Текст книги "Нить, сотканная из тьмы"

Автор книги: Сара Уотерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

9 декабря 1872 года

Миссис Бринк говорит, чтобы я не вздумала вылезать из постели раньше 10 утра. Мол, надо сделать все возможное, дабы сохранить и укрепить мою силу. Она отдала мне свою горничную Рут, чтобы та ухаживала исключительно за мной, а себе наняла другую девушку по имени Дженни. Дескать, по сравнению с моим комфортом ее собственные удобства – ничто. Теперь Рут приносит мне завтрак и подает платье; если вдруг я уроню платок, чулок или еще какую пустяковину, она их поднимет, а попробуй я сказать «спасибо», улыбнется и проворчит: «Да что вы, мисс, нечего меня благодарить». Она старше меня. Говорит, попала в этот дом 6 лет назад, когда умер муж миссис Бринк. Этим утром я спросила:

– Наверное, с тех пор здесь побывало много спиритов?

– С тыщу, мисс! – ответила Рут. – И все гонялись за одним бедным духом. Только все они были жулики. Вскоре мы их уж насквозь видели. Знали все их фокусы. Представьте, каково служанке переживать за хозяйку! Да пусть у меня десять раз лопнет сердце, нежели из-за какого-нибудь прохиндея хоть волосок упадет с головы госпожи!

Она застегивала на мне платье и разговаривала с моим отражением в зеркале. Все мои новые платья застегиваются на спине, самой не справиться.

Закончив с одеванием, я обычно спускаюсь к миссис Бринк, и мы часок сидим вдвоем, или же она ведет меня по магазинам, или погулять в парке Хрустального дворца. Иногда заглядывают ее приятельницы, чтобы устроить с нами темный круг. Увидев меня, они говорят: «Ой, совсем молоденькая! Моложе моей дочери!» Но после сеанса держат меня за руку и качают головой. Миссис Бринк всем говорит, что понимает, как ей со мной повезло, потому что я – нечто из ряда вон, только, думаю, так она отзывалась о многих спиритах. Гостьи просят: «Гляньте, мисс Дауэс, нет ли возле меня какого-нибудь духа? И спросите, голубушка, может, у него весточка для меня?» Подобным я занимаюсь уже 5 лет и могу это сделать левой ногой. Но сейчас я в красивом платье, стою в великолепной гостиной миссис Бринк, и все балдеют. Я слышу, как приятельницы шепчут: «О, Марджери, это грандиозный талант! Вы привезете ее ко мне? Пусть она устроит круг на моем приеме!»

Однако миссис Бринк говорит, что и не подумает отпускать меня на подобные сборища, мол, нечего трепать талант. Я возражаю: надо использовать мою силу в помощь и другим людям, ведь для этого она мне и дана. Но миссис Бринк всегда отвечает:

– Разумеется, я это понимаю. Так и сделаю, но потом. Сейчас я ни с кем не хочу вами делиться. Думаете, это будет ужасно эгоистично, если я еще немножко подержу вас у себя?

Поэтому ее подруги приезжают только днем – и никогда вечером. Вечера она приберегает для нас двоих. И лишь иногда разрешает Рут войти с вином и печеньем, если вдруг я ослабну.

28 октября 1874 года

Ездила в Миллбанк. С последнего визита прошла всего неделя, но атмосфера тюрьмы поменялась, точно время года, став еще мрачнее и горше. Башни словно раздались вширь и выросли, а окна будто съежились; даже запахи стали иными: во дворах пахнет болотным туманом и печным дымом, а в корпусе к прежней вони параш, немытых волос в колтунах, грязных тел и гнилых зубов добавилось тошнотворное амбре газа и ржавчины. В коридорах появились черные пузатые обогреватели, отчего здесь стало очень душно и тесно. В камерах же все равно так промозгло, что на покрытых испариной стенах известка вздувается пузырями, точно прокисшее молоко, и марает одежду узниц. Заключенные поголовно кашляют, страдальчески морщатся и зябко дрожат.

В корпусе непривычный сумрак. Уже в четыре часа зажигают газовые лампы, и от высоких узких окон, чернеющих на фоне неба, от лужиц света, что бликуют на песочном полу, и тусклых камер, где, точно гоблины, над шитьем и пряжей сгорбились узницы, еще больше веет древним ужасом. Кажется, будто этот новый мрак преобразил даже надзирательниц. Их поступь стала еще неслышнее, в газовом свете желтеют лица и руки, а черные накидки на форменных платьях кажутся мантиями призраков.

