Текст книги "Вопросы сегодня, ответы вчера..."

Автор книги: Саша Тумп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Дунька, дунь–ка! – Петька протянул открытую ладонь в сторону Женьки, дунул на неё и засмеялся.

…«Стартовую площадку» сделали быстро. Однако оказалось, что вода «уходит», пришлось идти за водой, прежде чем в неглубокой ямке образовалась лужица.

Петька расколол кусочек карбида на торчащем из земли камне ударами кирпича, сложил осколки на его макушке, откуда-то из «за пазухи» достал тетрадь в клеточку и вырвал из неё листок. Взял прут и плотно обернул кончик его листком бумаги. Посмотрел на Женьку.

– Давай!

Женька взял кусочки карбида бросил их в воду и накрыл «Великой стеной» с дыркой, плотно вдавив края банки в землю.

Из дырки в дне банки показался сначала еле заметный, потом отчетливо видимый «дымок», который, распрямляясь, становился все заметнее.

Петька зажег лист бумаги на конце прута и поднес его к вырывающемуся из отверстия серому потоку.

– Тттыд! – раздался хлопок, и банка улетела высоко вверх.

– Заканско! – Петька улыбался, – Заканский карбид! Лучше, чем в прошлом году. Я правильно дырку маленькую, сделал. Видел, как высоко, – стал он тараторить, туша бумагу и побежал за банкой.

… Потом заваливали банку землей. Потом клали на неё кирпич. То Петька, то Женька бегали, стараясь его поймать, падающий вместе с банкой.

– Все! Вечер скоро. Давай гранату делать. Бери «огнетушитель» и неси воды, – кивнул Петька на восьмисотграммовую бутылку. Сказал и застыл.

Женька посмотрел на Петьку и почему-то вспомнил картинку из книги, где был нарисован какой-то застывший пятнистый лопоухий пес с поднятой лапой и далеко вытянутым носом.

– Огнетушитель! Вот что надо! – тихо произнес Петька, – Женьк! Кроме школы ты где–нибудь видел огнетушитель?...

– Вроде нет, – Женька остановился на пол дороге.

– Найдем! – сказал Петька и сам себе кивнул с таинственной улыбкой.

… Решили начать с «малой».

Петька долго подгонял пробку по горлышку бутылки. Он, то вкручивал её, то вынимал, внимательно разглядывал, потом подстругивал ножом, опять вставлял, опять вынимал.

– Готово! – сказал он показывая Женьке пробку из акации длинной сантиметров пятнадцать, – Заряжай.

Женька налил в бутылку воды на треть, показал Петьке, тот кивнул.

Взял, распотрошил паклю и стал небольшими порциями просовывать её в горлышко бутылки, где она, расправляясь, ложилась на поверхность воды.

Когда «плотик» был готов, он стал аккуратно выкладывать на него кусочки карбида, изредка, молча, поглядывая на Петьку. Тот кивал, и очередной кусочек отправлялся в горлышко.

– Хватит. Давай отойди, – Петька отстранил Женьку и аккуратно вставил пробку в бутылку. Придерживая левой рукой бутылку, он стал несильными ударами кирпича вгонять пробку все глубже и глубже.

– Петьк! Хватит. Горлышко лопнет. Хватит! – Женька сидел на корточках, наблюдая за Петькой. Было жарко.

– Всё! – Петька осторожно взял бутылку в руки, – Стой здесь. Ложись, говорю! – он повернулся к Женьке.

– Куда ложись? – Женька смотрел то на Петьку, то на мокрую землю.

Петька остановился. Посмотрел на бутылку.

– Пойдем к снегу. Как черти будем иначе, – сказал он и, медленно переступая, небольшими шажками пошел к ложбинке.

– Лег? – спросил он, не поворачиваясь.

– Лег, – сказал Женька, лежа на снегу и чувствуя, как к коленкам подкралась вода.

Петька горлышком вниз воткнул бутылку в сугроб, бросился к Женьке и рухнул рядом.

Оба затихли.

– Карбиду мало, – через какое-то время тихо сказал Женька.

– Бутылка крепкая, – тихо ответил Петька.

– Надо было пробку не сильно заколачивать. Так бы хоть она вылетела, – добавил Женька.

– Да! Не лето. Так бы из рогаток расстреляли бы её, – сказал Петька и сел на корточки, – Ты мокрее-то место не мог найти?

Петька встал и стал стряхивать снег со своих синих шаровар «с начесом».

