Текст книги "Вопросы сегодня, ответы вчера..."

Автор книги: Саша Тумп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

…А мой дед говорил, что до девяти видов рыб запоминали…

…И две-три сестренки бегали…

Вот и поверишь, что библию на память помнили… Да ещё былины… сказки, песни… «Богатыри! Не мы!»

Вот ведь телевизор!.. Чтоб ему ни дна, ни покрышки…

Да…а…а… На вас с Антоном развитие рода и прекратилось!.. Бестолочи!..

Дело было вечером

– Ты посмотри, что этот стервец читает…

Папа зашел в комнату, неся в двух пальцах что-то, похожее на книгу. За ним шел Матвей, молча, но судя по рукам, заложенным за спину, готовый биться «до последнего». Ситуация критическая ибо требует недюжинных знаний и навыков в дипломатии. Смотрю на Матвея, делаю внимательно-сострадательное выражение, всем видом давая понять, что «победа будет за нами».

– Так ведь – читает… а не за компом с утра…

Поддержка вызывает залп со стороны Матвея.

– Я это не читаю… Вы мне запретили читать всё, что издано после 1985 года. И наши договорённости соблюдаются...

– А откуда эта дрянь в доме… Как она здесь могла оказаться… Послушай! Ты только послушай…

Папа сел на диван, взял очки и стал читать.

– … Э…. Вот!.. « На референдум вынесены следующие вопросы:

– согласны ли жители России с национализацией всех основных средств, введённых в эксплуатацию до 1991г.?

– Согласны ли жители России на привлечение к уголовной ответственности всех руководителей Правительства с 1991г.?

– согласны ли жители России с приходом к власти Временного правительства подконтрольного…

Сядь, а то башку разобьёшь об батарею…

Я сел.

– …подконтрольного Коммунистической Партии…

Подыши глубоко. Воздуха-то набери да обопрись рукой то об стол что ли…

…Коммунистической Партии Китая.

Папа сидел на диване. На спинке сидел Матвей, рядом, откуда-то появившийся Миша. Все смотрели на меня. Я смотрел на них. Все молчали. Мишка дрыгал ногами.

– Миша, не качай чертей. Матвей, откуда «это» в доме? – выдохнул я и убрал руку со стола.

– Папа принёс. У него на столе лежало.

– Мухой, зови папу!

Матвей зашел с Антоном. Матвей стоял перед ним, держа его за руку и нагло глядя на нас с папой. Мишка перестал болтать ногами.

– Антон. Это откуда в доме? – спросил я строго.

– Это?.. Мне нужно было в чём-то донести диск до дома. Взял, сунул во что попади. А что случилось-то?.. Надо – возьмите… К нам этого приносят ворохи…

Антон повернулся, собираясь уйти.

– Сядь! – папа встал, указал на своё место Антону и пересел на стул рядом со мной. – Сядь к Мише. И ты, Матвей, туда же… Голубчики… Напротив нас сядьте.

– Пап, а ну, дай посмотрю… – я взял «это». Обложки и первых страниц не было.

–… «Ввести уголовную ответственность за проституцию, а так же за любые виды связей с упомянутыми лицами, за половые связи с лицами своего пола.

Для отбытия наказания выделить пять зон поселения: южную в району границы Башкирии и Оренбургской областей, восточную – западнее населенного пункта Удачный (Республика Саха) и три северных…» – прочитал я вслух и оглядел всех.

На лицах Миши и Матвея был интерес. Антон проснулся окончательно. Папа довольный смотрел на меня.

–… «Желающим добровольно переселиться в данные территории выдаются подъёмные из расчёта…» – прочитал я дальше и замолчал.

Папа и Антон молчали тоже. Матвей и Миша с интересом ждали продолжения, глядя на меня.

Я закрыл «это». На первой странице было:

– «… капитан Сидоров с ухмылкой смотрел на человека, в паспорте было указано – Джон Смит.

– Нет! Уважаемый господин, Смит, это Вам не Америка. Границу Земли Вам не удастся пересечь даже с этим!

Капитан Сидоров брезгливо отодвинул от себя моток платиновой проволоки. Этого мотка было достаточно на покупку не только нового звездолёта, но и для того, чтоб привести в порядок его садовый участок…»

– Э...Это фантастика какая-то… – сказал я папе и облегченно протянул ему «это».

– Это уж точно. У таможенника… и садовый участок. Картошка ещё у него! Фантастика! – отметил, облегченно, папа и улыбнулся.

