Текст книги "Шаги по..."

Автор книги: Саша Тумп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Если захотят. А по принуке… Сами с ними возитесь.

…С Надеждой решайте, – насупился он.

– А мы тогда с мамой и Ольгой отлучимся. А?.. А вы тут с Антоном? А?.. – улыбнулась Мария.

– Делайте, что хотите. Я тут побуду, – сказал Николай и отвернулся, глядя на какую-то фотографию.

Женщины встали и ушли. Антон остался сидеть на скамейке у входа. Николай Петрович опять встал и стал ходить по залу.

Посетители оглядывались на пожилого темноволосого мужчину, сразу замечая, когда он, то снимал, то надевал очки, его огромные ладони. Разглядывали светлый вязаный свитер с высоким расстегнутым воротом, обтягивающий мощную некогда, а сейчас чуть покатую, спину.

Николай, чувствуя взгляды, старался быть прямее.

Опять возвратился к «пингвину», похлопал его по спине, сел на скамейку.

Антон подошёл и сел рядом. Сидели, молчали.

…– Прапрабабка-то твоя прадеда-то ведь не рожала, – тихо сказал Николай, разглядывая свои руки. – Длинная история.

…Родила, да малыш-то не выжил. То ли надорвалась, то ли что ещё там… Родила, но не выжил малыш-то. В больнице оказалась. Полегчало – вышла во двор, а там… Подошла нищенка с детьми – хлеба попросила. А у бабки-то молока полные груди. Вот она малыша и приложила. А тот вцепился, да так и уснул на груди. С ним на руках и пошла, чтоб что-нибудь поесть вынести. А вернулась – нет никого.

Вот так вот!

…А пацану было-то уж месяца два-три. Видно – что не только что родился. Прятал её потом прапрадед-то месяц, а то и больше, прежде чем в село-то вернуться. А… Утаишь от баб!.. Разговоров было… Но и точно ничего никто не знал.

В основном-то прапрабабке – Алене досталось. Все в родове, что у неё, что у прапрадеда – светловолосые, а пацан – чёрный. И волосы стали подстригать с полугода.

С мальства припал он к кузнице. А как женихаться начал – так уж его все знали. За мастера почитали. По батюшке величали.

Рано его окрутили. Потом твой дед родился – батя мой. Вот дед и его к кузне приобщил. Как трудно не было, а без хлеба не сидели.

Что да как – не знаю, но больше у них не было детей.

Война. Дед где-то полёг в Белоруссии, а батя всю войну прошёл. Всю!

Вот я деда-то своего и не увидел.

…А батя смеялся всё – «А в тылу не убивают!» Говорил, что танки ремонтировал, а фашиста в глаза не видел. Шесть орденов и медалей принёс оттуда. Да медалью дырку не закроешь. Видимо войну-то пил не дырявой кружкой. Всё тело изрубцовано было. Вот ты его и не застал поэтому. Да и я-то с батькой не наговорился. Не успел.

Вот и ты деда-то своего…

Вот такие, брат, дела…

А вот теперь ты железо мнёшь и лепишь. А мне уж вроде и не для кого. Кому сейчас кузнец нужен?

…Только ведь кузнец – это… А это?.. Баловство все это! – Николай обвел рукой стены зала. – Баловство! Ну, да ладно! Как есть – хуже уже не станет!

… А на раме-то… Электросварка, дружок! Что ж ты стыдишься-то перед собой? Ещё скажи, что не заметил?.. «Наплевать» – вот это правильнее! Приезжай, батя, посмотри, как я халтурю! – Николай ткнул пальцем в зеркало.

– Не может быть, пап! – Антон встал. – Может окалинка попала?

– В глаз тебе окалинка попала, раз не видишь. Или ещё куда, раз не стыдно. Вернее – наплевать тебе.

Антон встал, подошёл к зеркалу, вопросительно оглянулся.

– Под листом справа. Так не увидишь – ты пальцем с изнанки нащупай, – подсказал отец.

Антон пощупал лист. Посмотрел на Николая, развел руки, склонил голову и улыбнулся.

– Ты не мне рожи строй, а повернись вон к зеркалу, да глянь на себя.

Посетители обернулись на голос, стали прислушиваться к разговору.

Антон повернулся к зеркалу и склонил голову, разведя опущенные руки.

– Во, во! Дурачьё одно кругом, – буркнул Николай. – Одни скоморохи!..

Антон вернулся и опять сел рядом.

