Текст книги "Нить, сотканная из тьмы"

Автор книги: Сара Уотерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Меня затрясло. Миссис Джелф склонила голову набок.

– Уж мы-то с вами знаем о нем, как никто другой, правда, мисс? При каждой встрече она передавала от сынка весточку. Он приходил к ней по ночам – уже большой мальчик, скоро восемь! До чего ж хотелось увидать его хоть одним глазком! Как она была добра ко мне! А уж я так ее полюбила... делала, чего и нельзя... вы-то понимаете, о чем я... все ради нее... А когда появились вы – ох, как я взревновала! Видеть вас с ней было невыносимо! Но она сказала, что ей хватит сил и на весточку от моего сынка, и на словечко от вашего батюшки...

– Она так сказала? – спросила я из своего мраморного оцепенения.

– Мол, вы зачастили к ней ради вестей от папеньки. И знаете, с вашим приходом сынок мой стал являться ярче! Через нее слал мне поцелуи! А еще передал... о, мисс Приор, это был счастливейший день в моей жизни! Вот что он прислал, чтобы я всегда держала при себе...

Она запустила руку за воротник платья и вытащила золотую цепочку.

И тогда сердце мое так дернулось, что мраморная оболочка наконец-то раскололась, и все мои силы, жизнь, любовь, надежда хлынули из меня и вылились до капельки. До тех пор я слушала и думала: «Это ложь, она сумасшедшая, вздор, Селина придет и все объяснит!» Но теперь миссис Джелф вынула и раскрыла медальон; ее глаза с каплями слез на ресницах вновь сияли счастьем.

– Вот, – сказала она, показывая мне светлый локон Хелен. – Райские ангелы отстригли эти волосики с его головки!

Я заплакала, и она, вероятно, решила, что я плачу о ее покойном ребенке.

– Но каково было знать, что он приходит к ней, касается ее своей ручонкой, передает мне поцелуй... До боли хотелось его обнять! Ну прямо сердце щемило!

Миссис Джелф закрыла медальон и, спрятав под платье, прижала рукой. Значит, все это время он висел на ее груди...

Наконец Селина сказала, что есть способ повидаться с сыном. Однако в тюрьме этого не сделать. Сначала миссис Джелф поможет ей выбраться на волю, и тогда она его приведет. Поклялась, что приведет к ней домой.

Нужно только не спать и ждать одну ночь. Она придет перед рассветом.

– Только не подумайте, что я стала бы ей помогать ради чего-нибудь другого! Что мне оставалось делать? На том свете, сказала она, много женщин, которые будут рады приголубить беспризорного мальчика. Вот так говорила, мисс, и плакала. Она ж такая добрая и славная – как такую душеньку держать в Миллбанке? Вы же сами так говорили мисс Ридли. Ох, мисс Ридли! Как же я боялась ее! Вдруг застукает, когда я получаю поцелуи от моего мальчика? Вдруг поймает на добре к заключенным и выгонит?

– Значит, Селина осталась ради вас, когда пришло время отправиться в Фулем, – сказала я. – Ради вас ударила мисс Брюэр и мучилась в темной.

Миссис Джелф снова как-то нелепо засмущалась и, потупив взгляд, сказала, что знала одно: лишиться Селины – беда. Она так горевала, а потом была так признательна... ох, пережила и стыд, и жалость, и благодарность, когда досталось бедняжке мисс Брюэр...

– Но теперь... – миссис Джелф подняла на меня ясный и простодушный взгляд темных глаз, – как тяжко будет пройти мимо той камеры и увидеть в ней другую женщину.

Ну и что? – уставилась я. Какое ей до того дело, если Селина у нее?

– У меня? – Она покачала головой. – Неужто вы не поняли, почему я здесь? Она не пришла! Не пришла! Я ждала всю ночь, но она не появилась!

Как?! Но они же вместе ушли из тюрьмы! Миссис Джелф помотала головой: у сторожки они расстались, и Селина ушла одна.

– Нужно кое-что взять, сказала она, чтобы облегчить приход моего сына. Я должна лишь ждать, и она приведет его ко мне. Я ждала, ждала, ждала и наконец решила, что ее поймали. Пошла в Миллбанк – что еще оставалось? Там ее не было, и до сих пор от нее ни весточки, ни знака – ничего. Я так боюсь за нее, за себя и сынишку! Наверное, страх меня прикончит, мисс Приор!