Сначала засмеялся Миша, потом Матвей, потом все мы.

– ...Уморил этот Смит. Чай на видеонаблюдении-то китайские комуняки сидят. У них-то за взятки – расстрел. Дисциплина… А имечко-то… – Джон Смит. Идиоты! Нарочно не придумаешь! Ты, это… это… Вынеси «это» из дома-то… – сказал папа, смеясь, мне.

– Пап! В доме, что помоложе и нет никого больше? Бегать-то, – парировал я, смеясь.

– Твой сын в дом гадость принёс – тебе и отдуваться.

– Антон! Тебе нести! Будешь выносить, принес бы нам с дедом пивка… Разливного… В трех литровой банке… По пути. А?

– Эх! Ещё бы и в «авоське»… – добавил папа.

– Вспомнил… Ещё бы с селедочкой «иваси»…

– Не надо! Не вспоминай… А, кстати, куда она тогда так мгновенно девалась, а?

«Ивасю не хосю…». Помнишь, Антон не очень её жаловал.

Вот бы сейчас «бешенки» или её еще звали «веселка» – каспийская селедка….

…Помню после войны голодно было… Вот только она и была… Правда крабы ещё были. Все магазины были забиты банками «Снатка». Белая такая этикетка и красный краб на ней. Их мало брали, а вот селёдочку пользовали… пользовали…. С лучком, с маслицем, с чёрным хлебом…

Да…а...а! Если хлеб был… или праздник там какой… Или…

Антон! Ты еще здесь?.. Что тебе отец сказал? Две банки разливного пива, «как раньше», «это» в помойку, и рыбки… селёдочки «какой-никакой» возьми… А?..

Папа сделал вид, что «грозно» посмотрел на Антона.

Я не двинулся с места. Руку положил опять на стол.

Антон, вздохнув, пошел одеваться. Матвей с Мишкой сиганули за Антоном.

Мы с папой, молча, сидели, каждый вспоминал своё.

Интервью

Матвей встал в дверях, молча глядя на меня.

Выждав, чуть меньше положенного в таких случаях, я повернул к нему голову, давая понять, что я готов его слушать.

– Мне надо взять у тебя интервью. К двадцатому все оформить и сдать училке. Домашнее задание на каникулы, – таково было объяснение.

Если бы даже Матвей был первым ребенком, с которым мне пришлось познакомиться в этой жизни, то и тогда бы подобное предложение насторожило меня. Но он был не первым. Я хорошо знал его отца, дядей, тетей, братьев и двух сестер. И знал я их очень хорошо. Поэтому я осознавал, что на пороге стоит не внук, а куча проблем в его лице.

– Дед! Что молчишь? – вывел меня из раздумий его голос.

– Как-то этого избежать можно? – с надеждой спросил я.

– Вряд ли, – ответ меня не обрадовал.

– В корреспонденты готовишься? – попытался я обратить разговор в шутку.

– Начать полугодие хочу не с вызова папы в школу.

Я смотрел на него и думал, что с каждым десятилетием подрастающее поколение становится все наглее и наглее.

– Вопросы готовы? – я постарался оттянуть время первой волны неприятностей.

– Естественно.

За весь разговор Матвей не сменил позу.

– Ознакомь!

– Только с базовыми, поскольку я должен по ходу построить древовидный диалог интервьюера с интервьюируемым.

– Повтори ещё раз, я послушаю, – с улыбкой попросил я, в душе надеясь, что мне удастся избежать надвигающейся процедуры.

– Не смешно, – Матвей даже не улыбнулся.

– Ну, давай первых два – послушаю.

Я «весь» повернулся к нему и вытянул ноги.

– Первый! «Что Вы хотели бы изменить в прошедшем году из произошедшего с Вами?»

Матвей сделал паузу и стал вглядываться в меня.

Мне стало неуютно: я стал поудобнее усаживаться в кресло. Он, видимо, понял по-своему мои телодвижения и продолжил: – Второй! «Что такое коррупция на Ваш взгляд?»

Я вспомнил, что Матвей учится в пятом классе, и стал вспоминать себя в этом возрасте.

– И сколько у тебя их всего? – спросил я, кивнув на листок бумаги, что он держал в руках.

– Двенадцать?

– Сам придумал или кто помог?

– Сам, – он стрельнул глазами на монитор и я понял, что «врет».

– Тогда к отцу с такими вопросами.

Я отвернулся от него и стал смотреть на клавиатуру, вспоминая, как мы как-то, очень давно, поехали с папой зимой на озеро ловить рыбу.

