Текст книги "Грехи дома Борджа"

Автор книги: Сара Бауэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Я хочу остаться, – захныкал Джованни. – Я тоже семья. Позволь мне остаться, Чезаре.

– Делай, что тебе говорят, и обещаю, что позже отведу тебя посмотреть щенков Беллы.

– Когда? – Малыш дернул пальцы Чезаре.

Разве Чезаре не едет с нами в Феррару? Разве он секунду назад не сказал «мы», говоря об отправлении в путь?

– Когда скажу. Слово синьора, поэтому я не могу его нарушить, верно?

Верно, подумала я, чувствуя, как меня охватывает беспокойство.

– Да. Тогда ладно. – Он переложил ручку из ладони Чезаре в мою, его ладошка еще хранила тепло Чезаре, но мне пришлось ее отпустить, чтобы взять Родриго с колен матери.

Платьице Родриго зацепилось за жемчужины, нашитые на лиф мадонны.

– Одну минутку, – сказала она, хотя было ясно, ее совсем не волнует, что жемчуг может оторваться.

Она погладила спинку сына, поцеловала его в макушку, нажала пальцем на кончик его носа, заставив рассмеяться. Что касается запутавшихся нитей, то она действовала как во сне, словно не совсем понимая, что нужно делать. Тогда Чезаре подошел к сестре, опустил руку на ее плечо и крепко сжал. Я видела, как побелели костяшки пальцев. Мадонна повернулась к нему, в глазах ее читалась мольба. Он кивнул. Они оба перевели взгляд на меня, причем одновременно, словно заранее отрепетировали, с абсолютно одинаковым выражением на лицах. Мне показалось, будто они хотели что-то сказать, но Джованни потянул меня за руку со словами:

– Идем, а то и к щенкам будет поздно идти, когда взрослые наговорятся.Чары рассеялись, я так и не успела ничего понять.Из всех дам, сопровождавших донну Лукрецию, только я побывала за пределами Италии, но это не считалось, потому что я была слишком мала и сейчас ничего не помнила. Большинство не выезжали дальше Тиволи или купален в Стиглиано. Но если кого и страшил долгий путь, никто не подавал виду. В конце концов, мы ведь являлись свадебным кортежем, хотя таким огромным, что могло показаться, будто переезжает целый город со своими поварами и портными, кузнецом, шорником и Алонсо, золотых дел мастером, никогда не мывшим руки из опасения смыть несколько песчинок золота. С нами ехали три епископа, не говоря уже о личных священниках донны Лукреции. Их было двое, как твердила молва, потому что один не вынес бы груза грехов донны Лукреции. Имелись в кавалькаде и господа, галантные кавалеры, они играли в азартные игры, хвастались, пили без меры, льстили нам, дамам, и соблазняли наших горничных. Нас сопровождали потомки Орсини и Колонна, готовые поддерживать дружеские отношения ровно столько, сколько могли жить за счет понтифика, а также более тридцати придворных Чезаре.

Сто пятьдесят карет купили, построили или отняли у богатых римских семейств, чтобы перевезти всю эту челядь, не говоря уже о лошадях, мулах и быках, сосчитать которых я была не в силах. Когда свита дона Ферранте присоединилась к нашей, нас стало, как мне сказали, свыше тысячи. И даже на огромной площади Святого Петра не хватило всем места, приходилось толкаться, мулы кусали друг друга за шеи, переступали копытами, отдавливая ноги грумам. Те из ожидавших, кто был побойчее, действовали локтями, стараясь занять лучшее место под окнами Ватикана, где должен был появиться Папа Римский, чтобы помахать на прощание любимой дочери. Как заметила Анджела, кто наживется на свадьбе донны Лукреции, так это торговцы лопатами. Конюхам предстояло убрать навоз после нашего отъезда. В душе Анджела по-прежнему оставалась крестьянкой, и все ее изречения имели двойной смысл. Точно так говяжью ногу можно использовать дважды: сегодня съесть мясо, а завтра кость пустить на бульон.