Я отошла в сторону и склонилась над папиным столом, пряча лицо от миссис Джелф. Кое-что в ее рассказе все же казалось странным. Получается, Селина осталась в Миллбанке, чтобы с ее помощью выбраться на волю. Но я же чувствовала Селину рядом, когда она была в темной, да и в другое время тоже. И потом, она знала обо мне то, чего я не поверяла никому, кроме этой тетради. Миссис Джелф получала от нее поцелуи, но мне-то она прислала цветы. Бархотку. Свои волосы. Мы сродны душой и телом, я – ее половинка. Нас вместе отсекли от одного куска сияющего вещества.

– Она солгала вам, миссис Джелф, – сказала я. – Солгала нам обеим. Наверное, все объяснится, когда мы ее разыщем. Вероятно, во всем этом есть смысл, который нам не дано постичь. Вы не знаете, куда она могла пойти? Нет ли кого, кто мог ее спрятать?

Потому-то она и пришла ко мне, кивнула надзирательница.

– Но мне ничего не известно! Я знаю меньше вашего, миссис Джелф!

В тишине голос мой казался громким. Моя собеседница замялась.

– Вы-то ничего не знаете, мисс, – сказала она, одарив меня коротким странным взглядом. – Я и не собиралась вас тревожить. Я пришла к другой женщине.

Какая еще другая женщина? Я вновь развернулась к ней. Надеюсь, она говорит не о моей матери?

Миссис Джелф затрясла головой, взгляд ее стал еще более странным. Если б из ее рта посыпались жабы или камни, они бы испугали меня меньше, чем ее последующие слова.

Она пришла вовсе не ко мне. Она хотела повидать горничную Селины – Рут Вайгерс.

Я тупо уставилась на нее. На каминной полке нежно тикали часы, по которым папа выставлял свой хронометр. Во всем доме больше не было ни звука.

Вайгерс, пролепетала я. Моя служанка Вайгерс – горничная Селины.

– Ну да, мисс, – кивнула миссис Джелф и, видя мое лицо, добавила: – Разве не знали?

Она-то полагала, что из-за Селины я и держу мисс Вайгерс подле себя...

– Вайгерс появилась случайно, – сказала я. – Из ниоткуда, со стороны!

В тот день, когда мать взяла ее в дом, я думать не думала о Селине Дауэс. И как бы ей помогло то, что Вайгерс находится подле меня?

Миссис Джелф считала это проявлением моей доброты и думала, что мне приятно иметь горничную, которая напоминает о Селине. Кроме того, она полагала, что в письмах, курсировавших между мисс Вайгерс и тюрьмой, Селина иногда посылает мне знаки...

– Письма... – выдохнула я, начиная различать всю жуткую чудовищность происходящего. Значит, Селина и Вайгерс обменивались письмами?

Они всегда переписывались, еще до того, как начались мои визиты, тотчас сказала миссис Джелф. Селина не хотела, чтобы мисс Вайгерс приезжала в Миллбанк, – что ж, понятное дело: даме было бы неприятно, если б служанка видела ее в эдаком месте.

– Передать письмецо – это ж такая мелочь в награду за доброту к моему мальчику. Другие-то надзирательницы мешками носили узницам передачи – только никому не говорите, они все равно отопрутся!

Другие, сказала миссис Джелф, делали это за деньги. Ей же было довольного того, что письма приносят Селине радость. И потом, «в них же ничего дурного», только добрые слова да порой цветочки. Она частенько видела, как Селина плачет над цветами, и отворачивалась, чтобы не расплакаться самой.

Разве ж это во вред? Что плохого, если она приносила письма? И кому худо от того, что давала бумагу с чернилами и свечу? Ночная дежурная, получив шиллинг, ничуть не возражала. К рассвету свечка сгорала без остатка. Надо было лишь следить, чтобы воск не накапал...

