Текст книги "Нить, сотканная из тьмы"
Автор книги: Сара Уотерс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
И превращается в Питера Квика, который обнимает Селину.
Картинка возникла мгновенно и так ярко, что мне стало дурно. Селина шагнула ко мне, но я вновь отпрянула и рассмеялась – смех показался жутким мне самой.
– Нынче я вам не помощница, Селина, – сказала я. – Хотела вас утешить, а кончила тем, что сама перепугалась из-за чепухи.
Но это вовсе не чепуха. Я это знала.
На каменном полу ярко белела восковая клякса – как она туда попала? Селина сделала еще шаг, тень ее платья накрыла кляксу, которая затем спряталась под подолом.
Я еще ненадолго задержалась, но чувствовала себя совершенно больной и разбитой, да еще возникла мысль, как это будет выглядеть, если мимо пройдет надзирательница и увидит меня такую – бледную и растерянную. Казалось, на мне горит знак вроде каиновой печати... Помню, я боялась, что его разглядит мать, когда я возвращалась после встречи с Хелен. Я кликнула миссис Джелф. Однако надзирательница посмотрела на Селину, а на меня даже не взглянула и молчала, пока мы шли по коридору. Лишь у решетки на выходе из зоны она приложила руку к горлу и сказала:
– Поди, нынче бедолаги показались вам взбудораженными? Они всегда такие, когда кто-нибудь сорвется.
Наверное, я поступила дурно, если после всего, что сказала Селина, бросила ее одну, испугавшись хруста какой-то восковой кляксы! Но вернуться я не могла. Под терпеливым взглядом темных добрых глаз миссис Джелф я потопталась у решетки и сказала, что узницы вправду взбудоражены, и, кажется, Дауэс – Селина Дауэс – сильнее других.
– Хорошо, что за ней приглядываете именно вы, миссис Джелф.
Надзирательница будто смутилась и, потупив взгляд, ответила: она тешит себя мыслью, что добра ко всем заключенным.
– Что до Селины Дауэс... Не бойтесь, мисс Приор, – пока она под моей охраной, с ней ничегошеньки не случится.
Миссис Джелф вставила ключ в замок; ее крупная белая рука на фоне тесной решетки напомнила о восковом ручье, и я вновь почувствовала дурноту.
Снаружи было темно, в сгустившемся тумане смутно маячила улица. Помощник привратника долго искал извозчика, и когда наконец я села в экипаж, юбки мои словно отяжелели от клубящегося марева, которое я втащила с собой. Туман все поднимается. Он уже так высок, что просачивается под шторы. Эллис, которую мать послала отнести мне ужин, застала меня на коленях у окна – скомканной бумагой я конопатила щели в рамах. Чего это я затеяла? – спросила горничная. Не дай бог, простужусь или поранюсь.
Я ответила, что боюсь задохнуться в тумане, который в темноте прокрадется в мою комнату.
25 января 1873 года
Нынче утром я сказала миссис Бринк, что должна кое-что ей сообщить.
– Касательно духов? – спросила она и после моего утвердительного ответа увела к себе в комнату, где усадила на диван, не выпуская моих рук.
– Меня посетили, – сказала я. Услышав это, миссис Бринк переменилась в лице, но я поняла, о ком она думает, и добавила: – Нет, то была не она, а совсем новый дух. Мой проводник – связник, встречи с которым ждет каждый медиум. Наконец-то он пришел и показался мне!
– Этоон? – тотчас спросила миссис Бринк.
Я покачала головой.
– Знайте, что в сферах нет различия междуониона. Однако в земной жизни тот дух был мужчиной и теперь должен являться в этом облике. Он хочет продемонстрировать подлинность спиритизма. И намерен это сделать в вашем доме, миссис Бринк!
Я думала, она обрадуется, но вышло иначе. Миссис Бринк отняла свои руки и, глядя в сторону, сказала:
– О, я понимаю, что это означает, мисс Дауэс! Конец нашим сеансам! Я знала, что нельзя вас удерживать, что в конце концов должна с вами расстаться. Но никогда не думала, что отдам вас какому-то мужчине!