… Я шел с ящиком за спиной и нес пешню.

К деревянной длинной ручке – черенку была привязана двухметровая бечева, за которую я обычно таскал пешню за собой волоком. Но в этот раз ветер намел на снегу барханчики, и она старалась ручкой воткнуться в снег, поэтому приходилось останавливаться приподнимать за веревку ручку, чтоб «переехать» через них.

Мне это надоело, и я взял её в руку и, выкидывая вперед лезвие, шел, о чем-то говоря с отцом.

Вдруг в очередной раз ложечка пешни не вонзилась в лед, а пробила его, и пешня, выпрямившись, юркнула под лед, таща мимо меня веревку, на которую я смотрел в каком-то недоумении.

Мне казалось, что все это продолжалось очень долго.

Папа посмотрел на меня и грустно сказал тогда: – Бестолочь!

Мы подошли к месту, куда она скрылась. Это оказалась старая лунка, запорошенная снегом.

Сели на ящики. Папа достал хлеб и сало с чесноком, расстелил на колене тряпицу: – Порыбалили – можно и домой! – сказал он с усмешкой.

–...Дед! А папа к тебе послал, – перебил мои воспоминания Матвей.

– Зови сюда деда, – сказал я.

Папа зашел с какой-то газетой в руках.

– Пап! Ответь на вопросы Матвея, – попросил я, прекрасно представляя, что мне, да и всем в этом мире, сейчас «попадет по первое число».

– Что за вопросы? – папа сел на диван.

– Что такое коррупция на Ваш взгляд? – выпалил Матвей.

– Коррупция? Это, брат, просто! Это потеря человеком нравственности. А проще – совести. А ещё проще – вор. И нет никакой коррупции, а есть воры и их взаимоотношения. И честный человек никогда не поймет ничего в этом. Чтоб понять это – надо быть вором.

Что ещё?

Матвей смотрел то на меня, то на папу.

– Что Вы хотели бы изменить в прошедшем году из произошедшего с Вами? – уже менее настырно произнес Матвей.

– Что?.. Надо было в прошлом году драть вас всех, как «сидоровых коз» за то, что не читали «Горячий камень» Гайдара…

…Впрочем, и в этом не поздно. …Да рука уже не та.

Мы сели все на диван и замолчали.

Матвей прижался ко мне и опять смотрел то на меня, то на папу.

– У внуков Аркадия Петровича тоже был проблемы, – сказал я, потрепав Матвейку по волосам.

– У того с головой, а у этих с родителями, – буркнул папа.

– Пап! А помнишь, когда я был с Матвея, как я пешню утопил? – спросил я, чтоб как-то разрядить обстановку.

– Помню! …Бестолочь! Только мне Василий её из старого торсиона отковал, а ты… Бестолочь! Один торсион, может быть, был на всю Хакасию… Бестолочь.

…А сам-то помнишь, как окунь там брал… На блесну…

Я кивнул.

– О, времена были!

–...Матвей! У мамы возьми интервью… – сказал я.

–...Помнишь, как ложки из нержавейки появились? – продолжил папа. – Мужики втихаря купят в сельпо и раскуют её на блесны… Дорогие, черти, по тем временам были. Даже на день рождения дарили их…

…Помню – шофер у нас был – Витька. Вот он однажды купил ложку столовую, а продавщица в сельпо возьми и скажи его жене, что «праздник ли какой? Твой-то ложку нерзавеечную купил!»

Вот. Та и ждет подарка-то. А он расковал её на блесны.

Подарка-то нет и нет. Она на него: – Какой такой зазнобе и где ложки дорогие даришь?..

Погоняла она тогда его… Погоняла…

О, времена были!

…Коррупция!..

Дурдом! Шайку воров, как не назови, так и будет – шайка воров.

– Дед-дед! А как это на ложку рыбу-то ловить? – Матвей ёрзал между нами.

– Ну, и кого теперь прикажешь пороть? – грустно спросил папа, глядя на меня.

«Меня, наверное», – подумал я – «или нас?..»

Кашалот или кашарот?

– Дед–дед, дед, папа, скажите ему… – Матвей зашел, таща за руку Мишу.

Мы смотрим на них, молча, ожидая продолжения.

– Кашалот! – Мишка многозначительно оглядел нас. – «Кашалот» – произошло от слова «каша» и «рот». Потому что кашалот всё перетирает своими зубами «в кашу» и у него большой рот, которым он есть! – Мишка показал, как кашалот перетирает «всё», закрыв глаза и почему-то прижав ко рту руки.