Сегодня мне показали комнату свиданий, где узницы встречаются с близкими, мужьями и детьми; думаю, это самое жуткое место из всех, что я здесь видела. Сие помещение – комната лишь по названию и больше напоминает загон для скота, ибо являет собой череду узких, похожих на стойла ниш, выстроившихся по обеим сторонам длинного коридора. Когда заключенная получает свидание, надзирательница приводит ее в стойло и переворачивает песочные часы, закрепленные на уровне головы. В передней стенке ниши имеется окошко, забранное решеткой. По другую сторону коридора, точно напротив, устроено такое же окошко, только затянутое сеткой. Это стойло для посетителя. Там тоже имеются песочные часы, которые переворачивают вместе с часами заключенной.

Ширина коридора, разделяющего стойла, около семи футов; там постоянно прохаживается надзирательница, дабы воспрепятствовать любым передачам. Чтобы друг друга услышать, заключенной и визитеру приходится говорить громко, и временами гвалт стоит невообразимый. Бывает, узница во всеуслышание кричит о чем-то приватном. Соль в часах бежит пятнадцать минут, после чего посетитель обязан покинуть тюрьму, а узница – вернуться в камеру.

Вот таким манером узница Миллбанка может повидаться с родными и друзьями четыре раза в год.

– Почему им нельзя подойти друг к другу ближе? – спросила я надзирательницу, сопровождавшую меня по коридору со стойлами для заключенных. – Ведь так даже не обнять мужа, не приголубить собственное дитя.

Надзирательница – нынче не мисс Ридли, но светловолосая молодая женщина по имени мисс Годфри – покачала головой.

– Таковы правила, – сказала она.

Сколько раз я уже слышала здесь эту фразу? Таковы правила.

– Знаю, вам это кажется суровым, мисс Приор. Но стоит их допустить друг к другу, как в тюрьму проникают всевозможные предметы. Ключи, табак... Детей натаскивают передавать лезвие изо рта в рот, когда целуют мамашу.

Я разглядывала узниц, которые смотрели на гостей по другую сторону коридора с тенью патрулирующей матроны. Было не похоже, что заключенные мечтают обняться с родными лишь для того, чтобы украдкой заполучить нож или ключ. Еще никогда я не видела их такими несчастными. Одна узница со шрамом на щеке, прямым, точно след бритвы, прижалась лицом к решетке, чтобы лучше слышать мужа; когда тот спросил, как она там, женщина ответила:

– Как положено, Джон... В смысле, не особо...

Другую узницу, Лору Сайкс, которая всех изводит просьбами походатайствовать за нее перед мисс Хэксби, навестила мать; видя перед собой сетку, пообносившаяся дама лишь вздрагивала и плакала.

– Перестань, мама, так не годится, – просила Сайкс. – Расскажи, что ты узнала. Ты говорила с мистером Кроссом?

Голос дочери и курсирующая надзирательница заставили даму дрожать еще сильнее.

– Ох! Ты уже половину времени пронюнила! – завопила Сайкс. – В другой раз пусть Патрик приходит! Почему его нет? На кой ты мне, если только ревешь...

Видя, что я наблюдаю за узницами, мисс Годфри покачала головой:

– Им вправду тяжело. Некоторые вообще не выносят свиданий. Поперву ждут не дождутся, отсчитывают дни, места себе не находят, но потом встреча их так шибанет, что они просят родных больше не приходить совсем.

Мы направились обратно в жилой корпус, и я спросила, есть ли заключенные, кого вообще никто не навещает.

– Есть такие, – кивнула мисс Годфри. – У них, видать, ни друзей, ни родных. Как здесь очутились, все о них забыли. Уж не знаю, каково им будет на воле. Из таких у нас Коллинз, Барнз и Дженнингс. Еще, кажется... – матрона возилась с неподатливым замком, – Дауэс из отряда «Е».

По-моему, я заранее знала, что она произнесет это имя.