Теперь я поняла, отчего она держала меня при себе и показывала лишь приятельницам. Я рассмеялась и взяла ее за руки.
– Полноте, ничего это не означает, – сказала я. – Считаете, на всех мне не хватит сил? Неужели Марджери думает, что ее мама уйдет и больше не вернется? А я вот полагаю, мамочке будет легче прийти, когда мой проводник ей поможет и поведет ее за руку! Но если мы его не подпустим, мой дар может пострадать. И уж тогда я не знаю, что это будет означать.
Миссис Бринк побледнела.
– Что я должна сделать? – прошептала она.
Я обещала духу, что она пошлет за 6-7 своими друзьями и попросит их прийти завтра вечером на темный круг. Будуар следует передвинуть ко второй нише, ибо мне сообщили, что там магнетические силы лучше. Нужно приготовить кувшин с фосфорным маслом, при свете которого будет виден дух; меня нельзя ничем кормить – только кусочек белого мяса и глоток красного вина.
– Я знаю, произойдет великое и удивительное событие! – сказала я.
Но сама вовсе этого не знала и ужасно трусила. Однако миссис Бринк звонком вызвала Рут, передала ей мои слова, и та сама отправилась по домам приятелей хозяйки. Вернувшись, она сказала, что 7 человек придут непременно, но миссис Моррис просит позволения захватить с собой племянниц – двух мисс Адэр, которые у нее гостят и, как все, обожают темный круг.
Всего набиралось 9 человек, а этакая толпа для меня великовата и без материализации. Заметив мой испуг, миссис Бринк сказала:
– Как, вы боитесь? После всего, что мне рассказали?
– Не тушуйтесь! – ободрила Рут. – Все будет превосходно!
26 января 1873 года
Сегодня воскресенье, и утром мы с миссис Бринк по обыкновению ходили в церковь. После этого я сидела в своей комнате и вышла только затем, чтобы съесть чуточку холодной курицы и кусочек рыбы, которую Рут сама приготовила специально для меня. От стакана теплого вина я немного успокоилась, но потом, когда в гостиной раздались голоса и миссис Бринк отвела меня вниз, я увидела выстроенные перед нишей стулья и задрожала под взглядами дам.
– Не знаю, что нынче получится, тем более в присутствии незнакомых, – сказала я. – Но мой проводник велел устроить сеанс, и я должна подчиниться.
Кто-то спросил:
– Почему будуар передвинули к нише с дверью?
Миссис Бринк объяснила, там лучше магнетические силы, а дверь не имеет значения, поскольку ее не открывали с тех пор, как служанка потеряла ключ, да еще загородили ширмой.
Потом все замолчали и уставились на меня. Я сказала, что нужно дождаться послания, и мы сидели в темноте минут 10, после чего раздался легкий стук, и я пояснила: со мной связались и велели занять место в будуаре, а гостям следует открыть кувшин с маслом.
Гости подчинились, и я увидела голубоватый свет на потолке, до которого занавесь не доходила. Потом я сказала, что гостям приказано петь. Они пропели полностью два гимна, а я уж не знала, смеяться мне или плакать. Но едва об этом подумала, как меня сильно тряхнуло, и я вскрикнула:
– Дух явился!
Все было совсем не так, как я ожидала: возник мужчина, вернее, громадные руки, черная борода и красные губы. Меня затрясло.
– О господи! Вы настоящий? – прошептала я.
Когда мужчина услышал мой дрожащий голос, его чело разгладилось, он улыбнулся и кивнул.
– Что случилось, мисс Дауэс? – окликнула меня миссис Бринк. – Кто там?
Я не знала, что ответить, и тогда мужчина шепнул мне на ухо:
– Скажи – твой господин.
Я сказала, а он вышел в комнату, и все закричали: О! Господь милосердный! Дух!
– Кто ты, дух? – спросила миссис Моррис, и мужчина пророкотал:
– Мое духовное имя Неотразимый, но на земле меня звали Питер Квик. Вы, смертные, должны называть меня земным именем, поскольку к вам я прихожу в человечьем облике!
Какая-то дама произнесла «Питер Квик», и я повторила это имя, ибо до сего момента сама не знала, каким оно будет.