… – Вот и сходит всё на то, что нет у нас корней-то. У других родова вдаль уходит корнями, а у нас нет. Палкой нас воткнули в землю, а мы и проросли. А что дальше? А кругом ведь люди… – Николай замолчал.

– По-моему ты не прав. Как это – «нет»? Есть – только мы не знаем. Как это – «нет никого»? Мы же откуда-то! – Антон повернулся к отцу.

– «Откуда-то»… Сказал бы я тебе – откуда вы!

Я же не про то. Я же… я же во вселенском масштабе!

– А во «вселенском» – все мы от Адама, – улыбнулся Антон.

– Дурак и клоун! Что воду толочь, что с тобой речь вести, бестолочь.

Николай замолк и отвернулся от Антона.

… – А чтой-то, ты вдруг удумал перед людьми похвастаться? – он повернулся к Антону.

– Долго рассказывать. Это не я устроил. Меня в Италию пригласили на полгода. Преподавать. Профессор, вроде как, я у них там. А раз профессор, то и преподавать должен.

Вот они и решили. Реклама – вроде как!

– В Италии-то что – нет уже своих клоунов?

– Может и есть. Да вот я им нужен! …Ещё говорят, что я на итальянца похож. Вот.

– На цыгана ты похож, а не на итальянца.

– А ты?

– А я – на отца и деда!

Замолчали оба.

…– Как там братья? – Антон решил сменить тему разговора и  стал серьёзным.

– Постыдился бы отца о братьях спрашивать. Вам-то самим сподручнее против отца и матери дружить-то.

– А ты попробуй сам до них дозвониться.

– А мне пробовать не надо. Моё дело на месте быть. Ваши проблемы – вы и решайте. А оправдываться лучше всего вон там, – Николай опять ткнул пальцем в зеркало. – Оно доброе. Оно всё поймёт и всех простит. Так ли?..

…Димка, вроде как, в генералы собрался. Что-то про академию говорил. Выше такой вроде и нет.

А Федька – так там… А и скажет… Напрямую нельзя, а «из-за угла» ничего не понятно. «Придумывать, как людей убивать!» То же… недалеко от тебя ушёл. Так тот хоть сидит тихо и не высовывается, как некоторые…

От того и секретно всё, что кто же в таком перед людьми признается, что изобретает, как всех людей с Земли свести.

Тоже мне – проблема!

…Помню – все смеялись – «Эй-ей-ей хали-гали»… Шедевр по настоящему-то времени! Сегодняшнее-то послушаешь, а если ещё и посмотришь… – кровь стынет. Утренник в сумасшедшем доме! Дальше так пойдёт – сами вымрут!..

…Ладно! Там-то что? – Николай указал на дверь в другой зал.

– Так вроде, то же, что и здесь. Только помельче, – Антон улыбнулся.

– Помельче? Под «мелкоскопом» смотреть будем? Показывай, Левша, – Николай встал и пошёл в другой зал за Антоном.

…В зале на стенах и на стеллажах были: латы рыцарей, мечи, кольчуги, цветы, букеты цветов и трав, бра, опять столы и столики, скульптуры птиц и животных. Посреди зала стояли две белых тумбы. Одна была чуть пониже другой, совсем ненамного.

…На них стояли два слона, смотрящие друг на друга.

…Николай остановился, огляделся и сел в просторное кованое кресло, стоящее как раз напротив них. Антон встал сзади, оперся о спинку.

Николай, молча, смотрел на слонов. Руки привычно, сцепив пальцы, легли на колени, как обычно после тяжелой законченной работы. Ему почудился даже запах горячего металла, чуть сладковатый с кислинкой.

… Один слон поднял хобот и как будто призывал к чему-то или кого-то звал. На фоне света окна хорошо было видно через переплетения металла небольшая фигурка слоненка, уютно лежащего на боку, подтянувшего к груди ножки, смешно прикрывшего себя ушами и свернувшего хобот колечком.

Другой, чуть наклонив голову и немного повернув её, упрямо стоял, немного вытянув вперед правую ногу и опустив хобот, как будто прислушиваясь к чему-то. Плотный рисунок из переплетенного металла делал его массивным и строгим.

Николай на миг повернулся, прошелся взглядом по  Антону, смотрящего куда-то в окно.

Посетители невольно обратили внимание на Антона и Николая, приблизились к тумбам, стараясь не  загородить слонов, стали тоже внимательно их разглядывать. Узнавшие Антона изредка подходили к нему, брали  автограф. Он благодарил, расписывался на буклетах и опять клал руки на спинку кресла.

