Текст книги "Корни зла"

Автор книги: Сара Рейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

– Расскажи мне о них. – Вновь Алиса оживила людей из рассказов, так что было просто увидеть маленькие группы одетых в лохмотья женщин, загнанных в деревянные бараки, планировавших и перешептывающихся друг с другом.

– Это были те, кто действительно вытаскивал людей на свободу. Все было довольно просто – большинство узников тайком выносили в корзинах прачечной или маскировали под рабочих. Мы не копали тоннелей под печами и не переодевались в форму немецких офицеров. И далеко не все, кто бежал из Бухенвальда, оказались в безопасности. Но некоторые сумели. Некоторые добрались до Швейцарии и Англии. Наши успехи были ничтожно малы, но тот факт, что у нас все же получалось, давал нам надежду.

– Почему ты не пошла с ними, с теми, кто сбежал?

Она на мгновение замолчала перед тем, как ответить на это.

– Карл Кох и его люди следили за мной, – сказала она. – Так же, как и высокопоставленные нацистские офицеры, которые приезжали в Бухенвальд. Они обычно очень придирчиво расспрашивали меня. И два раза, пока я была там, приезжал Герман Геринг, хотя я не говорила с ним. Но он знал обо мне, он знал, что я шпионка. Так что я должна была играть роль жадной эгоистичной маленькой золотоискательницы. Пока нацисты были уверены, что я Лукреция, понимаешь. Кто-то, готовый продать своих товарищей ради еды и одежды. Однажды, я помню, я обедала в комендатуре с Карлом Кохом и двумя руководителями штаба Гитлера. – Она усмехнулась, и непослушная баронесса неожиданно появилась в комнате. – Несмотря на все их положение и попытки казаться стильными и принадлежащими к la belle epoque, вино было ужасное и еда была весьма посредственная. А компания была скучная. Я помню, фон Риббентроп был там в тот вечер.

– Я знаю о нем. Он предпочел убить себя, чтобы не быть казненным после войны.

– Да. Он был обманщиком, – сказала Алиса. – Не представлял из себя ничего интересного, просто сделавший карьеру продавец вина. – На мгновение надменность баронессы стала очевидна. – Но я делала вид, что получаю удовольствие от общения с ними. Я была лицемеркой, Майкл, ты представить себе не можешь, какой я была лицемеркой. Но я разыгрывала представление в Бухенвальде, и это срабатывало. Нацисты были так рады, когда их план использовать узников в качестве шпионов стал приносить даже больше плодов, чем они ожидали. Предполагалось даже, что Гитлер знал и одобрял эту вербовку, а офицеры СС были готовы преодолеть горы и переплыть океаны, чтобы заслужить похвалу Гитлера. Но это значило, что все они очень строго следили за тем, чтобы я оставалась шпионкой.

– Тебя стали лучше кормить?

– Да, – сказала она. – И мне разрешили послать письмо моим родителям в Англию, а потом получить в ответ два письма от них. Это, по крайней мере, принесло мне вести о Деборе, которая в то время жила с ними. Они приняли ее и няню, конечно, я была уверена, что они именно так и поступят. Майкл спросил:

– Но в конце нацисты выяснили, что ты их обманывала? Что ты на самом деле совсем не шпионила?

Алиса замолчала так надолго, что Майкл подумал, что она не собиралась отвечать. В конце концов она ответила:

– Да, они узнали. И перевели меня в другой лагерь.

– В качестве наказания?

– Да. Лагерь находился в маленьком польском городке посреди заболоченных земель. Изначально там был барак и еще что-то вроде заброшенной фабрики, но когда меня туда привезли, территория лагеря уже была сильно увеличена. Они осушили часть болот. Но он все еще был окружен огромными застоялыми прудами и он был словно абсолютно одинокий мир, забытый остальным человечеством. Он источал запах человеческого страдания. – Она посмотрела на Майкла. – Он был известен как Освенцим.

