Текст книги "Нить, сотканная из тьмы"
Автор книги: Сара Уотерс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Я видела ее темный глаз, в котором плавало мое лицо, бледное, как жемчужина. Потом он стал зеркалом, где отразился папа. Душа моя покинула меня и приютилась в ней.
30 мая 1873 года
Прошлой ночью я видела страшный сон. Снилось, будто я просыпаюсь, но не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой, а глаза мои залеплены клеем, который стек ко рту и замкнул мои уста. Изо всех сил я старалась кликнуть Рут или миссис Бринк, но из-за клея не могла и сама слышала, что выходит одно мычанье. Я испугалась, что буду лежать так, пока не задохнусь или не умру от голода, и тогда я заплакала. Слезы смывали клей с моих глаз и наконец промыли дырочку, сквозь которую я могла видеть. Ну хоть сейчас увижу свою комнату, подумала я. Но комната оказалась не моей спальней в Сайденхеме, а номером в гостинице мистера Винси.
Я вглядывалась, но вокруг была кромешная тьма, и тогда я поняла, что лежу в гробу, куда меня положили, решив, что я умерла. Я лежала в гробу и плакала, пока слезы не смыли клей с моих губ, и тогда я закричала. Если звать погромче, думала я, кто-нибудь наверняка услышит и выпустит меня. Но никто не пришел, а когда я приподняла голову, то ударилась о деревянную крышку и по звуку догадалась, что гроб засыпан землей и я уже в могиле. Вот тогда я поняла, что никто не придет, как бы громко я ни кричала.
Я замерла, раздумывая, что же теперь делать, и тут возле самого уха раздался шепот, от которого я вздрогнула. Голос спросил: думаешь, ты одна? Разве не знаешь, что я здесь? Я пыталась разглядеть, кто это говорит, но было слишком темно, и я только чувствовала губы возле своего уха. Не знаю, чьи это были губы: Рут, миссис Бринк, тетушки или кого-то совсем незнакомого. Но по звучанию слов я поняла, что эти губы улыбаются.
Часть четвертая
21 декабря 1874 года
Теперь знаки от Селины появляются каждый день – цветы, ароматы, а иногда просто чуть заметное изменение в обстановке комнаты. Я возвращаюсь домой и вижу сдвинутую с места безделушку, приоткрытую дверь в гардеробную, следы пальцев на бархатных и шелковых платьях, вмятину на диванной подушке, словно там недавно покоилась чья-то голова. Знаки никогда не появляются, если я дома. Жалко. Я бы не испугалась. Теперь я бы испугалась, если б они перестали появляться! Пока они есть, я знаю, что они сгущают пространство между мной и Селиной. Из темного вещества они создают шнур, который тянется из Миллбанка на Чейни-уок и по которому Селина пришлет мне себя.
По ночам, когда опий меня усыпляет, шнур становится толще. Как же я раньше не догадалась? Теперь я с радостью принимаю лекарство. Но ведь шнур должен мастериться и днем, и оттого порой, когда матери нет дома, я залезаю в ее ящик и украдкой пью лишнюю дозу.
Разумеется, в Италии лекарство мне больше не понадобится.
Сейчас мать со мною мягка. Три недели Маргарет не ездила в Миллбанк, и посмотрите, как изменилась! – говорит она Хелен и чете Уоллес. Мол, такой цветущей она не видела меня с той поры, как умер папа. Мать не знает, что я езжу в тюрьму тайком, когда она уходит из дома. Не знает, что мое серое визитное платье лежит в комоде, – Вайгерс, добрая душа, меня не выдала и теперь вместо Эллис помогает мне одеваться. Не знает о данном мною обещании, о моем бесстыдном и ужасном намерении бросить ее и опозорить.
Порой меня слегка потряхивает, когда я об этом думаю.
Но думать я должна. Шнур создастся из тьмы, и если мы взаправду хотим уехать, если она взаправду сбежит – о, как необычно это слово! мы будто пара разбойниц из дешевой книжонки, – если она придет, мне нужно поторапливаться, все спланировать и подготовиться к опасностям. Я лишусь одной жизни, чтобы обрести другую. Это похоже на смерть.
