Текст книги "Тридцать шестой"

Автор книги: Саша Виленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Саша Виленский
Тридцать шестой

В этой на редкость увлекательной книге не знаешь, чему больше удивляться, – воображению автора или той достоверности, с которой все написано.

Прекрасное чтение!

Игорь Губерман

Жанр произведения:фантастика / мистика / мелодрама / философская притча

Структура произведения:роман.

Время и место основного действия:наши дни, Израиль, Хорватия, Италия.

Время и место исторических событий:средневековая Германия, Древний Египет, США XIX века, Украина времен восстания Богдана Хмельницкого и Второй мировой войны.

Он не верит в теории заговора.

но верит в то, что этот мир управляем.

Он занимается телевизионными новостями,

но терпеть не может политику.

Он бросил курить сразу,

окончательно и бесповоротно,

но не способен сидеть на диете.

Он руководит большим коллективом,

но боится мышей. До дрожи.

Он родился 56 лет назад, начал:

читать – 51 год назад,

писать – 48 лет назад,

снимать кино – 30 лет назад,

переселился в Тель-Авив – 21 год назад.

ЧАСТЬ I

Я так хлопнул дверью, что вылетела кукушка из старых часов, и пока торопливо бежал вниз по лестнице, слышал, как она, бедная, орала. Совершенно бессмысленное, кстати, занятие – уходя из дома, хлопать дверью. Но иногда помогает, вроде как последнее слово осталось за тобой.

На прощанье я еще изо всей силы треснул и дверью подъезда и вот только тут осознал плачевность своего положения.

Гордый и психанувший, я обнаружил себя в полдвенадцатого ночи стоящим на улице в дурацких шортах, старой вытянутой майке и домашних шлепанцах, которые когда-то назывались вьетнамками. Такая хрень с перепонкой, зажатой между пальцами ноги.

Кошелек с какими-никакими, а деньгами, кредитной карточкой, удостоверением личности, правами и прочими необходимыми гражданину вещами остался наверху, в квартире.

Мобильный телефон – тоже.

Ключи от квартиры и машины – там, откуда я вылетел, хлопнув дверью.

В общем, такое ощущение, что я голый. И полностью беспомощный.

Мелькнула высокопарная философская мысль о беззащитности современного человека, оставшегося без благ цивилизации, и тут же исчезла под напором простого, животного желания курить. Но и сигареты с зажигалкой остались там же, где и все остальное.

Итак, одиннадцать тридцать, середина рабочей недели, город-спутник Большого Тель-Авива – и посреди всего этого одинокий – ну да, уже одинокий, – лысеющий и полнеющий мужчина средних лет, без денег, без каких-либо документов, а теперь еще и без определенного места жительства.

Мило.

Ну что ж, вспомнил я любимую фразу, проблемы будем решать по мере их поступления.

Проблема номер один – курить. Вредная привычка. Но помогает сосредоточиться или как минимум обмануть самого себя, мол, я не курю, я – сосредотачиваюсь. О том, где буду ночевать, я старался не думать.

Вышел на бульвар, прошелся вдоль деревьев и расставленных под ними скамеек в надежде, что там-то уж точно есть кто-нибудь, у кого можно стрельнуть сигаретку. И верно, метров через сто обнаружилась женская фигура. И не просто фигура, а фигура с дымящейся сигаретой в руке: в свете уличного фонаря был отчетливо виден завивающийся вверх дымок.

Я убыстрил шаг, приблизился к ней и обнаружил миловидное существо лет двадцати с хвостиком (какой этот хвостик, разобрать в слабом свете лампы было трудно), по виду – точно из соотечественниц. Как-то неуловимо всегда видно: «наш» перед тобой или местный.

Эта была точно из наших. Таких блондинок местных не бывает. Вернее, бывает, но очень редко, и опять же – из наших. Да и те в основном крашеные.

– Извините, пожалуйста, у вас сигаретки не найдется?

Она подняла голову и посмотрела на меня. Точно наша, не ошибся.

Улыбнулась:

– Конечно.

Получив желаемое, я замялся, и она, опять совершенно точно поняв причину, хмыкнула и протянула зажигалку.

