Текст книги "Вопросы сегодня, ответы вчера..."

Автор книги: Саша Тумп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

А мы тоже смеялись и корчили рожи прямо на сцене, прыгая, высоко задирая колени и показывая всему залу руками "уши"…

Потом шли целый час домой и дорогой тоже смеялись…

Потом рассказывали дома, как всё было, и опять смеялись.

Мама с папой были молодые! И они смеялись!

Хороший фильм.

Смотрел, вспоминал всех нас, маму, папу, улыбался…

Было грустно!

Лошадка

Звонок телефона Михалыч услышал еще в сенях, неся ведра воды с колодца.

– Сейчас! – по привычке разговаривать с собой крикнул кому-то. – Сейчас! Охлади! Не рви аккумулятор!

Звонил институтский друг, с которым виделись коротко года два назад, потом раз-два мимоходом. Изредка перезванивались, интересовались делами общих знакомых, кое-что рассказывали о своих.

После того, как Михалыч уехал жить к себе на дачу, его жизнь полностью переменилась.

Незаметно перезнакомившись со всеми соседями, он случайно и неожиданно для себя, а тем более для родных, стал председателем дачного товарищества. Здесь, много лет назад, они с женой построили домик.

Должность так себе, но, к его удивлению, давала не только увеличение пенсии более чем в два раза, но и позволяла за счет «товарисчества» содержать двух звероподобных кобелей – его верных друзей, собеседников зимними вечерами, верных помощников на охоте.

Весна, лето и осень проходили в будничных, постоянных заботах, хозяйственных делах – своих и соседей. Зато зима была в его полном распоряжении, как и все строения на «вверенной территории». Жена оставалась в городе, окунувшись в заботы о детях и внуках – занималась с младшими, помогала с уроками старшим, водила в секции и кружки, заменяя гувернантку, а чаще домработницу в домах детей.

Трудно сказать почему, но вышло так, что ни баловства на «территории» не стало, ни скандалов, и незаметно Михалыч стал самым уважаемым и авторитетным «членом коллектива ударников лопаты и граблей».

–...Михалыч! Да – да, нет – так нет!.. Не обижусь. Не приютишь на день, два меня с внучкой? – приятель говорил осторожно, словно ожидая отказа.

– Юра! Какой вопрос? Буду рад. Подъедешь к проходной – звони, я подбегу или дежурным скажу, чтоб проводили ко мне. Рад буду!

– Может, что особенное купить в городе, по дороге?

– Ничего не надо! Возьми то, что вам с внучкой понадобится. А большего-то и не надо! Конечно… – Михалыч хмыкнул в трубку, – было бы неплохо пару бутылочек «Старки» года этак семидесятого… с синим штампиком нашего вокзального ресторана… А?.. Но… Где она? Где ресторан? Где мы?..

Девчушку-то как зовут?

– Настенька.

– Жду, Юра, тебя и Настеньку. В любое время, насколько вам нужно.

Михалыч поставил ведра на лавочку у печки.

– Вот ты чё намывал-то! – обратился он к коту. – А я думал снег или опять дождь. Думал, морозец будет. А ты вон чё удумал – гостей. Молодец!

Вот слякоть! Никак не кончится. Где твои мыши только в такую сырость прячутся?.. Лежебока!

…Гости приехали через два дня после полудня. День светлый, теплый, сухой, как на заказ, был в разгаре когда, машина подъехал к дому. Из нее вышли Юрий и девчушка.

Серьёзная, по-детски большеглазая, в вязаной шапочке, курточке, джинсиках и сапожках, вся аккуратненькая и ладная: она располагала к себе. Подойдя, поздоровалась, представилась: – Настя. А вас зовут Владимир Михайлович. Вы здесь живете. Но я не знаю, как к вам обращаться…

– Ну… – Михалыч заулыбался, – называй… называй…

– Я буду называть вас дедом Володей. А как зовут их? – сказала она, кивнув в сторону вольера.

– Это Мамай, а тот Батый. Восточно-европейские лайки, – сказал Михалыч, поглядев на любопытствующих «друзей», стоящих, словно на дефиле, выставив свои белые манишки.

– Здравствуйте, Мамай и Батый! – сказала пигалица, повернувшись к ним и кивнув головой, – меня зовут Настя!

Машину загнали во двор, убрав с дороги и прошли в дом.

– Володя! Ты извини, что так получилось, но мне не к кому было обратиться с подобной просьбой. Надо побыть какое-то время вне сутолоки, вне этого… не знаю, как и сказать.