Кто-то из посетителей отважился, и вспышка фотокамеры вывела Николая  из раздумий. За вспышкой последовали другие.

– Нас-то к чему? Вон их фотографируйте, – он махнул рукой в сторону слонов.

Какая-то девушка, осмелев, подошла.

– А Вы… Вы папа? – она посмотрела на Николая, а потом на Антона. – Папа… – стала подбирать слова, стушевалась и покраснела, – …его?

Николай повернулся и тоже посмотрел на улыбающегося Антона.

– Папа! …Вот и именно, что «его»! – кивнул, усмехнувшись, Николай.

– А дайте мне автограф, пожалуйста, – сказала девчонка и протянула буклет и ручку.

– Как это? – спросил Николай, глянув через плечо.

– Распишись. Если что-то хочешь пожелать – напиши, – подсказал Антон.

– Зачем?

– На память девушке о… о тебе, наверное, – улыбнулся тот.

Николай достал очки, взял ручку, буклет.

– А где тут? Тут и места-то нет, – спросил он девчушку.

– Да, где угодно, – она улыбнулась.

– Так тут – негде. По работам-то – не дело, – Николай листал буклет. – О!..

Он открыл страничку со слоном. Там над ним, было светло-голубое чистое место. Он стал разглядывать фотографию, изредка переводя взгляд на слонов, стоящих напротив него.

Нацелился ручкой и задумался.

– Лена, – девчонка наклонилась.

– Что – «Лена»? – Николай глянул на неё поверх очков.

– Меня Лена зовут, – зарделась та.

– Лена? Хорошее имя. А папу твоего?

– Дима. …Дмитрий, – запнулась та.

– А я – Николай! – Николай положил буклет на колено и стал что-то писать.

– На! Места тут мало для всего-то… – он протянул Лене буклет.

Антон протянул руку к буклету.

Лена выхватила буклет, спрятала его за спину и посмотрела на него: – А Вам не надо. Если хотите, то распишитесь на этом! Она протянула ему другой.

Антон улыбнулся, взял его, ручку, и что-то стал писать под своей фотографией.

– А можно я с вами сфотографируюсь, – Лена опять повернулась к Николаю.

– Садись, – Николай подвинулся на край кресла. – Уместимся. Кресла-то как для них делают, – он кивнул на слонов. Лена побежала к посетителям, отдала им фотоаппарат и втиснулась рядом. Антон стоял за спинкой и улыбался.

– Идите сюда, – позвал он посетителей. Несколько посетителей подошли, встали рядом с Антоном. Вспышки света сбивали одна другую. Люди суетились, подходили, уходили, Лена сидела рядом с Николаем, улыбалась. Николай сел поудобнее, положил руку почти на её плечо  и улыбался.

– Ослепите! – пробурчал он. Ткнул пальцем в Антона: – Вон его фотографируйте. А то уедет в свою Италию, хрен дождёшься хоть привета, хоть ответа.

– Жду фотографии! Адрес в буклете, – Антон обратился к повеселевшим гостям.

Шум в зале стал затихать.

…– Худенькая-то какая? Ведь одни косточки. Вот не… – Николай показал Антону палец, … не… куда там – тоньше!.. Что за моду взяли – себя истязать?

Он смотрел на улыбающуюся Лену, стоящую в дверях с поднятой рукой в которой были два буклетика.

… Николай опять стал разглядывать слонов, о чём-то думая.

…– Дед! – раздалось неожиданно, и к нему подбежал мальчишка лет пяти и уперся грудью в колени. В дверях показались Надежда, Ольга, Мария и мальчишка постарше. – Гляди! Для тебя ковал! Сам!

Мальчишка, не здороваясь, достал из пакета, черную кованую пластину, чуть побольше его ладошки.

Николай взял и стал рассматривать её. Пластина была выгнута и напоминала ладошку внука или створку раковины, с одного конца которой было возвышение с утолщением на конце, а на другом небольшой отросточек.

Было видно, что она тщательно очищена и воронёный цвет стали приятно радовал глаз Николая. Свет от светильника отражался в углублении серым кружочком.

Николай, надавив, прошел по воронёной поверхности пальцем и глянул на Антона.

Антон поняв, что его спрашивают – «Кто воронил?» ткнул себя пальцем в грудь и улыбнулся.

Николай встал, подошёл к окну, продолжая разглядывать предмет.

Вернулся, сел на лавочку рядом с Надеждой.