Потом каким-то неуловимым движением подвинулась на скамье, словно приглашая присесть. Все-таки женщины это умеют: не сказав ни слова, практически ничего не сделав, дать тебе понять, что происходит и какие действия ты просто обязан предпринять. Я послушно сел рядом. Помолчали.

– Из дому выгнали? – неожиданно спросила она.

– He-а, сам ушел.

– А чего?

Вот это «чего» ее сразу выдало. Тут же вспомнилась вычитанная где-то фраза: «Я простая девка, Майкл, с темным прошлым и круглыми пятками». Действительно, нормальная простая девчонка, не знаю, как с прошлым, а пятки у нее и в самом деле были круглыми. Она как-то так удачно болтала ногами, что их подробно было видно даже в ночном свете фонаря. Хорошие ноги, кстати.

В общем, если мне и надо было выговориться, то это не худший вариант. Изливать душу смазливым девушкам – оно завсегда приятно, даже если саму ситуацию приятной не назовешь.

– Понимаешь, – я перешел на «ты». Ну и что, она, может, мне в дочери годится. – Жена моя привела вечером некоего Ави и объявила, что с сегодняшнего дня ее мужем будет он, а не я. Вроде они уже полгода как вместе. Я, оказывается, хронический неудачник, неумеха, а Ави – каблан [1]1
  Каблан ( ивр.) – строительный подрядчик.


[Закрыть], он может обеспечить семью, в отличие от меня, который не умеет зарабатывать и вообще ничего не умеет.

– Дети у вас есть?

– Нет. Так получилось. Вернее, не получилось. Теперь у этих любовь, хотят пожениться, вот только мешает, что она уже немножко замужем. За мной. Поэтому сию преграду необходимо устранить.

– А ты чего?

Опять это «чего». Впрочем, даже симпатично.

– Да ничего. Обрадовался.

– Нет, я понимаю, что это ужасно обидно. Но делать-то что думаешь?

– Хороший вопрос! Даже отличный вопрос! Я уже минут пятнадцать как над ним размышляю, прямо с того момента, как узнал.

– Ой, слушай, – она вдруг рассердилась, – я тебя за язык не тянула, ты сам рассказал, а теперь на меня же и злишься. Понятно, что ты на измене весь. – Прозвучало это двусмысленно. – Но ведь надо же что-то делать? У этого каблана, что, квартиры нет, что она его к тебе привела?

– Вроде есть, я как-то не задумывался над этим вопросом.

– Ну так и чего ты выскочил? Это их надо было поганой метлой гнать обоих. Квартира теперь вся твоя, а она пусть идет к своему Ави. Он каблан, он себе еще построит.

– Все-таки вы, женщины, существа редкостной практичности! Мне это даже в голову не пришло.

– Вот и все. Так что спокойно иди домой и гони их в шею.

Она откинулась на скамейке и забросила руки за голову. Обнаружилось, что у нее не только ноги красивые. Грудь тоже. То, что она была без лифчика, сразу стало понятно. Забавно, что даже в таком состоянии я способен замечать эти вещи.

– Все бы хорошо, но ключа у меня нет.

– Позвони, они откроют.

– Это вряд ли. Я там ей сказал кое-что, она – мне, я – опять ей, в общем или они уже к нему уехали, или не откроют. Да не, не пойду я, это ж получается, как побитая собака: трахай мою жену, Авичка, только дай мне в моей кроватке поспать! Нет.

– Ну, как знаешь. – Она поглядела на меня со странным выражением, мне хотелось бы думать, что это было уважение, но не уверен. – И где ты теперь ночевать собрался?

– Не знаю. На скамейке вот.

– Ладно, не глупи. Пошли, сегодня у меня переночуешь, дальше видно будет. Утро вечера мудренее.

Она решительно встала. Теперь пришлось глядеть на нее снизу вверх.

– Слушай, но неудобно же…

– Неудобно, знаешь, что? – Она улыбнулась. – Да ладно, я одна живу, не бойся. Грабить тебя не буду, что с тебя взять? Даже сигарет нет.

– А не боишься вот так, незнакомого человека, с улицы?..

– Чего бояться-то? Изнасилования, что ли? Так я сама кого хочешь изнасилую. На маньяка ты не похож, на серийного убийцу – тоже. Максимум получишь сковородкой по голове, а ногой по яйцам, на этом все и кончится.

– Ух ты, какая грозная!