Освенцим... Название повисло в воздухе, и Майкл почувствовал ледяную дрожь. Освенцим был местом средоточия зла, он знал это, и его мать тоже знала это. «Плохое место», – говорила она, и в ее глазах ничего нельзя было прочесть. Но когда Майкл, еще совсем маленький, заставлял ее рассказывать истории об этом месте, она качала головой и отказывалась говорить. «Это не то место, о котором надо рассказывать истории, – говорила она, – это одно из самых темных мест на земле, и я не хочу, чтобы ты когда-нибудь знал об этой темноте, Майкл, милый мой. Мы с тобой будем придумывать истории только о счастливых вещах».

Но семнадцатилетний Майкл знал, что Освенцим был стальной тюрьмой, хранящей все возможные ночные кошмары, она была окружена болотами и колючей проволокой, которая злобно ранила человеческую плоть, если люди пытались выбраться из этой тюрьмы. И однажды в той тюрьме...

Он сделал глубокий вдох и спросил:

– Это правда, что ты родила Альрауне в Освенциме?

На этот раз тишина, казалось, опустилась на них как толстый душный занавес, и вместе с ней пришло чувство, что где-то за стенами теплого безопасного дома может существовать нечто страшное...

Майкл снова поежился и ждал, пока его бабушка возвращалась из долгого пути в прошлое. Алиса мягко сказала:

– Да. Я родила Альрауне в Освенциме.

Глава 29

Если Бухенвальд был преддверием ада, то Освенцим был его глубочайшей пещерой, и в ту же минуту, как Алиса вошла в Освенцим, она поняла, что все рассказы об адском пламени были ложью. Ад не горел, он замораживал отчаянным холодом, пробирающим до костей.

Когда ночью вооруженный конвой проехал через ворота, лагерь был окутан лиловой пылью. Диски резкого белого света от смотровых вышек постоянно двигались взад-вперед; они светили на ряды бараков и забетонированные дворы, а потом перемещались на восток, к нескольким вырисовывавшимся на горизонте высоким массивным трубам, поднимавшимся от группы кирпичных зданий на дальней стороне лагеря. Алиса какое-то время смотрела на эти постройки, а потом огни снова переместились, на этот раз поймав вспышку черного металла на земле – параллельные линии железнодорожных рельсов. Там рядом было несколько вагонеток без крыши. Значит, у Освенцима была своя железная дорога. Чтобы ввозить узников? Чтобы вывозить их?

Алиса вылезла из бронированного грузовика и остановилась на мгновение, ощущая, как атмосфера этого места погружает свои костлявые пальцы в ее сердце. В этот миг не было ничего в мире, что могло бы спасти ее от этого холода и этой полной, абсолютной безнадежности. Ужасно. Я выжила в Бухенвальде, но, мне кажется, я не смогу выжить здесь. Или смогу? А Дебора и Конрад? Да, ради них, я думаю, я смогу выжить здесь.

Она сжала маленький узелок с вещами, которые ей разрешили взять из Бухенвальда: обувь, какое-то белье, драгоценные письма от родителей, из которых она узнала, что Дебора успешно до них добралась. Когда ворота закрылись за грузовиком, охрана провела Алису через постройки к одному из бараков. Дверь открыли, Алису бесцеремонно втолкнули внутрь, а затем замок снова щелкнул. Заперта. Но с чем? И с кем? В бараке было не совсем темно, только тонкие нити света струились через щели в оконных ставнях. Алиса могла видеть лишь нечеткие формы – узкие койки, на которых сидели люди и смотрели на нее. Но она едва ли приняла это в расчет, потому что сразу же, как только дверь закрылась, ей пришлось бороться с подступающей рвотой из-за стоявшего запаха. Этот запах был словно плотная стена, накрывшая ее целиком, – пот и другие человеческие выделения. Но она спокойно стояла, принуждая свое тело не бунтовать и ожидая, пока ее глаза привыкнут к полутьме. Теперь она могла осмотреться и увидела, что несколько жителей барака тихо подошли к ней и теперь стояли совсем рядом. Они рассматривают меня, подумала Алиса. Они оценивают меня.