Когда наконец мы двинулись гуськом с площади на старые узкие улочки, воинам, присланным Чезаре для нашей охраны, пришлось древками алебард отталкивать в сторону зевак, чтобы освободить нам путь. Не успели мы достичь ворот, как наш авангард, скакавший непосредственно за донной Лукрецией, сопровождаемой с двух сторон Ипполито и Чезаре, был отрезан от остального кортежа застрявшей на мосту Сант-Анджело телегой. Чезаре послал воина узнать, что случилось, и, не получив быстрого ответа, отправился вслед за ним. Я попыталась поймать его взгляд, когда он проезжал мимо, но он смотрел только прямо, напряженно вглядываясь в полутьму, чтобы узнать причину задержки, и на губах его играла досадливая усмешка. Я поежилась, обмотала поводья вокруг луки седла и засунула руки поглубже в рысью муфточку. А если он не поедет с нами? Что тогда?

– Там ломают чертов парапет, чтобы протиснуть телегу! – вернувшись, прокричал он брату.

Мы спешились и принялись кружить на месте, раздраженные и замерзшие, с промокшими ногами, испытывая неловкость, как гости, злоупотребившие гостеприимством хозяев. Чезаре с Ипполито проводили донну Лукрецию под крышу ближайшей лавки, торгующей засахаренными фруктами, и мы с завистью наблюдали, как ошеломленный хозяин трясущимися руками подавал своим неожиданным гостям блюда с имбирным печеньем и миндалем в сахаре.

Наконец повозку освободили, и когда она со скрипом появилась на дороге в дымке пара, поднимавшегося от шкур разгоряченных волов, мы вновь сели в седла и поскакали к воротам. Там мы задержались во второй раз. Ипполито склонился над рукой донны Лукреции и пожелал ей доброго пути, а потом отъехал в сторону, чтобы поговорить с братом. Чезаре перегнулся с седла, взял обе руки мадонны в свои и расцеловал ее в щеки.

Не выпуская рук сестры в изящных алых перчатках, выделявшихся ярким пятном на фоне его черных, он сказал:

– Разбрасывай по дороге блестящие камешки, cara mia [24] , чтобы я мог тебя отыскать.

Они рассмеялись, после чего Чезаре с Ипполито развернули своих коней к городу. Я взглянула на Анджелу. По ее щекам текли слезы, но она не выглядела удивленной. Видимо, с самого начала знала, что Ипполито не поедет с нами. Но не Чезаре. Иначе она наверняка предупредила бы меня. Вероятно, никто об этом не знал, решение приняли только этим утром, когда он пообещал Джованни отвести его к щенкам.

Возможно, увидев меня рядом, Чезаре предпочел заговорить с мадонной по-итальянски, чтобы я поняла каждое слово. Вот именно. Его слова предназначались и для меня, если бы только я могла их расшифровать.

Когда братья проезжали мимо нас, Ипполито слегка натянул поводья и кивнул Анджеле, и та тоже ответила кивком. Как я ни старалась что-то разглядеть в Чезаре, но увидела только, что он поднял руку в черной перчатке, смахнул снег с ресниц, а потом пришпорил коня и двинулся дальше, пробираясь сквозь процессию в обратную сторону, к сломанному мосту и Ватикану. Ни словечком меня не удостоил, ни взглядом.Но все-таки он пошутил с мадонной насчет блестящих камушков. Как смышленый ребенок из сказки, он хотел удостовериться, что найдет дорогу обратно к сокровищу.Через две недели после отъезда из Рима мы достигли Урбино, где заняли дворец, вынудив герцога Гвидобальдо и его жену перебраться в соседний монастырь. Несмотря на тесноту, как в корабельном трюме с рабами, на то, что мы, дамы, были вынуждены спать на полу перед спальней донны Лукреции, укрываясь собственными накидками, я считала этот дворец чуть ли не раем на земле. После труднейшего путешествия любой дом, где нам предстояло провести больше одной ночи, наверное, показался бы раем. Горные тропы, скользкие и коварные из-за грязи и снега, часто оказывались под завалами. Иногда путь преграждали бурные реки, хотя на наших картах их не было, тогда приходилось делать большой трюк в поисках брода. Однажды, понимая, что не доедем до намеченного пункта до наступления темноты, мы разбили лагерь прямо под открытым небом, поставив по кругу фургоны, словно цыгане. Я заснула под завывание волков, представляя себя воином в армии Чезаре.