Юрий остановился в дверях, пропустив Настю.

– Но, ты представляешь, я абсолютно не готов к этому… Не знаю, что и как здесь, чем люди занимают себя. Неуютно как-то… Непривычно, что ли?..

Рули нами смело, по своему усмотрению, как считаешь нужным, а мы будем стараться быть полезными и не очень стеснять тебя. Ладно?

Михалыч сел на стул и стал смотреть, как Настя снимала с себя курточку и сапожки.

– Надо так надо! Я и сам, Юра, не знаю, как это… Давайте-ка сначала за стол. Поставим самовар и попьем чаю.

– Я подумал, что как-то принято на природе… шашлыки там, все остальное…

Мы привезли мясо, но я… Так ли всё?.. Возьми, прибери куда-нибудь продукты, – Юрий кивнул на пакеты, стоящие у двери.

– Шашлыки – это хорошо. Но сегодня уже поздно, пожалуй. У нас тут запах шашлыков, как боевой клич, может подтянуть к мангалу непрогнозируемое количество соседей.

Тут ведь много тех, кто зимует. И возраст примерно один. Да и жизнь приучила быть толерантными, – Михалыч хмыкнул. – Раньше проще говорили «приспособленцами».

«Последняя траншея» здесь у многих в жизни. Похоже, что и у меня тоже. Но гоню… гоню эти мысли. Тут, ведь, осенью, зимой гости не часты. Тем более в такую погоду. Сырь! – говоря, он выставлял на стол чашки и домашние угощения. – Вон на кустах почки уже набухли. Того гляди – лопнут. Что с погодой делается!.. Давайте к столу.

Настенька, выбирай себе стул или табурет и место по вкусу.

– А где я буду спать? – Настя встала посреди комнаты.

– А вон дверь. Там две кровати. Одна твоя, вторая – дедушкина.

Настя осторожно, как бы кого-то, опасаясь, прошла в комнату.

Кот пошел провожать гостью, изредка ударяя боком об её ногу.

– Садись, Юра, – махнул рукой. – …Сам не знаю как… Как-то вот приспособился… Может, потому, что сам деревенский, да и общага дает знать…

Да! Наша общага!.. Приспособился… Ни о ком не скучаю, а рад всем. Думал ли когда, что так будет? А думать бы надо было!

Да и обо мне никто, похоже, не скучает… никто … А и правильно…

Жена звонит, спрашивает, как дела. А как дела?.. Вот так вот… дела.

…Мы с тобой после института сколько лет не виделись? Поди, лет двадцать пять-тридцать?.. Видишь как!.. Заняты были. Строили жизнь.

Построили! Теперь здесь. И ты, и я! А… Всю жизнь живем – всю жизнь ошибаемся. А ошибаемся ли?..

Из группы у нас скольких уже нет на этом свете?..

Ладно!

–...Настя! Сгони ты этого подлизу с колен. Прямо не кот, а кошка…

…Давайте так сделаем?.. Вы пойдете к озеру погулять. Загляните в лес: может, там опята есть. Погода-то стояла теплая. А я пока закончу тут свои дела. Мясо к завтрашнему дню замариную… «Друзей» накормлю. Вот ключ от калитки. Прямо по тропинке дойдете до озера.

Там мостки. На них увидите Антоныча, старожила нашего. Он там рыбу ловит и книгу читает. Или наоборот: книгу читает и рыбу ловит. До сих пор не пойму!

Спросите его – «Клюет ли?».

Он сразу вас займет разговорами часа на два… – Михалыч рассмеялся. – Согласны?

…Гости вернулись, когда стало темнеть.

Хозяин, протопленный дом и кот Василий встретили их с радостью.

– Я уж, было, хотел идти вам навстречу, – Михалыч стал помогать Насте раздеться, отгоняя кота, крутящегося под ногами.

– А у Мамая лапка болит, – Настя пыталась поправить волосы.

– Прошлый год болела. Налетел на берегу на осколок бутылки, порезался. Ездили в город. Зашивали. Долго он на трех лапах-то прыгал. Но обошлось.

– И сейчас болит. И мерзнет, – настаивала Настя.

– Мерзнет? – Михалыч присел. – А как ты узнала, что это Мамай? Он сказал?

– Сказал. А Батый смеялся.

– Смеялся? Да, Батый подурачиться любит… С щенячьего возраста шалопут ещё тот… – Михалыч погрустнел, вспомнив прошлогоднюю травму лайки, свои хлопоты и беспокойство, близкое к панике. – Давайте к рукомойнику и за стол.