– А некоторые букву «р» не выговаривают, вот и получился – «лот», а другие не поняли, а запомнили, вот так получилось – «кашалот». Вот! – закончил он, оглядев всех нас.

– Ну, не ерунда ли? – встрял возмущенный Матвей.

– Кашалот – кит. Только с зубами, а «каши» у кита больше, чем у некоторых, – Матвей закрыл глаза, поднёс руки ко рту, передразнивая Мишу, но, ни на кашалота, ни на Мишу не было похоже.

– Наговорит тут…! А «кит», – кто тогда? – Матвей пошел в наступление.

– А кит – товарищ кашалота, а скорее всего – друг, и правильно – «кид» – это когда друг, а "кит" – это когда товарищ. Но кто-то перепутал буквы «т» и «д», а другой запомнил, вот и получилось только – «кит», – Мишка был невозмутим.

– Да, с чего он всё это взял? – Матвей смотрел на нас почти жалобно.

– А с того! «К» и «д» расшифровывается, как – «кашалота друг, или товарищ, но правильно – «друг». Кит – кашалотовый друг. Можно – товарищ! Я согласен!

Глядя на Мишу, я понял, что такое быть невозмутимым.

– А..а..а..а? А «кот» – это отец кашалота?.. ..Только кто-то потерял букву «ец»,а добавил "кы"...а другой так запомнил. Да? – кипятился Матвей.

– Стоп. Стоп. Стоп. Давайте будем считать, что – отец и кита, и кашалота – кот. Вот! – остановил, с улыбкой, «дебаты» мой папа.

– Кит, кашалот, кот, вот! Отец…, – засмеялись Матвей и Миша. Мы вместе с ними.

– Коты! – вдруг показал на нас пальцем Миша.

Миша с Матвеем засмеялись громче и повалились на пол, держась за животы.

Мы же с папой перестали смеяться, оглядывая друг друга.

А Миша с Матвеем легли на пол головами к двери, хлопая руками и ногами по полу, показывая нам, что они «уплывают» и совсем не хотят слушать, что «пальцем показывать – некрасиво».

Полезен ли зверь – носорог?

– Дед! – Мишка зашел и залез с ногами в кресло.

Я повернулся к нему, давая понять, что я «весь во внимании и слушаю его».

– Картошку когда копать будем? – он явно хотел сказать что-то другое.

– Это к отцу! По картошке он – «Чапаев». Как скажет, так и будет.

– Это если правильно скажет. А если «промажет»?

– «Мазил» поправим.

– Дед! Ты хочешь сказать, что в это воскресенье копать не будем? – Мишка продолжал «вкручиваться» в кресло.

– Меня не «купишь». Я этого не говорил, – я отвернулся, давая понять, что фразу – «Дед сказал, что в воскресенье копать картошку не будем, можно ехать на рыбалку, а то скоро в школу!» – я ему не подарю.

–…А вот носорог! Потому что у него на носу рог? Да? – выдержав паузу, Мишка начал новую атаку.

– Видимо так! – я опять развернулся к нему.

– А ведь не правильно это. Нос на роге намного нужнее, чем рог на носе.

Я молчу, стараясь угадать дальнейший поворот мысли.

– Я так понимаю, что рог на носе не к чему. А вот нос на роге – может пригодиться.

Молчу.

– Рог это ведь для чего? Что-то копать! Так? И нос рядом может пригодиться, чтоб сразу же и нюхать, что выкопал. Вкусно – ешь. Невкусно – дальше рогом копаешь. Так?

Молчу.

– Неужели не понятно, что рог главнее, чем нос. Не выкопаешь, что нюхать будешь?

Молчу.

– Ты, что не понял? Неправильно – «носорог»! Надо – «рогонос»!

– А если и нос и рог одинаково важны, для… Для него? – пытаюсь препятствовать реформе русского языка.

– Тогда «рогонос»!

– А если по алфавиту – «н» сначала, а потом «р». Нос, рог. Значит – «носорог», – отстаиваю привычное.

– А чтой-то ты сегодня его вспомнил? – заполняю паузу.

– Подумал, – полезный зверь этот «рогонос», чтоб картошку копать.

Встал на рядок, рог в землю упер, носом водит, чтоб на картошку не наступить, а вы с папой только идёте и собираете.

– А вы с Матвеем, что делаете в это время?