Потом я услышала голос миссис Бринк:
– Ты пройдешь среди нас, Питер?
Но дух не захотел; оставшись на месте, он принимал вопросы, а публика то и дело изумленно вскрикивала, слыша его верные ответы. Потом он закурил приготовленную для него папиросу, отпил из стакана лимонад и рассмеялся:
– Спириты могли бы добавить сюда капельку спирта!
Когда кто-то спросил, где окажется лимонад после его ухода, дух, на секунду задумавшись, ответил:
– В животе мисс Дауэс.
Потом миссис Рейнольдс, глядя, как он держит стакан, сказала:
– Питер, можно взять тебя за руку, чтобы узнать, насколько она тверда?
Я почувствовала, что дух колеблется, но потом он все же разрешил ей подойти ближе.
– Нате, – сказал Питер. – Ну, какова моя рука на ощупь?
– Теплая и твердая! – воскликнула миссис Рейнольдс.
Питер засмеялся.
– О, я бы хотел, чтобы вы держали ее подольше. В наших пределах столь красивых дам не водится.
Однако реплика явно была адресована за штору, но не с тем, чтобы меня подразнить, а сказать: «Слышишь? Ей-то невдомек, кого я считаю красивой!»
В ответ мисс Рейнольдс кокетливо захихикала; когда Питер вернулся за штору и положил руку мне на лицо, ладонь пахла ее кокетством. Я крикнула, чтобы все опять громко пели.
– С ней все благополучно? – спросил кто-то, и миссис Бринк ответила, что я вновь впускаю в себя духа и мне нельзя мешать, пока обмен субстанциями не завершится полностью.
Потом я снова оказалась одна. Я крикнула, чтобы зажгли свет, и вышла из будуара, но меня так трясло, что я еле передвигала ноги. Меня уложили на диван. Миссис Бринк звонком вызвала слуг – прибежала Дженни, а за ней Рут, которая спрашивала:
– Ну как все было? Изумительно? Почему мисс Дауэс такая бледная?
От ее голоса меня затрясло еще сильнее, и миссис Бринк принялась растирать мне руки.
– Вы не слишком ослабели? – повторяла она, а Рут сняла с меня туфли, обхватила мои ступни, а потом стала согревать их дыханием.
Наконец старшая мисс Адэр сказала:
– Ну будет, дайте и мне за ней поухаживать.
Она села подле меня, а другая дама взяла мою руку.
– О, мисс Дауэс, ничего подобного я не видела! – нашептывала мисс Адэр. – Каково это, когда дух является в темноте?
Потом все ушли, кое-кто оставил для меня деньги – я слышала, как Рут бренчит монетами, но так устала, что мне было все равно, пенсы это или фунты; хотелось лишь уползти в какое-нибудь темное местечко и преклонить там голову. Я лежала на диване и слушала, как Рут запирает двери, а миссис Бринк расхаживает в своей комнате; потом она улеглась в постель и стала ждать. Я знала, кого она ждет. Я подошла к лестнице и закрыла рукой лицо, а Рут глянула на меня и сказала:
– Умничка.
Часть третья
5 ноября 1874 года
Вчера исполнилось два года, как умер мой милый отец, а сегодня в приходской церкви Челси моя сестра Присцилла наконец-то обвенчалась с Артуром Барклеем. Она покинула Лондон по крайней мере до начала будущего сезона. Медовый месяц продлится десять недель, а затем прямо из Италии они уедут в Уорикшир, где нас приглашают погостить с января до весны, но пока я не хочу об этом думать. В церкви я сидела с матерью и Хелен; Прис шла со Стивеном, а кто-то из детишек семейства Барклеев нес в корзинке ее цветы. Когда сестра вышла из ризницы и Артур откинул ее белую кружевную фату, выяснилось, что не зря последние шесть недель Прис избегала всякой мимики – такой красивой я, пожалуй, ее не видела. Мать прикладывала к глазам платок, в дверях церкви хлюпала Эллис. Разумеется, у Прис теперь своя горничная, которую из Маришеса прислала тамошняя экономка.