В вечер прибытия в Урбино стены дворца сияли розовым светом, освещенные тысячами факелов, пока мы поднимались по извилистой тропе по склону холма. Примостившись на краю утеса, невидимого в темноте, дворец мерцал, словно подвешенный в воздухе. На следующее утро, едва появилось солнце, мраморные крытые галереи вокруг главного двора заблестели, словно инкрустированные бриллиантами. Дворец Санта-Мария-ин-Портико был набит произведениями искусства и древностями, потому что кто-то сказал донне Адриане, будто такой-то и такой-то художник, или шпалерный мастер, или торговец купидонами с отбитыми носами сейчас очень моден. В Урбино же все свидетельствовало о хорошем вкусе и продуманности. Если наш дворец можно было сравнить со старой шлюхой, набившей рот сластями, то залы в Урбино воплощали философию, подпитывая душу. Между картинами было много свободного пространства, как и между статуями в саду с тропинками, обсаженными самшитом, или липовыми аллеями с переплетающимися ветвями.Следуя за герцогиней по залам и салонам, увешанным богатыми шпалерами, недавно выбитыми по случаю нашего приезда, так что они сияли даже при сером зимнем свете, я начала понимать, почему отец заставлял меня учить геометрию. Геометрия покажет тебе твое место в мире, твердил он. Я думала, он имел в виду ориентирование по звездам, и удивлялась, как это может мне когда-нибудь пригодиться. Потом меня осенило, что, наверное, он сравнивал меня с моими братьями, которым предстояло скорее всего отправиться в море для продолжения семейного дела. Теперь же, восхищаясь наборными панелями в кабинете старого герцога, его доспехами в шкафу и любимыми книгами на полках, мне очень захотелось сказать отцу, что я все поняла, и поблагодарить его. Геометрия учит нас пропорциям, как строить, рисовать, разбивать сады, не подавляющие своими огромными размерами, и заставляет сознавать, что мы действительно созданы по образу и подобию нашего Господа.В честь донны Лукреции давали бал, но я ждала этого события со смешанными чувствами. Возможно, Чезаре появится среди гостей. Никто из нас не знал, где он. Чезаре мог находиться где угодно – в Неаполе, или Милане, или даже в монастыре, неподалеку от городских стен, вместе с герцогом Гвидобальдо. Во время путешествия я плохо спала. Кости болели от жестких полов, комковатых тюфяков и долгих часов пребывания в седле. Накануне у меня начались месячные, и теперь я чувствовала себя пузатой, раздражалась по всякому поводу, а в придачу у меня на подбородке вскочил прыщ. В общем, превратилась в уродину. Если бы Чезаре действительно появился, мне бы пришлось зашнуроваться потуже и весь вечер не снимать маску с лица, пусть я даже в ней задохнулась бы.

Голова гудела от шума, который устроили женщины, готовясь к балу в тесном помещении, поэтому решила прогуляться. Я напрашивалась на неприятности, если бы донна Лукреция обнаружила, что я брожу по дворцу без сопровождения, но при нынешнем моем настроении, я нашлась бы что ответить. Кроме того, вряд ли она заметила бы мое отсутствие – пройдет еще несколько часов, прежде чем она решит, что пора одеваться. Свои опоздания мадонна превратила в целое искусство.

Герцогиня Элизабетта разбила розарий в виде круга, поделенного на пять секторов, символизирующих пять частей мадригала. Они сходились в центре, где стояла изящная ротонда с колоннами, место свиданий, намеренно спрятанное от любопытных глаз тех, кто был в доме. Я немного прошлась, прислушиваясь к хрусту собственных шагов по гравийным тропинкам, разделявшим клумбы, и к одинокой песне дрозда, пристроившегося среди сучковатых ветвей подрезанного розового куста. Вскоре я расположилась в ротонде, наслаждаясь одиночеством и ветерком, охлаждавшим сквозь одежду расчесы от укусов блох, полученных во время путешествия. Ноющую спину я прислонила к холодному мрамору скамьи.