Я думала, умирать легко, но, оказалось, очень трудно. А сейчас, наверное, будет еще тяжелее?
Сегодня, когда мать ушла, я поехала к Селине. Она по-прежнему в отряде миссис Притти, ей тяжко, пальцы ее кровоточат сильнее, но она не плачет. Мы сродны. Теперь, когда я знаю, ради чего терплю, я вынесу что угодно, сказала она. Ее неистовость жива, но скрыта, будто пламя абажуром лампы. Мне страшно, что надзирательницы разглядят ее и обо всем догадаются. Их взгляды меня пугают. Сегодня я шла по тюрьме, и меня трясло так, словно я оказалась здесь впервые; я вновь ощутила ее громадные размеры и сокрушительную мощь ее стен, засовов, решеток и замков, ее бдительных стражей, затянутых в шерсть и кожу, ее запахов и звуков, будто отлитых из свинца. И тогда сама мысль о побеге казалась полнейшей глупостью. Лишь страстность Селины вновь придает уверенности.
Мы говорили о том, что я должна приготовить. Понадобятся деньги, сказала Селина, все, какие смогу достать; нужны одежда, обувь, баулы. Откладывать покупки до приезда во Францию не стоит, ибо нельзя привлекать к себе внимание – в поезде мы должны выглядеть дамой с компаньонкой, которые путешествуют с багажом. Я вот об этом не подумала. Когда я одна в своей комнате, это кажется немного глупым. Но выглядит совсем иначе, когда Селина, неистово сверкая глазами, все раскладывает по полочкам.
– Нужно купить билеты на поезд и корабль, – шептала она. – Надо выправить паспорта.
Бумаги я достану, сказала я, Артур говорил, как это делается. Вообще-то, я знала все, что требуется для поездки в Италию, ибо наслушалась нескончаемой сестриной болтовни о деталях ее свадебного путешествия.
– Вы должны быть готовы к моему приходу, – сказала Селина; она еще не объяснила, как это произойдет, и я чувствовала, что меня трясет.
– Мне страшно! – призналась я. – Случится что-то странное? Я должна сидеть в темноте и произносить заклинания?
– Полагаете, это делается так? – усмехнулась Селина. – Все происходит через любовь, через желание. Вам нужно лишь захотеть меня, и я приду.
Я должна делать лишь то, что она скажет.
Вечером мать попросила почитать ей, и я взяла «Аврору Ли».1818
Аврора Ли – героиня одноименного романа в стихах (1859) Элизабет Браунинг. Аврора, дочь итальянки и англичанина, родилась во Флоренции. Отец-ученый приобщает ее к знаниям, но рано умирает. Аврора пытается писать книги и отказывается выйти замуж за своего кузена Ромни, когда тот говорит, что женщинам не хватает чувства и ума, чтобы стать подлинным художником. Аврора уезжает в Лондон, где продолжает литературные попытки. К ней приходит интриганка леди Вальдемар, влюбленная в Ромни, и рассказывает, что тот собирается жениться на девушке-плебейке Мэриан. Аврора способствует их свадьбе, но затем понимает, что сама любит Ромни, и расстраивает ее. Она решает поехать в Италию, дабы там почерпнуть вдохновение, и продает свою рукопись, чтобы получить деньги на поездку. Сделав остановку во Франции, Аврора случайно находит Мэриан, которую козни леди Вальдемар загнали в бордель. Девушке удалось оттуда сбежать, но она забеременела и родила ребенка. Аврора увозит Мэриан и дитя во Флоренцию, где не находит особого вдохновения, но питается сладко-горькими воспоминаниями о детстве. Меж тем ее книга, изданная в Англии, имеет успех. В Италию приезжает Ромни и говорит, что эта книга – подлинное произведение искусства. Аврора понимает, что он – ее истинная муза, и они признаются друг другу в любви. В финале Ромни слепнет, и Аврора в библейских метафорах описывает ему прелести пейзажа.
[Закрыть] Месяц назад я бы этого не сделала. Увидев книгу, мать сказала:
– Прочти то место, где бедный Ромни возвращается весь в шрамах и говорит, что слепнет.