– А мы с Матвеем сидим, под ногами у вас не крутимся и смотрим на всех вас, – вздохнул Мишка.

Помолчал и добавил: – И думаем о том, какой всё-таки полезный зверь «рогонос».

И сажать картошку с ним легче.

...Только вот за зиму, что посадит, то и съест этот «носорог». Так всю зиму и будет то носом, то рогом крутить! – Мишка стал выбираться из кресла.

– Пошел делиться своими мыслями с отцом и Матвеем, – подумал я.

– Пап! Пап! А утконос...– донеслось уже из другой комнаты.

Первый тайм мы уже отыграли?

– Иди! Твоя очередь, – папа сел в кресло напротив.

– Куда?

– К Мишке. Объясняй, откуда дети берутся. Только учти, что нужно.., – папа показал руками что-то похожее на арбуз, – И учти, что ни слонёнка, ни китёнка аист не поднимет, и придется ещё отвечать, – «кто такой умный, который ребенка на сырую землю среди капусты кладёт?». Заодно и на то, «а если все на работе?»

– Миш! Что хотел? – сажусь на диван в детской.

– От тебя? Ничего.

– Тогда я пошёл?

– Дед–дед прислал?

Молчу.

– Я вот примерно знаю, откуда и как дети берутся. Но не понятно, «зачем». А самое непонятное, – откуда родители знают, что возьмется именно «он», который возьмется, а не «другой»? Или им всё равно? Лишь бы был? Тогда им какая разница, – есть я, вот я, – Мишка похлопал себя по груди, – или нет? Если им было всё равно, буду я или кто другой?

Сидим, молчим.

– Тут немного не так. Родители готовы любить любого того, кто родится. И они любят его до того, как он родился, поэтому рождается уже тот, которого ждали, любили и любят потом.

– Как же можно любить того, кого нет и не было?

Мой мозг, совершенно не готовый к такому повороту диалога, усиленно работает, ища выход.

– Вот скоро зима. Бабочек не будет. Но они же, тебе нравятся? Наступит лето, и они появятся, такие, какие нравятся тебе. И ещё появятся другие, которые тоже тебе понравятся. А сейчас их нет! Но они будут! Ты же представляешь, какие они будут? Вот такие они и будут!

– Да–а–а! До лета ещё долго!

Мишка замолк, о чем-то думая. Я пошел «к себе».

Папа встретил меня дерганьем подбородка вверх.

– Пока терпимо, – я сел на своё место.

– Значит «первый тайм мы уже отыграли»? – папа о чём-то думал и был похож на Мишку.

– Ноль–ноль!

– Слушай! Двадцать первый век! Неужели вы, ученые не можете придумать единую теорию, в которую бы укладывались все их вопросы на эту тему?

– Ученые, наверное, могут! Только она тут же устаревает. И требует доработок и развития. Они впереди теорий всех!

...Пап! А вот вам с мамой было по..., одним словом,–"как всем", кто родится, – я или кто-то другой? – я повернулся к папе.

– О, дал!

Для маразма, вроде, – молод ещё! Для ремня уже, вроде, – стар! Иди чай поставь, и чтоб я больше от тебя таких «дурацких» вопросов не слышал, а то не погляжу на возраст. Договорился! Договорился, – мы уже с матерью что-то не так сделали? Вот я и смотрю, что что-то не так мы сделали! Иди!

Правду говорят, «что старый, – что малый», – услышал я, покорно идя на кухню.

Есть такой зверь – кенгуру...

– Дед! А вот ты знаешь такого зверя – кенгуру?

Внук Миша зашел и «заскорлупонился» в кресло.

– Знаю.

Я разглядываю Мишу, насупившегося и явно чем-то недовольного.

– А этот… эта… кенгуру? Она в Австралии или и в Сахаре тоже живёт?

– Нет только в Австралии.

– А в Австралии на земле там песок, камешки всякие, травинки…да?

– Да.

– А, когда страшно, кенгурёнок с разбегу прыгает в «сумку» к мамке, а там могут быть уже его братья, сестры…? Так?

– Да, так. Кенгурёнок почти год прячется в сумке.

– А когда он уже запрыгнул, как считается – «он в маме» или он «в своём домике»?

– Думаю, что «в своём домике».

Почему-то говорю я.

– А кто в «сумке», которая на животе у мамы, убирается? Кто там пол после детей подметает? Песок там, который к лапам прилип, травку, камешки всякие…?

– Сложный вопрос. Не знаю.

