Текст книги "Грехи дома Борджа"

Автор книги: Сара Бауэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Он поклонился мадонне и направился к выходу. Его паж поспешно распахнул перед ним дверь.

– Браво, браво! – воскликнула донна Лукреция, хлопая в ладоши, как только дверь закрылась. – Поди сюда, Виоланта, дай я тебя поцелую.

Склонившись над кроватью, я оказалась в объятиях мадонны. Я думала о Чезаре, когда ее губы коснулись моей щеки, а руки обхватили плечи. О том, как часто, наверное, она точно так же целовала его щеку и на ее губах оставалось тепло его кожи. А теперь они перенесут воспоминание о моем лице, когда она его поцелует, и если потом ей снова захочется меня поцеловать, цикл повторится.

– Я надеялась, что ты его уговоришь, – сказала донна Лукреция, отпуская меня. – Он не такой уж людоед, как ему самому кажется. Помнишь, каким внимательным он был, когда лошадь сбросила меня во время процессии, устроенной в честь нашего прибытия? Он тут же приказал привести мула. В глубине души он очень заботливый старикан.

О да, герцог был, безусловно, заботлив; обезглавив своего племянника, он приказал пришить голову обратно и обрядить труп перед похоронами в золотую парчу.

– Я рада, что мне удалось воззвать к его доброте. Мы обе сильно скучали бы по донне Анджеле.

– Фидельма, отойди немного. Я хочу сказать что-то монне Виоланте по секрету.

Та сделала шаг назад, наступила на подол юбки и чуть не упала. Мы с мадонной переглянулись, и она закатила глаза.

– Мы еще наплачемся с этой особой, – прошептала она. – Итак, дорогая, расскажи, как дела у Анджелы? – И после короткой заминки спросила: – Она беременна?

– Мадонна, я…

– Полно, девушка, уж не думаешь ли ты, что я ничего не знаю? Она сошлась с Ипполито задолго до того, как мы уехали из Рима, и, наверное, все возобновилось после его прибытия в Феррару. Или теперь ее интересует другой? Красавчик бастард. Я бы не удивилась. Он действительно изумителен. Я бы сама соблазнилась, не будь он моим деверем. А ты как считаешь, Виоланта? Мог бы дон Джулио увлечь тебя или ты по-прежнему держишь свечу для моего брата?

– Сами знаете, что так, мадонна, – призналась я.

Никогда прежде донна Лукреция не разговаривала со мной так открыто, и, конечно, я не могла не ответить ей тем же.

– Его письмо… тебя приободрило?

– Оно не повергло меня в уныние.

– Что ж, это… – она замолчала, подыскивая нужное слово, – хорошо, – наконец произнесла она, хотя в глазах ее оставалось сомнение. – Но мы говорили об Анджеле, – продолжила мадонна, слегка тряхнув головой. – Я права насчет причины ее недомогания?

– Да, мадонна, и, пожалуйста…

– А кто отец?

– Она говорит, что кардинал Ипполито.

– Ты ей веришь?

– Да.

– Хотя это не имеет значения. В любом случае неприятно.

– Мне кажется, у нее будет выкидыш, мадонна. Наверное, это слегка поправит дело.

– Иногда ты странно выражаешься, – заметила донна Лукреция, – для своего юного возраста.

– Мне следует вернуться к ней, мадонна. Она по-настоящему больна.

И вновь мадонна задумалась, пытливо вглядываясь мне в лицо, словно надеясь отыскать там решение проблемы.

– Вот как мы поступим, – промолвила она. – Вскоре мне предстоит отправиться в деревенское поместье герцога Эрколе, Бельригуардо. Теперь, когда становится так тепло, там будет легче дышать. Дон Джулио должен сопровождать нас, а потом он отправится с визитом к донне Изабелле в Мантую. Анджела не выдержит переезда, поэтому я оставлю ее здесь на твое попечение. Тебе все ясно? Мой муж едет послом во Францию. Ипполито будет его сопровождать. Таким образом, в Ферраре остаются только Ферранте и Сигизмондо, разумеется. Ты имеешь определенное влияние на Ферранте, как мне кажется. Он к тебе благоволит. К тому времени, как мы вернемся, ситуация Анджелы, будем надеяться, изменится к лучшему.

