичом выкупался в Северной Двине.

И снова в воздух. И снова, стремительно мелькая,  виды внизу. За Мезенью темно-зеленый разлив лесов расцвечен кое-где островками снега. За Печерой  белесоватая тундра испещрена голубоватыми прожилками вздувшихся, готовых вскрыться речек,  ручейков. Пейзаж изменяется стремительно, вспять, вопреки календарю. И вот уже однообразной мозаикой тянутся внизу разреженные частыми разводьями  морские льды: сначала Баренцево, потом за Вайгачем и Новой Землей Карское море.

Тут вступают на первую вахту гидрологи. Вооружившись цветными карандашами, Алексей Федорович Трешников и его напарник Павел Афанасьевич Гордиенко, то и дело поглядывают вниз, за борт самолета, и тотчас же склоняются над разостланным по столу широким листом морской карты. Ученые старательно разрисовывают лист разноцветными линиями, всевозможными геометрическими фигурами. Ромбики, треугольники, кружочки, стрелки, зигзаги. Синие, зеленые, красные, желтые…

Вот проплыло широкое заснеженное поле, окаймленное грядами голубоватых торосов. Рядом бездонным окном темнеет полынья. Дальше мелкие изреженные льдинки, похожие на кусочки сахара, тающие на дне стакана. А Трешников и Гордиенко все чертят свои условные значки, не оставляя свободным ни один квадрат карты.

Труд гидрологов на воздушной разведке кропотлив, утомителен. Он требует и внимательности, и сметки, и быстроты. Потому-то, подобно командиру корабля Козлову, который время от времени передает штурвал второму пилоту, сменяются на вахте и ученые. Проходит несколько часов, и занимают над картами места Трешникова и Гордиенко их товарищи – Александр Гаврилович Дралкин и Николай Александрович Волков.

А рядом за тем же столом на другой карте, полетной, штурман Александр Павлович Штепенко не торопясь прокладывает ломаную курсовую черту. Над льдами Карского моря мы поднимаемся к северу к проливу Маточкин Шар, разделяющему Новоземельский архипелаг на две части: северную и южную. Карское море, отгороженное от теплых струй Гольфстрима скалистым барьером Северной Земли, называли в старину "ледяным погребом". В наши дни здесь начинается великая судохоная трасса, связывающая запад нашей Родины с Дальним Востоком, кратчайший морской путь между бассейнами Атлантики и Тихого океана.

Год от году все глубже познает наука закономерности арктической природы. Исследуя морские и воздушные течения, наши ученые предвидят пути дрейфа льда, заранее определяют возможное распространение ледяного покрова по обширной акватории полярных морей. И в соответствии с этими сведениями планируются перевозки грузов, развитие судоходства и народохозяйственное освоение Крайнего Севера.

Когда Трешников, сменившись со своей вахты над картами и отдохнув с часок, выходит в застекленный кормовой отсек, мы с ним беседуем о ледовых массивах Арктического бассейна.

Лед – самый главный враг полярного мореплавания. Ледовые массивы, которые спускаются в прибрежные мелководные моря, можно уподобить передовым отрядам противника. Главные же силы его – резервы – там, на севере, в высоких широтах. И если мы хотим по-настоящему изучить своего врага, нам надо все чаще и чаще проникать туда, в центр Арктики. потому-то стратегические воздушные разведки, такие, как наша нынешняя, строятся с обязательным охватом как прибрежных морей, так и высоких широт. Наш командир Матвей Ильич Козлов и штурман Александр Павлович Штепенко – мастера по этой части, знатоки.

Вот уже более полусуток длится беспосадочный полет нашей «Каталины» над льдами. Как ни велики запасы горючего на летающей лодке, но когда-то надо их пополнять. От Маточкина Шара курсовая черта на полетной карте устремляется теперь на юг, к Енисейскому заливу и дальше вдоль Енисея к Игарке.

В разрывах облаков мелькает внизу арктический порт Диксон. Над бухтой, еще одетой льдом, нависли стрелы грузовых кранов, из труб зимующих судов валит дым. По всему видать: скоро здесь откроется навигация. Провожая глазами тянущиеся внизу ряды двухэтажных домов, я вспоминал, каким был этот самый Диксон в тридцатых годах: всего три избушки стояло на пустынном скалистом берегу.