Время шло, и я заметила, что небо темнеет, колонны ротонды и жирная красноватая земля на клумбах роз начинают слегка мерцать, точно поймали и удерживают последний свет дня. Наверное, я пробыла в саду дольше, чем предполагала. Пожалуй, следовало вернуться, прежде чем мадонна спохватится и станет спрашивать обо мне. Но я не могла подняться со скамьи. Меня словно что-то удерживало, будто чьи-то руки опустились на плечи и не давали шевельнуться. В ноздри ударил сладкий запах жасмина, от чего закружилась голова. Он близко, подумала я. В любое мгновение я услышу быстрые шаги и паду в его объятия прямо здесь, в этом секретном месте в центре мадригала.

– Пошмотри на важную даму.

– Какое у нее холёшенькое личико.

– Как прекрашно она таншует.

– Нет, нет, нет, швинья ты такая. Прекрашно – моя реплика. Ты говоришь, как хорошо она таншует, а я говорю…

– Легко и ишачно.

– Легко и изящно.

Тут один из них громко пукнул.

– А я что шказал? То же шамое. Ой… проштите, гошпожа, мы думали, шдешь никого нет.

– Никого и нет. Только я.

Гатто и Перро, испанские карлики мадонны.

– Мы репетировали, – пояснил желтоглазый Перро, который, несмотря на свое коротенькое тельце, обладал определенной грацией.

– Готовилишь к таншу мадонны на балу, – добавил Гатто, говоривший по-итальянски с кастильской шепелявостью. – Нам предштоит шледовать за ней и вошхвалять ее грашию.

– Вы не знаете, мадонна готова одеваться? – спросила я, выходя из ротонды. – Или дон Чезаре все еще с ней?

– Дон Сесар? Да он не осмелился бы тут показаться.

– После случая с Доротеей Караччоло. – Шуты перешли на испанский.

– Говорите медленнее. Какой случай?

– Донна Доротея была придворной дамой герцогини Элизабетты. Красотка, по всеобщему мнению. Дон Сесар должен был сопровождать ее по дороге к мужу в Венецию, но вместо того, чтобы охранять, похитил ее.

Перро прищелкнул пальцами.

– Вот так просто.

– Одним словом, стибрил. – Гатто поднял камешек с тропинки, положил на ладонь правой руки и провел над ним левой рукой. Камешек исчез.

– С тех пор ее не видели, – произнес Перро.

Гатто достал камень из левого уха.

– Вероятно, затрах…

Перро ткнул партнера под ребра.

– До смерти, – вяло договорил Гатто.

– Чудесно, – усмехнулся Перро, предпочитавший мальчиков. – Только посмотри, котяра этакий, ты расстроил Виоланту.

– Пустяки, – сказала я, стараясь унять дрожь в голосе, и устремила взгляд наверх, чтобы не пролить предательских слез. – Пожалуй, я пойду. Никому не говорите, что застали меня одну, ладно? Иначе…

– Что? – Гатто всадил кулачки в бока и с вызовом выпятил животик. Все это было так смехотворно, что я успокоилась.

– Иначе я скажу мадонне, что вы считаете, будто она танцует, как ишак. – Я подхватила юбки и побежала, а двое карликов шутливо кинулись за мной вдогонку, но потом остановились у подножия лестницы, ведущей в покои донны Лукреции, и поклонились Анджеле, которая поджидала меня.

– Я уже собралась тебя искать. Где ты пропадала? Она не может найти ожерелья, подарок дона Ферранте, поэтому вышла на тропу войны.

– Кажется, оно в черной шкатулке. Той самой, ты знаешь, что подарил ей отец. – Я схватила подругу за локоть и повернула лицом к себе. – Анджела, Чезаре был здесь?

Та вздохнула.

– Нет, дорогая. Насколько мне известно, он по-прежнему в Риме, старается собрать армию для своего очередного похода. Скорее всего клянчит деньги у твоего отца. Свадьба опустошила карманы дяди Родриго. Придется ему продать еще несколько кардинальских шапочек. А что?

– Я уверена, он был в розарии.

– Когда? – улыбнулась Анджела.

По всей Романьи Чезаре содержал в конюшнях самых резвых лошадей, поэтому передвигался быстрее многих; к тому же любил устраивать сюрпризы – от импровизированных вечеринок до военных переворотов.

– Только что.

Мы уставились друг на друга, потом подруга покачала головой.

– Я весь день провела с Лукрецией, растирала ей виски. Она опять мучается мигренью. Он не появился бы здесь, не захотев повидаться с ней. У тебя ведь сейчас месячные? Ну так в этом все и дело. Иногда они вызывают видения.