Больше вопросов я не задавала, и меня передали под опеку миссис Джелф. Как обычно, я заходила в камеры, однако после сцены свидания чувствовала себя не вполне ловко, ибо казалось ужасным, что я, чужой человек, могу прийти к узницам, когда захочу, и они вынуждены говорить со мной. Но я помнила и о том, что им остается либо говорить со мной, либо вообще молчать. Я видела, что они все же рады моему приходу и возможности рассказать о себе. У многих, как я уже сказала, дела были неважны. Вероятно, по этой причине, а может, потому, что даже сквозь толстые тюремные стены и зарешеченные окна узницы чувствовали вороватую поступь зимы, главной темой их разговоров было окончание срока:

– Мне осталось ровно семнадцать месяцев, мэм!.. Еще год с неделей, мисс Приор, и всё!.. Через три месяца на волю, мисс! Что скажете?

Последняя реплика принадлежала Эллен Пауэр, которую, по ее выражению, упекли за то, что пускала парней с девушками полюбезничать в своей комнате. Как похолодало, я часто о ней вспоминала. Сейчас ее знобило, и она выглядела слабенькой, но все же не такой больной, как я опасалась. Я попросила миссис Джелф запереть нас, и мы с полчаса поговорили; прощаясь, я почувствовала крепкое пожатие узницы и сказала, что рада видеть ее в добром здравии.

Во взгляде Пауэр мелькнула хитринка.

– Только не выдавайте меня мисс Хэксби и мисс Ридли... уж простите, мисс, что я об этом прошу, знаю, вы не скажете... По правде, все это лишь благодаря миссис Джелф. Она меня подкармливает, а еще дала кусок фланели, чтобы на ночь закутывать горло. Когда шибко холодно, сама меня растирает вот тут... – узница коснулась груди и плеч, – потому и держусь. Заботится прямо как дочка и даже величает меня матушкой. Надо, мол, подготовить тебя, матушка, к выходу на волю...

Глаза ее заблестели, и Пауэр на секунду прижала к лицу грубую синюю косынку. Хорошо, что хоть миссис Джелф к ней добра, сказала я.

– Она ко всем добра, самая добрая надзирательница во всей тюрьме. – Пауэр покачала головой. – Бедняжка! Недавно тут, манерам-то здешним еще не обучилась.

Я удивилась: вот уж не подумала бы, что у неприметной и хлопотливой миссис Джелф еще недавно была какая-то жизнь за пределами тюрьмы. Но Пауэр кивнула: наверное, и года нет, как миссис Джелф здесь служит. Уму непостижимо, зачем ей понадобился Миллбанк! Не сыскать человека, который меньше годился бы для этакой работы!

Тут, словно по волшебству, появилась сама миссис Джелф. В коридоре раздались шаги, и мы узрели надзирательницу, совершавшую обход зоны. Заметив наши взгляды, она притормозила у решетки и улыбнулась.

– А я вот тут рассказывала мисс Приор о вашей доброте, миссис Джелф, – зардевшись, сказала Пауэр. – Ничего, не заругаете меня?

Улыбка матроны тотчас застыла; миссис Джелф схватилась за грудь и испуганно глянула вдоль коридора. Боится, что услышит мисс Ридли, догадалась я, и оттого промолчала о куске фланели и подкормке; я лишь кивнула Пауэр и жестом попросила надзирательницу открыть решетку. Отпирая замок, миссис Джелф прятала глаза и не ответила на мою улыбку. Чтобы ее успокоить, я сказала, что не знала о ее малом стаже в Миллбанке. Чем она занималась до того, как пришла в тюрьму?

Миссис Джелф поправила на ремне цепочку с ключами, смахнула с рукава известковую пыль. Потом сделала легкий книксен и ответила, что служила в горничных, но хозяйку услали за границу, и она не стала искать нового места.

Мы шли по коридору. Здешняя работа ее устраивает? – спросила я. Сейчас уже было бы жалко расстаться с Миллбанком, ответила миссис Джелф.

– А вам не тяжело? – поинтересовалась я. – Да еще смены... Разве у вас нет семьи? Наверное, родным несладко приходится?

Ни у кого из надзирательниц мужей нет, сказала миссис Джелф, тут все старые девы или же вдовы, как она.

– Замужних не бывает.