– Ага, такая. Пошли? Тут рядом.

– Давай хотя бы познакомимся. Тебя как зовут?

– Наташа. А тебя?

– Саша. Очень приятно.

Съемная квартира. Девичья такая. Крохотная комнатка, типа «салон». Плоский телевизор, диванчик-тройничок, журнальный столик, раскрытый лэптоп, забытая чашка с засохшими чайными разводами (тоже мне, хозяйка), раскиданные бумаги какие-то.

Вторая комната – огромная спальня, раза в два больше салона. Разбросанные девчачьи причиндалы, у зеркала набор чего-то косметического, полуоткрытая дверь платяного шкафа. Для полноты картины не хватало только постоянно мяукающего котенка – и все, стандартный набор «одинокая девушка-студентка». Даже имя – Наташа – из того же набора.

Я прикинул, что спать мне придется на этом самом тройничке. Это нормально, росточку я небольшого, так что умещусь.

Она вышла из душа, замотанная в полотенце, прошлепала быстренько босыми ногами в спальню, крикнула оттуда:

– Выпить хочешь?

– Конечно, хочу. – Вот это она молодец, выпивка мне сейчас была бы прямо как лекарство.

– Иди сюда.

«Она что, спиртное в спальне держит?» – подумал я. И это, собственно, было последнее, о чем я подумал. Дальше думать было не надо.

Мы с трудом угомонились где-то под утро. Судя по тому, что соседи в какой-то момент включили музыку – да погромче! – мы их сильно достали своими воплями, охами и стонами, тем более что кровать, как и мы, оказалась на редкость шумной, тоже стонала и охала всеми своими частями, правда часто невпопад.

«Давненько у меня такого не было», – подумал я в полудреме и вдруг психанул, отчего сон почти прошел. Полгода где-то и не было.

Почему-то захотелось плакать, но лучше было заставить себя поспать. «Не пойду завтра на работу, у меня личная трагедия!» – злобно решил я и сладостно провалился в сон.

На запах свежесваренного кофе я шел, как зомби. Здесь, в Израиле, пьют или растворимый, который ничем не пахнет, или «боц» – не сваренный, а заваренный крутым кипятком кофе. Но и он пахнет не так, как настоящий.

А пахло именно настоящим.

Он и был настоящим, свежесваренным, с шапочкой пенки, что еще не успела осесть и православным куполом возвышалась над небольшой джезвой. Пахло умопомрачительно. Забытым знакомым запахом. И это было как раз то, что мне надо было сейчас больше всего.

Наташа сидела на подоконнике (в старых домах на южной окраине Тель-Авива еще сохранились подоконники), как-то хитро сплетя ноги косичкой. Меня всегда забавляло это женское умение так переплетать ноги, не для удобства, а чтоб подчеркнуть их стройность и красоту.

– Плеснуть тебе коньячку в кофе?

– Давай! – И это тоже было то, что мне сейчас было ох как надо.

Соскочила, налила мне кофе в стеклянный стакан (Правильно! – отметил я. – В стеклянном сосуде кофе вкуснее!), плеснула в него из пузатой бутылки и снова забралась на подоконник.

Сейчас будет то, что Тарантино в «Криминальном чтиве» назвал uncomfortable silence(неловким молчанием). Смотреть друг на друга после ночных этюдов было не очень удобно (это я так думал, что ей неудобно, мне-то что, мне, наоборот, очень даже удобно и приятно), при этом нужно о чем-то говорить, а о чем говорить с человеком, с которым у тебя нет ничего общего, кроме случившегося обмена жидкостями? Правда, надо отметить, что обмен прошел весьма удачно, в теле было пусто, я бы даже сказал, звонко, а так бывает только после хорошего секса.

Я отхлебнул кофе, посмаковал послевкусие, когда аромат кофе постепенно вытесняется ароматом спиртного, и поднял глаза на Наташу.

Какое, к богам, «неловкое молчание»! Она внимательно смотрела на меня, а увидев, что и я перевел на нее взгляд, очень серьезно вздохнула и произнесла ненавистную всем мужчинам фразу:

– Нам надо поговорить.