Но я не стала это читать. Наверное, я уже никогда не прочту этот кусок. Я открыла «Книгу седьмую», где Аврора обращается к Мэриан Эрл. Чтение длилось около часа; когда я закончила, мать заулыбалась:
– Какой у тебя нынче приятный голос, Маргарет!
Сегодня Селина не дала подержать свою руку – боится, что увидит надзирательница. Когда мы разговаривали, я сидела, а она стояла передо мной, и я придвинула свой твердый ботинок к ее неуклюжему башмаку. Мы приподняли наши юбки, шелковую и шерстяную, – совсем чуть-чуть, только чтобы поцеловались кожаные носы.
23 декабря 1874 года
Сегодня от Прис с Артуром пришла посылка, а еще письмо, содержащее точную дату их возвращения – 6 января – и приглашение нам всем – матери, мне и Стивену с Хелен и Джорджи – до весны погостить у них в Маришесе. Разговоры о поездке в гости шли уже давно, но я не предполагала, что мать вознамерится выехать так скоро. Она хочет отправиться во вторую неделю нового года, 9-го числа, – то есть меньше чем через три недели. Новость повергла меня в панику. Ты полагаешь, они и впрямь рассчитывали увидеть нас так скоро после своего возвращения? – спросила я мать. Теперь Прис хозяйка огромного дома, где много прислуги. Может, стоит дать ей время обвыкнуться с новыми обязанностями? Именно сейчас молодой жене и требуется материнский совет, ответила мать и добавила:
– Мы не можем полагаться на радушие Артуровых сестер.
Она также выразила надежду, что и я буду чуть сердечнее к Присцилле, нежели была в день ее свадьбы.
Мать считает, что видит меня насквозь. Но самая большая моя слабость ей, конечно, не ведома. По правде, я уже больше месяца не думала о Прис и ее заурядных победах. Все это осталось позади. Я действительно отделяюсь ото всего, что было в моей прежней жизни: мать, Стивен, Джорджи...
Даже Хелен теперь кажется далекой. Вчера она приезжала к нам.
– Верно ли, что говорит мать – ты окрепла и успокоилась? – спросила Хелен.
Она не может избавиться от мысли, что я лишь затаилась и еще глубже загнала внутрь свои тревоги.
Я разглядывала ее милое лицо с правильными чертами и думала: сказать? Что ты ответишь? В какой-то миг я уже хотела сказать, решив, что будет невообразимо легко и просто... В конце концов, если кто-нибудь способен меня понять, то, конечно, она. Всего-то и надо сказать: я влюблена, Хелен! Я влюблена! Это редкостная, удивительная и странная девушка, в ней вся моя жизнь!
Я живо представила, как говорю это, и страстность собственных слов разбередила меня чуть не до слез; даже показалось, что я уже их произнесла. Но я еще ничего не сказала, и Хелен беспокойно и участливо смотрела на меня, ожидая, когда я заговорю. Тогда я отвернулась и, проведя пальцами по гравюре Кривелли, пришпиленной над моим столом, на проверку спросила:
– Как считаешь, это красиво?
Хелен заморгала. По-своему красиво, ответила она, подавшись к рисунку.
– Только я почти не разбираю черт девушки. Похоже, лицо бедняжки совсем стерлось.
Вот тогда я поняла, что никогда не расскажу ей о Селине. Она не услышит меня. Если б сейчас я показала ей Селину, она бы ее не увидела, как не разглядела четкие контуры Истины. Для нее они слишком неуловимы.
Я тоже становлюсь неуловимой и нереальной. Я развиваюсь. Никто этого не замечает. Все видят, как я пунцовею и улыбаюсь, а мать еще говорит, что я располнела в талии! Они не знают, что я удерживаю себя среди них одной лишь силой воли. Это очень утомительно. Когда я одна, как сейчас, все совсем иначе. Тогда – сейчас – сквозь кожу я вижу свои бледные кости. С каждым днем они все бледнее.
Плоть утекает от меня. Я превращаюсь в свой призрак!
Наверное, в своей новой жизни я буду посещать эту комнату.
Но пока надо еще немного побыть в старой жизни. Сегодня в Гарден-Корт мать и Хелен забавлялись с Джорджи, а я подошла к Стивену и сказала, что хочу кое о чем его спросить.