У некоторых тюремщиц были дети, которых они отдавали на воспитание в чужие семьи, но сама она бездетна. Миссис Джелф рассказывала, не поднимая глаз. Может, оно и к лучшему, сказала я. Под ее опекой сотня женщин, которые беспомощны, как младенцы, и нуждаются в ее заботе и участии; пожалуй, всем им она вроде матери.

Теперь миссис Джелф подняла взгляд, но глаза ее, затененные полями шляпы, казались печальными.

– Надеюсь, что так, мисс, – сказала она и вновь отряхнула рукав.

Ее крупные, как у меня, руки, исхудавшие и огрубелые, выдавали в ней человека, претерпевшего много трудов и потерь.

Больше я не расспрашивала и продолжила обход камер. Навестила Мэри Энн Кук, фальшивомонетчицу Агнес Нэш, а затем, как всегда, зашла к Селине.

Мимо ее камеры я уже проходила, когда свернула во второй коридор, но оттягивала визит к ней (как сейчас – эту запись) и, минуя решетку, отвернулась к стене, чтобы наши взгляды не встретились. Я словно боялась сглазить. Я помнила комнату свиданий, и теперь казалось, будто песочные часы готовы отсчитывать мгновенья нашей встречи, но я не желала, чтобы сквозь их стеклянное горло хоть крупинка проскользнула раньше срока. Уже стоя с миссис Джелф перед решеткой, я все еще не смотрела на Селину. Лишь когда надзирательница, повозившись с цепочкой на ремне, замкнула нас в камере и ушла, я наконец подняла взгляд, но тотчас поняла, что в облике Селины едва ли найдется черта, на какой он успокоится и отдохнет. Я видела выбившиеся из-под чепчика волосы, прежде красивые, а сейчас грубо обрезанные. Видела горло, на котором некогда застегивали бархотку; представляла связанные запястья, видела рот, который чуть кривился, исторгая чужой голос. Казалось, на бледной, изможденной плоти смутно проступают все знаки странной профессии, будто следы стигматов на теле святого. Селина не изменилась, но я стала другой после того, что узнала о ней. Новое знание действовало исподволь, словно капля вина на воду в бокале или закваска на пресное тесто.

В груди возникло легкое трепетанье, а вместе с ним кольнул страх. Схватившись за сердце, я отвернулась.

Селина заговорила, и голос ее – слава богу! – был знаком и вполне обычен.

– Я думала, вы не придете, – сказала она. – Я видела, как вы прошли к следующей камере.

Я подошла к столу и потрогала лежавшую на нем пряжу. Ведь нужно проведать и других узниц, сказала я. Заметив, как она отвела погрустневший взгляд, я добавила, что, если угодно, всегда буду заходить к ней в конце своего посещения.

– Благодарю вас, – сказала Селина.

Разумеется, она, как и все другие, предпочитала поговорить со мной, нежели томиться в молчании. Мы обсудили тюремные новости. Из-за сырой погоды в камерах появились огромные черные жуки, которых здесь называют «пиратами»; похоже, такое нашествие случается каждый год. Селина показала пятна на беленой стене, где башмаком прихлопнула с дюжину пришельцев. По слухам, одни придурковатые узницы ловят жуков и пытаются приручить. А другие с голодухи едят их. Кто его знает, правда ли это, но так говорят надзирательницы...

Я слушала, кивала и морщилась, но не спрашивала, как она узнала про мой медальон. И не сказала, что два с половиной часа провела в Ассоциации спиритов, где говорила о ней и сделала выписки из судебных отчетов. Однако я не могла не думать о том, что прочла. Я смотрела на ее лицо и вспоминала портреты, помещенные в газете. Разглядывала ее руки и представляла восковые слепки в шкафу.

Затем я поняла, что не смогу уйти, оставив все это невысказанным, и попросила Селину рассказать еще о ее прежней жизни.

– В прошлый раз вы поведали, как все было до вашего переезда в Сайденхем. Можно узнать, что происходило там?

Моя собеседница нахмурилась. Почему это меня интересует? Просто любопытно, ответила я. Мне интересны судьбы всех узниц, но вот ее история...

– Вы сами знаете, что она чуть необычнее других.

Это лишь кажется, ответила Селина, немного помолчав; если б я тоже была спириткой и вела свою жизнь среди медиумов, я бы не нашла в ней ничего любопытного.

– Загляните в отдел объявлений спиритской газеты, и вы поймете, насколько я заурядна! Вам покажется, что спиритов больше, чем духов на том свете.