Мне стало нехорошо. Я от одной женщины вчера уже слышал такую же фразу, кончилось это, мягко говоря, не совсем приятными вещами. Я вообще не понимаю этой женской страсти к «поговорить». Ну зачем? Что плохого в том, что мы просто и весело потрахались? А теперь начнется: я не такая, я не хочу, чтобы ты что-нибудь обо мне подумал, я тебя просто пожалела… И все испортит. Или еще хуже: ты знаешь, мне было так здорово, так хорошо, но ты, наверное, сейчас думаешь совсем о другом, я не такая, давай попробуем… И все станет еще хуже.

Ну почему, почему они так обожают все это проговаривать?! Неужели нельзя просто помолчать, сделать вид, что это так естественно, потом мило попрощаться и на этом закончить? Почему надо непременно все испортить? Тем более что меня и в самом деле занимал теперь совершенно другой вопрос: где я буду жить и что мне теперь делать?

Но правила игры есть правила игры, и я, сделав глупое лицо, спросил:

– О чем? – Идиот, правда? Как будто не понятно, о чем.

Она спрыгнула с подоконника, села на табурет, подперла щеку рукой и, глядя мне прямо в глаза, спросила неожиданное:

– Ты когда-нибудь слышал о тридцати шести праведниках?

Я глотнул кофе и, не рассчитав, больно обжег язык.

– Это что-то из иудаизма, да?

– Да.

– В самых общих чертах.

– Конкретно – что ты слышал?

– А почему тебя это интересует?

– Пожалуйста, не отвечай вопросом на вопрос. Что ты знаешь о тридцати шести праведниках? Это важно.

Я напрягся и вспомнил рассказ Борхеса.

– На земле всегда живут тридцать шесть праведников. Кажется, их называют ламед-вавники [2]2
  Ламед-вавник (Ламедвовник – в одноименном рассказе Борхеса) – от ивритского «ламед вав», 36. В древнем еврейском алфавите, как и во многих других, цифры обозначались буквами. Буква «ламед» – число 30, буква «вав» – число 6.


[Закрыть]. О них никто не знает, и они друг о друге не знают, но мир существует исключительно благодаря ним. Если один из них умирает, то его место сразу занимает другой, как правило, ребенок из простой, бедной семьи. Как-то так. А что?

– Это все, что ты знаешь?

– Да.

Наташа улыбнулась:

– Не много. Ну, слушай. Только не перебивай, это действительно очень важно. Ты правильно сказал: мир держится на тридцати шести праведниках. Их число неизменно, постоянно, его мистическую составляющую я тебе раскрывать не буду, ты все равно не поймешь. Да не обижайся ты, не в тебе дело.

– А я и не обижаюсь.

– Обижаешься, мол, я тебя дураком назвала. А это не так. Чтобы понять это, нужно с трех лет учить Тору, а после сорока – начать изучать каббалу. Настоящую, а не ту, что впаривают артистам и художникам под видом тайного еврейского учения. Оно, естественно, никакое не «тайное», но если четыре десятка лет досконально и кропотливо не изучать первоисточники, то ты ни фига в этом не поймешь. Как нельзя сразу же начать заниматься квантовой физикой, не порешав для начала задачки из Перышкина.

Я хмыкнул. Она тоже улыбнулась:

– Естественно, это не твоя вина, что ты не учил с трех лет Тору.

– А ты учила?

– Мне не надо, – ответила она серьезно. – Так вот, если упростить смысл этого понятия, «тридцать шесть праведников», и попробовать воспринять его как фундамент, основу существующего порядка вещей, то тогда станет ясно, что порядок этот очень хрупкий, нестабильный, требующий постоянной поддержки и заботы. В том числе и о самих праведниках, потому что их не может быть ни тридцать пять, ни тридцать семь. Только тридцать шесть. Сам посуди, легко ли миру? В нем семь миллиардов людей, которые стоят на плечах тридцати шести. Такую пирамиду в цирке представить– с ума можно сойти.

Ну да, с ума сойти можно было очень легко.

Когда смазливая блондинка изрекает нечто подобное, то возникает весьма сюрреалистическое ощущение. Нельзя сказать, что я большой знаток иудаизма и вообще религий, но все это, конечно, крайне любопытно, ага. Интересно, когда об этом рассказывает бородатый раввин в лапсердаке и шляпе, но когда такое симпатичное существо с голыми ногами и торчащими под футболкой сосками! Сюр. Чистый сюр.