– Но… – Все, что казалось таким ясным еще минуту назад, превращалось в недоразумение. Что я видела? Просто тень, облако, закрывшее солнце. И все же запах жасмина по-прежнему преследовал меня.

– Ты устала, дорогая, мы все устали. Постарайся не думать о нем. Разве он дал понять о своем расположении? Хоть раз написал тебе с тех пор, как мы покинули Рим? Нет. Ни одной женщине его не удержать, разве что мадам Фортуне, если это хоть как-то тебя утешит.

Бедная Анджела. Она говорила разумно, но в том, что касалось Чезаре, мне не нужен был здравый смысл. Когда к нам прибывали курьеры и привозили письма с его печатью, во мне вспыхивала надежда, и каждый раз письма оказывались для донны Лукреции, или дона Ферранте, или кого-нибудь из его свиты. А я утешалась двумя записками, полученными от Чезаре еще в Риме, не столько читая, сколько лаская каждую строчку, каждую буковку пальцами и глазами.

– А Ипполито тебе пишет? – резко спросила я и сразу пожалела, заметив гримасу боли на лице подруги.

– Я велела ему не присылать писем. Не хочу, чтобы поднялся шум, прежде чем мы устроимся в Ферраре.

Я начала подниматься по лестнице.

– Беда в том, что ты не представляешь, каково это – по-настоящему любить. Иначе ты бы поняла, что нам не нужны письма. Мы… он… он просто здесь, вот и все.– Так вот почему ты хранишь записку, которую он тебе прислал, за корсажем. Подожди, я отряхну твою юбку, а то к ней пристали лепестки. – Анджела потянула носом и одобрительно захмыкала. – Люблю зимний жасмин. Стоит солнцу опуститься, как он заглушает все остальные ароматы. Этот цветок дарит надежду.Из Урбино мы направились на восток к Пезаро, на территории Чезаре, а оттуда поскакали дальше, до Болоньи, и повсюду ощущалось его присутствие. Все дороги выровнены и отремонтированы, и во всех его городах, что мы посетили, нас шумно приветствовали толпы ребятишек в его ливрее. Они размахивали оливковыми веточками и кричали: «Герцог, герцог, Лукреция, Лукреция!» Дворцы, в которых мы останавливались, тоже заранее привели в порядок – ликвидировали урон, нанесенный артиллерией, отчистили пятна от дыма на стенах. В залах повесили новые гобелены, изображавшие триумф Цезаря, и новые тюфяки на утином пуху появились на кроватях, где отдыхал Чезаре после изматывающих битв. А теперь там предстояло лежать без сна его сестре, рассматривая парчовый балдахин или разрисованный альков, и размышлять о доне Альфонсо.

В Чезене дон Ферранте удвоил охрану своей будущей невестки, когда до него дошли слухи, что муж Доротеи Караччоло планирует набег с целью украсть донну Лукрецию и обменять потом на свою жену. Дон Ферранте ехал прямо позади ее паланкина, хотя иногда отставал, чтобы лишний раз проверить охрану, и долго о чем-то говорил с их офицером, на мой взгляд, слишком молодым для столь ответственного поста. Мы двигались быстро, потому что он постоянно подгонял нас. Форли, Фаэнца и наконец Имола, где мы остановились по настоянию донны Лукреции на целый день. Она захотела вымыть волосы и дать нам всем возможность немного прийти в себя, прежде чем заехать в Болонью и окончательно оставить позади любое подобие того, что мадонна могла бы назвать домом. Она была, как мне казалось, вроде атлета, сделавшего паузу, чтобы собраться с силами перед финальным броском к финишу – сосредоточилась на том, что было внутри, и отстранилась от всего, что ее окружало. Анджела сравнивала ее с теми, кто накануне Дня Всех Святых проходил сквозь вуаль на ту сторону реальности и уже был не способен найти дорогу обратно.