От Диксона до Игарки сотни километров, но по северным масштабам эти два порта считаются соседями. Ни одно морское судно, идущее из Европы в Сибирь за игарским лесом, не минует на своем пути Диксона. И любой енисейский речной караван, плывущий от Игарки вниз, выходящий в Енисейский залив, обязательно сделает остановку на диксоновском рейде.

Даже с воздуха незаметно, как морские воды сменяются безбрежным разливом Енисея. Река-богатырь, воспетая в песнях и былинах, изумительная по красоте и мощи,  завершает тут, в Арктике долгий путь из Тувы, лежащей в самом центре Азии. Енисей, текущий в низовьях по каменистому руслу, в отличие от большинства сибирских рек не имеет в своем устье  «бара» (песчаной, образуемой наносами отмели). Благодаря этому крупные морские суда не только беспрепятственно входят в устье, но и поднимаются на сотни километров вверх до самой Игарской протоки.

Говорят, когда-то, «во время оно», тут на рубеже тайги и тундры поселился беспрозванный раскольник Егорка. Не поладив с православной церковью и царской полицией, ушел он за Полярный круг искать «своего мужицкого бога». На протоке, защищенной от ветров островом, Егорка поставил зимовье, начал рыбачить, промышлять зверя и, породнившись с туземцами, незаметно превратился в «Игарку».

Потом Егорка-Игарка помер, потомки его пошли дальше на север, затерялись среди кочевых племен тундры. Зимовье стояло заброшенным не один десяток лет.

Накануне первой пятилетки гидрографы-изыскатели, присланные Советской властью, промерили в Игарской протоке глубины и нашли, что именно здесь надо создавать морской порт для экспорта сибирского леса. За гидрографами пришли строители. Они только еще забивали сваи будущих причалов, а с запада из европейских портов сюда уже потянулись караваны транспортных судов, ведомые советскими ледоколами через Карское море. Навстречу им с Ангары плыли километровые плоты.

Пока на берегу ставили лесопильные рамы, на экспорт шел «кругляк» – сибирскую лиственницу и сосну грузили прямо из воды в пароходам трюмы. А там задымили заводы, с енисейского рейда  грузовые работы перешли на причалы. Игарка стала городом, первенцем индустриализации Заполярья.

После того как гидросамолет опустился в Игарском аэропорту на протоке, защищенной островом, мы поехали в город на машине. «Газик»-вездеход запрыгал по бревенчатым и дощатым мостовым.

Против гостиницы летчиков – домика с открытой – террасой – на потемневшей от времени и сырости бревенчатой избушке висела вывеска: «Министерство связи. Почтовое отделение «Медвежий Лог».

 – Экая древность, – усмехнулся Козлов, выходя из машины, – однако и тут кое-что памятно мне. Не раз сюда медведи из тайги забредали… А жили тут в палатках строители. Вот уж поднимался переполох…

По графику нашей воздушной экспедиции стоянка в Игарке рассчитана на четыре часа. Умывшись, пообедав, механики пополняли запасы горючего, проверяли моторы. А все остальные во главе с командиром растянулись на мягких постелях.

После короткого отдыха в Игарке начался следующий, второй маршрут нашей экспедиции, следующий галс воздушной разведки. Теперь за 20 часов надо было облетать север Карского моря, район, прилегающий к архипелагу Северной Земли.

Сибирский берег остался далеко позади, снова под нами плыли льды. Сначала, освещенные солнцем, они были хорошо видны с высоты. Но потом низкая облачность прижала нас к самой воде, Козлов перешел на бреющий полет, и гряды торосов, чередуясь с темными окнами разводий, слились в беспорядочном мелькании.

Коренастая фигура Матвея Ильича глубоко ушла в пилотское кресло. Короткие ноги в высоченных болотных сапогах плотно стояли на педалях, точно существуя независимо от туловища. Низко на глаза, защищенные темными очками, надвинут широченный козырек суконной жокейной кепочки. В углу рта зажат погасший окурок. Нет, не геройский, удивительно будничный вид у нашего командира.

Но стоит хоть мельком глянуть на руки пилота, и они тотчас привлекут внимание спутника. Мягко и неторопливо, но вместе с тем уверенно, властно передвигаются по черному полукругу штурвала тонкие нервные пальцы. Просвечивают синеватые вены из-под смуглой кожи.