– Але! – Она пощелкала перед моим носом пальцами, словно психиатр. – Ты со мной?! Я ж сказала, что это важно. Повторю еще раз для особо одаренных и внимательных: система хрупкая, равновесие шаткое, поэтому иногда случается сбой. Например, один из праведников еще не умер, а другой уже родился. Но тридцать семь, как мы знаем, их быть не может.

– Любопытно! И что делают? Одного убивают? О ужас!

– Не совсем. – Она пропустила мимо ушей мое ерничанье. – Но в принципе, можно сказать, убивают. Он просто перестает быть праведником и становится самым обычным человеком. А это, как ты понимаешь, совсем не то, что быть праведником, на котором держится мир.

– Понятно. Печально, конечно, но такова жизнь. А как он сам – знает об этом?

– Да. Если рождается новый праведник, – а такое происходило уже несколько раз на протяжении истории, – то одному из тридцати шести открывают, что отныне мир на нем больше не держится. Но ему это компенсируют.

– Какое облегчение, надо же, – усмехнулся я.

– Я бы на твоем месте не сильно веселилась.

– Почему?

– Потому что это ты.

– Что значит «ты»?

– Ты – этот праведник, на котором мир больше не держится. Вчера родился мальчик, который станет тридцать шестым. А ты – первый в очереди на выход, остальные – младше.

Все, приехали. Наташа – девушка хорошая, даже очень хорошая. Во всех смыслах, особенно в сексуальном. И это объяснимо. Говорят, у сумасшедших повышенный уровень гормонов, поэтому сексуальность у них зашкаливает. Это все прекрасно, но не для меня. Меня, между прочим, жена бросила, у меня своих проблем выше крыши, совсем, знаете ли, будничных, бытовых проблем, а не духовных.

– Кстати, жена тебя бросила именно поэтому.

Я поднял на нее глаза:

– Почему «поэтому»?

– Потому что ты больше не праведник.

– А она откуда это знала?

– Она не знала. Но так было надо, чтобы мы с тобой встретились.

Ой, мамочки, да тут все серьезно! Это такое обострение после оргазмов, что ли? В общем, тема себя исчерпала, пора линять. Тихо так, вежливо, не раздражая, а то иди знай, действительно – сковородкой по голове, коленом по яйцам.

– Да не нужны никому твои яйца, успокойся.

Я что, это вслух сказал?

– Нет, ты это подумал.

Ай-яй-яй, какая неприятность.

– Ты мысли читаешь, что ли?

– Да такие мысли и читать не надо, – неожиданно раздраженно сказала Наташа. – Что тут читать-то? Что я сумасшедшая баба с гормональным всплеском? Что надо валить по-быстрому, а то она ка-а-ак выскочит?! Прямо такая тайна. Да у тебя все это на лице написано, включая гордость за мои оргазмы. Каждый раз одна и та же история, каждый раз! Просто наказание какое-то! С тобой серьезно говорят, проблема на самом деле существует, тебе надо срочно решать, как жить дальше, ты еще ничего не услышал, ничего не понял, а уже записал меня в шизофреники. Ты о своей психике лучше подумай, тебе это сейчас нужнее.

Что-то она не на шутку разошлась, может, я и правда чего-то не то ляпнул вслух?

– Да ладно, – сделал я попытку разрядить обстановку, – ты же понимаешь, что мне трудно так вот взять и переварить всю эту информацию. Поставь себя на мое место, ты бы себя как повела? Вот, например, ты откуда все это знаешь? Ну что я праведник?

Наташа неожиданно быстро успокоилась и внимательно на меня посмотрела.

– Ты родился в полчетвертого утра, в больнице Института охраны материнства и младенчества. Розалия Самойловна, твоя бабушка, упросила свою подругу детства, врача-акушера Хану Марковну, лично наблюдать за родами невестки и лично принять внука, тем более что там было неправильное предлежание. Но перед самыми родами ты перевернулся и пошел, как хороший еврейский мальчик, головкой вперед, чтобы не огорчать бабушку. Все это Розалия Самойловна тебе рассказала незадолго до смерти, когда ты учился в десятом классе и торопился на свидание с Ленкой Воробьевой. Поэтому ты ее слушал, переминаясь с ноги на ногу, но все равно слушал, потому что, как хороший еврейский мальчик, не хотел огорчать бабушку. Неправильное предлежание тебя не интересовало, а интересовало только, даст тебе Ленка или не даст, но в тот вечер она тебе не дала. Переспали вы с ней значительно позже, уже в университете, на летней практике, которую два факультета проходили вместе. Бабушкин рассказ ты забыл и вспомнил его во всех подробностях только сейчас. Рассказать, где у Ленки были родинки, или ты и так уже понимаешь, о чем идет речь?