– И что же это такое, Михаил? – спросил он мальчугана.

– Дед! Ты чё! Это же уточка, – поник тот.

– Уточка? …Уточка!.. Очень похоже, – Николай протянул пластину, показывая её Надежде.

– Очень! – подтвердила та, улыбаясь.

Мишка недоверчиво смотрел то на них, то на Марию.

– А что же у неё клюв-то открыт? – спросил его Николай.

– Так она же… крякает, – внук даже присел от удовольствия. – Крякает. Кря! Кря! Утка же! Вот и крякает! А крыльев не видно – потому, что плывёт, а крылья прижимает вот так, – мальчуган вытянул руки «по швам», – а ног не видно, потому, что… плывёт она. И крякает! Понятно?

Мишка посмотрел на мальчугана постарше, явно продолжая когда-то начатый разговор.

– Нам очень нужна такая вещь. Правда? – Николай посмотрел на Надежду. – Мы в неё будем пуговицы оторванные класть. Мы её ещё намагнитим, и если вдруг потеряется иголка, то «уточка» быстро нам её найдет. Правда?

– Конечно, правда! Она у нас будет жить на комоде около зеркала. И будет казаться, что их у нас две, – подтвердила та.

– Здорово! – радостно подвёл итог Михаил.

…– Может, останетесь? – Мария подошла к Николаю Петровичу.

– Нет, Маша, поедем! Домой надо, – Николай положил руки на плечи мальчишек. – Сами-то когда к нам?

– День-два – разгребём всё, да приедем, – Антон посмотрел на прислонившуюся к нему Марию, как бы ища подтверждения словам.

– Там в машине еда, одежда пацанам, ещё кое-что, – она смотрела на Николая и Надежду. – Приедем! Скоро!

Все расселись перед дорогой вокруг слонов и замолчали.

… – Двоём-то им повеселее. Так ли?.. Ты, это, Антон, поедешь, захвати с собой уголь для горна. У меня, правда есть, но кто его знает – хватит ли. – Третью-то тумбу найдешь ли? – он кивнул, с ухмылкой, на слонов.

Антон молчал и улыбался.

– Я спрашиваю – «захватишь ли уголь», а он стоит и лыбится, как дурачок на ярмарке.

Мальчишки прыснули, сдерживая смех.

– Привезу. И тумбу найду. И с Димкой и Федькой свяжусь. И фотографии от них привезу.

…Все встали и медленно пошли к выходу. Николай задержался и посмотрел на слонов. Отсюда казалось, что один слон защищает другого своим телом, а тот, подняв хобот, то ли зовёт кого, то ли прощается с кем-то.

…– Уточка, Мишка, это очень хорошо. Уточка – она завсегда на Руси оберегом дома была, – Николай положил на голову внука ладонь, полностью накрыв её, другой обхватив второго мальчишку за плечо, приостановился, пропуская вперед женщин.

– Дед! А «оберег» – это что? – тот тоже остановился, вкручиваясь головой в ладонь.

– Оберег? А это… это, Мишка, то, что в доме всегда должно быть.

… Дом, Мишка, без оберега, вроде, как и не дом, вроде.

Вроде, тогда в доме-то и беречь нечего. А если в доме беречь нечего, то, вроде, и оберег не нужен, но тогда, вроде, какой же это дом – если беречь нечего?

А если есть что беречь – то и оберег должен быть!..

Антон, улыбаясь, слушал.

Приостановился, тоже оглянулся на слонов, пропуская вперед себя отца и сыновей.

Однажды будет…

Звонок раздался вечером, около девяти, почти в тот момент, когда Николай собирался отключить телефон.

Все, знающие его, были поставлены в известность, что с девяти вечера и до восьми утра его телефон отключен.

«Отключенный телефон дает Вам полную уверенность в том, что я в здравом уме и жив. Это позволят вам спокойно выспаться, а утром проверить, проснулся ли я. Или, я вам советую, набрать мой номер где–нибудь в десять вечера,  и вам сообщат утром, что я проснулся, когда я включу его», – примерно так, или близко к этому он комментировал свою привычку.

Сам он никогда никому не звонил.  «У вас должна быть полная уверенность, не покидающая вас ни на секунду, что вам не придется придумывать, чем вы заняты, когда вы возьмете трубку. Не придется никуда ехать и «вздыхать и думать про себя…» У вас не должно возникать забот обо мне, поскольку вам хватает забот о себе».