– Карбиду мало! Чё жалел? Давай…

…В этот момент раздался взрыв.

– Ввах!

Петька и Женка повернулись и увидели медленно падающие откуда-то сверху куски наста и снега.

– Заканско! Мало?! В самый раз! Горлышко ищи. Пробка понадобится ещё, сказал Петька и пошел к достаточно солидной яме.

Горлышко лежало на дне, рядом лежала пакля в которой шипели остатки карбида. Петька взял горлышко с пробкой и пошел к камню. Разбив горлышко о камень, он оглядел пробку и бережно сунул её в карман.

– Как новенькая. Давай готовь «огнетушитель». Я пробку буду делать, – сказал он кивнув на одну из бутылок и взяв другую.

… Когда Женька вернулся домой, отец уже был дома.

– Господи! Говорили же на речку не пойдете, – всплеснула руками мать, глядя на сырого и довольного Женьку.

– Да я тут, уже около дома упал, – соврал Женька и улыбнулся, вспомнив, как «грохнула» вторая бутылка, которую они с Петькой воткнули в петлю на дереве.

– Что там грохотало? Лед пошел что ли? – спросил отец, не опуская газету.

– Да говорю, – не был я на речке. Завтра после школы схожу, – посмотрю, – буркнул Женька и представил себе завтрашний день.

…Когда Петька вернулся домой, то увидел на кухне отца сидящего на табуретке. Перед ним стояло ведро – то самое, из кузницы, в которое он стряхивал пепел с «беломорины». Изредка откусывал кусочек мундштука от папиросы, жевал его передними зубами и сплёвывал в ведро.

В дверях в комнату, молча, стояла младшая сестренка – Надька, прижимала крепко к себе свою любимую куклу и жалобно смотрела на него, в глазах у неё была лужица. Петька вздохнул.

Ему было жалко Надьку, и он незаметно улыбнулся ей, потом зажмурился и вытянул губы «трубочкой».

Надюха грустно улыбнулась. Лужица высохла.

Однажды будет

Звонок раздался вечером, около девяти, почти в тот момент, когда Николай собирался отключить телефон.

Все, знающие его, были поставлены в известность, что с девяти вечера и до восьми утра его телефон отключен.

«Отключенный телефон дает Вам полную уверенность в том, что я в здравом уме и жив. Это позволят вам спокойно выспаться, а утром проверить, проснулся ли я. Или, я вам советую, набрать мой номер где-нибудь в десять вечера, и вам сообщат утром, что я проснулся, когда я включу его», – примерно так, или близко к этому он комментировал свою привычку.

Сам он никогда никому не звонил. «У вас должна быть полная уверенность, не покидающая вас ни на секунду, что вам не придется придумывать, чем вы заняты, когда вы возьмете трубку. Не придется никуда ехать и «вздыхать и думать про себя…» У вас не должно возникать забот обо мне, поскольку вам хватает забот о себе».

Звонил Алексей – внук сестры и просился переночевать сегодня, поскольку «у него разговор».

– Если ты успеешь по пути придумать тему для разговора, – то я буду рад.

Если же тебя решили «забросить на разведку в тыл», то можешь утром отчитаться о выполненном тобой задании и наплести всё, что тебе придет в голову, а сам это время провести с пользой, зацепившись за какую-нибудь юбку, упражняясь в красноречии и поправляя свой «павлиний хвост», – ответил ему Николай и отключил телефон.

… Алёшка приехал около десяти, спросил разрешения и «нырнул» в Интернет.

– Ты думаешь ли пить чай? А то мне чаю хочется, – крикнул Николай ему из соседней комнаты.

– Всё, всё! Иду, – раздалось на пороге.

Они сидели на кухне пили чай, Николай угощал внука мёдом, который ему прислали друзья из какого-то «медвежьего угла», в которых он любил бывать.

– Дядя Коля. Похоже, я не туда пошел учиться, – тихо, но внятно произнёс Алексей.

…Как-то так незаметно сложилось, что Николая никто не называл дедом.

«Дядя Коля» – и всё! Самое удивительное, что все его двоюродные сестры так же называли его «дядя Коля». Они были не намного младше, сами имели уже внуков, но продолжали называть его – «дядя».

Для всех же своих внуков и внучек он был – «дед», но не в том понимании, что дед, а в том, как произносят слово «брат», «друг», «враг». Что-то ясное и законченное.