– А рукомойником можно лицо мыть? – улыбнулась Настя.

Михалыч тоже улыбнулся в ответ: – Притворяешься? Можно.

– Притворяюсь! – призналась гостья. – А как правильно: «у рукомойника мыть» или «рукомойником мыть»?

Юрий с Владимиром переглянулись.

– А как правильно? – Михалыч задумался. – Юра! А, действительно, как?

– Может «под» или «с помощью»? Говорят же «под краном», «под душем». Почему бы и нет: «под рукомойником»?..

– Слушай! А ведь действительно, непонятка какая-то. Мать, бывало, меня гоняла – «Марш к рукомойнику…» Бывало… Гоняла… Дела!..

Давайте, к столу… К столу… К рукомойнику… Дела!..

Гости за столом рассказывали об увиденном.

Об Антоныче, прочитавшем им нудную и длинную лекцию о состоянии окружающего нас мира, о виновных в безобразиях, о способах и путях наведения порядка на планете в целом, и у озера – в частности.

Потом, как он проводил их до дома, рассказывая, что «товарищество» превратилось в филиал дома престарелых, что и хорошо, по сути, поскольку так спокойнее всем. Что «от тюрьмы и от сумы» не надо понимать буквально. Что здесь не тюрьма, но и не свобода.

Что если бы еще не интернет, который не дает спокойно мыслить, выводя из равновесия своими истериками, непролазной дремучестью и неграмотностью – было бы совсем хорошо.

Что мыши не едят совершенно новые книги, а предпочитают добрые и старые.

Как он похвалил Китай, который «плевать хотел на все общечеловеческие ценности, сформированные Америкой». Посочувствовал «фригидной Европе и возбужденному Востоку, у которых ничего не получится вместе в обнимку. Если только Восток, не тратя времени на обхаживание, просто «грязно и грубо не овладеет этой напомаженной, чопорной старухой».

Михалыч и Юрий улыбались своим мыслям, поглядывая на девочку, сонную от тепла, ужина, впечатлений от увиденного.

– Настя! Давай спать. Забирай своего ухажера, – Юрий глянул на кота, уютно примостившегося у неё на коленях.

– Деда! Я не буду читать перед сном. Ладно? – Насте явно хотелось спать.

– Ладно. Пойдем.

Через несколько минут Настя вернулась в комнату.

– Деда Володя, а куда поставить лошадку на ночь?

Михалыч с удивлением глянул на Юрия. Тот отвел взгляд.

– Лошадку? А если вот здесь у комода? Здесь ей никто мешать не будет… – Михалыч встал и подошел к комоду, рядом с которым стоял стул. – А стул пока уберем.

Он взялся за его спинку.

– Хорошо. Пусть здесь.

… Лошадка, спокойной ночи, – Настя гладила невидимую спинку лошадки и прижималась к её голове, обхватив её за шею. Повернувшись, сказала: – Деда Володя, спокойной ночи. Деда Юра, спокойной ночи.

И ушла в комнату.

Следом пошел Юрий.

…Спит! – Юрий вскоре вернулся и сел за стол. – Ты что давеча говорил про «Старку»?..

– Говорил, что давно мы с тобой её не пивали, – Михалыч встал и пошел к холодильнику. – Ну, давай… За то, что уже не вернётся?.. – он поднял рюмку, посмотрев её на свет. – Вроде раньше темнее была?..

– Давай! Вроде – «да», – Юрий выпил и поставил рюмку. – Почти два года назад у неё мать погибла. Сама чудом выжила. На заднем сиденье была. С тех пор вот… у нас лошадка живет. Ты извини, что к тебе напросились. Что-то делать-то надо…

– А отец где? – Михалычу было неудобно расспрашивать.

– Где?.. А кто его знает?.. Заезжает… «Работы много!» «Командировки!» «Кредит за машину ещё надо выплачивать…»

А там… дед с бабой от горя не знают, куда себя деть. А этот… Кто его знает?..

…Никого близко к себе не подпускает, кроме меня. Из садика забрали… Жена ревёт. Сама с детьми старшего с утра до вечера возится. А я вот…

Я, Настя и лошадка… Вот такие у нас дела!..

– Да! Дела! Так, может, образуется. Ты же знаешь: не то в жизни бывает.

– Может и образуется. Не то в жизни бывает… Давай, ещё по граммульке.

– А старший-то как? – Михалыч подвинул гостю тарелку с кружками колбасы.