Она не могла вспомнить, чтобы когда-либо в жизни была так истощена – путь из Бухенвальда занял более десяти часов, – но она собрала свои последние силы и сказала по-немецки:

– Добрый вечер вам всем. Я прошу прощения, что появилась так внезапно. Я... я новая узница. – Ненавистное слово. – Тут есть... вы можете как-нибудь зажечь свет, чтобы я смогла увидеть вас, а вы – меня?

Повисла тишина, потом послышался тонкий скрип. Загорелись три или четыре маленькие свечки, и полдюжины или около того лиц выплыли из темноты.

– Как тебя зовут? – спросила одна женщина, и Алиса поняла, что все здесь были женщины. Значит, в этом месте, по крайней мере, была видимость разделения.

– Кем бы ты ни была, ты должна быть важной персоной, раз тебя привезли сюда одну, – сказал второй голос. – Охранники обычно привозят людей дюжинами.

– Меня привезли из Бухенвальда, – сказала Алиса, – но я не знаю, почему меня привезли одну... – Она остановилась, понимая, что ее изучают. Она пыталась решить, сообщать ли им свое настоящее имя. Чиновники Бухенвальда прислали ее сюда как Лукрецию фон Вольф или как Алису Уилсон?

Потом та, что говорила первой, неожиданно произнесла:

– Я знаю, кто ты. Ты та богатая баронесса, фон Вольф, вот как тебя зовут. Лукреция фон Вольф. Ты делала фильмы, я видела тебя в кино.

Ну, по крайней мере, решение было принято за меня, подумала Алиса.

– В таком случае, – сказала та, которая спрашивала, откуда она, – мы все о тебе знаем. Вы шпионка, мадам фон Вольф. – Она выплюнула это слово, словно яд. – Вы шпионили в Бухенвальде для нацистов, мы все о вас знаем.

– У нас есть свои пути, как узнать, что происходит в других лагерях, – сказал третий голос, и по толпе прошел шепот, полный неприязни.

– У нас также есть свои способы обращения со шпионами.

Алиса вздрогнула от злой ненависти в их голосах и инстинктивно отступила назад, но вспомнила, что дверь заперта.

– Вы здесь, чтобы шпионить за нами? – произнес новый голос, строгий и обвиняющий.

– Я здесь не за тем, чтобы шпионить. Я никогда не шпионила. В Бухенвальде я работала против немцев ...

– О да, конечно, – сказал молодой голос саркастично. – Разве вы не знаете, что все шпионы так говорят? «Я делала это ради моей родной страны... Я была двойным агентом, работающим на Польшу, Чехословакию или Украину». Это полная чушь, баронесса. Вы вели очень прибыльную игру в Бухенвальде, мы слышали о ваших уютных обедах с Карлом Кохом и о ваших вечеринках с фон Риббентропом.

– А теперь, – сказал первый голос, – вы здесь, чтобы выведывать наши секреты и бежать с ними в гестапо.

Пытаясь говорить спокойно, Алиса сказала:

– Вы все неправильно поняли. Что я могу сделать... что я могу сказать, чтобы убедить вас? – Но даже если бы ее не узнали, ее инстинкты предупреждали ее не открывать свое истинное лицо. Возможно, однажды она будет очень рада быть Алисой Уилсон, чтобы скрыться именно под этим именем. – Правда, я никогда не работала на нацистов.

К этому времени маленькие огоньки пламени слегка разгорелись, так что она могла более четко видеть барак. Узкие койки стояли рядами вдоль обеих стен, и в конце барака стояла низенькая металлическая плитка с аккуратно поставленной на нее железной чашкой, как будто там подогревалась какая-то жидкость. Несколько фигур из тех, кого Алиса различала в дымке, столпились вокруг печки, держа над ней свои худые руки.

– Я здесь, потому что обманула гестапо, – сказала она.

– Как? Что ты сделала, чтобы обмануть их?