Звонил Алексей – внук сестры и просился переночевать сегодня, поскольку «у него разговор».

– Если ты успеешь по пути придумать тему для разговора, – то я буду рад.

Если же тебя решили  «забросить  на разведку в тыл», то можешь утром отчитаться о выполненном тобой задании и наплести всё, что тебе придет в голову, а сам  это время  провести с  пользой, зацепившись за какую–нибудь юбку, упражняясь в красноречии и поправляя свой «павлиний хвост», – ответил ему Николай и отключил телефон.

… Алёшка приехал около десяти, спросил разрешения и «нырнул» в Интернет.

– Ты думаешь ли пить чай? А то мне чаю хочется, – крикнул Николай ему из соседней комнаты.

– Всё, всё! Иду, – раздалось на пороге.

Они сидели на кухне пили чай, Николай угощал внука мёдом, который ему прислали друзья из какого-то «медвежьего угла», в которых он любил бывать.

– Дядя Коля. Похоже, я не туда пошел учиться, – тихо, но внятно произнёс Алексей.

…Как-то так незаметно сложилось, что Николая никто не называл дедом.

«Дядя Коля» – и всё! Самое удивительное, что все его двоюродные сестры так же называли его «дядя Коля». Они были не намного младше, сами имели уже внуков, но продолжали называть его – «дядя».

Для всех же своих внуков и внучек он был – «дед», но не в том понимании, что дед, а в том, как произносят слово «брат», «друг», «враг». Что-то ясное и законченное.

…– Такое случается. Не ты первый. Но если ты это понял, уже учась, то ты понял много, а значит, ты учишься там, где чему-то учат. А это, согласись, не так уж плохо для начала дороги, – Николай пошел «ставить» чайник, понимая, что разговор на этом не закончился.

– Возможно.

– А что было-то «побудителем» таких мрачных и, прямо скажем, неуместных на сегодня, «темных мыслей».

Чайник призывно «засвистел» и Николай  вышел, дав Алешке время собраться, хоть и с «темными», но – мыслями.

– Есть у нас доцент… – начал Алексей.

– … Горидзе и зовут его Авас, – перебил его Николай, стараясь настроить на более «легкий» лад.

– Нет! Шауберт. И зовут его Николай Владимирович. И преподает он теоретическую механику.

– Николай Владимирович Шауберт. Из Узбекистана? – опять перебил его Николай, стараясь растормошить.

– Вряд ли. Наш – из Сибири. Сибиряк. – Алексей стал понемногу «заводиться».

– Значит из–под Омска, либо из Хакасии. Продолжай, я слушаю, – Николай сделал внимательное лицо.

– Странная логика у вас… Если не из Узбекистана, то из–под Омска, – Алешка был готов к разговору.

– Для тебя это сложно. «Не бери в голову». Дальше.

– Так вот. Сегодня. На занятиях. Он говорит: – «Кто согласен получить допуск к защите курсового вместо сдачи зачета по «термеху», путем написания сочинения в виде домашнего задания к завтрашнему нашему занятию, тот получит его, если сочинение будет отвечать теме и будет без ошибок, а так же получит отсрочку на защиту курсового на десять дней». Вот так вот!

– Так радуйся. В каком месте проблемы.

– Так радовались. Пока он не написал тему сочинения и эпиграф к нему.

– Вообще проще простого. Подарок к Новому году.

– И мы так думали, – Алешка встал и пошел за ноутбуком, – Вот! Вот тема! А вот эпиграф.

Алексей сел и стал разглядывать Николая.

– Та–а–а–к! ««Айсень».  Эпиграф –  «Кудматая бокра штеко булданула тукастенького бокрёночка», – прочитал тот.

– Та–а–а–к! Не так просто. Но просто. Тут будет заковыка с Андрониковым, а так – где проблема, – Николай смотрел на Алешку.

– Теперь-то я уже знаю. Весь Интернет перерыл. А тогда в аудитории…

– Ну, раз знаешь, то согласишься, что если бы эпиграфом было классическое – «Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка», то вам было бы труднее.  А так! Ну, сколько тогда было Ираклию Луарсабовичу? Лет двадцать. А вам сейчас? Так же примерно! Вот вас и подвигли не на профессионализм, а на любительство. А «это уже – совсем другой коленкор». И несказанно легче.

– Нет. Речь же не об этом. Речь о том, что, «а причем тут «термех» и эта свирепая куздра, «наехавшая» на бокра с бокренком?

