Текст книги "Нить, сотканная из тьмы"
Автор книги: Сара Уотерс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
10 марта 1873 года
На темные круги теперь заявляется столько народу, что пришлось поставить у дверей Дженни: когда мест уже нет, она принимает карточки и просит гостей пожаловать на другой вечер. В основном приходят дамы, правда, некоторые с мужчинами. Питер предпочитает дам. Он среди них разгуливает, дает подержать свою руку и потрогать бороду. Разрешает поднести огонь к папиросе.
– Мать честная, ну и красотка! – говорит Питер. – По эту сторону рая я таких еще не видал!
Ну и все в таком роде, а дамы хохочут и отвечают:
– Ах ты, проказник!
Они полагают, что его поцелуи не считаются. Мужчин Питер дразнит. Возьмет и скажет кому-нибудь:
– Я видел, как на прошлой неделе ты заскакивал к одной милашке. Уж больно ей твои цветочки понравились. – Потом взглянет на супругу господина и добавит: – Понятно, откуда ветер дует. Все, умолкаю. Я – малый, который умеет хранить секреты!
Сегодня в круге был один господин в шелковом цилиндре, мистер Харви. Питер забралу него цилиндр, напялил себе на голову и стал расхаживать по гостиной.
– Экий я нынче щеголь! – приговаривал он. – Зовите меня Питер Квик с Сэвил-роу.1515
Сэвил-роу – лондонская улица с мастерскими дорогих мужских портных.
[Закрыть] Ох, видели бы меня дружки-духи!
– Можете взять цилиндр себе, – сказал мистер Харви.
– Ой, правда? – понарошку обрадовался Питер, а сам зашел ко мне в будуар и, показав шляпу, прошептал: – Чего мне с этим делать-то? Может, засунуть в ночной горшок миссис Бринк?
Я так прыснула, что все услышали.
– Питер меня смешит! – крикнула я.
Конечно, после сеанса будуар обыскали, но он был совершенно пуст, и все стали покачивать головами, представляя, как на том свете Питер разгуливает в цилиндре мистера Харви. Потом шляпа нашлась. Со сломанными полями и пробитой тульей, она висела в прихожей на крючке для картины. Наверное, это слишком твердый предмет, чтобы транспортировать его через сферы, сказал мистер Харви, но Питер отважно предпринял попытку. Мистер Харви держал шляпу, точно она была из стекла, и обещал поместить ее в футляр как спиритический трофей.
Потом Рут мне сказала, что цилиндр вовсе не с Сэвил-роу, а от какого-то дешевого портного в Бейсуотер. Пусть мистер Харви выставляется богачом, но вкус к цилиндрам у него паршивый.
21 ноября 1874 года
Близится полночь, чертовски холодно и промозгло, я устала и оглушена хлоралом, но дом затих, и надо сделать эту запись. Меня опять навестили, а может, подали знак духи Селины. Где же мне об этом рассказать, как не здесь?
Все произошло, пока я была в Гарден-Корт. Я уехала утром и просидела там до трех; вернувшись, я, как всегда, сразу прошла к себе и тотчас поняла: в комнате что-то трогали, убрали или разбили. В потемках я ничего не видела, но чувствовала – что-то не так. Первой ужасной мыслью было, что мать нашла и прочла этот дневник, лежавший на столе.
Оказалось, дневник здесь ни при чем, я сделала еще шаг и все увидела. Цветы в вазе, которую с каминной полки перенесли на стол. Цветы апельсина – зимой в Англии!
Сразу подойти к ним я не смогла. Так и стояла, не сняв накидку и сжимая в кулаке перчатки. Горел камин, в теплом воздухе плавал цветочный аромат – вероятно, его-то я и уловила, когда вошла. Теперь же меня пробрала дрожь. Селина хотела сделать мне приятное, подумала я, но только испугала... Из-за этих цветов я ее боюсь!
Затем пришла мысль: какая же ты дура! Это вроде папиных шляп на полке. Наверняка цветы от Присциллы. Она прислала их из Италии... Вот тогда я подошла к столу и взяла вазу. Всего лишь подарок от Прис, думала я, всего лишь от нее... И остро, как перед тем страх, кольнуло разочарование.
Но сомнение все же осталось. Нужно удостовериться, решила я. Опустив вазу на стол, я звонком вызвала Эллис и расхаживала по комнате, дожидаясь стука в дверь. Однако Эллис не появилась – пришла Вайгерс; казалось, ее лошадиное лицо вытянулось и побледнело еще больше, рукава платья были закатаны до локтя. Эллис накрывает к обеду стол, сказала горничная, на вызов могла откликнуться только она либо кухарка. Ничего, и она сгодится, сказала я.