– Объясни мне, как обстоит дело с материными и моими деньгами. Я в этом совсем не разбираюсь.
В своей обычной манере брат ответил, что мне и не нужно в том разбираться, поскольку есть он, мой поверенный, но я не отставала. Он поступил великодушно, когда после папиной смерти взвалил на себя все наши дела, сказала я, но мне тоже хотелось бы немного о них знать.
– Думаю, мать тревожится, что будет с домом и моим благосостоянием, случись ей умереть.
Если б я разбиралась в этих вопросах, я бы могла их с ней обсудить.
Чуть помешкав, брат взял меня за руку и тихо сказал: он догадывался, что и меня это слегка беспокоит. Что бы ни случилось с матерью, я должна знать: в их доме для меня всегда найдется место.
«Добрейший человек из всех, кого я знаю», – однажды сказала о нем Хелен. Сейчас его доброта показалась мерзкой. Вдруг пришла мысль: интересно, пострадает ли его карьера, когда я совершу то, что задумала? Мы исчезнем, и все, конечно, решат, что побегу Селины способствовала я, а никакие не духи. Станет известно насчет билетов и паспортов...
А как она пострадала от законников? Но я ничего не сказала и лишь поблагодарила Стивена.
Он же не умолкал:
– Что касается сохранности родительского дома, не стоит зря беспокоиться!
Отец был весьма предусмотрителен. Если б хоть половина отцов, чьи дела он ведет, были так же заботливы, как наш! Мать – состоятельная дама, сказал Стивен, какой и пребудет до кончины.
– И ты, Маргарет, имеешь полное право на свою долю наследства.
Разумеется, я о том знала, но мое богатство всегда казалось мне бесполезной пустышкой, ибо не придавало жизни смысла. Я взглянула на мать, которая забавляла Джорджи: кукольный негритенок на ниточках выплясывал по столешнице, топоча фарфоровыми ножками. Склонившись к брату, я сказала, что хотела бы знать, насколько я богата, из чего состоит мое богатство и как им можно воспользоваться.
– Мой интерес чисто теоретический, – поспешно добавила я, и Стивен рассмеялся.
Понятное дело, сказал он. Ты всегда и во всем искала теоретические основы. Однако сейчас он не мог сообщить мне цифры, поскольку нужные бумаги хранились в папином кабинете. Можно выкроить часок завтра вечером.
– Ничего, что мы займемся этим в Сочельник? – спросил Стивен.
А я даже забыла, что наступает Рождество, и брат опять усмехнулся.
Тут нас позвала мать, требуя, чтобы мы посмотрели, как Джорджи хихикает над негритенком. Видя мою задумчивость, она спросила:
– О чем вы там говорите, Стивен? Не забивай сестре голову всякими серьезностями! Через месяц-другой от них и следа не останется!
У матери куча великих планов, как в новом году заполнить мои дни.
24 декабря 1874 года
Вот только что прослушала урок Стивена. Он все расписал на бумаге, и я, увидев цифры, вздрогнула.
– Что, удивлена? – сказал брат, но дело вовсе не в том.
Меня поразило, что папа озаботился сберечь мое состояние, – вот почему я вздрогнула. Сквозь пелену своей болезни он будто разглядел все планы, какие я буду строить в тупике собственной хвори, и постарался мне помочь. Селина говорит, что сейчас он смотрит на меня и улыбается, но я сомневаюсь. Как можно видеть весь этот трепет и безумное стремление, мой отчаянный план и мое притворство и всего лишь улыбаться? Селина объясняет, что он смотрит глазами духа и мир ему видится иначе.
И вот я сидела за столом в папином кабинете, а Стивен говорил:
– Ты удивлена, ибо не представляла размеров своего состояния.
Конечно, большая его часть имеет несколько умозрительный характер – имущество и ценные бумаги. Но есть и деньги, которые папа оставил исключительно мне.
– В том случае, разумеется, если ты не выйдешь замуж, – сказал Стивен.
Мы улыбнулись друг другу, хотя, полагаю, думали о разном.
Наличность можно получить, где бы я ни жила? – спросила я. Эта процедура никак не связана с Чейни-уок, ответил брат, но я имела в виду другое. Как быть, если я окажусь за границей? Стивен выпучился. Удивляться нечему, сказала я, ибо я подумываю совершить путешествие «с какой-нибудь компаньонкой», если заручусь одобрением матери.