– Не пиши, а иди, сдавай зачет по «термеху». Вам дали выбор. Возьмите то, что вам больше нравится. Нет проблем.

Николай внимательно смотрел на  внука.

– Так в том-то и дело, что куздра со своей глокастью  и работы Щербы мне больше нравятся, чем «расчет кинетического момента при определении угловой скорости твердого тела» в интерпретациях Яблонского, Мещерского и  даже Тарга.

Внук внимательно смотрел на деда.

– Так перед вами и не так вопрос поставлен – «или–или».

Как говоришь, – Николай Владимирович? Он ставит вопрос о том, что в «системе твердых тел, есть какая-то красота, вами еще не увиденная. Как вы еще не увидели красоту даже в том языке, на котором говорите двадцать лет.

А тут – семестр изучаете, а уже делаете выбор – «нравится – не нравится». Окунитесь. А там видно будет. Вот он и хочет посмотреть – способны ли вы вообще видеть красоту. Понимать её. Способны – значит он вас научит. А десять дней он вам дал, –  в расчете на то, что кто-то нырнет в «русский язык»  на это время.

А ты, – «причем здесь «термех»»...?

Льюис Кэрролл  двадцать шесть лет читал лекции по математике, что ему не помешало написать «Алису в стране чудес» и  «Бармаглот».

А если бы вам дали в виде эпиграфа его –

« Варкалось.  Хливкие   шорьки

Пырялись  по наве,

И   хрюкотали   зелюки,

Как   мюмзики   в   мове».

Или его же – «Как хорошо, что я не люблю сливовый пудинг. Ведь если бы я его любил – мне бы пришлось его есть, а я его терпеть не могу!»

Легче бы было?    Ну, так ты написал сочинение-то?

– Написал. Вот и принёс показать. А ты Шауберта-то знаешь, что ли?

– Что за жаргон?!

Нет. Мы не знакомы, но думаю, что на одних книжках росли.

Николай подвинул к себе ноутбук и стал читать.

Отодвинув его в сторону, он посмотрел на Алексея: – А давай ка ещё чайку! Заведем абалаковский будильник на шесть часов – это две кружки по двести пятьдесят грамм. А утром ты перечитаешь и поправишь. Много ошибок. Много.

Опять же не видно того, – что ты пытаешься передать читателю. Не даешь намеков, ассоциаций с творчеством других мастеров слова.

Слабо – одним словом. Слабо. И сюжет примитивен. И образы не оконтурены.

– Например? – Алешка стоял с чайником у стола.

– Ты чайник-то с над головы-то убери.

Вот с самого начала.

«Онтрилось».  Ну, как в начале могло «онтрилостись».  Как? «Онтрило». Понимаешь?

И надо дальше начинать с нового абзаца, чтоб читатель проникся.

«Онтрило!» – чудо-то какое.

Дальше – «Тюпки и тримасы  хоркато блюмкались в трямпе».

Ну и что? Где образ? Ты же не даешь читателю насладиться образом. Он же находится под впечатлением «онтрило». Ведь очевидно, что « тямкие трюпки и хомчатые тримасы кардо хоркатились,  зютко блюмкаясь, в дюблом трямне».

Даже не просто «кардо», а я бы сказал «кардо и тормо».

«Тормо!» Конечно же «тормо»! Что получилось?

«Онтрило.

Тямкие трюпки и хомчатые тримасы кардо и тормо хоркатились,  зютко блюмкаясь, в дюблом трямне.

– Дед! Подожди. Тема-то – «Айсень». Как «трямп» может быть «дюблым»?

– Это верно. «Трямп» в это время ещё «дюбловато – комовый».

– И не «дюбловато–комовый», а «дюбловасто – тремовый», и еще не дошел, а только «патвается».

– Пожалуй ты прав. Именно «патвается».  И именно «тремовый».

Что там получится? « …. зютко блюмкаясь, в  патвающемся дюбковато– тремовом трямпе».

Хорошо!

Дальше, что? «Комт и трикчик…» Мне здесь тоже не очень нравится.  Дальше у тебя ясно, что «комт» более харизматичен, чем «тричик».

Кстати будет время, разберись, почему если  «харизма», то «хоризмотичен» и «харизмотичен» равноиспользуемы?

Поэтому правильнее было бы «Комт с тричиком…». Иначе у читателя создастся неправильное представление о равенстве персонажей. У тебя же центральная фигура «комт»? Объем работы ограничен. Так и ставь его доминантой повествования сразу. А «тричика» – вспомогательным персонажем, на фоне которого и будут оттеняться особенности характера «комта» «айсенью».