Я думала, будет тяжело наблюдать за проходом сестры по церкви. Оказалось – нет; я лишь чуть-чуть взгрустнула, когда подошло время на прощанье расцеловать новобрачных, когда был увязан и помечен багаж, а Присцилла, сияющая в светло-коричневой накидке – за двадцать четыре месяца первое цветное пятно в нашей семье, – обещала нам посылки из Милана. Кажется, я поймала на себе несколько сочувственно-любопытных взглядов, но определенно их было гораздо меньше, чем на свадьбе Стивена. Видимо, тогда я была материнским бременем. Теперь же стала ее утешением. Я слышала, как на завтраке гости говорили:
– Слава богу, у вас есть Маргарет, миссис Приор. Как она похожа на отца! Вот уж вам утешение.
Никакое я не утешение. Мать не желает видеть в дочери привычки и черты своего мужа! Когда все свадебные гости разъехались, она бродила по дому и, качая головой, вздыхала: «Как стало тихо!» – словно сестра была ребенком, воплей которого ей не хватало. Мы вместе постояли в дверях сестриной спальни и оглядели опустевшие полки. Все было упаковано и отправлено в Маришес, даже всякие девчачьи пустяковины, которые, видимо, Присцилла захочет передать собственным дочерям.
– Мы превращаемся в дом пустых комнат, – сказала я, и мать снова вздохнула.
Она подошла к кровати и сдернула занавесь балдахина, а затем покрывало, приговаривая, мол, нечего им тут сыреть и плесневеть. Мать приказала Вайгерс свернуть матрас, выбить коврики и отдраить камин. Сидя в гостиной, мы прислушивались к непривычному грохоту в спальной, и мать раздраженно обзывала Вайгерс «неуклюжей коровой», а потом взглядывала на каминные часы и опять вздыхала: «Сейчас Присцилла в Саутгемптоне... А теперь уже плывет по каналу...»
– Как громко идут часы! – жаловалась она и переводила взгляд туда, где прежде стояла клетка с попугаем: – Как тихо стало без Гулливера!
Нельзя заводить в доме питомцев, бурчала мать, а то вот привыкаешь к ним, а потом расстраиваешься, когда теряешь.
Пробили часы. Мы обсудили свадьбу и гостей, дом в Маришесе, красивых сестер Артура и их платья; потом мать достала шитье и принялась рукодельничать. Около девяти я, как обычно, встала, чтобы пожелать ей спокойной ночи, однако мать одарила меня странно колючим взглядом.
– Надеюсь, ты не собираешься меня бросить, чтобы я отупела здесь в одиночестве, – сказала она. – Сходи-ка за какой-нибудь книгой. Почитаешь вслух, мне никто не читал с тех пор, как умер твой отец.
Чувствуя легкую панику, я сказала, что ни одна из моих книг ей не понравится и она сама это знает. Так надо взять такую, которая понравится, ответила мать, какой-нибудь роман или чью-нибудь переписку; я в недоумении застыла, а она подошла к шкафу возле камина и наугад вытащила книгу. Это оказался первый том «Крошки Доррит».1313
«Крошка Доррит»(1857) – роман Чарльза Диккенса (1812-1870).
[Закрыть]
И вот я читала, а мать ковырялась в шитье и бросала взгляды на часы; затем она позвонила, чтобы Вайгерс принесла чай с кексом, и осуждающе крякнула, когда та звякнула чашкой; из парка Креморн доносился судорожный треск фейерверка, а с улицы – случайные выкрики и взрывы смеха. Казалось, мать слушает без особого внимания – не улыбалась, не хмурилась, не покачивала головой, но когда я останавливалась, она кивала и говорила:
– Продолжай, Маргарет. Читай следующую главу.
Читая, я поглядывала на нее из-под ресниц, и передо мной отчетливо возникло ужасное видение.
Мать предстала состарившейся. Я увидела ее сгорбленной, вздорной и, наверное, глуховатой старухой. Она злобится, поскольку сын и любимая дочь живут отдельно, в их домах царит веселье, там детская беготня и модно одетая молодежь, там, несомненно, обитала бы и она сама, если б не ее утешение – дочь-вековуха, которая модным журналам и званым обедам предпочитает тюрьмы и поэзию, а потому ничуть не утешает. Как же я не догадалась, что с отъездом Прис все так и обернется? Я думала лишь о собственной зависти. И вот теперь, наблюдая за матерью, боялась ее и стыдилась своего страха.