Дни мытья волос обычно напоминали наши посещения бань в саду Санта-Мария-ин-Портико. Пар, поднимавшийся из огромных котлов с горячей водой, куда мы погружали кувшины, чтобы смочить волосы мадонны, создавал ту же самую атмосферу доверительности. Не видя ясно друг друга из-за дымки, мы охотнее делились нашими тайнами. От нас требовалось очень осторожно и тщательно намочить волосы мадонны, не попадая на кожу головы, а затем нанести на каждую прядку осветляющую смесь из шафрана, взбитых яичных белков и лимонного сока. Мы говорили, обращаясь к воде, или спутанной массе золотистых волос, или к нашим собственным пальцам, вымазанным липкой оранжевой пастой с острым запахом.

В Имоле, однако, все происходило по-иному. Мадонна в основном отмалчивалась, лишь временами раздраженно жалуясь – то вода слишком горячая или слишком холодная, то кто-то дернул ее за волосы или брызнул на рубашку. Мы занимались нашим делом в гнетущей тишине, чувствуя, как липнет одежда к телу и щекочет нос запах шафрана – так пахнет землей на кладбище во время дождя. Сначала вымыли волосы простым белым венецианским мылом, потом мылом с отдушкой из розового масла и сушили их полотенцем, прежде чем нанести осветлитель. Неожиданно мадонна дернула головой и сердито взглянула на миску с клейкой оранжевой массой так, словно та ее оскорбила.

– Здесь не хватает яичных белков, – заявила она.

– Но, мадонна, яиц положили ровно столько, сколько всегда.

Как обычно, Элизабетта Сенесе не знала, когда ей лучше помолчать. Кузина Джеронима, читавшая вслух «Жизнь святого Себастьяна» – видимо, в слабой надежде направить его стрелы на тщеславие мадонны, – замерла и сложила руки на коленях. Анджела закатила глаза так, чтобы видела я, что меня очень обрадовало, а то после нашего разговора в Урбино о письмах отношения между нами были натянутые.

– Значит, это были маленькие яйца, – возразила мадонна. – Виоланта!

– Да, мадонна.

– Ступай в кухню. Принеси яиц и две миски, чтобы их разделить. – Донна Лукреция, как всегда, проявила домовитость.Я сполоснула руки в котле и обтерла мыльную пену старой простыней, которой обвязалась, чтобы защитить платье. Откуда мне знать, где тут кухня? Примыкает ли она к герцогским покоям, где мы расположились, или придется искать главный кухонный блок, построенный, несомненно, вдали от самой крепости, где хранились оружие и порох?– Да, мадонна.

Поскольку не последовало дальнейших указаний или разъяснений, я поклонилась и отправилась на поиски кухни. Стоило мне закрыть дверь в покои донны Лукреции, как я сообразила, что госпожа тоже никогда здесь прежде не бывала. Почему-то тот факт, что Имола принадлежала ее брату, заставил меня думать обратное.

Не знаю, как долго я бродила по каменным переходам с толстыми, грубо обработанными стенами, наспех и кое-как прикрытыми коврами и гобеленами, когда свет из открытой двери привлек меня в комнату с высоким потолком и большим арочным окном. Услышав голоса, я вошла и попала в подобие оружейной, хотя использовался зал скорее для выставки, чем в практических целях. Зимой рано смеркается, поэтому здесь горели факелы, и их мигающее пламя отражалось от доспехов, расставленных по углам комнаты. На беленных известью стенах были развешаны копья, дротики, алебарды и боевые топоры. По центру комнаты выстроились открытые сундуки, заполненные мечами и кинжалами в богато украшенных ножнах.

В зале сидели двое, мужчина и женщина. Хотя я видела только их спины, было ясно по непринужденной манере, с какой они склонили друг к другу головы и касались локтями, что они не просто знакомые. Мне сразу захотелось уйти, но они заметили мое присутствие.

– Монна Виоланта, – произнес дон Ферранте, оборачиваясь. – Удивлен видеть вас здесь. Вы разве интересуетесь оружием?

– Я потерялась, ваша милость, – пролепетала я. – Я ищу кухню.

– Ясно. Мы можем помочь? Ты ведь знаешь расположение дворца?

Он обратился к женщине, но она не ответила, а продолжала сосредоточенно разглядывать рыцарское снаряжение, которому было отведено почетное место прямо под окном. Я посчитала подобное поведение грубым, да и платье на ней было на вид дешевое, аляповатого пурпурного цвета, какое пристало носить скорее шлюхе, чем даме. Я почувствовала себя неловко и, обидевшись, тоже уставилась на доспехи.