– Кто принес эти цветы?
Вайгерс тупо уставилась на вазу, а затем на меня.
– Простите, мисс?
Цветы! Их не было, когда я уходила. Кто-то принес их в дом и поставил в майоликовую вазу. Кто – она? Нет. Она весь день была дома? Весь день. Значит, приходил почтальон с посылками. От кого они? Из Италии? От моей сестры, мисс Присциллы, то есть миссис Барклей?
Вайгерс не знала.
Да хоть что-нибудь она знает? Я велела привести Эллис. Вайгерс быстренько за ней сбегала, и обе, моргая, стояли в дверях, пока я моталась по комнате, тыча пальцем в вазу. Цветы! Цветы! Кто принес их в мою комнату и поставил в вазу? Кто принял посылку от сестры?
– Какую посылку, мисс? Никаких посылок не было.
– Сестра ничего не присылала?
– Никто ничего.
Тут мне опять стало страшно. Я прижала руку к губам, и, думаю, Эллис заметила, как дрожат мои пальцы. Убрать ли цветы, спросила она, а я не знала, не знала, что ответить и как поступить. Эллис с Вайгерс ждали, я стояла в растерянности, а потом внизу хлопнула дверь и послышался шорох материных юбок.
– Эллис! Ты где? – Мать трезвонила в колокольчик.
– Ладно, ничего не надо! – поспешно сказала я. – Оставьте цветы и уходите, обе!
Но мать меня опередила. Она вышла в холл и увидела служанок возле моей двери.
– В чем дело, Эллис? Маргарет, ты вернулась?
На лестнице раздались ее шаги. Эллис повернулась ко мне спиной, и я услышала ее доклад: тут вот мисс Маргарет спрашивает про цветы, мэм, – а потом снова голос матери: цветы? какие еще цветы?
– Пустяки, мама! – крикнула я. Горничные все еще топтались в дверях, и я прошипела: – Ну же, уходите!
Но мать уже поднялась и перекрыла им дорогу. Она посмотрела на меня и перевела взгляд на стол: ах, какие милые цветочки! Потом она снова на меня взглянула. Что случилось? Почему я такая бледная? Отчего здесь так темно? По ее приказу Вайгерс подожгла в камине лучинку и запалила светильник.
Ничего не случилось, сказала я. Просто я ошиблась и зря обеспокоила горничных.
Ошиблась? В чем?
– Эллис, отвечай!
– Мисс Маргарет говорит, что не знает, откуда взялись цветы, мэм.
– Не знает? Маргарет, как ты можешь не знать?
Да знаю, ответила я, просто запамятовала. Это... это я принесла цветы. Я смотрела в сторону, но чувствовала царапающий взгляд матери. Она что-то шепнула горничным, и те моментально исчезли, а сама вошла в комнату, притворив за собой дверь. Я вздрогнула – обычно мать заходила ко мне лишь вечером. Что означает этот вздор? – спросила она. Никакой не вздор, сказала я, избегая ее взгляда, просто глупое недоразумение. Она может заниматься своими делами. А мне нужно разуться и переменить платье. Я обогнула мать и, вешая накидку, уронила перчатки, подняла их и снова уронила.
Что значит – недоразумение? – наседала мать. Как можно забыть, что купила цветы? О чем я думаю? И потом, так терять себя перед горничными...
Ничего я себя не теряла, ответила я, но сама слышала, как дрожит мой голос. Мать подошла ближе. Чтобы она не лапала меня за плечи, я обхватила себя руками и отвернулась. Но взгляд мой снова упал на цветы, запах которых стал еще сильнее, и я отвернулась в другую сторону. Если мать сейчас не уйдет, подумала я, то я расплачусь или ударю ее!
Но матушка не отставала.
– Как ты себя чувствуешь? – Я не ответила. – Нет, ты нездорова...
Она так и знала, что этим кончится. Мои частые отлучки из дома мне совсем не под силу. Я сама напрашиваюсь на прежние хвори.
– Я вполне здорова, – сказала я.
Вполне здорова? Да стоит лишь вслушаться в мой голос! А я подумала, как выгляжу перед горничными? Наверное, сейчас они шушукаются...
– Я не больна! – крикнула я. – Я здорова как бык и совершенно излечилась от былых припадков! Все это говорят. Даже миссис Уоллес.
Миссис Уоллес не видит меня в подобном состоянии. Не знает, что после поездок в Миллбанк я возвращаюсь бледная как привидение. Ей невдомек, что я, издерганная и взбудораженная, ночи напролет сижу за столом...