– Дядя, Коля! Всё, всё! Дальше я сам! Сам, – Алеша развернул к себе ноутбук, – Ты мне раньше обещал рассказать про «тарабарский язык», на котором вы с дедом Мишей разговариваете по телефону.

– Не всё сразу. Будет время. До завтра.

Будильник у нас на «шесть», – улыбнулся Николай, вставая, –  «Тыкыты акаталёкотошкаката наката жикитизньото влокотобото смокототрикики. Глакатазаката окототото некетеёкото токото  встокоторокотонукуту некете окототвокотодикики.»

А у тебя – есть ли с кем говорить-то?

…Николай замерз на Полярном Урале в конце февраля следующего года. Ушел один и не вернулся. Нашли его по пеленгу на телефон всего в пятнадцати километрах от жилья.

Так и не успел Алешка узнать, что Николай тогда ему сказал: «Ты, Алешка, на жизнь в лоб смотри. Глаза от неё-то в сторону не отводи!»

А Николай Владимирович Шауберт, до сих пор ездит летом в Германию и ведет там летние занятия по русскому языку и литературе то ли в клубе, каком, то ли в кружке, а зимой ведет курс «Теоретическая механика» в когда-то «политехническом» институте из которого много «кого» вышло.

В том числе и неплохие музыканты.

«За Прагу»

– Сядь! Посиди! – дядя Витя хлопнул ладонью по лавочке рядом с собой. – Были? – мотнул головой в сторону дороги, ведущей на кладбище.

Я кивнул.

– Батька был – я видел. Хотел подойти, да вот… – он ударил палкой по ноге.

…Победа!..

Долго ли праздником продержится день? Или забудут?

Вы-то нет. А вам и осталось-то… Вы еще нас молодыми помните. А?.. Чё говоришь?..

Мы помолчали.

– …Под Прагой Победу я встретил. …9 мая. …Утром…

Летит на лошадях повар наш. С котлом вместе. Из трубы дым.

Иван Николаевич Ведров. Из-под Смоленска. Летит. Остановил лошадей и из автомата весь диск в небо. Мы ничего понять не можем. В Праге-то ещё фашисты были. За оружие, к нему. А он сказать не может ничего. Плачет. Кадык ходит. Пилотку снял. Мы по сторонам – нет никого. А он рукой показывает, мол – «дайте ещё диск». Протянули. Он и его… весь в воздух. Тогда и выдохнул: «Победа! Сегодня утром – всё! Конец!»

Тишина. Тихо стало. Ротный бежит с пистолетом. Орёт что-то. Сказали ему. …Да!..

…Орали, стреляли. Ротный тоже орет. Потом затихли. В Праге ещё немцы были.

…Старый был – Иван Николаевич. Мы всё его дразнили: «Ведров, дай каши ведро!» «Сопляками» нас называл. Помоложе был, чем ты сейчас. Мы его «дедом» звали. А кто и «батей». От Смоленска до Волги, а потом вот от Волги до Праги дошёл. Мимо дома шёл. Говорил, что «нет дома»! Ведров!

Всё объяснял, что фамилия его правильно Вёдров. Солнечно и сухо, – значит. Самый сенокос.

Сам из нашенских, с Урала, а вот под Смоленском осел.

Много у нас было с Урала да с Сибири.

...Солнечно и сухо, – значит!..

Говорил, что «писарчукам» лень было точечки поставить. Вот и получился – Ведров. «Перекрестили, чернильные души», – говорил.

...Нет, уж! Если «точечки» есть, то ставить их надо!

Малось такая, а, вон гляди, как все может быть по-другому.

...Четыре года и всё – поваром. Любили мы его. Как батька был. По дому скучали – к теплу тянулись.

…Ротный к нему: «Что палишь? Немцы!..» А сам смеётся. Мальчишка был совсем. А тот ему: «Так войны нет! Так хоть пострелять! За войну не пришлось ни разу!»

Все смеются. А он: «А вот, и не пришлось ни разу! Спросят, а я что скажу!»

Смеялись все. Вот ведь как! Столько времени среди крови, скольких схоронил, а сам и не стрелял "ни разу".

…А что? Может быть! Да и медалей у него не было. А где?.. Нас кормил и всё! А может и были?.. Не носил, не хотел нас стеснять. А может, и не было! На войне ведь нет таких наград. Может «За боевые заслуги» и была. А может, и нет.