На самом деле, сумасшедший, скорее всего, я. Потому что реальным это быть не может. Откуда она все это знает? Кто ей мог это рассказать? Я, что, стал частью какой-то гигантской аферы и на меня собирали досье? Бред, кому я нужен со своим гуманитарным образованием и полным отсутствием каких-либо полезных человечеству знаний? Но откуда она все это знает? Откуда?!

– У Воробьевой, – безжалостно продолжала Наташа, – была ужасно некрасивая, толстая и волосатая родинка под правой грудью, которой она страшно стеснялась, поэтому долго не давала снять с себя лифчик. А когда ты настоял, взяла с тебя честное слово, что ты никому и никогда об этом не расскажешь, и ты никому и никогда этого не рассказывал, даже когда все остальные в летних военных лагерях после четвертого курса хвастались по ночам своими сексуальными похождениями. Ты тоже рассказывал что-то безобидное, но про родинку не говорил. И старался ее не вспоминать, потому что родинка эта и по сей день вызывает у тебя брезгливое чувство. Продолжать дальше?

Интересно, а как это – когда хлопаются в обморок? Мужчины вообще в него падают? Это мистика. Кто она, эта Наташа вообще? Не может она этого знать, не может.

– Могу. Я еще и не то знаю. Хочешь, я тебя сейчас окончательно добью?

– Нет.

– А я добью, потому что иначе ты мне не поверишь… У тебя была троюродная сестра…

– Все, я верю, не надо!

– Так там же все было совершенно невинно! Чисто детский интерес к различиям физиологии у мальчиков и девочек…

– Не надо, Наташ. Все. Ты не сумасшедшая. Это я сумасшедший.

– Э-э-э, нет. Так дело не пойдет. Сумасшедших здесь нет. Или ты сейчас будешь готов выслушать меня, не размышляя о том, кто поехал мозгами, или я буду тебе рассказывать всю твою жизнь, причем именно те моменты, о которых никто не знает и которые ты старательно хочешь забыть.

– А как ты все это знаешь? Откуда?

– Поэтому я тебе и говорю: сиди и слушай внимательно. Смотри на меня!

Я посмотрел. Очаровательная молоденькая блондинка, смазливая мордашка из тех, что называют «бебифейс», ладненькая фигурка, симпатичная грудь. Дальше под столом было не видно, но ноги ее я помнил и дорисовал в воображении. Очень даже славненькая девочка. Только никак это все не вязалось ни с ее теперешней манерой говорить, ни с информированностью, которая вводила меня в ступор. Откуда?

– От верблюда! – опять раздраженно сказала она. – Ну ей-же-богу! Ну, сколько можно!

А ведь она на самом деле читает мысли, похолодел я. Как это у «Пинк Флойд»? Thought control? [3]3
  Thought control ( англ.) – контроль над мыслями, над сознанием.


[Закрыть]Надо постараться не думать. Только как?

– Никак, – ответила она. – Не получится «не думать». Надо внимательно слушать, что тебе говорят. Вот и все. Еще раз: смотри на меня. Не на сиськи, а на меня. И слушай. Причем, внимательно. Мы остановились на том, что тебя жена бросила не просто так. Как только стало понятно, что таженщина забеременела и оставит ребенка, у твоей жены появился этот пресловутый Ави. Ровно через полгода, в день, когда родился тот, кто пришел тебе на смену, твоя жена Света, вернее, Opa, как она стала именоваться в Израиле, решилась сказать, что между вами все кончено и она уходит к своему любовнику. Новорожденный и его счастливая мать чувствуют себя хорошо. А у тебя теперь начинается совершенно другая жизнь…

– Ты хоть можешь мне сказать, где родился этот мальчик? Который пришел мне на смену?

– А зачем?

– Просто интересно.