Наверное, Стивен решил, что в Миллбанке или Британском музее я завела себе какую-то серьезную подругу-вековуху. Отличная идея, сказал он. Что касается денег, они мои, я могу распоряжаться ими, как мне угодно, и получить их в любом месте. Никто не может на них посягнуть.
А мать не сможет их захапать, если из-за чего-нибудь всерьез на меня разозлится? – спросила я и опять вздрогнула.
Брат повторил, что деньги принадлежат мне, а не матери и, пока он является моим поверенным, надежно защищены от посягательств.
– А если вдруг я рассержу тебя, Стивен?
Брат пристально посмотрел на меня. Где-то в глубине дома слышался голос Хелен, звавшей Джорджи. Мы оставили их с матерью, сказав, что хотим кое-что обсудить в папиных записях, – в ответ мать что-то проворчала, а Хелен улыбнулась. Стивен потрогал лежавшие перед ним бумаги и сказал, что во всем, что касается моего состояния, он соблюдает волю отца.
– Обещаю, что никогда не опротестую твой чек, пока ты в здравом уме и не стала жертвой дурного влияния, вынуждающего использовать твои деньги во вред себе.
Именно так он сказал, а потом рассмеялся, и я на секунду подумала: как знать, не притворство ли вся его доброта? Может, он догадался о моей тайне и теперь издевается? Наверняка не скажешь. И потому я спросила вот о чем: если сейчас, в Лондоне, мне понадобится сумма больше той, что выдает мать, как ее получить?
Для этого, объяснил Стивен, надо лишь пойти в банк и снять деньги со счета, предъявив заверенный им ордер. Среди бумаг он отыскал такой ордер и, отвинтив с ручки колпачок, подписал его. Мне осталось поставить рядом свою подпись и обозначить сумму.
Я разглядывала автограф брата и думала, вправду ли он так расписывается; наверное, да. Стивен рассматривал меня.
– Знай, что за таким ордером ты можешь обратиться ко мне в любой момент, – сказал он.
Брат стал собирать документы, а я сидела и смотрела на чистую графу, в которой проставляется сумма, пока она не разрослась до размера моей ладони. Наверное, Стивен заметил мой странный взгляд, потому что коснулся пальцами листка и, понизив голос, сказал:
– Полагаю, нет нужды говорить, что с этим следует быть очень осторожной. Например, служанкам совсем не обязательно видеть эту бумажку. И ни к чему... – он улыбнулся, – брать ее с собой в Миллбанк, верно?
Испугавшись, что брат хочет забрать листок, я свернула его и сунула за пояс платья. Мы встали.
– Ты ведь знаешь, что мои поездки в Миллбанк закончились, – сказала я, когда мы вышли в холл и затворили дверь в папин кабинет. – И оттого я полностью выздоровела.
Да-да, он совсем забыл, ответил Стивен. Хелен много раз говорила, как хорошо я выгляжу... Брат снова изучающее на меня посмотрел, а я улыбнулась и хотела идти, но он взял меня за руку и тихо проговорил:
– Не сочти, что я вмешиваюсь, Маргарет. Конечно, мать и доктор Эш прекрасно знают, что нужно делать... Но Хелен говорит, тебе дают опий, и я не могу избавиться от мысли, что после хлорала... ну, я сомневаюсь в благотворности такого сочетания. – От моего взгляда он покраснел; сама я тоже вспыхнула. – Нет ли каких симптомов? Ну там, хождений во сне, страхов, галлюцинаций?
И тогда я поняла: мои деньги ему не нужны. Он хочет мое лекарство! Чтобы не дать Селине прийти! Он хочет забрать лекарство, чтобы она пришла к нему.
Его ладонь в зеленоватых венах и поросли черных волосков еще лежала на моей руке, но тут на лестнице раздались шаги, и появилась Вайгерс, которая несла угольное ведерко. Стивен убрал руку, а я, глядя в сторону, сказала, что вполне здорова – любой это подтвердит.
– Спроси хоть горничную. Вайгерс, скажи мистеру Приору, что я хорошо себя чувствую.