 – Ну ей богу, будто не машину ведет, а на рояле играет, – восхищенно заметил Трешников, когда мы вместе заглядывали в пилотскую кабину…

И, помолчав с минуту, ученый добавил:

 – А что, мог бы наш Матвей и музыкантом стать, кабы не уродился он пилотом…

Не раз сменятся пилоты  за штурвалом, механики –  у моторов, пока внизу покажется мыс Желания – северная оконечность Новой  Земли. Еще два часа в слепящем снегопаде – и внизу сероваты плоским пятном мелькает остров Визе: крохотные, похожие на карточные домики строения полярной станции…

 Как не вспомнить любопытнейшую историю появления этого островка на географической карте. Незадолго до первой мировой войны тут дрейфовала зажатая льдами русская шхуна «Святая Анна». Позднее в высоких широтах она погибла. Только двум членам экипажа удалось спастись, дойти по льду до Земли Франца-Иосифа… Прошло десять лет. Изучая карты дрейфа «Святой Анны», советский ученый профессор В. Ю. Визе пришел к выводу, что на севере Карского моря должен быть остров. Предположительно, основываясь на теоретических расчетах, он нанес этот остров на карту.

Наступила пора изучения и освоения Советской Арктики. И вот Визе – научный руководитель экспедиции на ледокольном пароходе «Седов» – впервые воочию увидел эту «свою» землю.

В нашем полете остров Визе – крайняя северная точка маршрута. Сделав круг над зимовкой, ложимся курсом на Домашний – небольшой островок в западной части архипелага Северной Земли. Впервые его достигли по воздуху советские авиаторы: командиром корабля был штурман А. Д. Алексеев, пилотом – М. И. Козлов.

Нынешний рейс к Северной Земле едва ли не сотый в послужном списке Матвея Ильича. Покачавкрыльями над зимовкой Домашнего в знак приветствия тамошним зимовщикам, он ведет машину курсор на юг, к материку, знакомой, «проторенной» дорогой.

Мы пересекаем торосистые нагромождения льдов, в архипелаге Норденшельда, безлюдную тундру Западного Таймыра, широкую многоводную Пясину. И словно мираж в пустыне, у подножия невысоких гор возникают перед нами кварталы многоэтажных каменных домов, дымящие заводские трубы. Карта уточняет: перед нами отнюдь не мираж. Город реально существующий, хоть и прозванный чудом Таймыра. Да, это Норильск.

Норильск – один из крупнейших в стране центров цветной металлургии, возник позднее Игарки, считается как бы ее «младшим братом». Но по масштабам и темпам развития, по благоустройству они несравнимы.

Если деревянную Игарку называют сибирским Архангельском, то Норильск по внешнему виду можно сравнить с Мурманском.

Правда, Мурманск стоит у незамерзающего залива, от его причалов круглый год открыта дорога в океан, а Норильск окружен горами, тундрой. Добрые полчаса летим мы над плоской равниной, прочерченной рельсовыми путями и мачтами электропередач, обгоняем поезда – грузовые и пассажирские. Это самая северная в мире железная дорога, связывающая Норильск с Дудинкой на Енисее, обязана своим рождением Северному морскому пути. По ледовым морям в трюмах и на палубах пароходов прибыли сюда рельсы, локомотивы, вагоны. И некогда безвестное село Дудинка – центр Таймырского национального округа – стало крупным морским портом.

И Дудинка, точно так же как вчера Игарка, послужила нам лишь кратковременной остановкой в пути на восток. Строго придерживаясь расписания, Козлов продолжал рейс. Мы летели над невзломанным льдом пролива Вилькицкого, соединяющего Карское море с морем Лаптевых, садились на широченных речных плёсах Хатанги и Индигирки, ходили долгими галсами над затянутыми облачной пеленой архипелагом Де-Лонга. Послушная пилоту машина то круто взбиралась на высоту, пробивая облачность, то мчалась бреющим над самыми торосами. Капли влаги ползли по стеклам кабин, мельчайшие кусочки льда, срываясь с плоскостей, барабанили по фюзеляжу. От непрерывного гула в ушах болела голова. На узкой койке было тесновато вдвоем (коек всего три, а нас, пассажиров и авиаторов, как-никак 16 человек). Но ко всему этому люди привыкли, притерпелись. Вместительная летающая лодка стала для нас крылатым домом. И конечно, такое событие, как день рождения «хозяина» – Матвея Ильича, обрадовало всех.