Я подбираюсь весь, чувствуя какой-то подвох и используя дежурную формулу, перевожу всё на «стрелочника».

– Наверное, сам кенгурёнок. А кто ещё? Кто мусорит тот и убирается?

–…. Да…! Никакой свободы…, ещё и жарко там, да и тесно, наверное…

… Да и как там…? Без веника-то…?

Размышляет Миша, почему-то разглядывая свои руки.

– Действительно! – думаю я и почему-то тоже смотрю на свои руки

– Миша. Ты уж не жаловаться ли пришёл?!

Заходит мой папа и садится рядом с Мишей.

– Давай дружок, всё–таки договоримся, что перед тем, как зайти домой, ты во дворе вытряхнешь из кроссовок весь песок и камешки, снимешь носки, выбьешь из них пыль, а на крыльце переобуешься. Хорошо?

Папа пересаживает Мишку к себе на колени, «прибирает» рукой его выцветшие вихры, а сам поудобнее усаживается в кресло.

… Я, бросив работу, думаю про кенгуру и смотрю то на них, то на свои руки.

И мне ещё показалось, что у них недавно был какой-то «мужской» разговор.

Двойняшки

Петрович проснулся рано. Сквозь марево утра свет еле пробивался в комнату. В доме было тепло и тихо. Весна.

Давно уже не надо было просыпаться так рано. Скотину он уже не держал, кур тоже. Не надо было и на работу спешить. А привычка осталась. Что с ней делать? Он лежал и прислушивался к себе. Вчера чистил снег. Лопата была тяжелая от набухшего водой снега. Как-то неудобно повернулся и в спине в знакомом месте что-то щелкнуло. Когда появились эти периодические боли в спине – он уже и не помнил. Молодой ещё был. Так всю жизнь с ними и живет. Они то уйдут, то вернутся. Как-то уже даже привык к ним.

Настроение было – «неважнецкое». Так говорил отец. Все, что было безрадостным, отец называл – «неважнецким». Петрович уже забыл это слово, а тут как-то недавно на вопрос соседа – «Как дела?» вдруг ни с того, ни с сего ответил словами отца: «Неважнецкие дела у всех. С чего у кого-то хорошо будет?» Дядя Витя тогда долго смотрел на него, словно вглядываясь, а потом сказал: «Никогда раньше не замечал, Ленька, как ты на Петьку походишь. Копия отца. Или уж стал теперь таким? Или у меня «смотрево» изменилось. Вылитый отец!» Петровичу было приятно. Отец был уважаемым человеком в селе.

Петрович помнил, как он любил с отцом и мамой идти в клуб. Надевали все праздничное, выходили на главную улицу и медленно шли к нему.

Лет уж десять, как клуба нет. Кто-то купил его, разобрал на кирпичи и увез. Куда? Мужики тогда неплохо заработали. Владелец платил по полтиннику за кирпич. Петрович тогда не стал «калымить». Даже к клубу не подходил. Пришел уже тогда, когда остался лишь фундамент. Нарвал «Иван-Чаю» букет и положил на то место, где была сцена. Быстро клуб разобрали. Строили года два – разобрали и месяца не прошло.

…Вчера звонила Наташка – младшая дочка. Настёна – почтальон забежала, запыхавшись, села, достала телефон, положила его на стол: «Наташка сейчас звонить будет. Подождем». Позвонила. Что сказала?.. Попросила прислать куклу, что стояла в буфете – надо ей. Вспомнила и попросила.

…Эту куклу он купил в городе, когда Наташке было годика два. Может чуть побольше, может чуть поменьше. Их тогда в город на награждение возили. «Победитель соцсоревнования» вручали и год там стоял. Если бы был один знак, то можно было бы посчитать. А так – их вон сколько в коробке. И два ордена. Ордена отдельно. В коробочках.

Да. Любила она эту куклу. Маша. Машей куклу назвала. А внучку –Верочкой… Наташка в декабре родилась, а Верочка в январе. Уже два с лишним годика. …Любила она куклу-то. Даже в лес с собой брала. Потом Маша как-то перебралась в буфет за стекло, а потом все разъехались и старшие и Наташка… А потом жена умерла. Как-то сразу, вдруг. Ничего вроде и не болело у неё. А вот… Умерла.

…Попросила прислать Машу. А и то – Верочке уже больше двух годиков. Конечно, как девчонке и без куклы… расти.