– А кто его знает? Ничего не пойму! Спросить не спросишь: похоже сами не знают. Плывут куда-то без руля и ветрил. «Ну, а тех кто весла бросит, тех нелегкая заносит…»

У твоих-то как?

– Тоже: хрен их поймешь! – Михалыч налил рюмки. – У всех здесь так!

Антоныч-то – заслуженный врач! Сын уволил его: сам стал во главе клиники. Хорошо, если раза три за лето приедет, а то и нет. Все думали: после смерти матери заберет его в город. Куда там! А, может, и к лучшему?..

…Крепко мы здесь все окопались… Только против кого оборону держим?..

Дети не пойми, чем заняты. Внуки в непонятной гонке за чем-то… Какие-то секции, телевизор, компьютер, телефоны навороченные, которые и не телефоны вовсе. Ни руками, ни головой, а повязали всех вокруг себя.

Моя вот и за гувернантку, и за домработницу… Жив ли я здесь?.. Хрень какая-то… Ни читать, ни писать толком. «Пык», «мык», а шестой класс! Напишут – сами понять не могут, что? А эти… То мебель меняют, то машины… То Турция, то Египет…

Вот в дом все не могу воду провести…

…Батю часто вспоминаю. Увидел бы он все это – убил бы меня! Как есть, убил бы!

– Мой тоже суров был. Давай за них?.. Пусть им земля пухом будет, – Юрий подвинул пустую рюмку.

– Мерзнет, значит, лапа-то у Мамая… Вот ведь! Давай им завтра в вольере пол утеплим. А? – Михалыч посмотрел на Юрия.

– Как скажешь. Давай. Ты только говори, что делать-то…

– …Читает. Надо же, маленькая ведь. Ты учил?

– Да, нет! Вроде как-то сама начала…

– А я тоже сам начал. Помню: батя сидел, читал газету, а я подошел и прочитал – «Правда». Он даже опешил. А что?.. Все друзья старше меня были…

– Ну, давай прихлопнем до конца, – Михалыч разлил остатки «Старки».

…Юрий ушел спать.

Михалыч убрал со стола посуду, застелил диван, выключил свет, оставив чуть теплящийся ночник. Подошел к комоду:

– Вот так вот, лошадка! Вот такие дела у нас.

…Как сажа бела…

Спи! Никто не обидит!

Завтра будем Мамаю пол делать. Мерзнет друган… Вот ведь…

Он подвинул стул ближе, сел, «положив» руку на гриву.

Сюита

Антон стоял посреди выставочного зала, заложив руки за спину, и смотрел на свои работы. Сегодня был последний день его выставки. Если принять все заказы, что он получил за эти дни – это лет десять непрерывной работы впереди.

…«Сюита». Так Машка придумала. Сначала – «Сюита в металле», потом – «Огненная сюита», «Космическая сюита», а потом запуталась и оставила просто – «Сюита».

«Да! Сюита!» – думал он, оглядывая работы.

Он помнил их все. Все! И всё, всё, всё, – что происходило вокруг, когда они появлялись на свет.

А между ними, вроде бы, ничего и не было в жизни?..

Пока шла выставка, он каждый день приходил сюда, за час – два до открытия, чтоб побыть одному. Сидел то в «своих» креслах, то на скамейках, то один, то с Машкой, то рассматривал работы, то прикасался к ним, вспоминал.

Странные здесь были ощущения, как в детстве. Одних эскизов набросал два альбома.

Удивительно – но почти все, что здесь стояло, в этих двух залах, – было не его. Так-то оно было его – его работой, но теперь принадлежало другим.

Кованные лестницы, каминные решетки, ограды – здесь не выставишь, а то, что удалось собрать – далеко не всё. Не все, что успел он сделать.

Владельцы его работ с удовольствием согласились на участие. Как же – под каждой работой – «Из коллекции…» Они толкутся здесь же – что-то продают, что-то покупают… Имена. Имена…

«Кто вы?» – думал Антон. – «Ценители, меценаты, работодатели, снобы? Кто?» Он не находил ответа. И от этого на душе было пусто и одиноко.

«Кто я?.. Кузнец, художник, мастеровой, «что изволите для Вас». Кто?..»

– Зря мы это сделали, – как-то сказала Машка, положив голову ему на плечо. – Никогда не думала, что так будет болеть душа. Я даже плакала. Веришь?

– Верю! – сознался Антон.

…Он взял телефон и позвонил отцу.

Николай Петрович, взял трубку, долго приглядывался к ней, потом, тихо матюгнувшись, огромным пальцем нажал на что-то, что искал.