Вот тут я поняла, что мать за мной следила, точно мисс Ридли и мисс Хэксби, и напрасно я пыталась сохранить в тайне ночные бдения в своей комнате на верхотуре. Я всегда страдала бессонницей, заорала я, даже еще при папе, даже в детстве! Это ничего не значит, лекарство всегда помогало уснуть! Мать сразу нашла зацепку: в детстве мне во всем потакали. Это ее упущение: чрезмерная забота отца меня избаловала; именно безрассудная избалованность и привела к безудержности в моем горе...
– Я это всегда говорила! И вот вижу, что ты вновь упрямо выбираешь путь, который ведет к болезни...
Если она не оставит меня в покое, я и впрямь заболею! – выкрикнула я и, бросившись к окну, прижалась лицом к стеклу. Не помню, что говорила мать – я не слушала и не отвечала. Наконец она сказала, что я должна спуститься с ней в гостиную, и если не приду через двадцать минут, за мной пришлют Эллис. И ушла.
Я смотрела в окно. На реке какой-то человек в лодке бил кувалдой по железяке. Его рука взлетала и падала, взлетала и падала. Высекались искры, но звук на секунду запаздывал – кувалда взмывала раньше, чем грохотал удар.
Я насчитала тридцать ударов и пошла к матери.
Она ничего не сказала, но взгляд ее обшарил мое лицо и руки, тщетно выискивая признаки слабости. Потом я, как пономарь, читала «Крошку Доррит», а сейчас, пригасив лампу, осторожно – даже хлорал не лишает меня бдительности – вожу пером по бумаге, чтобы не услышала мать, если подкрадется и приникнет ухом к филенкам двери. С нее станет и подглядывать в замочную скважину, которую я заткнула тряпкой.
Цветы апельсина стоят передо мной. В душной комнате их запах так силен, что у меня плывет голова.
23 ноября 1874 года
Сегодня вновь ходила в читальню Ассоциации спиритов. Хотелось еще раз пролистать историю Селины, рассмотреть беспокоящий портрет Питера Квика и постоять у шкафа со слепками. Разумеется, с последнего раза на полках ничего не изменилось – восковые и гипсовые конечности покрывал слой непотревоженной пыли.
Я их разглядывала, когда ко мне подошел мистер Хитер. Нынче он был в туфлях из мягкой кожи и с цветком в петлице. Они с мисс Кислингбери не сомневались, что я вновь приду, сказал куратор.
– И вот она вы, чему я очень рад. – Он вгляделся в мое лицо. – Но отчего вы так пасмурны? А, понимаю – наши экспонаты навевают задумчивость. Прелестно! Только не хмурьтесь, мисс Приор. Глядя на них, нужно улыбаться.
Я улыбнулась, и он тоже, отчего его взгляд стал еще яснее и мягче. Других читателей не было, и мы проговорили почти час. Среди прочего я спросила, как давно и почему он стал спиритом.
– Вначале к обществу примкнул мой брат, – сказал мистер Хитер. – Я полагал его чертовски доверчивым, коль он проникся этакой чепухой. Но брат утверждал, что видит мать и отца, которые наблюдают за нами с небес. Вот уж кошмар! – смеялся я.
И что же вызвало в нем перемену? – спросила я. Помешкав, куратор ответил: смерть брата. Я тотчас выразила соболезнование, но он покачал головой и усмехнулся:
– Нет-нет, нельзя так говорить, тем более здесь. И месяца не прошло со дня его кончины, как брат мне явился. Он обнял меня и был реален, вот как вы сейчас; брат выглядел здоровее, чем при жизни, без всяких следов болезни, что уморила его. Он просил, чтобы я поверил. Но я все еще отвергал истину и отмахнулся от его прихода как от некой галлюцинации; потом были еще знаки, но я и от них отмахивался. Просто удивительно, как охотно упрямец от всего отмахивается! Но вот наконец я понял. Теперь брат – мой самый дорогой друг.
– А вы ощущаете вокруг себя духов? – спросила я.
К сожалению, лишь когда они приходят к нему. Он не обладает силой могучего спирита.
– Я улавливаю скорее проблески – «легкий блик, загадочный намек»,1616
Строка из лирической поэмы А. Теннисона «В память» (1850).
[Закрыть] как выразился мистер Теннисон, – нежели образ целиком. Если повезет, слышу простенькую мелодию. Другие же слышат симфонии, мисс Приор.
– Но способность видеть духов... – начала я.
– Их невозможно не видеть, если хоть раз с ними встретился! Правда, это еще и небезопасно, – улыбнулся куратор и, сложив руки на груди, дал любопытное пояснение.