Нет, сказала она, в ней не было ничего необычного, пока она жила с тетушкой и со спиритами в Холборне...

– Но потом произошла встреча с миссис Бринк, которая поселила меня в своем доме, и вот тогда я стала необычной, Аврора.

Она заговорила тише, и я подалась вперед, чтобы расслышать. Однако, услыхав это глупое имя, я покраснела.

– Что же было такого в миссис Бринк, что изменило вас? – спросила я. – Что она сделала?

Миссис Бринк пришла к ней, когда она еще жила в Холборне.

– Вначале я приняла ее за обычную пациентку, но, оказалось, ее направили духи. У нее была особая цель, для которой подходила только я.

И что за цель?

Селина прикрыла глаза, а когда вновь открыла, они казались чуть больше и по-кошачьи зелеными. Она заговорила так, словно рассказывала о каком-то чуде.

– Миссис Бринк хотела, чтобы я вызвала одного духа, которому предоставила бы свое тело.

Селина не сводила с меня взгляда, а я краем глаза заметила, как что-то темное юркнуло по полу камеры. Тотчас возник яркий образ голодной узницы, которая срывает с жука панцирь, высасывает плоть и грызет извивающиеся лапки.

Я тряхнула головой.

– Значит, эта миссис Бринк держала вас у себя и заставляла исполнять спиритические фокусы.

– Она свела меня с моей судьбой, – ответила Селина. – Я точно запомнила ее слова. – Привела к моему «я», которое дожидалось меня в ее доме. Отвела туда, где могла состояться встреча с духами, которые меня искали. Она привела меня...

– К Питеру Квику! – договорила я за нее.

Помешкав, Селина кивнула. Я представила все намеки и недомолвки судейских, когда они говорили о ее дружбе с миссис Бринк.

– Она отвела вас туда, где мог найти он, – проговорила я. – Чтобы по ночам вы тайком его приводили?..

Взгляд Селины изменился; похоже, мои слова ее ошеломили.

– К ней я никогда его не приводила! – воскликнула она. – Я никогда не вызывала Питера Квика для миссис Бринк. Я была нужна ей не ради него.

Не ради него? А ради кого?..

Селина не ответила и лишь покачала головой, глядя в сторону.

– Кого же вы приводили, если не Питера Квика? – наседала я. – Кто это был? Муж? Сестра? Ребенок?

Селина прикрыла рукой рот, потом наконец тихо сказала:

– Это была ее мать, Аврора. Она умерла, когда миссис Бринк была еще маленькой. Мать говорила, что не уйдет насовсем, что непременно вернется. Однако не вернулась, ибо за двадцать лет поисков миссис Бринк не нашла медиума, способного ее вызвать. А потом она отыскала меня. Ей было видение во сне. Она увидела, что мы с ее матерью схожи, между нами какая-то... сродность. Миссис Бринк привезла меня к себе, отдала мне вещи матери, и через меня та стала являться. В темноте она приходила к своей дочери и... утешала ее.

На суде Селина об этом ничего не говорила, и я видела, что ей стоит немалых усилий поведать о том мне. Казалось, ей не хочется рассказывать дальше, и все же я чувствовала – есть что-то еще, и она бы не возражала, если бы я сама догадалась, что это. Я не могла догадаться. Даже не представляла, что это может быть. Возникла лишь малоприятная мысль: странно, что такая дама, какой я вообразила себе миссис Бринк, могла разглядеть в семнадцатилетней Селине Дауэс тень своей покойной матери и склонить к ночным посиделкам, дабы призрак обрел плоть.

Но об этом мы не говорили. Я лишь снова расспрашивала о Питере Квике. Значит, он приходил только ради нее самой? Да, только ради нее. А зачем он приходил? Как зачем? Он ее опекун, хранитель. Ее связник.

– Он приходил, и что я могла поделать? – просто сказала Селина. – Я принадлежала ему.

Она побледнела, а на щеках проступили красные пятна. Я почти завидовала возбуждению, которое в ней росло и будто пропитывало затхлый воздух камеры.

– Когда он к вам приходил, на что это было похоже? – тихо спросила я, но Селина покачала головой: о, разве объяснишь? Ты словно теряешь свое «я», которое с тебя сдергивают, как платье, перчатки или чулки...