– Пап! Привет! Как у вас там дела?

– Спасибо! Нормально все! Лучше всех!.. Живы…

– Пап! Понимаешь, – сегодня последний день. Может, все же приедешь? Я машину вышлю и встречу. Пап?!...Я, похоже, больше не буду делать выставок. Мне очень хочется, чтоб ты посмотрел эту. Может последняя?..

Николай, положил руку с телефоном на колено и стал смотреть в угол дома.

Жена – Надежда вышла на звук и, молча, встала в дверях.

Он перевел взгляд на неё. Та поправила пепельно-серый джемпер, молчала.

Николай поднял телефон.

– «Не будешь» – говоришь? Высылай! – сказал в трубку и отключил его.

– Антоша? – спросила Надежда.

Он кивнул.

– Собирайся, Надя, в гости поедем, – сказал, вставая с табуретки.

– В гости? Что так вдруг? …Зачем?

– Тошка просит приехать. Не след отказывать. Два раза уже отказывались – на третий вопрос – не по-человечески отказать.

Ему-то тоже себя ломать приходится – просить это ведь… Не фунт изюма!

…Съездим. Выставку его посмотрим. Выставка у него там какая-то. К вечеру – домой.

– Коля, а что одеть-то в люди? А ну, как его застыдим видом своим? Ведь ни у тебя, ни у меня нет ничего. А на ноги? Что теперь-то на них наденешь?

…Поезжай один. А?..

Надежда присела за стол, положив руки на колени.

Николай, молча, смотрел на неё.

– Сейчас за Ольгой схожу. Пусть обрядит нас. Успеем. Заодно посмотрим – в чем нас в гроб класть собираются, – он хмыкнул, тяжело встал, прошел к вешалке, взял кепку, постоял, не надевая её, вышел из дома.

–...Мама! Что случилась? Папка пришел, говорит – «Обряди нас», – встревоженная Ольга вихрем влетела в дом.

– Тоша звонил. Просил приехать. А в чем на люди-то ехать? В чем? У нас ведь и нет ничего, – Надежда махнула рукой.

– Так и нет ничего – потому, что вам ничего не надо! Заладили свое – «ни к чему», «не надо», «зачем»… – Ольга сделала обиженное выражение лица, села рядом. – Затем! Действительно, перед людьми стыдно за вас. Подумают ещё чего!..

– Так разве на ноги мои, что сейчас напялишь?.. Не в обрезках же ехать? – Надежда оглядела свои ноги и обрезанные валеночки на них.

– А что там у Антошки-то? С детьми что или с Машей? Или как?.. – Ольга тревожно глянула на окно, в котором показалась фигура отца.

– Иди их разбери – мужиков этих. Сказал – «не ехать – не по-человечески». …А ехать как?

– Вот и правильно сказал. Хоть в люди выберетесь, а то, как бирюки, сиднем сидите – дальше двора носа не кажите, – Ольга опять сурово посмотрела на мать. – Найдем, что надеть! Не хуже людей будете!..

…Николай Петрович вошел в дом, повесил кепку на вешалку, по привычке огляделся и тоже сел к столу.

– Ольша! Ты ещё тут?..

Мне если будешь рубашку покупать – то только с карманами под очки. Да посмотри, чтоб рукава человеческие были… А то руку не просунуть...Черти что! Тряпку экономят что ли?.. Другой не бери! – он помолчал. – Иди. Иди, что стоишь? И лезвия там купи, чтоб побриться можно было, а то этой тарахтелкой только для дома и можно.

…Чёрти что делают! Жужжит, а пользы никакой.

…Да… прежде чем бежать – поставь воды-то в печь. Пусть греется.

Иди, Ольга, иди!

Ольга подхватилась и пошла к двери.

– Деньги. Деньги возьми, – Надежда встала и повернулась к комоду.

– Да, ладно, вы, со своими деньгами. Там нужно-то… Потом! – махнула та рукой и закрыла дверь.

…Ольга вернулась с ворохом пакетов и ссыпала их на диван.

– Я с вами поеду. Я себе там такое платье «оторвала». Закачаешься! – она стала доставать из пакетов обновки.

– Где лезвия, егоза, – окликнул её Николай.

– Ой! – замерла та.

– Дурная голова ногам покоя не дает. Давай, – Николай кивнул на дверь.

Ольга опять выскочила из дома.

– Олюшка спрашивает – «С Тошкой что случилось ли?», а я и не знаю – что так вдруг-то? – Надежда глянула на Николая.