Служанка заморгала и спрятала ведерко за спину. Щеки ее запылали, и теперь мы все трое стояли красные!
– О да, вы здоровы, мисс, – пролепетала она.
Мы обе посмотрели на Стивена, и он смешался.
– Что ж, я очень этому рад, – только и сказал он. Значит, понял, что Селину ему не заполучить. Брат кивнул мне и пошел в гостиную. Я слышала, как открылась и потом затворилась дверь.
На цыпочках я поднялась к себе и села за стол; достав ордер, я смотрела на пустую графу для суммы, пока строчка вновь не разрослась. Теперь она походила на заиндевевшее окно, но под моим взглядом изморозь потихоньку таяла, и сквозь нее проглядывали четкие линии и насыщенные цвета моего будущего.
Снизу раздались голоса; из ящика стола я достала этот дневник, чтобы между его страниц спрятать ордер. Тетрадка слегка топорщилась; я раскрыла ее, и на колени мне выскользнуло что-то узкое и черное. Я потрогала вещицу, замершую на моем подоле; она была теплая.
Прежде я никогда ее видела, но тотчас узнала. Бархотка с медной застежкой. Когда-то Селина ее надевала, а теперь прислала мне – верно, в награду за то, что я так ловко обхитрила Стивена!
Перед зеркалом я надела бархотку. Она впору, но туговата; я чувствую под ней свой пульс, и мне кажется, будто временами Селина тянет за бечеву, напоминая, что она рядом.
6 января 1875 года
Последний раз я была в Миллбанке пять дней назад, но с удивительной легкостью воздерживаюсь от поездок, ибо теперь знаю, что Селина меня навещает, а вскоре останется со мной навсегда! Я соглашаюсь сидеть дома, принимать гостей и даже наедине беседовать с матерью. Она тоже остается дома чаще обычного и занята тем, что отбирает платья, какие возьмет в Маришес, и посылает служанок на чердак за баулами, коробками и чехлами, которыми закроют мебель и ковры после нашего отъезда.
После отъезда, в котором все же есть один плюс. Я нашла способ, как за планами матери скрыть свой замысел.
Однажды вечером на прошлой неделе мы сидели вдвоем: мать составляла списки вещей, я разрезала страницы книги. В какой-то момент я засмотрелась на огонь камина и застыла в безотчетной неподвижности, но услышала неодобрительное кряканье матери. Как я могу быть такой бездеятельной и спокойной! Через десять дней уезжать в Маришес, а еще столько всего не сделано! Я распорядилась насчет своих платьев?
Все так же глядя на пламя, я неторопливо разрезала страницу и сказала:
– Надо же, какой успех! Еще месяц назад ты укоряла меня в неуемности. Но ты слишком взыскательна, если теперь бранишь за чрезмерное спокойствие.
Обычно подобный тон я приберегала для дневника. Мать отбросила список и завелась: неизвестно, как там насчет спокойствия, а вот за такую дерзость мне стоит всыпать!
Вот тогда я подняла взгляд. Вялость моя исчезла. Может быть, это говорила Селина, ибо вдруг на меня снизошло озарение, что мне совершенно не свойственно.
– Я не служанка, которую можно отругать и выгнать, – сказала я. – Ты сама говорила, что я не «всякая». Но держишься со мной как с горничной.
– Все, будет! – оборвала меня мать. – Я не потерплю подобного тона от собственной дочери, да еще в собственном доме. И в Маришесе тоже...
Ей не придется терпеть, ответила я, поскольку в Маришес я прибуду не раньше чем через месяц. Я решила остаться дома, она же пусть едет со Стивеном и Хелен.
Останусь дома, одна? Это еще что за вздор? – Никакой не вздор. Наоборот, это вполне разумно.
– В тебе заговорило прежнее упрямство, вот что это такое! Маргарет, подобные споры возникали уже тысячу раз...
– Значит, тем более не стоит заводить еще один.
Право, о чем говорить? Я бы с радостью неделю-другую провела в одиночестве. Уверена, и в Маришесе все были бы довольны, если б я осталась в Челси!