Петрович посмотрел на буфет. Маша стояла на средней полке, прижавшись спиной к большой хрустальной вазе. На правой ножке был один башмачок. Теперь уже розовый. А был красным. Выцвел. Где потеряли и когда второй? «Золушка» – так иногда про себя её называл Петрович. А вслух – нет. Вслух только – Маша.

Красный сарафанчик с белой кофточкой были ей очень к лицу. Голубые глаза и длинная русая коса тоже нравились Петровичу.

«Пришли в бандероли», – говорит. – «Надо! Скучаю!»

Оно конечно, хоть и обжилась в городе, да город ещё долго домом-то не будет. Хотя тоже – живут же люди и там.

...Лежи – не лежи, а вставать надо.

Петрович сел, потрогал рукой спину. Вроде и не очень-то и больно, раз сел. Он опять посмотрел на буфет, потом на стол.

На столе с вечера осталась коробка, которую он приготовил для пересылки Маши.

Сидел, сидел, делал, делал коробку, чтоб той было удобно добираться до нового дома, а потом сшил из занавески матрасик, одеяло, подушечку…

Шил и думал: «Вот ведь руки все никак не доходили. Надо же… Чтоб что-то сделать для кого-то надо… Вот ведь, если бы не позвонила…» Хорошие получились и подушечка, и матрасик, и одеяльце. Хорошие. Теплые и легкие. Удобные. Вспомнил, как смеялась Наташка, когда он тормошил её маленькую:

«Тили-тили балалайка,

На печи сидит бабайка,

Бабайка семечки грызет,

А Наташке не дает…»

Смеялась. Маленькая смешливая была.

Он прошел к плите и поставил чайник.

Разлетелись – кто куда. Птицы вот завсегда домой возвращаются. А… Птицы – они и есть птицы. Человеку надо развиваться. С людьми быть человек должен. С людьми. Как без этого?

Во дворе залаял Дик. Наверняка просто так залаял. А может сказать хочет, что жив еще. Совсем ничего не слышит и видит плохо. Старый уже. Хоть бы до лета дожил. Там теплее будет. Оклематься-то уже не оклемается, а на солнышко посмотрит. Да, старость… Петрович сел за стол, налил чаю.

…Настёна забежала около полудня. Дик даже не вылез из конуры и она пробежала сразу в дом: «Петрович! Давай куклу-то сегодня и отошлю».

Петрович сидел за столом и смотрел на стоящую около коробки Машу. Он ничего не ответил и Настя присела около порога на табуретку.

– Давай чаю попьем. А, Настёна?.. – спросил Петрович, не поворачиваясь.

– Некогда. Надо на почту. Ещё твою куклу надо отправить Наташке… – тихо ответила та.

– Надо, – сказал Петрович. – Так для внучки, чай, Верочки, поди надо-то…

– А фотка-то внучки есть? Дай посмотреть, – встрепенулась Настя.

– Нет. Надо с компьютера как-то делать. Долго. Да и некогда им, поди, в городе-то. Дела. Город все-таки. Это у нас тут тихо да полого.

Петрович встал и стал укладывать Машу в коробку.

– Нет, Петрович. Коробку не возьму. У нас там свои упаковки. Не положено, – Настя встала и подошла к столу.

– Хоть одеяльце и подушку-то возьми в дорогу девке, – Петрович вынул Машу из коробки.

– Их возьму, – Настя взяла из рук Петровича куклу и стала смотреть на неё. – А у меня такая же была. Только сарафанчик был голубой. И башмачки были голубые. Или синие?.. Где-то лежит. Должна быть где-то. Наверняка на чердаке где-нибудь.

Настена положила куклу на сгиб руки, сидела смотрела в окно.

– Ладно Петрович, идти надо.

Она взяла со стола одеяльце, подушечку, матрасик положила их в сумку. Сверху усадила куклу и закрыла её.

– Пойду, провожу тебя, а то собака во дворе, – сказал Петрович и пошел вслед за Настёной.

Настена уже закрыла калитку, когда Дик вышел из конуры. Он стоял подрагивая, низко опустив голову.

– Пойдем в дом. Погреешься да поешь что-нибудь, – сказал Петрович и похлопал ладонью по коленке. Дик подошел.

Они вошли в дом, Дик лег около порога, а Петрович, взяв их холодильника остатки колбасы, подошел и сел на табуретку на которой ещё недавно сидела Настя.

– Не спеши. Не спеши. Успеем все, что нам осталось – наше, – укоризненно сказал он Дику, который стал жадно есть.

Петрович сидел и смотрел на стол. На столе стояла коробка.