– А вот и посмотрим, что случилось, – куда время свое сын наш вбил, – Николай глянул на Надежду, подошел к печи и сунул в котел палец. – «Тошенька наш!»

– Да, ну тебя! Опять – «чур снова да ладом»?! Не надоело тебе?.. Все выросли да разлетелись – так жизнь такая!

Их жизнь – не наша. Повисни ещё у них на плечах. Или прикуй их вон к своей кузьне – лиши свободы, – Надежда стала перебирать низ джемпера.

– Надя! Не трожь! Свобода не зависит от того где и как, и к чему прикована твоя нога.

Свобода – это то, что не отнять у человека. А Тошенька твой – зэк. И зэк по собственной воле. Сам себя в колодки заковал.

А не хотите слышать – не спрашивайте. Вон, – Николай махнул рукой в сторону окна, – … вот давай про ворон, про морковку давай… Про Тошеньку, давай, не будем.

…Про нас?.. Про нас – давай! Мы свой долг сполним. Дитё позвало – приедем. А вот уж гнуться там – увольте. Хочет что услышать – услышит. А вот то, что хочется ему услышать – хрен в зубы ему.

…Не замай, Надя! Не трожь меня!..

– Совсем ты, Коля, ополоумел. На людей кидаешься. Разве так можно? – Надежда опять села за стол.

– Это же – кто там людь?.. Это – где же там люди?.. Это вот всё, что кругом нас – люди сделали?.. – Николай ткнул пальцем в телевизор. – Это где же ты там людей-то увидела?

Не трожь меня, Надюха. И сама не заводись.

…И внуков такими же сделают. Трансформерами. Хочешь – самолет, хочешь – паровоз, хочешь – демократ, хочешь… Тьфу!.. Глаза бы не видели, уши бы не слышали!

– Это ты не заводись! Как воспитают – так воспитают. Их дети.

Не хуже воспитают, чем ты своих.

– Во, во, во! Вот и именно! С молока на губах – «Тошенька». Вот грех свой и тащу. Не бросишь, на пустырник не выкинешь…

…А я и не отказываюсь – рубите голову, люди добрые! Виновен! Не углядел!

Рубите!..

– Перестань, Коля! Пятый раз по одному месту и все невпопад! Перестань, вон Ольга идет.

Ольга зашла, неся ещё какие-то пакеты. Оглядела родителей.

– Опять ругались? Вы к старости чудны становитесь, – сказала она, протягивая отцу упаковку лезвий. – Пап! «А ведь лезвий нет уже. Не выпускают», – Валька говорит.

Теперь только готовые станки. Это уж она так – по блату дала.

– Во, во, во! Опять блат! Откуда ушли – туда пришли! Чёрт всех вас за руку водит! На всех на нас уже готовы станки-то. Дневального только нет рядом, – Николай взял упаковку и стал искать на комоде очки. Женщины переглянулись.

Надежда за его спиной стала махать рукой, давая понять Ольге, чтоб та замолчала.

…Обновки все были впору. Ольга сняла с комода зеркало и подносила его то к отцу, то к матери.

Не выдержав, побежала в детскую, там переоделась и вышла, встав перед ними, улыбаясь.

…Николай и Надежда, положив руки на колени, сидели на диване, Ольга, покружившись, села на стул напротив.

– Молодцы вы у меня, – со вздохом сказала она, оглядывая родителей в обновках, поправляя на коленях новое платье. – Когда будем «золотую свадьбу» праздновать?

– Когда хотите. Мы с матерью года три как её отпраздновали, – хмыкнул Николай.

– Ой! – удивилась Ольга, хихикнув. – Как это? Это же вам было… Ой! Никому не говорите!

– А мы никому и не говорим. А тебе уже поздно удивляться и глаза выкатывать. Смотри – выпадут, артистка, – парировал он.

– Вот что за ерунду порет! И ты, уши развесила, рада стараться, – попыталась прекратить разговор Надежда. – Право слово, – от яблоньки и яблочко. Язык без костей у обоих! Не из родовы – в родову!

…Машина подъехала где-то к обеду.

– Встречайте! – водитель Володя, прошел в дом, глянул по углам. – Здравствуйте, Николай Петрович, здравствуйте, баба Надя, здравствуйте, тетя Оля.

Антон Николаевич просил кланяться и прислал меня к вам в ваше распоряжение.

Он стоял с улыбкой у двери и разглядывал родителей Антона.