–...Такое случается. Не ты первый. Но если ты это понял, уже учась, то ты понял много, а значит, ты учишься там, где чему-то учат. А это, согласись, не так уж плохо для начала дороги, – Николай пошел «ставить» чайник, понимая, что разговор на этом не закончился.

– Возможно.

– А что было-то «побудителем» таких мрачных и, прямо скажем, неуместных на сегодня, «темных мыслей».

Чайник призывно «засвистел» и Николай вышел, дав Алешке время собраться, хоть и с «темными», но – мыслями.

– Есть у нас доцент… – начал Алексей.

– … Горидзе и зовут его Авас, – перебил его Николай, стараясь настроить на более «легкий» лад.

– Нет! Шауберт. И зовут его Николай Владимирович. И преподает он теоретическую механику.

– Николай Владимирович Шауберт. Из Узбекистана? – опять перебил его Николай, стараясь растормошить.

– Вряд ли. Наш – из Сибири. Сибиряк. – Алексей стал понемногу «заводиться».

– Значит из–под Омска, либо из Хакасии. Продолжай, я слушаю, – Николай сделал внимательное лицо.

– Странная логика у вас… Если не из Узбекистана, то из–под Омска, – Алешка был готов к разговору.

– Для тебя это сложно. «Не бери в голову». Дальше.

– Так вот. Сегодня. На занятиях. Он говорит: – «Кто согласен получить допуск к защите курсового вместо сдачи зачета по «термеху», путем написания сочинения в виде домашнего задания к завтрашнему нашему занятию, тот получит его, если сочинение будет отвечать теме и будет без ошибок, а так же получит отсрочку на защиту курсового на десять дней». Вот так вот!

– Так радуйся. В каком месте проблемы.

– Так радовались. Пока он не написал тему сочинения и эпиграф к нему.

– Вообще проще простого. Подарок к Новому году.

– И мы так думали, – Алешка встал и пошел за ноутбуком, – Вот! Вот тема! А вот эпиграф.

Алексей сел и стал разглядывать Николая.

– Та–а–а–к! ««Айсень». Эпиграф – «Кудматая бокра штеко булданула тукастенького бокрёночка», – прочитал тот.

– Та–а–а–к! Не так просто. Но просто. Тут будет заковыка с Андрониковым, а так – где проблема, – Николай смотрел на Алешку.

– Теперь-то я уже знаю. Весь Интернет перерыл. А тогда в аудитории…

– Ну, раз знаешь, то согласишься, что если бы эпиграфом было классическое – «Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка», то вам было бы труднее. А так! Ну, сколько тогда было Ираклию Луарсабовичу? Лет двадцать. А вам сейчас? Так же примерно! Вот вас и подвигли не на профессионализм, а на любительство. А «это уже – совсем другой коленкор». И несказанно легче.

– Нет. Речь же не об этом. Речь о том, что, «а причем тут «термех» и эта свирепая куздра, «наехавшая» на бокра с бокренком?

– Не пиши, а иди, сдавай зачет по «термеху». Вам дали выбор. Возьмите то, что вам больше нравится. Нет проблем.

Николай внимательно смотрел на внука.

– Так в том-то и дело, что куздра со своей глокастью и работы Щербы мне больше нравятся, чем «расчет кинетического момента при определении угловой скорости твердого тела» в интерпретациях Яблонского, Мещерского и даже Тарга.

Внук внимательно смотрел на деда.

– Так перед вами и не так вопрос поставлен – «или–или».

Как говоришь, – Николай Владимирович? Он ставит вопрос о том, что в «системе твердых тел, есть какая-то красота, вами еще не увиденная. Как вы еще не увидели красоту даже в том языке, на котором говорите двадцать лет.

А тут – семестр изучаете, а уже делаете выбор – «нравится – не нравится». Окунитесь. А там видно будет. Вот он и хочет посмотреть – способны ли вы вообще видеть красоту. Понимать её. Способны – значит он вас научит. А десять дней он вам дал, – в расчете на то, что кто-то нырнет в «русский язык» на это время.

А ты, – «причем здесь «термех»»...?

Льюис Кэрролл двадцать шесть лет читал лекции по математике, что ему не помешало написать «Алису в стране чудес» и «Бармаглот».

А если бы вам дали в виде эпиграфа его –

« Варкалось. Хливкие шорьки

Пырялись по наве,

И хрюкотали зелюки,

Как мюмзики в мове».

Или его же – «Как хорошо, что я не люблю сливовый пудинг. Ведь если бы я его любил – мне бы пришлось его есть, а я его терпеть не могу!»