– Потом, когда я узнала, что в письмах появляются весточки для вас, и когда она захотела послать вам знак... то, что лежало в ее коробке... – Бледное лицо миссис Джелф слегка порозовело. – Это ведь не назовешь воровством, правда? Взять то, что принадлежит ей.

– Ее волосы, – прошептала я.

– Они же ее! Кому они там нужны?..

Значит, волосы послали почтой, обернув в коричневую бумагу, а Вайгерс их получила и положила на мою подушку...

– Селина сказала, что их принесли духи...

Миссис Джелф склонила голову на плечо и нахмурилась.

– Духи? Но зачем ей выдумывать, мисс Приор?

Я не ответила. Меня снова заколотило. Помню, я отошла к камину и прижалась лбом к мраморной полке; миссис Джелф коснулась моей руки.

– Вы понимаете, что вы наделали? – воскликнула я. – Понимаете или нет? Нас обеих надули, и вы им помогли! Вы с вашей добротой!

Надули? Да нет, вы просто не поняли, бормотала она...

Я все прекрасно поняла, ответила я, хотя даже тогда еще не вполне осознала произошедшее. Но и того, что узнала, было довольно, чтобы убить меня. На секунду я замерла, потом вскинула голову и снова ее уронила.

Хряснувшись лбом о полку, я вдруг ощутила бархотку, стянувшую мое горло; я отскочила от камина и попыталась ее сорвать. Миссис Джелф смотрела на меня, зажав рукой рот. Я отвернулась и обрезанными ногтями все дергала бархатную полоску с застежкой. Она не поддавалась, не хотела рваться, но словно все туже обхватывала шею! Я огляделась, ища, чем бы помочь себе; наверное, я бы сграбастала миссис Джелф и, прижав ее рот к своему горлу, заставила перегрызть бархотку, но раньше заметила папин сигарный нож. Я схватила его и принялась кромсать удавку.

Миссис Джелф завизжала; вы поранитесь! – вопила она. Горло себе перережете! От ее криков рука моя дрогнула, и я ощутила на пальцах кровь – удивительно теплую для моего закоченевшего тела. Но и бархотка наконец порвалась. Я отшвырнула ее, и она по-змеиному улеглась на ковре буквой «S».

Выронив нож, я прислонилась к столу; нога моя так тряслась, что дребезжали отцовы перья и карандаши.

Ко мне подскочила испуганная миссис Джелф; она хватала меня за руки и скомканным платком тыкала в мою окровавленную шею.

– Кажется, вы шибко нездоровы, мисс Приор, – бормотала она. – Позвольте, я позову мисс Вайгерс. Она вас успокоит. Нас обеих! Только призовите мисс Вайгерс, и пусть она все расскажет...

Она беспрестанно повторяла это имя, которое впивалось в меня, точно зубья пилы. Я опять вспомнила волосы Селины на своей подушке. Вспомнила медальон, который выкрали из моей комнаты, пока я спала.

От моей дрожи на столе все подскакивало.

– Почему они так поступили, миссис Джелф? – проговорила я. – Почему так тщательно все подстроили?

Я вспомнила цветы апельсина и бархотку, которую нашла меж страниц дневника.

Я подумала об этой тетрадке, которой поверяла все тайны – свои чувства, любовь, детали нашего побега...

Перья на столе смолкли. Я зажала рукой рот и прошептала:

– О нет! Только не это, только не это!

Миссис Джелф опять потянулась ко мне, но я отпрянула. Спотыкаясь, я вышла в тихую и темную прихожую.

– Вайгерс! – крикнула я; мой жуткий надтреснутый крик эхом прокатился по пустому дому и угас в еще более страшной и густой тишине.

Я подошла к звонку и дергала шнурок, пока тот не оборвался. Я прошла к двери под лестницей и крикнула в подвал – он был темен. Я вернулась в прихожую, где миссис Джелф, испуганно глядя на меня, мяла в трясущихся руках платок, измазанный моей кровью. Поднявшись по лестнице, я заглянула в гостиную, потом в материну спальню и комнату Прис, каждый раз окликая: Вайгерс! Вайгерс!

Никакого ответа, ни единого звука, кроме моего прерывистого дыхания и шаркающих шагов по лестнице.

Наконец я добралась до своей комнаты, дверь в которую была приоткрыта. В спешке она и не подумала ее затворить.