Мать ничего не ответила. Она сморщилась от звука рвущейся бумаги, когда я вновь энергично принялась за книгу. А что подумают все знакомые, если она уедет, оставив меня одну? Они могут думать, что им угодно, и объяснение может быть любым. Например: я осталась, чтобы подготовить к публикации папины записи – я и вправду смогу ими заняться, когда в доме будет так тихо.
Мать покачала головой:
– Ты же хворала. Вдруг опять занеможешь, а ухаживать за тобой будет некому.
Я не собираюсь болеть, сказала я; и потом, я вовсе не буду одна – останется кухарка. На ночь она может приводить племянника, чтобы спал внизу, как было во время папиной болезни. И еще со мной будет Вайгерс. Пусть она остается со мной, а Эллис едет в Уорикшир...
Вот что я сказала. Заранее я ничего не придумывала, но теперь будто каждым легким движением ножа выпускала слова из книги, что лежала на моих коленях. Мать задумалась, но все еще хмурилась.
– Вдруг ты заболеешь... – повторила она.
– Да почему я должна заболеть? Посмотри, я совсем выздоровела!
Она таки посмотрела. И увидела мои глаза, яркие от опия, мое лицо, разрумянившееся то ли от камина, то ли от работы. Еще она увидела мое старое фиолетовое платье, которое я приказала Вайгерс достать из комода и обузить, поскольку у других нарядов – серого и черного – воротники недостаточно высокие, чтобы скрыть бархотку.
Думаю, именно платье почти убедило мать.
– Ну скажи, что оставишь меня, мама! Нельзя же вечно быть неразлучными, правда? И потом, разве не приятнее будет Стивену с Хелен погостить без меня?
Сейчас это выглядит ловким ходом с моей стороны, но я ничего не замышляла, совсем ничего. До той минуты я бы в жизни не подумала, что мать знает о моих чувствах к Хелен. В голову не приходило, что она может ловить мои взгляды, прислушиваться, как я произношу имя Хелен, и замечать, что я отворачиваюсь, когда та целует Стивена. Но теперь, когда я говорила о Хелен легко и спокойно, я заметила в лице матери... нет, не облегчение, не радость, но что-то похожее, что-то очень близкое... и сразу поняла, что она и ловила, и прислушивалась, и замечала. Все два с половиной года.
Сейчас я думаю, что наши отношения были бы иными, если б мне удалось скрыть свою любовь или ее не было бы вовсе.
Мать заерзала в кресле и разгладила на коленях юбку. Наверное, это не вполне правильно... но если останется Вайгерс... и недели через три-четыре мы с ней приедем...
Прежде чем дать согласие, сказала мать, она должна переговорить с Хелен и Стивеном; мы поехали к ним встречать Новый год, и я поняла, что уже совсем не хочу видеть Хелен, а когда в полночь Стивен ее поцеловал, я только улыбнулась. Мать рассказала о моем плане, и супруги пожали плечами: что плохого в том, чтобы одной побыть в доме, где я и так провела столько уединенных часов? А миссис Уоллес, ужинавшая с нами, сказала, что гораздо разумнее остаться на Чейни-уок, нежели рисковать здоровьем, путешествуя поездом!
Домой мы вернулись в два ночи. Дом заперли, и я, не сняв накидки, поднялась к себе и долго стояла у окна, в котором чуть приподняла фрамугу, чтобы чувствовать новогодний дождик. В три часа на лодках еще трезвонили колокольчики, с реки доносились голоса, по улице шныряли мальчишки; но потом гомон и суета на мгновенье стихли, и ночь стала абсолютно беззвучной. Сеял мелкий дождик, настолько мелкий, что не мог возмутить поверхность Темзы, сиявшую, точно зеркало, в котором фонари мостов и набережных отражались извивающимися красными и желтыми змеями. Тротуары отливали синевой, будто фарфоровые тарелки.
Никогда не думала, что в ночной тьме такое разноцветье красок.