Легче бы было? Ну, так ты написал сочинение-то?

– Написал. Вот и принёс показать. А ты Шауберта-то знаешь, что ли?

– Что за жаргон?!

Нет. Мы не знакомы, но думаю, что на одних книжках росли.

Николай подвинул к себе ноутбук и стал читать.

Отодвинув его в сторону, он посмотрел на Алексея: – А давай ка ещё чайку! Заведем абалаковский будильник на шесть часов – это две кружки по двести пятьдесят грамм. А утром ты перечитаешь и поправишь. Много ошибок. Много.

Опять же не видно того, – что ты пытаешься передать читателю. Не даешь намеков, ассоциаций с творчеством других мастеров слова.

Слабо – одним словом. Слабо. И сюжет примитивен. И образы не оконтурены.

– Например? – Алешка стоял с чайником у стола.

– Ты чайник-то с над головы-то убери.

Вот с самого начала.

«Онтрилось». Ну, как в начале могло «онтрилостись». Как? «Онтрило». Понимаешь?

И надо дальше начинать с нового абзаца, чтоб читатель проникся.

«Онтрило!» – чудо-то какое.

Дальше – «Тюпки и тримасы хоркато блюмкались в трямпе».

Ну и что? Где образ? Ты же не даешь читателю насладиться образом. Он же находится под впечатлением «онтрило». Ведь очевидно, что « тямкие трюпки и хомчатые тримасы кардо хоркатились, зютко блюмкаясь, в дюблом трямне».

Даже не просто «кардо», а я бы сказал «кардо и тормо».

«Тормо!» Конечно же «тормо»! Что получилось?

«Онтрило.

Тямкие трюпки и хомчатые тримасы кардо и тормо хоркатились, зютко блюмкаясь, в дюблом трямне.

– Дед! Подожди. Тема-то – «Айсень». Как «трямп» может быть «дюблым»?

– Это верно. «Трямп» в это время ещё «дюбловато – комовый».

– И не «дюбловато–комовый», а «дюбловасто – тремовый», и еще не дошел, а только «патвается».

– Пожалуй ты прав. Именно «патвается». И именно «тремовый».

Что там получится? « …. зютко блюмкаясь, в патвающемся дюбковато– тремовом трямпе».

Хорошо!

Дальше, что? «Комт и трикчик…» Мне здесь тоже не очень нравится. Дальше у тебя ясно, что «комт» более харизматичен, чем «тричик».

Кстати будет время, разберись, почему если «харизма», то «хоризмотичен» и «харизмотичен» равноиспользуемы?

Поэтому правильнее было бы «Комт с тричиком…». Иначе у читателя создастся неправильное представление о равенстве персонажей. У тебя же центральная фигура «комт»? Объем работы ограничен. Так и ставь его доминантой повествования сразу. А «тричика» – вспомогательным персонажем, на фоне которого и будут оттеняться особенности характера «комта» «айсенью».

– Дядя, Коля! Всё, всё! Дальше я сам! Сам, – Алеша развернул к себе ноутбук, – Ты мне раньше обещал рассказать про «тарабарский язык», на котором вы с дедом Мишей разговариваете по телефону.

– Не всё сразу. Будет время. До завтра.

Будильник у нас на «шесть», – улыбнулся Николай, вставая, – «Тыкыты акаталёкотошкаката наката жикитизньото влокотобото смокототрикики. Глакатазаката окототото некетеёкото токото встокоторокотонукуту некете окототвокотодикики.»

А у тебя – есть ли с кем говорить-то?

…Николай замерз на Полярном Урале в конце февраля следующего года. Ушел один и не вернулся. Нашли его по пеленгу на телефон всего в пятнадцати километрах от жилья.

Так и не успел Алешка узнать, что Николай тогда ему сказал: «Ты, Алешка, на жизнь в лоб смотри. Глаза от неё-то в сторону не отводи!»

А Николай Владимирович Шауберт, до сих пор ездит летом в Германию и ведет там летние занятия по русскому языку и литературе то ли в клубе, каком, то ли в кружке, а зимой ведет курс «Теоретическая механика» в когда-то «политехническом» институте из которого много «кого» вышло.

В том числе и неплохие музыканты.

Вопросы – сегодня, ответы – вчера…

Матвей пришел из школы раньше обычного.

Зашел, что-то пробурчал, пошел себе в комнату, вернулся, пошел на кухню. Слышу,– хлопнула дверца холодильника.