Она забрала все, кроме книг, которые вытряхнула из коробок и грудой свалила на ковре; вместо них она взяла вещи из моей гардеробной: платья и пальто, шляпы и ботинки, перчатки и броши – все, что превратит ее в даму, все, что за время службы чистила, гладила и складывала, содержа в опрятной готовности. Разумеется, она взяла и одежду, купленную мной для Селины. Еще она взяла деньги, билеты и паспорта на имя Маргарет Приор и Мэриан Эрл.

Она забрала даже косу, расчесанную мною, чтобы уложить вокруг головы Селины и скрыть следы тюремных ножниц. Оставила лишь эту тетрадь, в которой я пишу. Положила ее ровно и аккуратно, протерла обложку – как прилежная служанка поступает с поваренной книгой, когда выпишет рецепт.

Вайгерс. Я произнесла это имя, выплюнув его, точно отраву, что ворочалась во мне, дочерна опаляя мою плоть. Вайгерс. Что она мне? Я даже не помню ее наружности и повадок. Ни тогда, ни сейчас я бы не сказала, какого оттенка ее волосы, какого цвета глаза, какой формы губы, – знаю только, что она некрасива, еще уродливее меня. И все же приходит мысль: она отняла у меня Селину. Я думаю: Селина плакала, потому что желала ее.

И еще: Селина забрала мою жизнь, чтобы в ней обрести жизнь с Вайгерс!

Теперь я это понимаю. А тогда – нет. Тогда я лишь думала, что Вайгерс одурачила меня, что она обладает некой властью на Селиной, каким-то странным правом на нее и вынудила к обману... Я все еще думала, что Селина любит меня. Поэтому, выйдя из комнаты, я не пошла вниз, где меня ждала миссис Джелф, а направилась к узкой лестнице, что вела к спальням служанок в мансарде. Не помню, когда я последний раз по ней взбиралась – наверное, в детстве. Однажды горничная поймала меня, когда я за ней подглядывала, и ущипнула так, что я взвыла; с тех пор лестница меня пугала. Я рассказывала Прис, что наверху живет тролль и горничные, отправляясь к себе, не ложатся спать, но прислуживают ему.

Взбираясь по скрипучим ступеням, я вновь чувствовала себя ребенком и думала: вдруг она там или придет и застукает меня?

Конечно, ее там не было. Холодная комната выглядела невообразимо пустой, точно камера Миллбанка, и начисто лишенной всякой индивидуальности. Бесцветные стены, голый пол с единственным протертым половичком. Полка, где стояли чаша и потемневший кувшин, кровать со сбитыми желтоватыми простынями.

Она оставила свой баул, с которым здесь появилась, – на жести гвоздем коряво были выбиты ее инициалы: «Р. В.»

Я представила, как она выбивает эти буквы на нежной красной плоти сердца Селины.

Но тогда Селине пришлось бы разодрать свою грудь. Обливаясь слезами, она раскрыла бы грудную клетку, как сейчас я, плача, откинула крышку баула и заглянула внутрь.

Там лежали грязно-бурый тюремный балахон, белый передник и черное платье горничной. Они переплелись, точно спящие любовники; я попыталась вытащить тюремное платье, но оно уцепилось за ткань черного и не желало выходить.

Их бросили безжалостно, их бросили в спешке. Как бы то ни было, я прочла их послание. Вайгерс никого не обманывала – они вместе торжествовали коварную, чудовищную победу. Селина была здесь, у меня над головой. Я сидела, загораживая рукой свечку, а она прошла мимо моей двери и поднялась по голой лестнице. Я ждала ночь напролет, а они лежали вдвоем и шептались... а может, не разговаривали вовсе. Они слышали и передразнивали мои метанья по комнате, стоны и крик из окна... а может, учуяв бешеный всплеск моей страсти, завладели ею.

Впрочем, эта страсть принадлежала им всегда. Когда я стояла перед камерой Селины и моя плоть стремилась к ней, незримая Вайгерс была рядом и воровала ее взгляды. Все, что я писала в темноте, она выносила на свет и присваивала мои слова, адресованные Селине. Одурманенная опием, я ворочалась в постели и чувствовала Селину, но это была Вайгерс, это ее тень падала на мое лицо, это ее сердце билось в такт с сердцем Селины, мое же трепыхалось в своем слабеньком рваном ритме.