Они были изумительно сделаны и украшены золотой гравировкой в виде вьющихся роз, с бутонами, листиками и шипами, изображенными до мельчайших подробностей, но при этом они выглядели так, будто предназначались для рыцаря с дефектом в фигуре. Во-первых, они были маленькие, словно для мальчика, а не взрослого мужчины, а во-вторых, нагрудная кираса была выгнута и сужалась книзу, к узенькой талии.

Дон Ферранте перехватил мой взгляд.

– Красивые доспехи, правда? – Он опустил ладонь на талию своей компаньонки. – Мы как раз любовались ими.

Женщина по-прежнему не делала никаких поползновений признать мое присутствие, да и дон Ферранте не пытался представить меня ей, не оставив мне иного выхода, как делать вид, будто ее здесь нет, что было трудно, поскольку его рука с такой фамильярностью покоилась на ее тонкой талии. Я сосредоточилась на доспехах.

– Очень красивые, – признала я, – но какой-то странной формы. Для кого их изготовили?

К моему удивлению, Ферранте расхохотался.

– Разумеется, знаю. Это доспехи Катерины Сфорца. Она надевала их во время осады Форли. Посмотри на маленькие крючки по нижнему краю латной юбки. – Он указал на стальную пластину ниже набрюшника. – Они предназначались для того, чтобы она могла пристегнуть к ним юбку, если хотела.

Я видела Катерину Сфорца, когда в качестве пленницы Чезаре она участвовала в его параде победы и проскакала верхом через весь Рим в тот юбилейный год. Помню, как громко взревела толпа, когда сам Чезаре въехал через Порта-дель-Пополо [25] . Люди увидели, что тот юноша, который полтора года назад отправился во Францию, весь сверкая золотом и драгоценностями, теперь был одет во все черное, без единого украшения. Катерина Сфорца двигалась за своим победителем, закутанная в длинную темную накидку с капюшоном, два всадника с обеих сторон вели ее лошадь. Запястья и щиколотки женщины были закованы в золотые цепи, как у Зенобии [26] . Я на всю жизнь запомнила этот образ – хрупкая закутанная фигурка едет верхом в цепях позади молодого серьезного господина, как воплощение его совести или, может, свидетельство его намерений.

Он снова всплыл в моей памяти, когда Ферранте тихо заметил:

– Она единственная, кто сумел вовлечь его в справедливую битву.

Я бросила взгляд на него, сомневаясь, предназначались ли эти слова для моих ушей, но у дамы, сидящей рядом с ним, видимо, не возникло сомнений.

– Он лично руководил артиллерийским обстрелом, – вдруг произнесла она. Услышав хрипотцу в ее голосе, я подумала, не больна ли эта женщина. – Весь день и всю ночь без отдыха. Он отказался отдохнуть, даже когда обратное пламя из пушки обожгло ему руку. Это было замечательное зрелище. Никогда не забуду, какой он тогда был – глаза слезились от дыма, рубашка прилипла к телу, как вторая кожа, кроме того куска, что он оторвал, чтобы перевязать себе руку. Он был похож… он был похож… на Гефеста.

– Неудачное сравнение, – усмехнулся Ферранте.

– Я удивлена, что там присутствовали дамы, – сказала я, но, увидев запылавшие щеки Ферранте и округлившиеся глаза его подруги, захотела взять свои слова обратно.

Ферранте несколько раз судорожно дернул кадыком, засучил ногами и прокашлялся.

– Витторио знает, где расположена кухня, – проговорил он. – Вы, наверное, уже догадались, что он бывал здесь и раньше.

Витторио? Теперь я узнала молодого офицера из охраны, с которым Ферранте беседовал с глазу на глаз во время нашего путешествия. Сквозь толстый слой белой свинцовой пудры проступала темная щетина, щеки были нарумянены, а губы намазаны алой краской. Его платье, насколько я теперь разглядела, нелепо топорщилось на костлявом мальчишеском теле.

– Но вы ведь так рьяно оказывали мне знаки внимания! – выпалила я, позабыв о сдержанности при виде Витторио в безвкусном ярком платье и дешевом ожерелье, сверкавшем на выступающих ключицах. – Или я была для вас… – я сердито взмахнула рукой, – отвлекающим маневром?