– Звучит ужасно! – заметила я.

– Так оно и было. Но вместе с тем – изумительно! В том была вся моя переменившаяся жизнь. Я сама, будто дух, перенеслась из одной скучной сферы в другую, лучшую.

Я нахмурилась, не понимая.

Ну как же объяснить! – воскликнула Селина. Ох, словами не выразишь... Она огляделась в поиске наглядного примера, и взгляд ее остановился на полке.

– Вы говорили о спиритических фокусах, – улыбнулась Селина. – Что ж...

Она подошла ко мне и протянула руку, словно предлагая ее взять. Я вздрогнула, памятуя о медальоне и записи в блокноте. Все так же улыбаясь, Селина тихо попросила:

– Заверните рукав.

Я не понимала, что она задумала. Взглянув на нее, я опасливо оттянула ее рукав до локтя. Селина перевернула руку, показывая внутреннюю сторону предплечья – белую, гладкую и еще теплую от одежды.

– Теперь закройте глаза, – сказала она.

Я чуть помешкала, но просьбу исполнила и глубоко вздохнула, готовя себя к какой-нибудь странности. Но Селина только потянулась и что-то взяла из мотка пряжи, лежавшего на столе за моей спиной. Потом она отошла, и я услышала, как она что-то берет с полки. Затем наступила тишина. Глаз я не открывала, но веки мои трепетали, а потом задергались. Чем больше длилась тишина, тем беспокойнее мне становилось.

– Еще секунду, – сказала Селина, заметив, что я ерзаю, и через мгновенье разрешила: – Все, можно смотреть.

Я осторожно открыла глаза. Почему-то пришло в голову, что она взяла тупой нож и порезала себе руку. Однако ее гладкая рука была целой и невредимой. Селина держала ее передо мной, хотя не так близко, как прежде, и чуть в тени, тогда как раньше рука была повернута к свету. Наверное, если б я вгляделась, то рассмотрела бы на коже легкую потертость и красноту. Но Селина не дала мне присмотреться. Я еще промаргивалась, когда ладонью другой руки она крепко провела по оголенному предплечью. Сделала это раз, потом другой, третий, четвертый, и я видела, как с каждым движением ладони на коже проступает слово, написанное корявыми темно-красными буквами, довольно блеклыми, но вполне разборчивыми.

Слово ПРАВДА.

Когда оно целиком проявилось, Селина убрала руку и, глядя на меня, спросила, считаю ли я это хитростью. Я не знала, что ответить. Селина вновь поднесла мне руку и велела ее потрогать; я подчинилась, и тогда она сказала, чтобы я лизнула свои пальцы.

Я нерешительно оглядела свои подушечки. Казалось, они покрыты беловатым налетом, и я подумала об эфире – веществе духов. От мысли лизнуть пальцы меня чуть не затошнило. Селина это заметила и рассмеялась. Затем показала, чем она занималась, пока я сидела с закрытыми глазами.

Для фокуса требовались деревянная вязальная спица и солонка: спицей чертишь слово, а затем натираешь руку солью, отчего буквы краснеют.

Я взяла ее за руку – слово уже исчезало. Вспомнилось, что спиритская газета объявила сей трюк подтверждением дара Селины, и все в это поверили – и мистер Хитер, и, пожалуй, я сама.

– Значит, так вы разыгрывали несчастных людей, которые искали у вас поддержки в своем горе? – спросила я.

Селина пожала плечами и, убрав руку, медленно опустила рукав. Без таких знаков горе людей не уменьшится, ответила она. Разве духи станут менее достоверны, если иногда натереть солью руку или в темноте уронить на колени дамы цветок?

– Ни один медиум из тех, что дают объявления в газете, не побрезгует этаким трюком – уверяю вас, ни один.

Она знавала спириток, которые в волосах прятали штопальную иглу для посланий от духов, и спиритов, которые носили с собой бумажные рупоры для придания голосу потустороннего звучания. Это рабочий момент профессии: сегодня дух приходит сам, а завтра ему надо помочь...

Вот так было и с ней, до того как она попала в дом миссис Бринк. Но потом... фокусы утратили всякий смысл. Все ее прежние способности выглядели сплошным трюкачеством!

– Можно сказать, я была бездарной... вы меня понимаете? Все это было ничто по сравнению с силой, какую я обрела через Питера Квика.