Итак, близился к концу последний маршрут, очередной 20-часовой галс, – от низовьев Колымы к Тихому океану. Мы заранее готовились к своему небольшому «семейному», так сказать, торжеству, предвкушая заслуженный отдых. Но до этого было еще далеко…

Мы пересекли 180-й меридиан и в западном полушарии обогнули с востока остров Врангеля. Козлов провел машину над торошенными льдами пролива Лонга, над темной громадой мыса Шмидта. На горизонте проступили зигзагом вершины Чукотского хребта, когда погода начала портиться. Сероватая дымка все плотнее затягивала и прибрежные скалы, и торосистые неровности морского льда. Остров Колючин нам удалось разглядеть лишь с трудом сквозь сгущавшийся туман. По расчету времени приближался Берингов пролив, когда из окон кабины нельзя было разглядеть концы крыльев. Густые испарения моря, свободного от льда, плотно окутывали все вокруг. И когда самолет лег курсом на юг, никто на борту его не взялся бы точно сказать: что под нами сейчас – обрывистый мыс Дежнева, низменная песчаная коса Уэлена или пролив, разделяющий Азию и Северную Америку.

Белая стрелка альтиметра бежала по черному циферблату назад, отсчитывая непрестанное уменьшение высоты. Стрелка задержалась на цифре 100, когда внизу сквозь поредевшую кисею проглянула темная вода. Тихоокеанский скалистый берег Чукотки едва угадывался справа узенькой полоской из-под тяжелой облачной шапки. «Вход в бухту закрыт» – такую радиограмму только что принял из Провидения хмурый, озабоченный Челышев. Пробежав глазами листок, Козлов покачал головой. Горючего в баках оставалось менее чем на час, а до Анадыря, следующего за бухтой Про., видения возможного пункта посадки, лететь предстояло часа полтора минимум.

Может быть, сесть на воду и рулить по волнам в поисках входа в бухту? Нет, и это невозможно. Поверхность Берингова моря рябила редкими плавучими льдинами. Садиться среди них можно только с риском пропороть днище гидросамолета.

На бреющем, едва не касаясь крыльями воды при поворотах, «Каталина» кружила над морем. Мы тщетно напрягали зрение, надеясь разглядеть узкий, стиснутый скалами вход в бухту Провидения. Туман сгущался и внизу – у поверхности воды.

Козлов набрал высоту более тысячи метров, но и там не пробил облачности. Начиналось обледенение. Порой казалось, что мы не летим, а висим в липкой киселеобразной массе. Сколько еще удастся так провисеть? Туман может простоять и сутки, а горючего у нас «всего ничего».

В эти мгновения я остро завидовал членам экипажа, занятым своими, привычными в полете делами. И от души сочувствовал ученым, которые, закончив работу над ледовыми картами, томились вынужденным бездельем. Люди по-разному скрывали волнение. Один, обычно куривший очень редко, теперь уничтожал папиросу за папиросой. Другой, всегда молчаливый, начал вдруг громко декламировать, потом запел. Третий яростно тасовал засаленную колоду карт, настойчиво предлагая соседям «перекинуться в дурачка». И все мы с тайной надеждой заглядывали в пилотскую, где высокая спинка кресла скрывала приземистую фигуру Козлова.

Вдруг гул моторов сменился приглушенным шипением и команда, поданная высоким гортанным голосом Штепенко, прозвучала особенно отчетливо:

 – Не двигаться! Сидеть по местам!

Под крылом в неожиданном просвете между облаками глубоко, как на дне колодца, мелькнула полоска воды. Ловя мгновения, пока облака не сомкнутся вновь, Матвей Ильич круто, почти отвесно, снижался к воде между скалами, с которых тут и там рваными клочьями сползал туман.

Лодка коснулась поверхности воды, пробежала сотню-другую метров и мягко закачалась на волнах прибоя в соседней с Провидением бухте Ткачен.

Пробравшись через тесный жилой отсек, Козлов и Штепенко вышли в застекленный блистер размяться, покурить.