Она посмотрела на меня, вскинув брови, словно ожидая подтверждения, что ее план хорош. Неважно, что Анджела сейчас мучилась болями, донна Лукреция думала о собственном благополучии.

– Я сделаю все для нее, мадонна.Мы поняли друг друга. Донна Лукреция и я привыкали жить отрезанными от корней, как розы в сосуде с сахарной водой.Виа-деи-Вольте называлась так потому, что многие из ее высоких кривых зданий соединялись между собой на верхних этажах, образуя над улицей свод. Прежде это была главная улица торгового квартала, освещенная днем и ночью; на многих фасадах до сих пор сохранились держатели факелов, хотя большинство проржавело и покорежилось. Когда герцог Эрколе снес старые северные стены, освобождая место для нового квартала, купцы побогаче покинули осыпающиеся темные дома и переехали в современные дворцы на границе Барко. Виа-деи-Вольте, местами напоминавшая туннель, нежели улицу, превратилась в захудалое пристанище для головорезов, карманников, дешевых проституток и старых ведьм, помогавших им оставаться в деле с помощью афродизиаков и средств для выкидыша. Дамам без сопровождения здесь находиться не подобало, и я подивилась отчаянию, которое привело сюда Анджелу, и собственному авантюризму.

Мне очень не хватало Мариам, когда я, низко опустив капюшон на лицо и держа факел наперевес, словно меч, торопливо шла к церкви, примыкавшей к Виа-деи-Вольте. Я не надела паттены [32] , потому что в них невозможно бежать и даже быстро идти, и мои туфли сразу промокли в зловонной жиже из нечистот и гниющих овощей, переливавшейся из канав. Шлепая по грязи мимо пустой повозки, чей возница был занят тем, что делал ставки, наблюдая за схваткой тощих псов, дравшихся за кость, как я надеялась, животного, мне так и хотелось отчитать ленивца, но я понимала: не следует привлекать к себе внимания. Даже моя старая накидка притягивала алчные взгляды.

Приближаясь к церкви, я была вынуждена замедлить шаг, чтобы поискать признаки, указывающие на дом мошенницы, хотя какие именно, не представляла. Пучки трав на дверном косяке? Загадочная резьба на оконных перемычках, заговоренные камни? Я так ясно представила Мариам, словно ее образ был вызван одной из тех ведьм, что я искала. Я буквально слышала ее голос, колючий от презрения, видела поджатые губы, морщины, глубокие, как шрамы, пока она перечисляла средства от лихорадки. Полынь, огуречник, цветки ноготков, лист ракитника. Лист ракитника. Верное средство вызвать выкидыш, как заверяла меня когда-то Изотта де Мантова. Очень полезно знать, добавила она с видом умудренной жизнью женщины, на всякий случай. Мне искать ракитник, или изображение ракитника, или… что? Ситуация складывалась безнадежная.Охваченная внезапной усталостью, с замерзшими мокрыми ногами, я прислонилась к высокой глухой стене церкви, не обращая внимания, что осыпающаяся штукатурка пачкает мою накидку. Капюшон соскользнул с головы, когда я взглянула на узкую полоску света вверху между домами. Меня так сильно трясло, что я испугалась – вдруг я успела подхватить какую-нибудь ужасную болезнь, дыша этим прогнившим воздухом? Зловоние смерти и неудачи наполнило мои ноздри. Анджела, наверное, уже истекла кровью до смерти – одна, испуганная, мучаясь сильнейшей болью. После всего, что она для меня сделала, какой подругой я оказалась для нее? Какой толк от моей удачной речи перед герцогом Эрколе? К тому времени, как я вернусь в замок, ее окровавленные простыни скорее всего успеют сжечь, и там, где когда-то лежали ее вещи – флакончик духов из венецианского стекла, черепаховый гребень, маленькие серебряные щипчики, которыми я выдергивала ей волоски, чтобы она нравилась Ипполито, – теперь появятся пожитки Фидельмы.Я сунула факел в погнутый держатель рядом с гниющим косяком. Проржавевшее приспособление отлетело от стены, и факел зашипел, плюясь, в канаве, и меня потянуло на рвоту. По ногам прошмыгнула крыса. Когда я распрямилась после приступа тошноты, то даже того света, что просачивался между глубокими сырыми арками, уже не было – его закрывала чья-то фигура. На мое плечо опустилась тяжелая широкая ладонь, я почувствовала крепкие, цепкие пальцы. Мужская рука. Внезапно я перестала бояться, я пришла в ярость. Меня сейчас изнасилуют, может, даже убьют. Сокровище, которое я хранила для Чезаре, моего возлюбленного, украдут, и я умру, даже не узнав, каково это – быть с ним.