Говорил, что маршал Конев его кашу ел и хвалил. Это – похоже. Я такой вкусной больше никогда не ел.

...По-чешски тоже так же, – ведро – значит хорошая погода. Хорошо – значит. Тоже славяне!

"Дед" всё смеялся: – Меня славят!

А они кричат: «Сла-вя-не! Сла-вя-не!» А если одним ухом встать, то вроде, как "Слава Ване! Слава Ване!"

...А-а-а! ...Для Европы мы все были – "Иван"!

И казахи – Иван, и калмыки – Иван! Все – Иван!

…Убили ротного 13 мая. Не одного его! Многих тогда убили. Под городом Пльзень.

…Прагу 9 мая взять-взяли, а потом-то ещё война была.

…Хорошо помню – 13 мая убили. Там и схоронили – после Победы.

Да-а-а! Под городом Пльзень.

«Дед» – дядя Ваня Ведров и схоронил его. И опять плакал! Вот!

…Меня, тоже там последний раз ранило, в ногу задело. Не пошёл я в госпиталь-то…  А так бы потерялась бы медаль.

Вот она. Дядя Витя приподнял медаль. На одной стороне всходило Солнышко, на другой было написано – «9 мая 1945г».

– А это, – он показал на медаль «За отвагу» – сестрёнка её. В один день их получил. За последний бой.

…Да…  Вот после Победы и погибали.

От русских рук русские погибали. Супротив власовцы, они в основном, были.

…Генерал?… Как его? Вот ведь!

…Буняченко!

Вот ведь! Не помню, когда тебя последний раз видел, а его фамилию помню!

…Буняченко командовал ими. Да и не командовал он уже! Говорили, что их американцы к себе не пустили, вот они и на нас ринулись.

…Тоже русские. Вот и была последняя битва Войны – русских с русскими.

Много в плен сдалось тогда. Тысячи!

А многие застрелились. А может и застрелили! Кто их знает?!

Сам генерал не стал стреляться! Снял с себя фашистские погоны и сидел, прямо на траве у дороги, пока наши не подошли!

…Но и к американцам не ушёл! А мог! Так судьбу и принял! На обочине!

…Тоже там же – под городом Пльзень!

…Что за манера у нас друг другу морды квасить?! В кровь ведь раздерутся, а потом друзья. Отходчива душа россейская-то!

Зло – когда перед глазами враг, а потом, – вроде, как и жалко…. Людей жалко! Люди ведь! Что потом с ними стало?!

…А…  А на Параде Победы тоже…. Ребята вернулись, говорили, – первым под стены бросили личное знамя Гитлера, а последним – знамя власовской армии.

Вот как! И тут последние! Да!..

…Я, вот, думаю…, – дядя Витя повернулся ко мне, – Я вот думаю! На Парад шили форму индивидуально каждому. За неделю сшили! Сталин сказал тогда: «Подать списки участников Парада Победы по «коробке» от каждого фронта! А в коробке 20 на 20 – 400 человек! Во, как!..

Да чтоб рост не ниже 176 и не мене двух орденов. К вечеру списки подали. Ни тебе мобильников, ни тебе интернета!.. Успели!

Или Панфиловцев в полушубки одели за неделю. Это же 15-17 тысяч полушубков из живых баранов сделать надо!..

…Я это к тому, – как думаешь, – успеют к Олимпиаде подготовиться? Или как?.. Да!..

…Не успел я тогда на картошку. Да и дом к зиме не успел подготовить. Япония…  Тудыт её!.. Бомба ещё эта!.. Жалко их!.. И так бы сдалась эта – Япония!.. А может, и «нет»!..

…Самураи! Eти их! Для них, почитай, своя земля тоже – Мать родная.

…Не попал на Японскую! Нога!..

…Потом ехал, – где шел!

Ох! Раззор, раззор кругом! Страшное дело – четыре года мужики ничего не делали! Заледенена земля наша! Душой заледенела! Как и не было детей у неё! Поплакала Земля! Ох, поплакала! Всех приняла! И правых и неправых! Дети, однако, её!

…А к Новому году здесь был. Вот так же сидел тут.

Дядя Витя похлопал по лавочке.

– Дядя, Витя! А как ты их отличаешь. У тебя же ещё одна медаль «За отвагу», – я показал на вторую медаль.

– Эта?! Эта за Днепр! Ну, не за Днепр… за всё. За то, что не утонул. За то, что продержались до своих. Что не дал себя убить. За Днепр!