Голос был по-прежнему резким и бескомпромиссным, как будто его обладательница была готова принять как ложь любой ответ, который могла дать Алиса, но она тем не менее сказала как можно спокойнее:

– Я поставляла ложную информацию о побегах из лагеря. Несколько человек так делали, мы обманывали коменданта и позволяли другим устраивать побеги.

– Я говорю, она врет, – сказала женщина у печки, заговорившая в первый раз. – Оставьте ее. Ведь это мы делаем с шакалами, которые вынюхивают для гестапо, так?

По толпе снова прошел гул одобрения, и они отвернулись, оставив Алису беспомощно стоять у двери. Паника вновь заползла в ее сердце, на этот раз из-за перспективы быть тут изгоем. Узницы будут ее избегать, а охранники, конечно, сфокусируют на ней свою неприязнь, как только узнают, что она сделала в Бухенвальде.

Мысль едва начала формироваться у нее в голове, когда снаружи послышался звук шагов. Дверь барака открылась, и лиловый луч скользнул внутрь, освещая голые доски на полу и ряды коек. Но до того, как это случилось, малюсенькие утешающие огоньки свечей были потушены, и осуждающие лица растаяли в темноте.

В дверном проеме стояли четверо мужчин, все в темной форме гестапо. Самый высокий из них переступил через порог, и его губы вытянулись в брезгливую линию, как только запах немытых тел достиг его. Тонкий шрам морщил кожу его лица от скулы к углу рта. Шрам от шашки, подумала Алиса, когда свет упал на его лицо. Когда-то дуэльный шрам был знаком чести среди немецких офицеров. Казалось, волк надел маску человека, и маска немного сползла.

Его взгляд остановился на ней, и он сказал:

– Баронесса?

Это был не совсем вопрос, это было больше похоже на то, что он идентифицирует ее для себя, но Алиса вызывающе подняла подбородок и сказала:

– Да.

– Я Рудольф Милднер, шеф гестапо в Катовице и глава политического отдела в Освенциме. Вы должны пойти с нами.

Он кивнул двоим, стоящим рядом с ним, и они схватили Алису за руки, так что ей пришлось бросить свой маленький узелок с вещами.

– Куда вы ее ведете? – требовательно спросила женщина, которая казалась лидером среди жителей барака, и на этот раз в ее голосе безошибочно слышался протест. Теперь Алиса могла видеть, что она была моложе, чем другие, и что у нее были отличительные высокие скулы жителей Восточной Европы.

– Она будет наказана за свое поведение и предательство, – сказал Милднер. – Она заносчивая сука, которая пыталась сделать из Третьего рейха дураков.

– Это было не очень сложно, – сказала Алиса, и на этот раз она почувствовала отчетливую волну тепла, исходящую от нескольких женщин.

Но глаза Милднера блеснули злобой, и он приблизился к ней, его губы снова вытянулись в оскал рычащего волка.

– Сегодня, баронесса, – сказал он, – вы получите урок. Этот урок вы никогда не забудете, и вы выучите, что те, кого поймают при попытке предать фюрера, не получают прощения.

Алиса так никогда точно и не узнала, в какое место в лагере ее в ту ночь привели гестаповцы. Освенцим был слишком чужим для нее, чтобы она могла вычислить схему, и слишком большим. В любом случае, мир сжался до размера беспомощного страдания, где время прекратило свое существование или даже не имело значения и где все пути выглядели одинаково.

Месяцы в Бухенвальде научили Алису, что бороться против СС или гестапо бессмысленно, но она сопротивлялась, хотя и знала, что она не вырвется.

Люди Милднера привели ее в низкое кирпичное здание и втолкнули в длинную комнату, которая была похожа на офицерскую столовую. Там были столы, стулья и подобие бара в одном конце с выставленными на нем стаканами и напитками. Шторы были задернуты за ночной темнотой, и металлическая печка стояла в одном углу, выбрасывая свой пахнущий железом жар в комнату. За столом сидели четверо офицеров гестапо, они обернулись, разглядывая Алису, когда ее втолкнули в дверь.

Слегка гневно она сказала Милднеру:

– Зачем вы привели меня сюда?