– Убирайся прочь! – крикнула я, лягая незнакомца в щиколотку и выворачиваясь, чтобы высвободить плечо. – Я не одна, если ты не знал. Со мной люди, берегись.

Мой пинок попал прямо в цель, незнакомец зашипел от боли и убрал руку с плеча, которое продолжало гореть.

– Виоланта?

Я узнала голос. Я набросила капюшон, одернула накидку и взглянула в лицо дона Джулио.

– Что, скажи на милость, ты здесь делаешь? – сердито спросил он, но в глазах его мелькнула тревога. – Это неподходящее место для молодой дамы. Что могло бы с тобой случиться, если бы я тебя не нашел? И о чем только думала твоя хозяйка, позволив бродить здесь в одиночестве?

– Она не знает, – с несчастным видом призналась я.

– А, понятно, ты пришла в поисках любовных амулетов. Хочешь испробовать новое средство на герцоге Валентино? Ясно, что ты захотела держать это в секрете от донны Лукреции. – Он сочувственно улыбнулся, отступая в сторону, чтобы пропустить ослика, груженного дровами. К моему изумлению, мальчишка-возница помахал рукой дону Джулио, и тот кивнул в ответ. – Я интересуюсь химией, – пояснил он. – Отец мальчика – лесник, многое знает о свойствах растений. Это для моего сада, – добавил он. – Вот для чего я сюда прихожу.

– А я здесь… ради Анджелы.

Было что-то в доне Джулио, какая-то прямота в его широком открытом лице, и я поняла, что не могу солгать ему. А вдруг лесник нам поможет? Лучше пусть Анджела будет опозорена в его глазах, чем умрет из-за моей нерешительности.

– Наверное, мне полагается спросить, по какой причине. – Горькая улыбка скривила его красивый рот.

– Анджела… купила кое-что у мошенницы возле собора. А теперь… ох, Джулио, она ужасно больна. Боюсь, она умрет. Я хотела отыскать ту женщину и выяснить, что она продала Анджеле и есть ли какое-нибудь противоядие.

– Отведи меня к ней. – Повернувшись к слуге, который его сопровождал, Джулио велел: – Ступай домой и передай сиру Пандольфо, чтобы немедленно отправлялся в замок. Он найдет меня в Торре-Маркесана, в покоях герцогини. Сир Пандольфо – мой лекарь.

– Вы очень добры, господин.

– Все очень просто, Виоланта. Я люблю Анджелу. Никакой ее поступок не причинит мне столько боли, как мысль, что придется жить в мире, который она покинет.

Когда мы с Джулио вошли в спальню, мне показалось, что Анджела выглядит немного лучше. Во всяком случае, ей хватило сил выразить недовольство, что я без предупреждения привела молодого человека. Катеринелла сидела рядом с ней. Кровать была застелена свежими простынями, больная причесана и умыта. Хотя, видимо, все это было сделано по приказу донны Лукреции. Меня по-прежнему не покидало ощущение, что преданность Джулио оказывает целительное воздействие. Я видела, что они многое хотят сказать друг другу, поэтому отпустила Катеринеллу, а сама вышла во двор, чтобы подождать сира Пандольфо. Когда я вернулась в сопровождении лекаря и его слуги, несшего сумку с банками и ланцетами, Анджела мирно спала со слабой улыбкой на губах, держа любимого за руку.

– Мне кажется, худшее позади, – прошептал Джулио, – но я ее не оставлю. Я уже послал гонца к Ферранте с просьбой отправиться вместо меня в Бельригуардо. А я поеду в Мантую, как только смогу.