Зашел ко мне, – в руках бутерброд с колбасой и сыром, сел в кресло, жует, –смотрит на меня.

Молчу, откровенно не зная, что сказать и что спросить.

– А что так рано? – нахожу нейтральный, вроде бы, обыкновенный вопрос.

– Относительно чего? – жевать перестаёт, и я понимаю, что мне надо ретироваться.

– Пойду, поставлю чай, – говорю мирно и иду на кухню. Он – за мной.

– Свистнет, – выключишь, – говорю уже на кухне, дружелюбно и мирно.

– Кому свистнет? – стоит и нагло смотрит на меня.

– Тебе свистнет! – говорю резко, явно давая понять, что я не доволен ни таким его тоном, ни такими "формулировками", – И не ешь «всухомятку»! – добавляю то, что он от меня явно ждёт.

– Почему рано вернулся и, что случилось? – говорю уже сидя у себя в кресле.

– Дед! Люди могут прожить, не задавая друг другу дурацких вопросов? – он опять сел в кресло.

– Могут прожить, не задавая никаких вопросов, в том числе и дурацких.

Это в двух случаях: когда они безразличны друг другу и когда они вжились друг в друга так, что все ответы знают сами. Но между этими состояниями им приходится задавать вопросы, что бы жить самим в этом мире и понимать его, – говорю я, думая, сказать, или ещё рано, ему то, на что когда-то сам «наступил».

Решаю, что надо и добавляю: – Постарайся всё–таки какое-то время в разговорах с кем–либо не употреблять прилагательных и других форм речи, которые характеризовали бы твоё личное отношение к излагаемому тобой вопросу. Постарайся обходиться только глаголами и существительными.–

Смотрю на него и вспоминаю своего деда – его прапрадеда. И то, как он когда-то «высек» меня этим.

– Дед. Давай я тебе расскажу анекдот? – говорит он, задумчиво и примирительно.

– Давай! – говорю тоже примерительно, думая о том, что,–а я считал, что период, когда анекдоты сыпались, как из «рога изобилия» – уже прошли и у него, и у Миши.

– Мальчик пришел из школы раньше и ничего не делает. Ничего! Мама его спрашивает, спрашивает: – Что делаешь, что делаешь. «Достала» его. Он взял лист бумаги и стал рисовать чертиков. Она опять: – Что делаешь?–

А он говорит: – Чертиков рисую! – А она: – Перестань чертиков рисовать! Неужели больше нечем заняться! –

Сидит, смотрит на меня.

Анекдот, конечно, я, примерно такой, знаю, считаю его «рановатым», поэтому не смеюсь и не улыбаюсь.

– Понял, – говорю я, – если тебе со мной не интересно, или не знаешь чем заняться иди к "старшему" деду. Расскажи ему его. Он оценит.–

– Он ещё хуже. Вообще ничего не спросит и ничего не скажет. Скажет только: – О! Как хорошо, что ты рано пришел, давай я тебе прочитаю, что «разрыл» сегодня, – передразнил он моего папу.

Сижу, думаю – Когда наступило такое время, что у пацана неожиданно нашлось три часа свободного времени, а он не знает, куда их деть. И идет домой. А где остальные пацаны? Что они сейчас делают? Почем они не вместе? Почему нет рогаток? Тайников? Почему в футбол не играют? Почему по деревьям не лазят?

Свистит чайник. Оба сидим, смотрим друг на друга, слушаем беспокойный и надрывный призыв из кухни.

Встаю. Матвей вскакивает и бежит на кухню. Я иду к папе.

– Пап! Пойдём чаю попьём, – говорю ему.

– А, что случилось? С кем? Почему так рано чай?

– Не знаю! – говорю я.

Дорога

Пашка сидел на набережной, изредка глядя на ладони, вытягивая их перед собой, широко расставляя пальцы. Руки не тряслись. Он так привык делать перед боем, когда ещё ходил на тренировки. Не было страха. Была какая-то пустота и растерянность.

Ему казалось, что такое он испытал, когда сообщили о гибели отца с матерью. Тогда они сидели с сестрой Наташкой на диване, она, закрыв глаза, прижималась к его плечу, изредка вздрагивала, а он смотрел на дверь, ничего не понимая, никого не ожидая и ни о чём не думая.

Серо-синяя вода с рыжими пятнами листьев медленно, словно нехотя, катилась по ветру. Утки прибились к берегу, прячась от ветра, напрасно ожидая желающих их покормить. Было холодно и сыро. Двое каких-то мужчин в длинных плащах спокойно беседовали, облокотившись на ограду, поглядывая по сторонам.