– Давай, Володя, руки мой и к столу. Поедим, что Бог послал, перед дорогой, – Надежда встала, приглашая гостя.

– Сыт я. Спасибо, – Владимир, не сгоняя с лица улыбку, поклонился.

– Какой барин – таки конюхи и кони, – буркнул Николай. – Тебя за стол приглашают, а не брюхо набивать.

– Шучу я, Николай Петрович. Конечно, чайку выпью.

– То-то! Обрядились все в колпаки с бубенчиками – всё со смехом. Дети уж в школу пойдут, наверное, а родители всё дурака гоняют.

Марш к рукомойнику, – Николай встал и пересел за стол. Положив огромные ладони, друг на друга, сидел, смотрел то на жену, то на дочь, то на гостя.

– А ну, Володя, подсоби-ка мне! – вдруг встал, кивком приглашая его за собой.

Они вышли во двор, и пошли к небольшому строению рядом с баней.

Николай обтоптал траву, убрал доску, прислоненную к двери. Зашли.

– А я здесь и не был ни разу, – тихо сказал Владимир. – Настоящая кузница. Вот ведь! Дела! Я-то думал… ну, знал, конечно… А не видел…

– «Думал»! Для этого думалка нужна, а не вешалка для шапки, – Николай прошел в угол и стал разбирать, сваленные в нем, вещи. – А ну, подсоби!

Он немного отодвинулся, и Владимир увидел слона.

…Это был настоящий слон из воронёной стали, сплетенный из кованых полос и лент разной формы, причудливо перевитых и украшенных где насечками, где витьем, другими орнаментами, непонятными знаками.

Хобот его был поднят, и казалось, что он кого-то зовет, оглашая мир своим трубным призывом.

– Дела! – с восхищением сказал Владимир, присев на треногий табурет, обтянутый кожей. – Дела!

– Сможем увезти? – спросил Николай, не отрывая взгляда от слона.

– Сможем. Сможем. А что же он здесь-то? – Владимир все так и сидел, разглядывая слона и бережно водя рукой то по его ушам, то по его спине, то по хоботу.

– А куда его? В дом? Где родился там и живет, – Николай стал смотреть в небольшое окно, заросшее паутиной.

– И куда его? – Владимир так, не отрывая взгляда от него, и сидел. – Курить-то можно?

– Кури! Антону подарим. Его слон, – ответил Николай.

– Дела! Как это – «его»? Я у него такого не видел, – Владимир курил, и дым в кузнице на фоне темных прокопченных стен, казался голубым. – Да, дела!

Они вдвоем вынесли слона на улицу.

Николай взял тряпицу и стал протирать пыль, сдувать какие-то опилки с его спины и ушей.

– Ух, ты! – воскликнул Владимир. – А это что? – он с удивлением ткнул пальцем слону в живот.

– Это – слоненок у него внутри, – спокойно сказал Николай.

– Слоненок?!.. Ух, ты! «Мама» – значит. «Слониха» – значит.

Владимир стоял на коленях и старался разглядеть в переплетении металла слоненка.

– Такой маленький, – а уже слон! – вздохнул он, распрямляясь, вставая с колен.

…Когда подъехали к выставочному залу, Антон стоял на крыльце и курил. Заметив машину, он бросился к ней открывать дверь.

Ольга выскочила, обежала и стала что-то беспорядочно говорить, теребя и обнимая Антона.

Пока тот помогал матери, Николай встал чуть в стороне, наблюдая сцену и слушая воркование дочери. Антон подошел к нему.

– Привет папа! Спасибо! Я рад, что вы приехали. Пойдемте, я покажу вам… залы.

– Подожди. Там слон. Можно он побудет с нами там же? – Николай положил ладонь на машину, кивнул на дверь здания. – «В люди» – так все в люди.

Николай, прищурившись, смотрел на Антона.

– Ты привез дедушкиного слона?.. Ты привез слона… – Антон замер и замолчал.

– Не привез! Он с нами приехал. Все, значит, вместе приехали. Только братьев твоих нет. Делом заняты – службу несут. Недосуг им по выставкам-то хаживать.

А ты так один и бегаешь, как сеголеток? Мария где?

– Ладно, пап! Мария там, – Антон кивнул в сторону дверей и положил на слона руку. – Теплый!

Ну, здравствуй! Здравствуй, – он взял слона за хобот. – Какая ты молодец, что приехала. Молодец-то, какая? Надолго? Не побоялась дороги!