Когда на минутку она вышла в свою комнату, я подошла к окну. Несмотря на дождь, за деревьями парка еще взлетали ракеты.
Это было сегодня. Завтра вечером придет Хелен со своей приятельницей мисс Палмер, которая скоро выходит замуж.
Мне двадцать девять. Через три месяца стукнет тридцать. Если мать превратится в горбатую склочницу, кем стану я?
Я высохну, истончусь и поблекну, точно лист, забытый меж страниц скучной, унылой книги. Вчера я такой нашла – это был плющ – среди книг на полке у папиного стола. Матери я сказала, что хочу разобрать отцовские записи, но пришла в кабинет лишь за тем, чтобы подумать о папе. Здесь все, как было при нем: его перо на пресс-папье, печатка, нож для сигар, зеркало...
Помню, через две недели после того, как у него обнаружили рак, папа взглянул в зеркало и с жуткой улыбкой отвернулся. В детстве нянька ему говорила, что больным нельзя смотреть на свое отражение, иначе их души улетят за стекло и они умрут.
Теперь я долго стояла перед зеркалом, выискивая в нем отца или хоть какое-нибудь напоминание о днях, когда он был жив. Но там отражалась лишь я.
10 ноября 1874 года
Нынче утром на вешалке в прихожей я увидела три папиных шляпы, а у стены на прежнем месте стояла его трость. На мгновенье меня обварило страхом, и я вспомнила о медальоне. Это устроила Селина, подумала я, но как же мне оправдаться перед домашними? Тут появилась Эллис, которая странно посмотрела на меня и все объяснила. Папины вещи приказала положить мать: она считает, это отпугнет грабителей, которые решат, что в доме есть мужчина! Еще мать затребовала полицейского, чтобы патрулировал нашу улицу, и теперь, выходя из дома, я вижу, как он прикладывает руку к фуражке и желает мне доброго дня. Полагаю, следующим шагом станет приказ кухарке спать с заряженным пистолетом под подушкой, как семейство Карлейлей.1414
Томас Карлейль (1795-1881) – английский историк и философ, женился на своей секретарше Джейн и жил в районе Челси; в их доме бывал Ч. Диккенс, который посвятил Карлейлю роман «Тяжелые времена» (1854).
[Закрыть] Потом кухарка, заворочавшись во сне, прострелит себе голову, а мать скажет: какая жалость, никто не умел так готовить котлеты и рагу, как миссис Винсент...
Однако я стала циничной. Так сказала Хелен. Они со Стивеном были у нас вечером. Я оставила их разговаривать с матерью, но вскоре Хелен тихонько стукнула в мою дверь – я уже привыкла, что она заглядывает пожелать мне спокойной ночи. Однако нынче она что-то неловко прятала в руке. Оказалось, склянку с моим хлоралом. Не глядя на меня, Хелен сказала:
– Мать увидела, что я собираюсь к тебе, и попросила захватить твое лекарство. Я говорила, что тебе это не понравится, но она стала жаловаться на больные ноги – мол, иначе ей лишний раз взбираться по лестнице, к тому же мне доверия больше, чем служанке.
Уж лучше бы это сделала Вайгерс, подумала я и сказала:
– В следующий раз она станет поить меня с ложечки прямо в гостиной у всех на глазах. И что, мать позволила тебе зайти в ее комнату? Большая честь, мне она не говорит, где держит лекарство.
Я наблюдала, как Хелен старательно размешивает в воде порошок. Она подала мне стакан, но я поставила его на стол.
– Велено не уходить, пока ты не выпьешь, – сказала Хелен.
Не беспокойся, сейчас выпью, ответила я, никто не собирается таким способом тебя задерживать. Хелен покраснела и отвернулась.
Утром пришло письмо от Прис с Артуром, отправленное из Парижа, и мы немного о нем поговорили.
– Ты не представляешь, как душно стало здесь после свадьбы, – сказала я. – Считаешь меня эгоисткой?