«Надо что-то решать. Надо что-то делать», – думал Пашка, изредка поднимая голову, как бы ища ответа.

Один из мужчин, махнув рукой, быстро ушёл, другой медленно пошёл в сторону Павла.

– Если не прогонишь, можно я присяду? Та лавочка грязная. Кто-то потоптался на ней, – мужчина остановился напротив, кивнул в сторону другой лавочки, посмотрел на Пашку. – Холодно. Ногам тяжело стоять.

Пашка чуть подвинулся, давая понять, что он не возражает и спросил: – Курить есть?

– Вот, – мужчина положил на лавочку квадратную металлическую жёлтую пачку с закруглёнными краями, а сверху – длинную, под цвет, зажигалку.

Пашка достал сигарету, разглядел её, покрутил в руках зажигалку, встал, достал свою, закурил и сел, покосившись на мужчину, сидящего и молча смотрящего на реку.

– Странные какие-то, – сказал Пашка. – сигареты-то. Спасибо.

– Табак хороший. Курить – дело накладное. Надо бы бросать. Сколько курю – столько понять не могу: зачем это делаю. Ужасное дело – привычка. И почему прилипают быстро, совершенно ненужные, бесполезные, а то и вредные? А нужные силой заставлять надо…

Бросать надо! Вообще, надо избавляться от всего того, что мешает жить.

…У тебя, вижу, проблемы?

Пашка весь напрягся и стал разглядывать фильтр с чёрной короной.

Ощущение безразличия, спокойствия, собранности вновь овладело им.

– Человека ножом порезал, – сказал он, резко повернувшись к незнакомцу.

– Насмерть? – спросил тот, глядя в глаза Пашке.

– Нет!

– Это хорошо! Знакомый? Нет? – спросил, не меняя выражение лица.

– Знакомый!

– Бывает. В драке или сразу ударил? Сколько полных лет тебе?

– Сразу! Весной семнадцать будет.

– Это хорошо! Кто видел? Где и когда порезал?

– Сестра и тётка. Дома. Утром. Часа два назад.

– Дома у кого?

– У меня…

– Это хорошо. Бывает. Потом что?

– Они все орать начали, сестренку уложил в кровать, оделся и ушёл.

– По дороге кого-нибудь знакомых встретил?

– Нет. Не было никого.

– Кто он тебе?

– Муж… тётки моей. С ней… живёт.

– Что у тебя дома он делал?

– Живут они с тёткой там. Тётка, вроде как, за нами с сестрой приглядывает, чтоб в детдом не забрали.

У нас родители погибли. Давно уже.

Мужчина тоже достал сигарету и закурил.

–...Домой тебе нельзя. Да и в городе не стоит оставаться. Телефон, если есть, отключи.

Куда ударил ножом?

– В ногу. Насквозь. Телефон отключил сразу как ушел.

– Насквозь… Это хорошо. Врачам легче рану обрабатывать будет.

И хотел ударить в ногу или так получилось?

– Хотел! Он сидел.

– Он сидел, а ты стоял… Значит, в шею не захотел ударить?

– Не захотел!

Они сидели, курили, смотря на воду.

– А кто он вообще такой? – нарушил молчание незнакомец.

– Сожитель? Весь из себя… Пальцы веером, на них кольца наколоты. Наглый.

– Кольца?.. Прекрасно! Тем более домой тебе нельзя.

Думаю, разрулим как-то ситуацию. Только время нужно. А деваться тебе, похоже, некуда… Учишься?

– В школе. Но не хожу. Нас там много таких. Числиться числимся, а… учителя говорят, чтоб не приходили лучше совсем. Весной закончу. В магазине работаю… и на стоянке помогаю.

– На учете в ментовке?

– Нет! Было один раз. Так… случайно.

– Ты выглядишь взрослее. Спортом занимаешься?

– Занимался. Боксом. Потом сделали секцию платной. В «качалку» изредка хожу, когда время или желание есть. Но там тоже платить надо…

– Как зовут тебя? Меня – Пётр Николаевич.

У меня завтра утром уходит машина с грузом на Урал. Водителю нужен напарник. В дороге, где-как подсобить, если что. За машиной приглядеть на стоянках. Сбегать туда-сюда. Два-три дня туда, столько же обратно, там день-два. На всё неделя.