 – Ну, Мотя, голубчик, по второму разу тебя со днем рождения, – выпалил штурман обычной своей скороговоркой и крепко поцеловал командира, – летать тебе, Мотя, теперь до ста лет…

Седина летчика Котова

Высокий голубоглазый с моложавым, юношески румяным лицом и курчавой седой шевелюрой… Таким остался в памяти друзей Илья Спиридонович Котов, Герой Советского Союза. Рано ушел он из жизни, не достигнув и пятидесятилетнего возраста. Но сколько налетал, сколько пережил в Арктике, сколько перевидал!..

 ^{Илья Спиридонович Котов}

Мне посчастливилось близко знать Илью Спиридоновича, быть его спутником не раз, начиная с первой после войны воздушной экспедиции в высокие широты. Экспедиция эта, руководимая Александром Алексеевичем Кузнецовым, в Главсевморпути официально именовалась «Север-2», потому что была следующей по порядку после Первой Полюсной 1937 года.

Целых одиннадцать лет разделяли два географических предприятия. Это, естественно, сказывалось на организации, технике, масштабах работы. К тому времени – весне 1948 года – ни для кого в полярной авиации уже не был дискуссионным вопрос о посадках на дрейфующие льды. Ведь несколько раньше, в самый канун войны, в районе Полюса Недоступности трижды опускался пилот И. И. Черевичный с группой ученых. Накопили некоторый опыт в этой области и другие летчики.

Наша авиапромышленность смогла теперь предоставить Главсевморпути самолеты, несравненно более совершенные по оборудованию, нежели АНТы 1937 года, машины отлично приспособленные для работы вне береговых стационарных баз. Горючее подвозилось на ледяные дрейфующие площадки в океане, там осуществлялась дополнительная заправка машин для следующих «прыгающих» рейсов, направляемых все дальше к северу. Таким образом, дальность проникновения _в высокие широты становилась практически неограниченной.

9 апреля Черевичный и Котов, ходившие в первой паре, посадили свои лыжные ЛИ-2 за 81-й параллелью, к северу от Новосибирских островов. А через два дня там выгружались на лед бочки с бензином, доставленные из Тикси четырехмоторным «летающим танкером» Василия Никифоровича Задкова.

Черевичный и Котов тем временем, совершив очередной прыжок, опустились за 86-м градусом северной широты – посреди огромного белого пятна. И вот тут-то в недавней «области недоступности», не посещенной дотоле никем из людей, наши ученые развернули пионерные исследования. Океанограф профессор Яков Яковлевич Гаккель нащупал своим лотом резкое падение глубин, впервые обнаружил отроги пересекающего океан подводного хребта, которому впоследствии было присвоено имя Ломоносова. Интересные наблюдения по земному магнетизму развернул геофизик Михаил Емельянович Острекин.

Огромным треугольником охватили былую «зону недоступности» три дрейфующие базы, рассчитанные на трехнедельный срок работы. И кроме того, для дополнительных трехдневных исследований Арктическим институтом было заранее намечено еще несколько точек в различных координатах. Одна из них – на широте 90° норд – на географическом Северном полюсе.

Высадиться «на макушке шарика»! Кому не захочется участвовать в таком десанте – втором в истории (после экспедиции Шмидта – Водопьянова, высадившей четверых папанинцев)…

Напомню: дело происходило в 1948 году, три десятилетия назад. Это сегодня через точку земной оси пролегают трансконтинентальные авиатрассы, чуть ли не ежедневными стали рейсы к полюсу самолетов-зондировщиков погоды. Да и на ледовой разведке для нужд Северного морского пути пилоты полярной авиации запросто облетывают приполюсные края…

А тогда, в апреле 48-го!..

Кому выпадет честь лететь на полюс с группой ученых? На каких именно экипажах из числа собравшихся на Второй дрейфующей базе остановит свой выбор начальник экспедиции, бывалый авиатор А. А. Кузнецов?

И вот в кабине флагманской машины над развернутой картой собрались авиаторы и ученые. Чувствуя всеобщее напряжение, Кузнецов произнес нарочито торопливо:

 – На полюс пойдут три из находящихся здесь экипажей: Черепичного, Котова и Масленникова. В составе научной группы: геофизики Острекин и Сенько, гидрологи Сомов и Гордиенко.

Хоть о представителях прессы и кинохроники речи не было, но мы с оператором Фроленко торжествующе переглянулись. С момента вылета с Большой земли он был с экипажем Котова, я – с экипажем Масленникова.