– Не, не скажу. Ты теперь обычный человек, не праведник. Иди знай, что тебе в голову придет.

– Ты что, издеваешься?

– Ara!

Она засмеялась. А вот мне было не до смеха. Совсем.

– Значит, не скажешь?

– He-а, не скажу. Не вижу смысла.

– Хорошо. Зайдем с другой стороны. Ты сказала, что тем, кого «отчисляют» из праведников, полагается компенсация?

– Совершенно верно! Это и называется «другая жизнь».

– А можно с этого места поподробнее?

– Можно, если кое-кто не будет меня все время перебивать.

«Запарила!» – подумал я и тут же постарался забыть, о чем подумал. Наташа зыркнула на меня, но сдержалась.

– Коньячку?.. На работу ты, как я понимаю, решил не ходить, правда?

– Да какая уж тут работа. А ты выпьешь со мной?

– Нет, я не пью.

– Но коньяк держишь?

– Но коньяк держу. Давай пей, будет легче. Вот и молодец. Теперь кофейку… Вот так. Умничка. Продолжаем разговор. Итак, теперь тебе, бывшему праведнику номер один, полагается компенсация. Компенсация состоит в том, что к тебе приставляется ангел, если угодно – ангел-хранитель, который будет исполнять все твои желания. В разумных пределах, естественно. И до определенного этапа. Теперь вопросы.

– Вопрос первый. Кто этот ангел-хранитель?

– Вопрос дурацкий. Это я.

Мысль о сумасшествии вновь промелькнула у меня в голове, но я ее старательно отогнал.

– Вопрос второй. С какой стати ты решила, что я праведник? Я курю, пью, ну то есть не пью, но выпиваю. Я не перевожу старушек через дорогу, не спасаю детей на пожаре, я даже ни одного утопающего в своей жизни не вытащил. Я никакого особого добра не делал. Я не соблюдаю кашрут, не хожу в синагогу. Впрочем, в церковь и мечеть я тоже не хожу. Я вообще, можно сказать, человек неверующий. Какой из меня, к богам, праведник?

– Очень глупый из тебя праведник. С какой стати ты решил, что ламед-вавники – это юные пионеры, такие типа тимуровцы? Какие старушки, при чем тут кашрут? Кашрут оставь религиозным, у них совершенно другие критерии, свои собственные, не имеющие к нашей теме никакого отношения. Но если хочешь понять кое-что о праведности – изволь. Ты, например, ни разу никого не предал. Ни друзей, ни врагов, ни кого бы то ни было. Ты считаешь, что этого мало? Это очень много. Ты ни разу не лжесвидетельствовал. Ты даже понятия не имеешь, сколько людей лжет, пытаясь извлечь из этого выгоду. И так далее, и так далее. Оставь, не тебе судить, кто праведник, а кто – нет.

– А кому?

– Есть кому. Оставь.

– Я прелюбодействовал.

– В смысле? На стороне трахался? Ты сначала поинтересуйся, что означает слово, а потом употребляй! Это я, блондинка, тебе, гуманитарию, должна говорить? Ну почему вы вечно все к сексу сводите?! И, надо сказать, значение его в жизни переоцениваете. Сильно.

– Ну да, – буркнул я, – особенно ночью я оценил, как вы к нему относитесь.

– Да ладно! Кто ж спорит, что это чертовски приятно?! Но нельзя все сводить к нему – и понятие счастья, и понятие несчастья, и понятие греха, и понятие праведности. Все это намного большие величины.

Тут меня как осенило.

– А что это ты все время «вы» да «вы»? «Вы» – это кто?

– Люди, – спокойно ответила Наташа.

– А ты, значит, не человек?

– Нет.

– А кто?

– Я ж тебе сказала, ты чем слушаешь? Я – твой ангел-хранитель..

– Ага, – саркастически произнес я, – практически каждая женщина считает, что она – ангел. Придумала б что пооригинальней.

Она пожала плечами и промолчала.

– То есть ты хочешь сказать, – не унимался я, – что сегодня ночью я занимался любовью с ангелом? Круто! Я ангела трахнул!