Пусть неделя, но не один все-таки. Если согласен, то завтра, рано утром выезжаете.

Но сегодня надо будет все документы на тебя оформить. Трудовую книжку завести. Инструктаж. Много чего. Если согласен…

А я в это время разузнаю всё. Решай! Страну посмотришь. Не один –великое дело! Не согласен – тебе виднее.

Через пять минут за мной машина придёт.

Пашка сидел, разглядывая свои руки.

– Ну, смотри сам! – Пётр Николаевич встал, взял сигареты, сунул их в карман и огляделся по сторонам.

– Поеду! Павлом меня зовут. Павел Сергеевич.

– Чтоб разговоров не было, при людях называй меня дядей. У них меньше вопросов возникнет – тебе меньше ответов придумывать надо. А сестра? Младше? Старше? Как зовут?

– Наташа. Младше. На три года младше.

– Паша и Наташа…

Ей надо как-то сообщить о твоих планах. Но, звонить ей нельзя. У тебя что-нибудь есть такое своё, что она узнать сможет?

– Нет. Могу записку написать. …Вообще-то… вот… – Пашка достал ключ, на котором был брелок – смеющийся медвежонок. – Она подарила.

– Прекрасно. Давай его мне. И телефон свой отдай, чтоб не смущал тебя. Приедешь – обратно получишь. На, пиши свой адрес, – Пётр Николаевич протянул листок бумаги и ручку. – Напиши заодно ей что-нибудь и распишись, как обычно расписываешься. У тебя есть условный звонок в дверь?

– Есть… Короткий «бип», на счёт «пять» – длинный, на счёт «два» – короткий. Давно уже такой… Всегда был, – Пашка оторвался от писанины и посмотрел на реку, что-то вспоминая.

– А вон и машина за нами, – Пётр Николаевич повернул голову к выходу аллеи. – Пойдём.

Пашка сел первым на заднее сидение большого чёрного автомобиля и стал оглядываться.

Петр Николаевич достал тонкий чёрный телефон.

– Владимир Петрович! Не вели казнить, а вели миловать! Не нужда бы великая, так и не звонил бы. Некому завтра на Урал ехать. Кланяюсь в пояс и слёзно молю. Знаю, что ты только с рейса, но кто, как не старая гвардия – опора и гордость, выручит в тяжёлую минуту.

…И ещё! Сделай одолжение. Напарником с тобой племяш мой пойдёт. Пригляди за ним. За вину по рукам и голове не бей. Купи там всё на него, что в дорогу полагается, а он рассчитается потом.

… Володя! Вот скажи: на кого ещё надеяться в мире можно? А?

…Завтра в восемь-девять вы уже должны быть за окружной.

…А что я могу сделать? Не мы такие, жизнь такая…

Кстати, забыл сказать: тебе, вроде как наставнику, пятнадцать процентов к тарифу положено. Племяшу-то нет восемнадцати. Уважь старика?

…Ну, спасибо! С меня…

– Саша, – обратился он к водителю, – давай, меня в банк. Сам с Павлом в магазин. Ему прикид надо сменить в дорогу. Погода там неизвестно какая. Куртку, чтоб спину закрывала, свитер или что там, с глухим воротом. На голову, на ноги что-нибудь тёплое. Постарайся уговорить его оставить в магазине эти жуткие кроссовки. Обуза лишняя, да и резина на ногах зимой… Страх и ужас – видеть это. А потом на склады. Чеки отдашь Павлу Николаевичу в отчёт.

Он опять взял телефон.

– Павел Николаевич! Задержись немного. Саша тебе сейчас молодого человека привезёт. Оформить его надо на работу. Всё как положено. Табельщице скажешь, чтоб сегодня проставила ему рабочий день с самого утра.

На Урал поедет Зотов. Парень – с ним напарником. Всё как положено: командировка, деньги под отчёт. Возьми на себя труд самому всё с отделом кадров решить.

…Зотов. Он знает об этом.

…Зотов пойдёт на Урал.

…Я не знаю кем. Они для чего там сидят? Им что-то надо объяснять? Кем можно – тем пусть и примут.

…Найди где ему до отъезда поспать.

…Пацан сегодня с восьми утра на работе у тебя. С восьми! Не забудь! Всё оформите задним числом. Сделаешь, позвони мне!

…Водитель Владимир Петрович – лет под сорок пять мужчина с огромными ладонями, долго смотрел на Павла, не отрывая взгляда.