Я молчала. Наверняка сегодня я узнала и увидела то, чего никому другому не открывалось. Что до новой редкостной силы, о которой она сейчас сказала... да, я чуть-чуть испытала ее на себе, не так ли? Спору нет, это нечто. Но все равно оставалась загадка, какая-то неясность, недоговоренность...

Я повторила то, что сказала мистеру Хитеру: я не понимаю. Столь удивительная сила привела ее сюда, в Миллбанк. Питер Квик – ее хранитель, однако именно из-за него пострадала девушка, а миссис Бринк так испугалась, что умерла! В чем же его помощь, если сама она оказалась в тюрьме? И какой теперь толк от ее способностей?

Селина отвернулась и повторила слова мистера Хитера: мол, «у духов свои замыслы, которые нам не дано постичь».

Для меня определенно останется непостижимым, какую цель преследовали духи, отправляя ее в тюрьму! – воскликнула я.

– Разве что они вам завидуют и хотят прикончить, чтобы вы стали одной из них.

Селина лишь нахмурилась, не поняв меня. Есть духи, которые завидуют живым, сказала она. Но даже они не станут ей завидовать в ее нынешнем положении.

Она потерла шею, и я вновь вспомнила о бархотках и связанных запястьях.

В камере было холодно, я озябла. Не знаю, сколько времени мы проговорили, но сказано было гораздо больше, чем я здесь записала; взглянув на окно, я увидела, что уже совсем стемнело. Селина все держалась за горло, потом закашлялась и сглотнула. Сегодня ей пришлось слишком много говорить, сказала она. Затем шагнула к полке, прямо из кувшина глотнула воды и опять закашлялась.

В этот момент у решетки появилась миссис Джелф, которая внимательно на нас посмотрела, и я сообразила, что сижу здесь уже очень долго. Я нехотя поднялась и кивком дала знать, что выхожу. Затем повернулась к Селине и сказала, что мы еще поговорим в следующий раз. Она кивнула, все еще растирая горло. Добрые глаза миссис Джелф затуманились; она выпустила меня в коридор, а сама подошла к Селине и спросила:

– В чем дело? Заболела? Лекаря позвать?

Надзирательница развернула Селину к тусклому свету газового рожка, а я услышала, что меня окликают из соседней камеры – это была фальшивомонетчица Нэш.

– Все еще ходите к нам, мисс? – спросила она и, дернув головой в сторону своей соседки, заговорила наигранным шепотом: – Я уж подумала, она вас околдовала и сбагрила своим призракам либо превратила в лягуху или мышь. – Нэш поежилась. – Вот уж страсть-то! Вы знаете, что к ей по ночам ходют призраки? Мне через стенку слышно. Она с ими разговаривает и то смеется, а то плачет. Ей-богу, мисс, уж лучше карцер, чем середь ночи слушать голоса мертвяков! – Она вновь поежилась и скорчила рожу.

Наверное, опять подшучивает, как тогда, с фальшивыми монетами, решила я, но узница не улыбалась. Вспомнив слова мисс Крейвен, я сказала, что в тюремной тишине, бывает, мерещатся всякие бредни. Нэш фыркнула. Мерещатся? Уж она-то отличит хрен от пальца! Бредни? Мне бы ночку провести в ее камере да с такой соседкой, а потом уж говорить про бредни!

Ворча и покачивая головой, она вновь занялась шитьем, а я вернулась к камере Дауэс. Селина и миссис Джелф еще стояли под газовым рожком; надзирательница плотнее укутала горло Селины косынкой и погладила его. Меня они не видели. Наверное, думали, что я ушла. Селина коснулась своей руки с угасающим красным словом ПРАВДА, теперь спрятанным под грубой тканью, и я, вспомнив о подушечках пальцев, наконец-то их лизнула.

Я еще смаковала соленый вкус, когда миссис Джелф вышла из камеры и повела меня по коридору. По дороге нас окликнула Лора Сайкс и, прижавшись лицом к решетке, заныла: вот бы мы замолвили словечко перед мисс Хэксби, а? Ей бы только свидеться с братцем, чтобы передать письмецо, и дело враз пересмотрят. Одно словцо мисс Хэксби, кричала узница, и месяца не пройдет, как ее выпустят на волю!