По краям были нарисованы цветы, бабочки, по листку ползла божья коровка.

«Божья коровка хорошо получилась», – подумал он. – «И трава издалека, как настоящая. Хорошо, что карандаши сохранились. Высохли, правда. Старые и хрупкие стали».

Рядом лежала крышка.

Больше ничего на столе не было.

Дик съел колбасу, согрелся, дрожать перестал, свернулся калачиком и притих. Петрович прошел и лег на диван.

…Ему показалось, что он задремал, когда он услышал шаги в коридоре.

Зашла Настёна.

– Не успела я отправить куклу-то. Теперь только послезавтра. Вот принесла опять. Домой.

Она достала из сумки Машу, одеяльце, подушечку, матрасик. Села.

– Петрович, смотри ка, – она откуда-то из-за пузухи достала куклу.

Она была – двойняшка Машина. Только сарафанчик был синий, и туфельки были на ногах обе. Голубые. А цвет волос,выражение лица, глаз все-все было, как у Маши.

– Возьми, Петрович. Мои-то выросли уже. В школу уже ходят. Куда им. Не до игр.

Петрович аккуратно взял Настину куклу, поставил на стол рядом с Машей.

– А зовут-то как, – спросил он, не отводя взгляда от двойняшек.

– Не помню уже. Сам назови. Как окрестишь – так и будет. – …Ты чай предлагал давеча. Смотрю и Дик тут. Пригрелся, спит.

– Спит. Давай сама, Настёна, покрутись по кухне-то. Посижу я. А?..

Настя прошла, поставила чайник. Достала у себя из сумки какие-то сладости. Они сидели пили чай.

– А я ведь её помню, – нарушил молчание Петрович. – Куклу-то твою помню. С батькой твоим мы тогда вместе в городе-то были на награждении. Потом ходили подарки покупали домашним. …Помню.

Хорошо сарафанчик сохранился-то. А у Маши выцвел. На свету… На свету, говорю-то, у Маши сарафанчик-то выцвел. И волосы немного…

– Двойняшки. У нас в городе в техникуме были двойняшки, так мы их только по одежде и отличали… – потупившись, сказала Настя и замолчала. – … А сарафанчик?.. Да. Как новый. А я уж и не помню, почему ей не играла. Сашки – брата младшего хватало, наверное, – улыбнулась Настя.

– Пойду я, Петрович. Ты, Петрович, простирни сарафанчик-то… Без мыла. Просто в домашней воде. На чердаке хоть и в газете была, да на чердаке как-никак…

Ты знаешь, я тут разглядела все, – Настена взяла куклу. – Тут на спинке у сарафанчика нитки подпороть немного надо, и он снимется. Легко снимется. А потом зашьешь опять аккуратно. А нитки я захватила под цвет-то...Вот смотки с катушки сделала, чтоб тебе не искать. Вот… – она положила на стол бумажный пакетик. – Я и нитки в иголки вставила, чтоб тебе тут не мучиться. Тут и синяя нитка, и белая...– Настя примолкла. – Тут, Петрович и красная нитка тоже… Вдруг и Маше обновки захочется. Девки...Всё-таки...Двойняшки...

...Пойду я. Послезавтра за куклой-то зайду. Ладно?

– Ладно. Спасибо тебе, Настёна.

Петрович сидел, боясь пошевелить рукой, на которой лежали двойняшки.

Полосатый рейс

Еще вчера не думал, что буду смотреть «от корки до корки» «Полосатый рейс».

Сегодня смотрел. Смотрел и думал – почему я не смотрел его раньше с начала и до конца. Вернее я его смотрел весь. То ли в 62, то ли в 61 году. С тех пор помнил его весь. А потом уже не смотрел...

…Тогда мы пришли "на него" в соседнюю деревню. У нас света в деревне не было, а у них был. Дело было летом и билет стоил пять копеек. Выдавали маленькие синенькие билетики в правом углу которых было написано «Контроль». Там еще стояли номера и мы играли по номерам на шалбаны…

Места в билете не указывались, в зале стояли лавки… Нас местные пацаны всегда вытесняли с лавок и мы ложились прямо на сцену и так смотрели весь фильм… Лежа смеяться было неудобно…

В тот раз, что-то на потолке порвалось, на нас посыпалась какая-то – толи земля, толи шлак…

Мы смотрели кино и смеялись, смахивая с лиц прилипшую пыль…

Потом, когда включили свет, смеялся уже весь зал, глядя на наши чумазые лица…