Помявшись, Хелен ответила, что с замужеством сестры для меня, конечно, наступило трудное время...
Я покачала головой: о господи, это я уже слышала тысячу раз! Мне было десять, когда Стивен пошел в школу, и все говорили, что для меня наступило трудное время, ибо такая умница, как я, не поймет, отчего должна сидеть с гувернанткой. То же самое трындели, когда он отправился в Кембридж, а потом занялся адвокатурой. Прис выросла красавицей, и все вокруг охали: дескать, мне, простушке, нужно подготовиться к трудным временам. Потом одно за другим: женитьба Стивена, смерть папы, рождение Джорджи, а все вокруг талдычили, мол, вполне естественно и ожидаемо, что меня это столь сильно ранит, – так оно всегда бывает со старшими незамужними сестрами.
– Ох, Хелен, Хелен! Если все знали, что будет тяжко, почему же ничего не сделали, чтоб стало капельку легче? Я чувствую, будь у меня хоть немного свободы...
Свободы для чего? – спросила Хелен.
Я не смогла ответить, и тогда она сказала, что мне нужно чаще приезжать к ним в Гарден-Корт.
– Чтобы смотреть на тебя, Стивена и Джорджи? – уныло поинтересовалась я.
Когда Прис вернется, сказала Хелен, нас непременно пригласят в Маришес, что внесет разнообразие в мою жизнь.
– В Маришес! – вскрикнула я. – Где за ужином меня посадят с сыном викария, а дни я буду проводить с вековухой, кузиной Артура, помогая ей пришпиливать черных жуков на зеленое сукно!
Хелен меня разглядывала. Вот тогда-то она и сказала, что я стала циничной. Я всегда была такой, ответила я, только Хелен называла это иначе. Она предпочитала говорить, что я смелая. Еще называла меня самобытной. И вроде бы ей это во мне нравилось.
Хелен опять покраснела, но теперь еще и вздохнула. Она отошла к кровати, а я тотчас сказала:
– Слишком близко к постели не подходи! Разве не знаешь, что там обитают призраки наших поцелуев? Сейчас выскочат и напугают тебя.
– О боже мой! – воскликнула Хелен, ударив кулаком по стойке балдахина; потом села на кровать и закрыла руками лицо.
Неужели я буду вечно ее терзать? – спросила она. Да, она считала и считает меня смелой. Я тоже говорила, что она храбрая...
– Но у меня никогда не хватало отваги на то, чего хотела ты, Маргарет. И все же мы могли бы остаться добрыми друзьями... о, как бы я хотела быть твоим другом! Но ты все превращаешь в поединок... Я так от этого устала...
Она покачала головой и закрыла глаза. Я ощутила ее усталость, а вместе с ней и собственное изнеможение, которое, накатив темной громадной волной, придавило сильнее любого снадобья, каким меня пичкали, и было грузным, как смерть. Я посмотрела на кровать. Порой казалось, я и впрямь вижу наши поцелуи, которые висят на занавесях, будто летучие мыши, готовые сорваться вниз. Но сейчас подумалось, что стоит тряхнуть балдахин – и они просто упадут, рассыпавшись в труху.
– Прости. Я рада, что из всех мужчин ты досталась Стивену, – сказала я, хотя никогда не чувствовала и не почувствую никакой радости. – По-моему, он добрый.
Он самый добрый из всех, кого она знает, ответила Хелен и, помявшись, добавила: если б я не сторонилась общества... там встречаются и другие добрые мужчины...
Может, они и добрые, подумала я. Чуткие и славные. Но не такие, как ты.
Подумала, но промолчала. Я знала, что Хелен не поймет. И отделалась заурядно вежливой репликой, даже не помню, что сказала. Чуть погодя Хелен чмокнула меня в щеку и ушла.
Склянку с хлоралом она унесла, но все же забыла проследить, чтобы я выпила микстуру. Стакан остался на столе: вода в нем чистая и прозрачная, как слеза, а порошок сгустился на дне. Только что я выплеснула воду и собрала его ложкой; оставшиеся крупинки я подцепила рукой и облизала палец. Теперь во рту ужасная горечь, все занемело. Пожалуй, если до крови прикусить язык, я этого не почувствую.