Он улыбнулся улыбкой, которая странным образом приподняла только половину его рта.

– Я сказал вам, что вы должны получить урок, баронесса, – сказал он, – и вот вы здесь. Для моих людей это будет очень приятный урок. – Он замолчал, и два человека засмеялись противным смехом. Алиса ненавидела их.

А потом фигура, до этого сидевшая в одном из глубоких, с высокой спинкой кресел, поднялась и подошла к Алисе. Свет от металлической печки упал на его лицо, и на секунду один глаз блеснул красным и, как ей показалось, стал распухать, расти до чудовищных размеров. Алиса не двигаясь смотрела на него, и ее захлестывал совсем другой ужас.

Лео Драйер. Лео Драйер здесь, в Освенциме, невозмутимый и облеченный властью. На нем снова был монокль, черный шелковый шнурок лежал на его лице, словно спящее насекомое, и даже сквозь свой страх Алиса чувствовала уверенность, которая исходила от Драйера.

– Итак, – сказал он мягко, – ты думала, что сможешь избежать реалий Бухенвальда, заключив сделку с этим идиотом Карлом Кохом, баронесса?

– Долго же вы понимали, какой он идиот на самом деле, – парировала Алиса.

– Это неважно. С ним легко разобраться, – сказал Драйер. – Ты была большей идиоткой, когда считала, что сможешь обмануть нас. Но с тобой тоже разберутся.

– Как именно? И что в твоем понимании значит «легко»? Я спрашиваю, потому что это меня касается, а не просто из праздного любопытства, – сказала Алиса и подумала: ну, все более-менее хорошо, хотя к концу голос чуть-чуть дрогнул. Черт.

Если Драйер и услышал дрожь, он не подал виду.

Он сказал:

– Сегодня, моя дорогая, ты заплатишь за свою наивную надменность в Бухенвальде. Сегодня люди Милднера будут тянуть жребий на тебя.

При этих словах мужчины подвинулись вперед, и, пока двое из них держали ее руки у нее за спиной, два других раздели ее. Они не торопились, смеялись, когда она пыталась ударить их ногой, клали каждый предмет ее одежды на кресло, рассматривая ее тело на каждом этапе.

– Слишком худа, на мой вкус, – сказал один из них, а другой, будто извиняя ее, ответил:

– Но это лагеря. Они всегда выглядят полудистрофичными.

Они перенесли ее на длинный глубокий диван, и один из них встал ее сторожить, а другие столпились вокруг стола, чтобы по очереди вытянуть карту из колоды, предложенной самым молодым из офицеров.

– Кто вытягивает самую высокую, идет первым, – сказал один из них, взглянув на Милднера, который безразлично кивнул.

Они прервались, чтобы осушить свои стаканы: Алиса подумала, они пьют какую-то настойку или, может быть, тминную водку. Некоторые из них явно пьянели, но никто не казался неспособным сделать то, что они намеревались. Ни Драйер, ни Милднер не принимали участия в жеребьевке, и, когда с этим было покончено, Милднер отделился от них и подошел к двери, как будто чтобы охранять вход, но Лео Драйер оставался там же, где стоял, облокотившись одной рукой на высокую узкую полку над печкой.

– Постарайтесь, чтобы сука не забеременела, – сказал он развязно, и впервые Алиса увидела проблеск смущения на некоторых лицах и поняла, что, хотя большинство из них не испытывали какой-то конкретной неловкости или вины из-за изнасилования предательницы, им была неприятна мысль делать это друг перед другом.

На протяжении всего следующего часа Лео Драйер едва ли отвел глаза от Алисы. Он стоял лицом к глубокому старому дивану, небрежно положив одну руку на полку над печкой, медленно потягивая свой напиток. Один раз он жестом приказал молодому офицеру заново наполнить его стакан, но кроме этого он едва ли двигался. Свет от печки разливался вокруг него, и Алиса знала, что, когда самые худшие воспоминания сегодняшней ночи слегка поблекнут (Пожалуйста, Господи, пусть они поблекнут!), это лицо само по себе будет неизменно стоять у нее перед глазами. Лео Драйер смотрит на нее; его отвратительный увеличенный глаз за моноклем превращается светом из печки в живой огонь.