Вообразите, предложил он, что девять десятых английского населения обладает зрением, которое не позволяет различать, скажем, красный цвет. Далее он попросил представить, что у меня такое же зрение. Проезжая по Лондону, я любуюсь голубым небом, желтым цветком и считаю мир весьма красивым местечком. Я даже не подозреваю, что свойство моего глаза не позволяет увидеть часть этого мира; когда же некие особенные люди говорят мне, что есть еще один изумительный цвет, я полагаю их глупцами. Мои друзья думают так же. Со мной согласны газеты. Все, что я в них читаю, укрепляет меня во мнении: те люди – дураки; «Панч» даже помещает карикатуры, чтобы продемонстрировать, насколько они глупы! Я посмеиваюсь над рисунками и вполне довольна собой.
– Потом однажды утром вы пробуждаетесь, а за ночь ваше зрение само исправилось, – продолжил мистер Хитер. – Теперь вы способны увидеть цвет почтовых ящиков, губ, маков и вишен, мундиров гвардейцев. Вы различаете все прелестные оттенки красного: малиновый, алый, рубиновый, киноварь, телесно-розовый и румяный... Поначалу от удивления и страха вы скрываете свою способность. Потом рассказываете о ней друзьям и близким, которые смеются над вами, а затем хмурятся и отправляют вас к акушерке или мозгоправу. Способность видеть изумительный алый цвет станет для вас тяжким бременем. Но скажите, мисс Приор: разве можно видеть мир лишь синим, желтым и зеленым, после того как различил в нем красный цвет?
С минуту я молчала, ибо его слова заставили меня призадуматься, а потом вместо ответа сама спросила:
– Если в девушке с рождения заложено то, о чем вы говорите? – Конечно, я имела в виду Селину. – Если она всегда видела красный цвет? Что ей делать?
– Искать себе подобных, – тотчас ответил мистер Хитер. – Они подскажут и уберегут от опасностей, которые таятся в ней самой...
Общение с духами, сказал он, процесс чрезвычайно серьезный и еще не до конца понятый. Девушка, о которой я говорю, осознает, что ее тело и душа подвергаются всяческим изменениям. Ее подвели к порогу иного мира и предложили заглянуть в него, однако там наряду с «мудрыми проводниками», готовыми дать совет, поджидают «духи, обуянные низкими страстями». Последние могут выглядеть очаровательными и добрыми, но хотят лишь одного – использовать ее в своих целях. Она им нужна, чтобы пробраться к суетным ценностям, которых они лишились и по которым тоскуют...
И как же уберечься от подобных духов? – спросила я. Нужно быть осторожной в выборе земных друзей, ответил куратор.
– Ах, сколько юных дам впали в отчаяние – и даже безумие! – из-за неверного применения своих способностей! Их просят вызывать духов для забавы, а этого нельзя. Слишком часто спиритов уговаривают сесть в бездумно подобранный круг, а это их утомляет и разрушает. Их подстрекают общаться с духами в одиночку, а хуже этого ничего быть не может, мисс Приор. Я знавал одного молодого человека, вполне благородного происхождения, с ним меня свел приятель, больничный священник. Юношу с перерезанным горлом доставили в больницу полумертвым, и он сделал моему другу любопытное признание. Он был «переписчик» – слыхали вы подобный термин? Дружок-охламон подбил его сесть с бумагой и пером, и через какое-то время рука юноши сама собой стала записывать послание от духа...
Этим впечатляющим трюком, сказал мистер Хитер, в разумных пределах пользуются многие спириты. Однако наш молодой человек благоразумием не обладал. Он в одиночку стал принимать послания и обнаружил, что те посыпались как из мешка. По ночам его будили. Не давая спать, его рука дергалась на одеяле, пока он не вставлял в нее перо, и тогда принималась писать на бумаге, стенах и даже его собственном обнаженном теле. Она угомонялась, лишь когда на пальцах вздувались волдыри. Поначалу юноша считал, что послания идут от покойных родственников...
– Но определенно никакая добрая душа не станет этак истязать медиума. Сообщения были проделкой одного подлого духа.
В конце концов дух себя обнаружил, причем невероятно кошмарным образом.
– Он явился в облике жабы и проник в тело юноши вот здесь... – мистер Хитер коснулся своего плеча, – на стыке шеи с телом. Оказавшись внутри, дух обрел над молодым человеком полную власть. Он подстрекал юношу на кучу подлостей, и тот, мисс Приор, не мог воспротивиться...