– Племяш, значит! Я думал – они своих подальше держат от… от дел своих. Да, Бог судья им. Пойдём, с машиной познакомлю. Завтра в дорогу.

Огромная белая кабина возвышалась над площадкой.

– Ворон! Ворон зовут его, – водила, улыбаясь, кивнул на машину.

Пашка промолчал, разглядывая это великолепие.

– Почему не спрашиваешь, почему «Ворон»? – Владимир Петрович улыбнулся.

– Не знаю… Похож, очень, – Пашка пожал плечами и подошёл к машине ближе.

– Похож? Он и есть! Только белый. А бывают такие? – водитель встал, опять внимательно разглядывая Павла.

Тот повернулся, не отводя взгляда: – Бывают! Должны быть!

– Ну, ну… Вот и именно! Должны быть!

Забирайся в кабину, оглядись, принюхайся, а я скоро приду.

… – Не уснул тут? – Владимир Петрович вернулся через полчаса-час. – Сейчас фуру цеплять будем.

Зови меня… И так не хорошо, и так нехорошо. У меня старший сын чуть младше тебя. Надо бы попроще как-то…

Зови, как все, – Петрович. Назовёшь – дядя Володя – тоже не обижусь. Ну, а мне уж положено тебя – Павлом. Нет другого пути у меня. Ты свой хлеб ешь.

Да-а-а! Не каждому вот так дано бывает.

Что хуже? Что лучше? Не знаю! Не знаю!

Ладно, Паш, давай потихоньку… Времени у нас с тобой много!

Петрович, взявшись за подбородок, смотрел вверх, что-то вспоминая.

…Охранник разбудил Пашку: – Паша, вставай! Петрович приехал. Сейчас зайдёт. Кто его знает?.. На него ведь… как накатит… Вставай. Так лучше будет.

Пашка сел и стал надевать ботинки.

– Не спишь? Или не спал? – Петрович зашёл в «служебку».

– Спал, – Пашка, не разгибаясь, шнуровал ботинки.

– Эх!.. Как я спал молодым. Ничего так не любил, как поспать! А батя никогда не давал выспаться. Как чёрт в него вселялся, когда он нас спящими видел. Сам не спал и нам не давал. И сейчас не спит. Слышу: по дому ходит, что-то ворчит. Не выхожу специально…

Петрович присел на топчан.

– Не торопись – время есть. На окружной под пересменку попасть надо.

А там… Никуда не сворачивая. Нижний пройдёшь и совсем хорошо. Нижний этот!.. Вот уж позорище на всю страну.

Вот посмотришь… Как лбом у стены стоишь. И что туда, что обратно – в аккурат попадаешь на самую пробку. Не видят что ли? Или не смотрят?.. Чудны дела! До него ещё пятьсот километров, а уже… убил бы.

Моя ещё… Чай-то есть? – Петрович повернулся к охраннику, тот кивнул. – Налей напарнику.

…Моя ещё: «Не успел приехать и опять в дорогу…» И что? Ну, вот и что, что «опять в дорогу»? Ладно бы лето было. А то на улице дубак и сиди дома…

Чудны дела!

…Гарна курточка-то! Ты посмотри: ведь могут когда захотят.

Петрович встал и подошёл к Павлу, разглядывая его куртку.

– Хороша! Вот ведь… а! А мои наденут чёрте что на себя. Задница торчит фигой. На голове…

Хороша. Мне самому надо бы такую...

Или капюшон напялят, голову опустят, согнутся крючком, руки под себя… Разве можно по сегодняшним дням в капюшоне ходить? Разве можно от жизни спрятаться? Разве в капюшоне отмахнёшься если чё? Так башку и прошибут сзади. Зато в капюшоне!.. Страусы – чесно слово!

...Надо и мне такую же… Где брал?

Пашка замялся.

– Выдали… Павел Николаевич… Саша, водитель Петра Николаевича знает где…

– Вот! Теперь спецуху дают, которая ветеранам и не снилась! Выдали! Твой Павел Николаевич, когда я пришёл, выдал мне кувалду и подвёл к стене… Там у забора стена была… И сказал: – К вечеру машина придёт за кирпичным боем.

…Под мышками продухи бы надо…

– А есть! – Пашка поднял руку и показал на молнии.

– Вот! И продухи есть! А на штанах, выше колена, есть? – Петрович и охранник улыбались.

– Есть! – Пашка в растерянности повернул колено.

– Вот! И тут у него всё, как надо. И ботинки, как надо, и на штанах продухи.

Живи – не хочу.