Я все поняла; я подошла к кровати, на которой они лежали, и развернула простыни, ища пятна и отметины. Потом взяла с полки чашу. Там еще оставалось немного мутной воды, и я возила в ней пальцами, пока не нашла два волоска: темный и золотистый. Я швырнула чашу на пол; она разлетелась вдребезги, оставив на досках мокрый след. Настала очередь кувшина, но, жестяной, он не разбился, и я топтала его, пока не сплющила. Потом сбросила с кровати матрас и принялась за простыни. Звук рвущейся материи действовал... как что?.. как опий. Я рвала и рвала, превращая простыни в клочья; уже саднило руки, и тогда я стала рвать полотно зубами. Потом разодрала половик. Потом опрокинула баул и растерзала платья. Я была готова порвать одежду на себе и выдрать свои волосы, но, задохнувшись, прижалась щекой к оконному стеклу и ухватилась за раму. Передо мной лежал тихий и совершенно белый Лондон. Из беременного снегом неба по-прежнему падали хлопья. Я видела Темзу, деревья Баттерси-парка, а далеко слева – обрубленные туманом башни Миллбанка, которых не видно из моей комнаты.

А потом я увидела темную шинель полицейского, совершавшего обход Чейни-уок.

Сразу возникла мысль, произнесенная голосом матери. Меня обокрала собственная служанка! Нужно лишь сообщить полицейскому, и он ее задержит... он остановит поезд! Я засажу обеих в Миллбанк! Они будут в разных камерах, и Селина вновь станет моей!

Я выбежала из комнаты и, скатившись по лестнице, выскочила в прихожую, где в слезах расхаживала миссис Джелф... Отпихнув ее, я рванула дверь, вылетела на тротуар и крикнула полицейскому; мой дрожащий пронзительный вопль, показавшийся мне чужим, заставил его обернуться. Он подбежал и обратился ко мне по имени. Я вцепилась в его руку. Полицейский смотрел на мои дико растрепанные волосы, перекошенное лицо и кровоточащую рану на горле, о которой я совсем забыла.

Меня обокрали, сказала я. В доме побывали воры. Сейчас они в поезде, который отошел с вокзала Ватерлоо – две женщины в моей одежде, они направляются во Францию!

Полицейский смотрел как-то странно.

– Две женщины? – спросил он.

– Да, одна из них моя горничная. Она ужасно хитрая и жестоко меня оскорбила! А другая... другая...

Другая сбежала из тюрьмы Миллбанк, хотела я сказать. Но лишь глотнула ледяного воздуха и зажала рукой рот.

А как я это узнала?

Откуда взялась одежда для нее?

Кто приготовил деньги и билеты?

Почему паспорт на вымышленное имя?..

Полицейский ждал.

– Не знаю... ничего не знаю... – проговорила я.

Полицейский огляделся. Он уже вынул из-за ремня свисток, но теперь выпустил, и тот болтался на цепочке.

– Не нужно стоять на улице, когда вы так расстроены, мисс, – склонившись ко мне, сказал полицейский. – Позвольте я провожу вас в дом, и там в тепле вы все расскажете. Гляньте-ка, вы поранили шею, на холоде заболит.

Он предложил мне руку, но я отпрянула и сказала:

– Ничего не надо. Я ошиблась, кражи не было, в доме все в порядке.

Я развернулась и пошла прочь. Окликая меня, полицейский семенил рядом, но остановить не решался. Когда я захлопнула перед ним калитку, он замешкался, а я вбежала в дом и, закрыв дверь на засов, привалилась к ней спиной.

Полицейский взошел на крыльцо и дернул звонок, откликнувшийся в темной кухне. Потом я увидела его лицо, стеклянной филенкой выкрашенное в малиновый цвет: сложив ладони ковшиком, он вглядывался в темную прихожую, звал меня, затем служанку. С минуту потоптавшись, он отошел, а я на цыпочках пробралась в папин кабинет и сквозь тюлевую штору увидела его у калитки. Полицейский что-то писал в блокноте. Закончив строчку, он сверился с часами и снова посмотрел на темный дом. Потом еще раз огляделся и медленно ушел.