К моему удивлению, Ферранте начал хохотать. Даже Витторио робко улыбнулся, беря за руку Ферранте.

– Вряд ли он мне нужен, – сказал Ферранте. – В Ферраре все знают о моих вкусах, и если я буду осторожен, никто не донесет на меня властям. Вам просто придется смириться с тем фактом, что сплетникам Рима не все известно, моя дорогая.

– Но зачем?..

– Затем, что вы мне нравитесь и я хотел бы стать вам другом. Мы во многом с вами похожи: вы иудейка, я содомит, нас обоих лишь терпят, но не принимают. И на нас очень удобно сваливать все несчастья, будь то отравленный источник, чума или неурожай. Мы, изгои, должны держаться вместе, наша жизнь порой бывает очень опасной.

Я лишилась дара речи. Как мог Ферранте, всегда находивший точную фразу или жест, чтобы снять напряжение в беседе, очаровать собеседника и рассмешить, опуститься до столь оскорбительного и жестокого сравнения?

– Вы забываете, господин, что я крестилась.

– Тем не менее я не раз видел, как ваша рука неуверенно осеняет вас крестным знамением во время мессы. Да что там, девушка, вы бормочете свой Символ веры так, будто вас заставляют есть кровяную колбасу.

Я не могла отрицать. Но все равно это не оправдывало его слов.

– Мой народ – избранный Богом, господин, тогда как вашего сорта…

– Говоря о нас, вспомните древних греков.

Это было сказано с легким вызовом, и я сообразила, что обидела его, пожалев о своих словах. Не зная, как ответить, я потупилась и неожиданно для себя устремила взгляд на его огромные, как у медведя, лапищи с веснушчатыми пальцами, покрытыми желтыми волосками, – они переплелись с костлявыми и плохо наманикюренными пальцами Витторио.

– Я имею в виду, – продолжил Ферранте более мягко, – что мы не можем изменить мнение окружающих о нас, и в этом мы похожи. Что послужит нам основой для понимания, надеюсь.

– Простите меня, Ферранте. Библия высказывается против ваших… привычек. Но, выступая против них, по крайней мере, она признает их существование. Наверное, я должна верить в то, что мы все Божьи люди. Ваше предложение дружбы…

– Оказало бы вам большую честь, если бы я знал, как отыскать кухню.

Мы рассмеялись.

– Настроение мадонны, безусловно, не улучшится, если я не вернусь в самом скором времени, выполнив поручение, – призналась я.

– Путешествие дается ей трудно.

– Как и всем нам.

Ферранте кивнул. Витторио объяснил своим хрипловатым мальчишеским голосом, где находится кухня, и я обрадовалась, что он не предложил проводить меня.

Я получила несколько яиц и две миски у худой суровой женщины с кровью под ногтями и прилипшими к кистям рук перьями, после чего вернулась к своей хозяйке, чтобы завершить мытье волос.

На следующее утро мы покинули владения Чезаре и двинулись в Болонью, а затем в Бентивольо, откуда нам предстояло отплыть в Торре-дель-Фосса, где мадонну встретит дон Альфонсо. Но в Бентивольо наши планы поменялись; теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что поменялось все.

Мы прибыли в город, когда начинало темнеть, колокола на всех колокольнях призывали к вечерней молитве, грачи с криками летели устраиваться на ночь, этакие черные точки на фоне хмурого облачного неба. В деревне проходила пахота, и когда мы подъезжали к воротам, то по обеим сторонам дороги стояли коренастые крестьяне с грязными лицами, которых расталкивали в стороны наши гвардейцы, чтобы расчистить для нас путь. Я устала и желала лишь одного – спуститься с седла и устроить свою разболевшуюся спину на тюфяке или мягкой скамейке. Оставалось надеяться, что нас ждет не спартанский ночлег и мадонна не задержит своих дам, а тоже отправится на покой. Семейство Бентивольо устроило в ее честь бал в Болонье, поэтому на этом привале не планировалось ничего столь же грандиозного – здешний родовой замок был гораздо меньше. Что касается еды, я давно оставила надежду когда-нибудь вновь попробовать чего-нибудь вкусного и пыталась привыкнуть к тяжелым северным блюдам, ложившимся в желудок свинцовым ядром.