На разборку палаток, на погрузку научного оборудования и прочего нашего имущества ушло часа два, не меньше. Погода за это время изменялась несколько раз. То небосвод затягивала серая пелена, то облака расходились, и все вокруг тонуло в ослепительном блеске. Наконец, усталые и потные, как всегда во время старта, мы взобрались в кабины. Черевичный вырулил на старт, взлетел, лег на курс. Следом стартовали Котов и Масленников.

Полет к полюсу мало чем отличался от предыдущих наших рейсов над Ледовитым океаном. Льды плыли внизу то плоские, то вздыбленные торосами, то расцвеченные темными пятнами частых разводий. Временами появлялась туманная дымка. Полупрозрачная, она постепенно густела, вовсе скрывая льды, но потом редела вновь. Наш штурман Михаил Фролович Шерпаков с секстантом в руках не отходил от астролюка. Радист Юрий Петрович Черноусов брал пеленги от радиостанций островов и материка. Механик Кекушев, необычно молчаливый и важный, нес вахту у моторов. На груде промасленных чехлов подремывал гидролог Михаил Михайлович Сомов. Масленников мирно беседовал со вторым пилотом Николаем Федоровичем Пескаревым – высота была достаточная, чтобы машину мог вести автопилот.

– Как много открытой воды, так и прут от нее испарения, – морщился Пескарев.

– Да, прямо наводнение, сколько лет летаю, не видал такого в высоких широтах, – соглашался Виталий Иванович, делавший карандашные зарисовки в альбоме (кому в полярной авиации не известно, что Герой Советского Союза В. И. Масленников, в войну командовавший бомбардировочным полком, – страстный художник-любитель).

^{Летчик В. И. Масленников – художник-любитель. В свободное от полетов время его можно было видеть на льду у мольберта. На снимке: В. И. Масленников показывает этюд штурману В. И. Аккуратову}

Принимал участие в общей беседе и Илья Павлович Мазурук – ветеран Первой Полюсной, теперь участвующий в экспедиции «Север-2» как помощник Кузнецова:

 – Когда со Шмидтом и Водопьяновым летал я в этих краях, не встречалось тут больших разводий. Только многолетние льдины были на пути к полюсу.

Пелена под нами опять начала сгущаться. Выключив автопилот, Масленников взялся за штурвал, слегка потянул на себя. Нос машины, испещренный заклепками, точно следами оспы, чуть приподнялся.

 – Штурман, как там светило, что показывает? – спросил командир Шерпакова.

Тот, оторвавшись на мгновение от секстанта, ответил:

 – Подходим, Виталий Иваныч, минут через десять будем над полюсом.

Шерпаков подозвал геофизика Сенько, попросил взять высоту солнца еще раз. И оба повторили вычисления на бумаге. Потом Черноусов включил радиотелефон, связался с идущими впереди самолетами Черевичного и Котова. Находящиеся там штурманы В. П. Падалко и Д. Н. Морозов и геофизик Острекин подтвердили правильность определения. Но тут льды под нами закрыло облаком. Когда оно рассеялось, впереди показалось второе, потом третье. Самолеты начали снижаться, задевая края наплывающих облаков. Внизу виднелись гряды торосов. Только в одном месте, стиснутая нагромождениями пака, мелькнула вдруг узкая полоска ровного льда.

Первым коснулся ее своими лыжами самолет Черевичного. Следом опустился Масленников, потом Котов. Я взглянул на часы, записал в дневнике дату: 23 апреля, 16 часов 44 минуты по московскому времени.

Лыжи скользили мягко, без толчков, моторы гудели все тише, тише. Не добежав до высокого тороса метров 20, машины стали. Мы выпрыгнули на лед. Начались объятия, поцелуи, взаимные поздравления – все как полагается в таком торжественном случае.

Облака тем временем сгущались. Глядя себе под ноги, пилоты морщились.

 – Как на катке «Динамо» в начале зимы, – скривился Черевичный.

 – Да, ледок слабоват… – согласился Кузнецов и предложил зарулить машины на паковое поле – там все надежнее. Машины Котова и Масленникова было решено оставить на полюсе на время научных работ. А Черевичный, имея на борту Кузнецова и его помощников, должен был лететь обратно на Вторую дрейфующую базу.