Лишь тогда я вспомнила о миссис Джелф. Ее и след простыл. Я тихо прошла на кухню и увидела открытую дверь черного хода, через который она, вероятно, ушла. Наверное, видела, как я хватала полицейского за руку и показывала на дом. Бедняжка! Представляю, как она, взмокнув от страха, прислушивается, не раздадутся ли за дверью шаги констебля, и тоже вторую ночь не спит, зазря проливая слезы.

18 июля 1873 года

Нынче в круге был грандиозный скандал! Собралось всего 7 человек: я, миссис Бринк, мисс Ноукс и 4 посторонних – дама с рыжей дочкой и 2 господина, которые пришли, наверное, просто позабавиться. Они все время озирались – видимо, искали потайную дверь или стол на колесиках. Мне они показались жуликоватыми – этаким вполне придет мысль чего-нибудь стянуть. Когда Рут принимала у них пальто, мужчины сказали:

– Мисс, приглядите, чтобы за время сеанса наши вещи не соспиритили, и заработаете полкроны.

Увидев меня, они поклонились и рассмеялись; один, взяв меня за руку, сказал:

– Не сочтите за хамство, мисс Дауэс, но я был уверен, что вы окажетесь жирной старухой, хоть нам говорили, будто вы красавица. Согласитесь, большинство спириток соответствует первому описанию.

– Я вижу лишь духовную сторону, сэр, – ответила я.

– Значит, вы понапрасну тратите время, когда смотритесь в зеркало. Позвольте же нашим земным глазам компенсировать сей недочет.

У него были жиденькие бачки и женственные изящные руки. Он подсуетился сесть возле меня и хмыкнул, когда я попросила всех соединить руки для молитвы:

– Мне обязательно брать руку Стэнли? Я бы предпочел взять обе ваши ручки.

Мать рыжей девушки брезгливо поморщилась, а миссис Бринк сказала:

– Кажется, сегодня круг неудачный, мисс Дауэс. Может быть, вам лучше уйти?

Но я бы ни за что не ушла.

Господин все время жался ко мне и разок прошептал:

– По-моему, мы с вами родственные души.

Потом выдернул пальцы из руки приятеля и взял меня за голый локоть. Я тотчас сказала:

– Круг разорван!

– Мы со Стэнли ни при чем! – отнекивался господин. – Я чувствую, как он вцепился в подол моей рубашки.

Я прошла в будуар, и он вскочил, чтобы помочь мне, но мисс Ноукс сказала:

– Сегодня я помогу мисс Дауэс.

Она застегнула на мне бархотку с бечевой, и мистер Стэнли фыркнул:

– Господи, а без этого никак? Обязательно привязывать ее, точно гусыню?

– Вот из-за таких, как вы, это и делается, – ответила мисс Ноукс. – Думаете, нам приятно?

Когда явился Питер Квик и возложил на меня руку, все затихли. Потом он вышел из будуара, и кто-то из мужчин засмеялся:

– Дух забыл снять ночную рубашку!

Питер спросил, есть ли вопросы к духам, и господа попросили узнать: не могут ли те хоть слегка намекнуть, где зарыто сокровище?

Питер разозлился.

– Кажется, вы пришли поиздеваться над моим медиумом. Думаете, она вызвала меня с того света лишь вам на забаву? Для того ли я надрывался, чтобы надо мной потешались два хлыща?

– Уж мне точно невдомек, зачем ты приперся, – сказал приставучий господин.

– Я прибыл с поразительной вестью об истинности спиритизма, – ответил Питер. – И еще принес вам подарки. – Он подошел к мисс Ноукс: – Вот вам роза, мисс Ноукс. – Затем шагнул к миссис Бринк: – Вот вам плод, миссис Бринк – Это была груша. Он шел по кругу и наконец остановился перед мужчинами.

– А что для меня: цветочек или яблочко? – спросил мистер Стэнли.

– Вам ничего, сэр, но есть гостинчик для вашего друга. Извольте!

Раздался вопль, по полу проскрежетал стул.