На другой день мать куда-то ушла, и я поехала к Селине. Ее вернули в прежний отряд, где она вновь получает обычную тюремную еду, вяжет чулки и находится под присмотром доброй миссис Джелф. Я вспомнила, как некогда оттягивала радость нашей встречи и сначала заходила в другие камеры, а затем не поднимала глаз, пока мы не оставались вдвоем. Но разве возможно медлить сейчас? Что мне до того, что подумают другие? Я задержалась у пары камер, поздравила узниц с Новым годом и через решетку пожала им руки, но все здесь воспринималось по-другому: я видела лишь скопище бледных женщин в грязно-бурых балахонах. Кое-кого из моих знакомиц отправили в Фулем, Эллен Пауэр умерла, а новая обитательница ее камеры меня не знала. Мэри Энн Кук и фальшивомонетчица Агнес Нэш, казалось, мне рады. Но я пришла к Селине.
– Что вы успели сделать? – тихо спросила она, и я рассказала о том, что узнала от Стивена.
Селина полагает, что с деньгами тянуть не стоит: лучше сейчас забрать из банка все, что удастся, и хранить у себя, пока мы не будем готовы. Я рассказала, как сплавила мать в Маришес, и она улыбнулась:
– Вы умница, Аврора.
Это ее заслуга, ответила я; она действует через меня, а я всего лишь посредник.
– Вы мой медиум, – сказала Селина. Она подошла чуть ближе и взглянула на мое горло под воротником. – Вы чувствуете, что я рядом? Чувствуете, что я окружаю вас? Мой дух приходит к вам по ночам.
– Я знаю.
– Бархотку носите? Дайте взглянуть.
Я оттянула воротник и показала бархатную полоску, плотно и тепло облегавшую мое горло. Селина кивнула, и бархотка стала еще туже.
– Очень хорошо. – Шепот Селины гладил меня, точно пальцы. – Она притянет меня к вам сквозь тьму. – Я шагнула к ней. – Нет... Нельзя. Если нас увидят, меня отдалят от вас. Подождите немного. Скоро вы меня получите. И тогда... я буду так близко, как вы захотите.
Голова моя поплыла.
– Когда же, Селина?
Решать мне, ответила она. Нужно выбрать ночь, когда мать уедет и все будет приготовлено.
– Мать уезжает девятого, – сказала я. – Наверное, можно в любую ночь после этого числа...
И тут мне пришла мысль. Я улыбнулась и даже, по-моему, засмеялась, потому что Селина прошептала:
– Тише! Миссис Джелф услышит!
– Извините. Просто... есть одна ночь... если вам не покажется глупым... Двадцатое января... – Она не поняла, и я опять чуть не рассмеялась. – Канун святой Агнесы!
Взгляд ее по-прежнему ничего не выражал. Помолчав, она спросила: день вашего рождения?..
Я покачала головой, повторяя: канун святой Агнесы! Канун святой Агнесы!1919
«Канун святой Агнесы» – поэма английского поэта-романтика Джона Китса (1795-1821). В ее основе древнее поверье: если девушка помолится святой Агнесе в канун ее праздника, во сне она увидит суженого. Главные герои поэмы – влюбленные Маделина и Порфиро, которых разделяет ревностное соперничество их семейств. В канун Дня святой Агнесы Порфиро пробирается в спальню Маделины; сначала он выдает себя за видение, а потом открывается и уговаривает девушку бежать из отчего дома и выйти за него замуж. На одноименной картине английского художника Холмана Ханта (1827-1910), которая хранится в Лондонской художественной галерее Гилдхолл, запечатлен момент побега влюбленных.
[Закрыть]
– И к выходу в глубокой тишине, – начала я, – две незаметно проскользнули тени...
Храпит привратник, привалясь к стене...
...на стертые ступени
Упав, засовы тяжкие гремят:
В распахнутую дверь ворвался снежный ад...2020
Перевод Сергея Сухарева.
Полный вариант строфы:
И к выходу в глубокой тишинеДве незаметно проскользнули тени.Храпит привратник, привалясь к стене,Бутыль пустую уронив в колени.Дымит трескучий факел.В сонной лениПес поднял голову, и мирный взглядИх проводил.На стертые ступениУпав, засовы тяжкие гремят:В распахнутую дверь ворвался снежный ад.
[Закрыть]
Селина не понимала... Не понимала!
Я смолкла. В груди шевельнулись тревога, страх и просто любовь. Откуда ей знать? – подумала я. Кто мог ее этому научить?
Ничего, все придет, сказала я себе.