Шагах в пятидесяти от стоянки, на том ясе паковом поле, две ледяные глыбы, громоздясь одна на другую, образовали крутой холм. На вершине его мы водрузили Государственный флаг СССР. Красное полотнище с серпом и молотом затрепетало по ветру.

На нашем митинге не было длинных речей. Просто летчики и ученые поздравили друг друга с первыми успехами, заодно напомнив, что впереди еще много работы.

А погода портилась. Осмотрев площадку, выбранную геофизиками для астрономических и магнитных наблюдений, и лунку, подготовленную во льду гидрологами, Кузнецов вошел в кабину.

 – Счастливо оставаться, друзья! – крикнул Черевичный, поднимаясь по трапу, захлопывая дверь.

 – Пойдем, поможем Ивану взлететь, – сказал мне Масленников.

Облака висели настолько низко, что Черепичному трудно было разглядеть, где полоска ровного льда, суживаясь, упирается в нагромождение пака. Мы с Виталием Ивановичем прошли в конец полосы, стали по ее краям. Ориентируясь на наши фигуры, темные на фоне снега, Черевичный мастерски оторвал самолет. Едва мелькнули над нашими головами лыжи, и машина исчезла в облаках.

Нас, «жителей полюса», осталось восемнадцать: экипажи двух самолетов, четыре научных работника, кинооператор и журналист.

Воображение человека ограничено, как правило, рамками старых устоявшихся представлений. Что такое Северный полюс в зрительном восприятии? Вершина потертого школьного глобуса, пучок меридианов на карте. Здесь ничего этого, разумеется, не было. Неглубокую ложбину ровного льда, окруженную пологими бугристыми полями пака, мы оградили аэродромными флажками. На одном из паковых полей стояли два самолета и рядом с ними – жилые палатки. Чуть поодаль на тонком льду – лунка гидрологов, еще поодаль – приборы геофизиков. Словом, все выглядело весьма буднично, как и на прежних наших стоянках во льдах.

С макушки Земли, казалось бы, можно видеть далеко-далеко во все стороны, а тут, высунешься из палатки, и сразу взгляд упирается в сырую завесу облаков. Да и не хотелось, сказать по правде, выходить из палатки. Такая гнусная, пожалуй самая скверная за все время экспедиции, установилась погода. Тем не менее настроение у всех было отличное. Своеобразие нашего географического положения служило источником нескончаемых острот.

 – Слышь, навигатор, который час по-московски? – спрашивал Кекушев Шерпакова.

 – Тут, Львович, все едино: и московское, и гринвичское, и владивостокское. Помнишь, как Маяковский сказал: «Время – вещь необычайно длинная».

Кто-то предложил избрать председателем «полюсного горсовета» Михаила Емельяновича Острекина, руководителя научной группы. Как и положено председателю, он интересовался вопросами благоустройства. Когда в палатку вошел Сомов и, сдвинув на затылок заиндевевший капюшон, стал развязывать наушники шапки, Острекин строго спросил:

 – Как, открыт бассейн для плавания?

 – Так точно, товарищ председатель, да глубина маловата: всего четыре тысячи тридцать девять метров.

Достав блокнот, написав несколько слов карандашом, Острекин протянул листок радисту из Котовского экипажа – Богданову, вступившему на вахту:

 – Вот, Вася, отстукай быстренько Кузнецову на Вторую базу.

Измерение глубин океана тотчас после посадки в самой «точке земной оси» было особенно важно, пока дрейф не отнес нашу льдину от полюса. Ведь, как известно, экспедиция Шмидта в мае 1937 года опустилась на лед, пройдя за точку полюса несколько десятков километров, а папанинцы начали измерение глубин лишь в июне, находясь значительно южнее полюса. Столь же ценными и для наших геофизиков должны оказаться наблюдения в широте 90 норд!

Сомова, пришедшего в палатку погреться чайком, сменил на лебедке Гордиенко. Острекин направился к магнитным приборам, принять вахту у своего напарника Сенько.

Так постепенно жизнь нашего лагеря входила в обычную колею. И только солнце, изредка проглядывая светлым пятном сквозь мутные облака, вновь и вновь напоминало о том, где мы находимся. Обходя небосвод по кругу, оно все время держалось над нашими головами на одной и той же высоте.