– Что ты мне сунул, будь ты проклят? – орал приставала.

Оказалось, Питер кинул ему на колени краба. В темноте господин почувствовал, что по нему кто-то ползет, и принял это за какое-то чудище. Краб взялся из кухни, где он и его дружок сидели в ведерках с морской водой; оба такие здоровенные, что крышки ведерок придавили 3-фунтовым гнетом, чтобы зверюги не вылезли. Конечно, все это я узнала потом, а сначала только догадывалась, потому что рука Питера на моем лице пахла чем-то странным. Приставучий господин орал не переставая, и мистер Стэнли кинулся зажечь лампу. Наконец меня вывели из будуара, и я увидела, что в суматохе краба раздавили стулом: сквозь проломленный панцирь виднелось розовое мясо, но он все еще шевелил клешнями. Господин отряхивал брюки, заляпанные рассолом.

– Здорово меня разыграли! – заблеял он, но миссис Бринк его перебила:

– Больше сюда не приходите! От вас исходят непристойные токи, которые вывели Питера из себя!

Когда господа ушли, мы расхохотались.

– О , как ревностно Питер вас оберегает, мисс Дауэс! – сказала мисс Ноукс. – Полагаю, он даже убьет за вас!

Я взяла стакан с вином, и тут незнакомая дама отвела меня в сторонку. Она посетовала, что мужчины оказались столь скверными. Ей встречались молодые спиритки, которые в таких случаях принимались кокетничать, и потому очень приятно, что я вела себя иначе. Затем она сказала:

– Не взглянете ли на мою девочку, мисс Дауэс?

– Что с ней? – спросила я.

– Она беспрестанно плачет. Сейчас ей пятнадцать, но лет с двенадцати она плачет каждый день. Уж я говорила, что скоро она ослепнет от слез.

Желательно посмотреть на нее, сказала я, и дама позвала дочь:

– Маделина, подойди к нам.

Я взяла девочку за руку и спросила, как ей показался Питер. Это поразительно! – ответила она. Он подарил ей фигу. Она живет не в Лондоне, а в Бостоне, что в Америке. Там много спиритов, но столь талантливых, как я, она не встречала. Девочка показалась мне совсем юной.

– Вы сможете как-то помочь ей? – спросила мать.

Не уверена, ответила я. Пока я раздумывала, Рут подошла забрать мой стакан и, погладив девочку по голове, сказала:

– Какие прелестные рыжие волосы! Наверняка Питер Квик захочет взглянуть на них еще раз.

Она считает, все пройдет как по маслу, если удастся оторвать девочку от матери. Ее зовут Маделина Анжела Роза Сильвестр. Завтра она придет в половине третьего.

***

Не знаю, который час. Часы остановились, и завести их некому. Город замер; думаю, сейчас три или четыре часа – время тишины между стуком припозднившихся экипажей и грохотом повозок, выезжающих на рынок. На улице ни ветерка, ни дождинки. Окно заиндевело; час с лишним я не спускала с него глаз, но так и не уловила тайное и мягкое появление узора.

Где-то сейчас Селина? Покойно ли ей? Я посылаю в ночь мысли и нащупываю тугой дрожащий шнур, сотканный из тьмы, что некогда нас связывал. Однако ночь так густа, что мысли спотыкаются и теряют дорогу, а шнур из тьмы...

Не было никакого шнура, не было пространства, в котором соприкасались наши души. Было лишь мое желание... и ее стремление, так похожее на мое, что казалось моим собственным. Теперь во мне нет ни желания, ни трепетанья – она все забрала, не оставив мне ничего. Это «ничего» очень тихое и легкое. Вот только трудно удерживать перо, когда твоя плоть заполнена ничем. Взгляните на мою руку! Это рука ребенка.

Пишу последнюю страницу. Тетрадь моя сожжена – я растопила камин и предала ее огню; когда спотыкающиеся строчки заполнят этот листок, он последует за остальными. Как странно писать для каминного дыма! Но пока дышу, я должна писать. Лишь невыносимо перечитывать прежнее. Я попыталась, но страницы казались выпачканными липким взглядом белесых глаз Вайгерс. Сегодня я думала о ней. Вспоминала, как она появилась у нас, как Присцилла смеялась и назвала ее дурнушкой. Вспомнила ее предшественницу Бойд, которая плакала и говорила, что в доме завелись призраки. Наверное, она понятия о них не имела. Скорее всего, Вайгерс ей пригрозила или подкупила ее...