Но ты не знаешь, ты, грязное жестокое существо, говорила она этому ненавистному лицу, что, после того как ты выкинул меня из твоего дома, я жила в тени улиц и аллей Вены, и я выжила тем, что продавала свое тело. И если я смогла справиться с тем, что меня трахали полдюжины мужчин за ночь, то я смогу справиться теперь и с этим.

Эти мысли помогли Алисе собраться с силами. Я не могу избежать предстоящего, но могу попытаться смутить этих животных. Как? Ну, возможно, напомнив им, кто я и кем была. Лео Драйер знал правду о ней, но по определенным причинам, в которые Алиса еще не вникала, он, похоже, не разрушал ее легенду. Так что для этих немецких офицеров она по-прежнему была знаменитой баронессой, аристократкой и декаденткой, про любовников которой говорили, что их целый легион, и о личных развлечениях которой рассказывали, будто они были самыми настоящими, самыми жестокими вакханалиями. Лукреция фон Вольф, по слухам, совершившая все возможные грехи, сексуальные наклонности которой сравнивали с наклонностями Мессалины, и не в пользу последней...

Когда первый мужчина приблизился к ней, Алиса улыбнулась ему и раскинула руки.

Это маленькое неожиданное действие, конечно, не остановило их, и Алиса знала, что не остановит, но оно на мгновение обескуражило их. Они украдкой посмотрели друг на друга, как будто каждому нужно было проверить реакцию напарников перед тем, как сделать что-то самому, и это дало Алисе крупицу отваги и самоуважения. «Видишь! – молча сказала она Лео Драйеру. – Ты думал, я буду побита и унижена, но нет, я никогда не буду!»

Однако, даже так то, что последовало, было ужасной пыткой. Они все были относительно чистыми, и большинство из них наверняка мылись или принимали душ в последние сорок восемь часов. Алиса знала, что уже за это можно быть благодарной. Но принуждение к физической близости ранило так сильно, что она боялась, будто никогда не сможет оправиться после такой боли.

Только один из нацистов проявил какую-то нежность. Это был самый молодой офицер, который разливал напитки. Он был четвертым в очереди. Когда он приблизился к ней, то старался не встретиться с ней взглядом, как будто все это казалось ему постыдным. Но его возбуждение было более сильным и более яростным, чем у других, и когда он наконец задрожал, достигнув оргазма, Алиса вскрикнула от боли из-за его неконтролируемого напора. Когда он выходил, он поднял руку, чтобы коснуться ее лица, словно извиняясь, и их глаза встретились. Но потом этот офицер словно вспомнил о том, что и кто вокруг него, и быстро встал, отворачиваясь, стыдливо застегивая брюки.

Нижняя часть ее тела была словно одна большая рана, и она думала, что у нее наверняка идет кровь, хотя невозможно было быть уверенной. «Постарайтесь, чтобы сука не забеременела», – сказал Лео Драйер, и большинство из них выходили до того, как достигали оргазма. Один, тяжелый, с толстым подбородком, через какое-то время будто запнулся, и Алиса почувствовала, как он дрябло выскальзывает из нее. Но он опустил руку, виновато, украдкой, и стал нервно шарить у себя между ног, пока на ее живот вдруг не брызнула горячая липкая жидкость. Волна тошноты поглотила ее. Отвратительно! Этот человек – нацистский убийца, который, скорее всего, принимал участие в резне «хрустальной ночи», мастурбирует на меня!

Она ожидала, что Милднер тоже в свою очередь сделает это, но нет, он оставался у двери с этим своим сильно заметным волчьим оскалом. Когда все закончили, он выкрикнул короткий приказ и вышел вместе с ними, закрыв за собой дверь.

Оставив Алису одну с Лео Драйером.

Она думала, что он не был возбужден изнасилованием, и решила, что, как и Милднер, получит удовольствие просто глядя на все это.