– У нас дети по лавкам не плачут. Как выгонишь – так и поедем. А чего ей бояться? Чай не одна! Так ли? – Николай глянул на слона, потом на подошедших Ольгу и Надежду.

– Ах, дружище. Ну, молодец. Сейчас я народ найду. Поможем тебе подняться, – Антон как будто не замечал никого. Стоял у открытой задней двери машины и гладил слона. Он взял телефон и, не убирая руку с его спины, стал куда-то звонить.

…К машине подбежала Мария, следом вышли ребята в синей униформе.

Мария подошла к Николаю Петровичу.

– Как хорошо, что вы приехали. Ребятишки будут рады, – она взяла его за локоть. Повернулась к Надеже с Ольгой, – Какие вы молодцы. Антону так хотелось, чтоб вы посмотрели его работы. Он так расстраивается всегда, когда…

Она посмотрела на Антона и запнулась на полуслове.

Ребята подхватили слона, и пошли к двери.

– Я покажу им куда поставить, – сказала и побежала за ними.

– Пойдём! – Антон коснулся локтя отца.

– Матери помоги. Дорогу укажите – сам найду, – Николай отстранился.

Все пошли в зал. Николай последним.

…По стенам зала висели фотографии.

На них были изображены: ограды, какие-то скульптуры, карнизы, решётки, зеркала, вазы, камины, скамейки, часовня – всё в металле.

Струи его, сливаясь, разбегаясь, образовывали причудливые орнаменты, рисунки, узоры, соединялись в обрамления, где-то разбегаясь на ветви.

В зале стояли: столы, скамейки, вазы, элементы решёток, подсвечники, люстры. Справа была дверь во второй зал.

Николай Петрович огляделся, сел на скамейку рядом с Ольгой и Надеждой, посмотрел по сторонам, встал, подошёл к одной из фотографий. Долго её разглядывал, потом – к другой.

Антон, Мария, Надежда, Ольга, молча, оглядывали зал, наблюдали за ним.

Он задержался у небольшой скульптуры цапли, стоящей на одной ноге, в напряжении вглядывающейся куда-то, тронул её за крыло. Постоял. Подошёл к большому зеркалу, окутанному виноградной лозой. Тоже постоял. Потёр лист между пальцев. Подошёл к скамейке, стоящей рядом с «пингвином», оперся рукой на кованую спинку, попытался покачать её, посмотрел на ножки, сел.

К нему подошла Мария.

– Николай Петрович, Вы как – останетесь у нас? – она стояла перед ним, опустив голову.

– Домой поедем. Стесним мы вас, – неожиданно для Марии тихо ответил он. – Да и Ольга поехала – не сказалась «куда».

– А если ребятишки с вами захотят – захватите их с собой?

– Если захотят. А по принуке… Сами с ними возитесь.

…С Надеждой решайте, – насупился он.

– А мы тогда с мамой и Ольгой отлучимся. А?.. А вы тут с Антоном? А?.. – улыбнулась Мария.

– Делайте, что хотите. Я тут побуду, – сказал Николай и отвернулся, глядя на какую-то фотографию.

Женщины встали и ушли. Антон остался сидеть на скамейке у входа. Николай Петрович опять встал и стал ходить по залу.

Посетители оглядывались на пожилого темноволосого мужчину, сразу замечая, когда он, то снимал, то надевал очки, его огромные ладони. Разглядывали светлый вязаный свитер с высоким расстегнутым воротом, обтягивающий мощную некогда, а сейчас чуть покатую, спину.

Николай, чувствуя взгляды, старался быть прямее.

Опять возвратился к «пингвину», похлопал его по спине, сел на скамейку.

Антон подошёл и сел рядом. Сидели, молчали.

–...Прапрабабка-то твоя прадеда-то ведь не рожала, – тихо сказал Николай, разглядывая свои руки. – Длинная история.

…Родила, да малыш-то не выжил. То ли надорвалась, то ли что ещё там… Родила, но не выжил малыш-то. В больнице оказалась. Полегчало – вышла во двор, а там… Подошла нищенка с детьми – хлеба попросила. А у бабки-то молока полные груди. Вот она малыша и приложила. А тот вцепился, да так и уснул на груди. С ним на руках и пошла, чтоб что-нибудь поесть вынести. А вернулась – нет никого.

Вот так вот!

…А пацану было-то уж месяца два-три. Видно – что не только что родился. Прятал её потом прапрадед-то месяц, а то и больше, прежде чем в село-то вернуться. А… Утаишь от баб!.. Разговоров было… Но и точно ничего никто не знал.