Я вспомнила, как Вайгерс, кулема Вайгерс, хлопала глазами, когда я спросила, кто принес цветы апельсина, как сидела за дверью, слушая мои вздохи, всхлипыванья и скрип пера по бумаге... Тогда казалось, что она добра ко мне. Она приносила воду, зажигала лампы, подавала еду. Сейчас поесть никто не приносит, мой неуклюжий костерок дымится, плюет искрами и покрывается золой. Темнота пахнет кислятиной из неопорожненного горшка.

Вспоминаю, как она меня одевала и расчесывала мне волосы. Вспоминаю ее громадные руки служанки. Теперь я знаю, с чьей руки был снят тот восковой слепок с разбухшими, пожелтевшими в суставах пальцами. Представляю, как она трогает меня пальцем и он, нагреваясь и размягчаясь, оставляет на теле жирный след.

Представляю всех дам, которых она трогала и пятнала восковыми руками, представляю Селину, которая целовала тающие пальцы, и меня заполняют ужас, зависть и скорбь, потому что я-то осталась нетронутой, никчемной, одинокой. Вечером к дому опять подходил полицейский. Дергал звонок и вглядывался в прихожую; потом, наверное, решил, что я уехала к матери в Уорикшир.

А может быть, и нет; может быть, завтра придет снова. Ему откроет кухарка, и он велит постучать в мою дверь. Она увидит – со мной что-то не так. Вызовет доктора Эша и, наверное, соседку миссис Уоллес; пошлют за матерью. И что потом? Слезы и скорбь во взоре, опять опий, или хлорал, или морфий, или успокоительное, которого я еще не пробовала. Как и прежде, постельный режим на полгода, визитеры, которые на цыпочках подходят к моей двери... потом меня медленно засасывает рутинная жизнь матери: карты с четой Уоллес... еле ползущая по циферблату стрелка... приглашение на крестины детей Присси... А меж тем допросы в Миллбанке, и неизвестно, хватит ли теперь мне смелости лгать об исчезнувшей Селине и себе... Нет.

Раскиданные книги я вернула на полки. Закрыла дверь гардеробной и заперла на шпингалет окно. Прибрала в мансарде. Спрятала осколки чаши и смятый кувшин; обрывки простыней, половика и платьев сожгла в своем камине. Сожгла гравюру Кривелли, план Миллбанка и цветок апельсина, хранившийся в дневнике. Сожгла бархотку и испачканный кровью платок, который миссис Джелф выронила на ковер. Папин сигарный нож аккуратно положила на стол, уже покрывшийся слоем пыли.

Интересно, что за новая служанка ее сотрет? Сейчас я не могу без дрожи представить горничную, которая делает передо мной книксен.

Я налила в чашу холодной воды и умылась. Промыла рану на горле. Расчесала волосы. Кажется, больше нечего приводить в порядок или прятать. Все на своих местах, здесь и где бы то ни было.

Все, кроме письма, отправленного Хелен; но пусть оно остается на столике в прихожей Гарден-Корт. Я хотела туда сходить и забрать его, но потом вспомнила, как осторожно Вайгерс несла его к ящику, и подумала обо всех письмах, что она отправила, и обо всех посылках, что она получила, и о том, как в сумрачной комнате мансарды она писала о своей любви, как и я о своей.

Как выглядит ее любовь на бумаге? Не представляю. Я слишком устала.

О, до чего же я устала! Наверное, во всем Лондоне нет никого, кто был бы так изнурен, – ну разве что река, которая под равнодушным небом несет привычным путем свои воды к морю. Какой глубокой, черной и густой она кажется нынче! Какой мягкой выглядит ее поверхность. Как, наверное, холодна ее глубина.

Селина, вскоре ты будешь в сиянии солнца. Твоя паутина сплетена, ты держишь последнюю нить моего сердца. Почувствуешь ли ты, когда она провиснет?..