Вообще-то мне было совсем не весело, скорее грустно. И очень страшно. Я не знаю почему, но страшно. До противного ледяного пота по позвоночнику. До спазмов внизу живота. Поэтому я изо всех сил старался бодриться и выжать из этой странной блондинки хоть какую-то человеческую реакцию. Тогда стало бы как минимум понятно, что у нее эти человеческие реакции есть. Но она была спокойна и язвительна, тона своего не меняла, и на этом поле я ей вчистую проигрывал.

– Ну, любовью, предположим, ты занимался не с ангелом, а с земной женщиной Наташей. Просто в образе Наташи был ангел.

– Кстати, а у вас пол есть? Ну там ангел-девочка, ангел-мальчик?

– Нет, – сухо сказала она. – Этого у нас нет. Но, общаясь с мужчинами, я принимаю женский образ, так проще.

– То есть ты могла быть и брюнеткой, и рыжей, и молодой, и старой – любой?

– Да.

– А почему тогда выбрала образ «смазливая блонда»?

– Потому что именно такие тебе всю жизнь нравились.

– Слушай, – продолжал я резвиться, – а ты можешь сейчас стать такой, какая есть? Ну то есть не в образе, а в настоящем виде? Никогда не видел, как выглядят ангелы, да и поверил бы тогда сразу.

Она с жалостью взглянула на меня:

– Лучше не надо. Я, знаешь ли, один раз повелась на такую вот провокацию – вовек теперь не забуду. Один тоже так пристал, мол, покажи да покажи. Я сдуру и показала. И то не себя, а на его глазах просто из женщины превратилась в мужчину. И одним праведником сразу стало меньше. А я очень серьезно получила по голове.

– От кого?

– От кого надо.

Она соскочила с подоконника, потянулась и сказала:

– Пойдем пройдемся? А то сколько можно дома сидеть? Давай, на море сходим!

И мы пошли.

Странно, в рабочий день, посреди недели, пляж был забит. Не так, как в выходные, но все же. Ладно бы пенсионеры с их бесконечными йогой, джоггингом, упражнениями на свежем воздухе и прочими безумствами здорового образа жизни, для которого находится время только на пенсии. Ладно бы владельцы собак, которым непременно надо мчаться с питомцами вдоль прибоя, поднимая брызги и искоса поглядывая на остальных: оценили ли красоту любимца? Но откуда все эти юные мачо с накачанными бицепсами и кубиками мышц на загорелых прессах? Эти прелестницы с круглыми бюстами и плоскими животиками? Они-то откуда? Где они все работают?

Впрочем, кто бы говорил. Мой служебный мобильник, поди, завален звонками из родного офиса, на звонки никто не отвечает – и теперь (мне хотелось бы так думать) все работники офиса взволнованно бегают, время от времени вопрошая друг друга: «Может, с ним что-то случилось?!» Или им ответила жена, и они опять же бегают и вопрошают, но уже по другому поводу.

А я вот он – на море. С очаровательной девушкой, которой никак не соответствую своим обликом, что заставляет прохожих с интересом оборачиваться нам вслед. С интересом и завистью. Приятно.

Мы брели с Наташей вдоль кромки берега, шлепая босыми ногами по воде, и продолжали все тот же разговор, в реальность которого я никак не мог поверить.

Ну, поставьте себя на мое место. Вы бы поверили? Ни хрена бы вы не поверили в этот мистицизм, в это мракобесие и вообще в этот бред. Объяснений могло быть только два: или она не вполне нормальная девушка с богатой фантазией и от нее надо срочно бежать, или я сам тихо двинулся мозгами и слышу не то, что мне говорят, а что-то свое. И это тоже не радует. В общем, бежать надо было по-любому. Оставалось понять куда. С этим было сложнее, поэтому я, хочешь не хочешь, а слушал, что она мне щебетала девичьим своим голоском, отчего ощущение становилось еще более ирреальным.

– Ты, друг мой милый, можешь, как все интеллигенты, считать себя скептиком и циником, но все равно где-то глубоко внутри тебя, как и у всех вас, сидит маленькая, сморщенная, забитая и крепко-накрепко запертая на семь замков надежда на чудо. Вы никогда не признаетесь, что покупаете лотерейные билеты, но будете их покупать – а вдруг? Вдруг этот самый единственный билетик, который я куплю, и будет выигрышным?! Миллион, нет, десять миллионов! Что, не так? Да так, так. Но вы никогда не выигрываете, и знаешь почему? Потому что вы не верите, что выиграете.