Это была мука. Наконец дух стал подбивать юношу, чтобы тот бритвой отсек себе палец. Молодой человек взял бритву, но полоснул себя не по руке, а по горлу...
– Понимаете, он хотел изгнать духа, в результате чего оказался в больнице. Жизнь ему спасли, но он по-прежнему был в лапах духа-маньяка. Прежние дурные привычки вернулись, и юношу объявили душевнобольным. Полагаю, ныне он пребывает в сумасшедшем доме. Бедняга! А ведь все могло обернуться совсем иначе – вы понимаете? – если б только он искал близких себе людей, кто дал бы ему разумный совет...
На последних словах мистер Хитер понизил голос и посмотрел на меня весьма многозначительно – полагаю, он догадался, что я имела в виду Селину Дауэс, поскольку так ею заинтересовалась в свой прошлый визит. Мы помолчали. Казалось, мистер Хитер ждет, чтобы я заговорила. Но я не успела – нам помешала мисс Кислингбери, которая возникла в дверях читальни и позвала коллегу.
– Сию секунду, мисс Кислингбери! – откликнулся мистер Хитер и, накрыв мою руку своей, прошептал: – Мне бы хотелось продолжить наш разговор. А вам? Непременно приходите еще, ладно? И хорошо бы, когда я поменьше занят.
Мне тоже не хотелось с ним расставаться. Было бы интересно узнать, что он думает о Селине и каково ей неизбежно видеть упомянутый им красный цвет. Я знаю, она страшилась, но была счастлива, о чем сама говорила: дескать, нашлись мудрые друзья, которые ее направляли и огранили ее дар, чтобы сделать его «редкостным».
Так она считала. Но кто у нее был на самом деле? Тетка, перевернувшая ее жизнь. Миссис Бринк, приводившая в Сайденхем чужаков, которые сажали ее за штору и украшали бархоткой с бечевкой; та самая миссис Бринк, что оберегала ее ради своей матери, превратив в находку для Питера Квика.
Но что же он с ней сотворил или к чему подтолкнул, что привело ее в Миллбанк?
И кто теперь ее хранители? Мисс Хэксби, мисс Ридли, мисс Крейвен. Во всей тюрьме ни единой доброй души, кроме мягкой миссис Джелф.
Из-за двери доносились голоса мистера Хитера, мисс Кислингбери и какого-то посетителя, но в читальню никто не входил. Я так и стояла возле шкафа и теперь нагнулась, чтобы еще раз посмотреть на слепки. Рука Питера Квика по-прежнему лежала на нижней полке, прижавшись к стеклу тупорылыми распухшими пальцами. В прошлый раз она казалась монолитом, но сегодня я смотрела чуть сбоку, со стороны, где заканчивалось восковое запястье, и видела, что рука полая. На внутренней стороне желтоватого слепка отчетливо пропечатались линии и узоры ладони, ямки от фаланг пальцев.
Рука, запомнившаяся как твердая, крепкая отливка, больше походила на этакую перчатку. Казалось, ее бросили на полку секунду назад и она еще хранит тепло выронивших ее пальцев... В пустой комнате мне вдруг стало жутковато. Я вышла из читальни и отправилась домой.
Сейчас у нас Стивен; он разговаривает с матерью – я слышу его громкий и весьма раздраженный голос. Завтра ему предстояло выступать в суде, но клиент сбежал во Францию, и теперь полиции его не достать. Стивен лишается дела и гонорара... Вот опять доносится его голос, еще громче.
Интересно, почему мужской голос всегда так отчетлив, а женский так легко приглушить?
24 ноября 1874 года
Ездила к Селине в Миллбанк. Сначала я навестила пару других узниц и сделала вид, что записываю кое-что из их рассказов, а затем наконец пришла к ней, и она сразу спросила, понравились ли мне цветы. Ей хотелось, чтобы они напоминали мне об Италии и тепле.
– Их принесли духи, – сказала она. – Простоят месяц и не завянут.
Цветы меня напугали, призналась я.
Я провела у нее полчаса. Потом в коридоре хлопнула дверь, раздались шаги, и Селина шепнула: мисс Ридли; я подошла к решетке и кивнула проходившей надзирательнице, чтобы выпустила меня. Я держалась очень сухо и лишь сказала:
– Прощайте, Дауэс.
Лицо Селины выражало покорность; она сложила перед собой руки, сделала книксен и ответила:
– До свиданья, мисс Приор.
Я понимала, что все это для матроны.
Мисс Ридли запирала решетку. Я смотрела на ключ, неподатливо проворачивавшийся в скважине, и мечтала, чтобы он оказался у меня.