Но Драйер медленно подошел к дивану, посмотрел на нее и сказал:

– А теперь моя очередь, баронесса.

К этому моменту боль грозила поглотить все тело Алисы, но из острой глубины этой боли она произнесла:

– Почему ты все еще зовешь меня так? Почему ты поддерживаешь легенду этой личности с Милднером и остальными?

– Потому что сегодня я расплачиваюсь с высокомерным существом, которое обмануло фюрера, – сказал Драйер. – Лукреция фон Вольф играла в свою надменную игру в Бухенвальде, так что сегодня я наказываю Лукрецию фон Вольф.

Когда он расстегнул брюки и опустился на нее, Алиса поняла, что он был далек от равнодушия, и то ли от вида его офицеров, насилующих ее, то ли от своей собственной пылающей ненависти – а может быть, и от того и от другого, – он был практически в крайней степени жаждущего возбуждения. И поняла, что он собирался утолить эту жажду.

* * *

Драйер был гораздо более жесток, чем остальные, он был зол и безжалостен.

Алису пронзала сильнейшая боль. Она даже не подозревала, что такая боль может существовать. В конце концов она погрузилась в полубессознательное состояние, когда больше не осознавала, что происходило вокруг нее, но боль по-прежнему была всепоглощающей, черной и алой, разливающейся приливами, словно вбиваемой ритмичными напорами в ее тело. Еще, еще и еще, пока ты не захочешь умереть... Еще, еще и еще, пока наконец ты не поймешь, что умираешь, и ты поприветствуешь этот момент, потому что после смерти ты ничего не будешь чувствовать...

Наступил последний, невероятный виток агонии, и Алиса услышала собственный крик, а потом тьма сомкнулась над ней.

Слегка грубоватый, но неуловимо знакомый голос где-то за границами темноты произнес:

– Мне кажется, она приходит в себя, – и другой голос, тоже неясно узнаваемый, сказал:

– Если бы только у нас была капля бренди... или подходящие бинты.

– Нет, она в порядке. Она поправится. Она очень крепкая дама.

Алиса открыла глаза в густо пахнущий воздух барака и увидела участливые лица женщин, которые несколько часов назад осудили ее как шпионку. Она лежала на узкой койке; две женщины протирали ей лицо, а между ее бедрами лежал толстый удобный рулон ткани. Кто-то завернул ее в одеяла, они были тонкими и не очень чистыми, да и поверхность была грубой, но Алисе было все равно.

– У тебя все еще немного идет кровь, – сказала женщина с восточными скулами, – но мы помыли тебя так, как смогли, и нам кажется, ты вне опасности.

Алиса села, и ее голова поплыла. Она начала задавать вопросы, а потом сказала:

– Простите, но мне кажется, меня сейчас вырвет...

И тут же женщина подставила жестяную миску ей под рот.

– Спасибо, – выдохнула Алиса, когда спазмы прекратились, – простите... вам это неприятно.

– Ничуть. Мой отец был врачом, и мой брат практиковал вместе с ним. Если бы нацисты не пришли в мою деревню, я бы тоже изучала медицину. Меня зовут Илена, – сказала женщина. – Нам звать вас баронесса, сударыня или как?

И вновь появился этот предупреждающий сигнал. Не говори больше, чем нужно. На волне этого сигнала Алиса сказала:

– Лукреция. Просто Лу, если хочешь. Так короче.

– И у тебя даже нет перстня Борджиа, – сказала Илена, а Алиса почувствовала сухую иронию ее слов, и неожиданно ей очень понравилась Илена.

– Мы смогли сварить немного кофе, – сказала одна из женщин, аккуратно поднося жестяную чашку от печки. – Он не очень хороший, но горячий.

Алиса с благодарностью сказала:

– Мне все равно, что это. Спасибо.

Она благодарно сделала маленький глоток кофе, а потом сказала:

– Вы очень добры ко мне.

– Мы заботимся друг о друге, – сказала Илена, а остальные согласно закивали.