На следующий день Анджела настолько окрепла, что уже сидела в подушках и выпила немного куриного бульона, а Джулио читал ей вслух. Днем она даже присоединилась к нашему с Джулио дуэту – мы распевали песни, чтобы убить время. Теперь, когда донна Лукреция покинула Феррару, Джулио решил отвезти Анджелу в свой дворец на поправку, а я была бы при ней дуэньей. Джулио жил на Корсо-дель-Анджели, в центре нового города, где дороги были широкие, а воздух чист благодаря изобилию парков и садов. Мы изводили одну из местных рабынь, без конца меняя решения, какие платья взять с собой, когда Анджела внезапно пожаловалась на головную боль и попросила закрыть ставни. Убрав ей волосы с лица, я пощупала лоб. Он оказался сухим и горячим.

– Пошлю прислугу за водой, – сказала я. Анджела потеряла много крови, а еще Аристотель учил, что для женского организма важна прохладная жидкость. – И пусть ко мне явится посыльный, – наставляла я рабыню. – Я напишу Джулио, что мы сегодня приехать не сможем. Наверное, завтра.

Но нам не суждено было отправиться в путь и на следующий день.

– Болотная лихорадка, – объявил Джулио, едва войдя в комнату. За ним плелся сир Пандольфо со своей сумкой с инструментами. Говорил Джулио едва слышно и постарел прямо на глазах, когда привалился к дверному косяку и тяжело выдохнул. – Сделайте что возможно, – обратился он к лекарю, хотя мы оба понимали, что сделать ничего нельзя, оставалось лишь ждать и надеяться.

– Ты молишься за нее? – спросил Джулио на третий или четвертый день нашего бдения.

Анджела совсем затихла, изможденная почти до обморока приступами тошноты или лихорадочного бреда, во время которого она металась по кровати, закатив глаза, выла и визжала, словно кошка.

– Кому молиться? Меня учили, что Всевышний христиан милосердный и великодушный. Разве то, что он сделал с Анджелой, милосердно и великодушно?

Она уже не владела собой, и комната наполнилась зловонием, как бы часто я ни меняла ей простыни и ни зажигала свечи, ароматизированные амброй и корнем лакричника, чтобы очистить воздух. Никто больше за ней не присматривал, кроме нас двоих и сира Пандольфо. Слуги и близко не подходили к ней, боясь заразиться, к тому же многие в замке уже заболели.

– Ты слишком много времени провела в компании Валентино, – натужно рассмеялся Джулио, но это не разрядило атмосферу. – Надеюсь, ты не станешь так говорить в присутствии моего отца.

Сто раз пожалев о своих опрометчивых словах, я сделала вид, будто поправляю одеяла на Анджеле, лишь бы не смотреть в глаза Джулио. Он взял меня за руку, когда я разглаживала стеганое покрывало, и произнес:

– Молись за нее. Для Бога особенно важны те молитвы, которые победили в душевной борьбе.

Откуда он это знает? Но мягкость и прямота его характера внушили мне желание доставить ему удовольствие, поэтому я пообещала, что стану молиться. Не пойду в часовню Торре-Маркесана, тесное и душное помещение без окон, где запах ладана и золоченые усмешки святых убивали всякую духовность. Я отправлюсь в часовню Девы Марии при соборе и буду молиться образу, который называла Мадонной Чужаков.

Первой, кто привлек мое внимание к нему, была Катеринелла. Донна Лукреция любила посещать службы в часовне Девы Марии; она, как и ее отец, испытывала особую любовь к Богоматери. И она любила окружать себя язычницами, которых приводила к Богу. Фидельма устраивала целое представление из своей набожности, четко произносила каждое слово в молитвах, безошибочно угадывала, когда стоять или преклонять колени. Катеринелла, как всегда, занимала место за спиной мадонны и застывала, вроде тех столбов, что поддерживали арки, вперив взгляд в пустоту, даже не моргая. Я же обычно наблюдала за пришедшими в собор, стараясь делать это незаметно. Не знаю лучшего места, чтобы понаблюдать за людьми, чем большой христианский собор, где неф и трансепт пересекаются, как дороги, и на этом перекрестке деловые люди заключают сделки, мамаши демонстрируют своих дочек-невест, а нищие взывают к милости богатых.

Но однажды утром, во время поста, когда в соборе было непривычно тихо, вероятно, по причине скверной погоды, заставившей людей сидеть по домам за закрытыми дверями и окнами, я решила развлечься, наблюдая на Катеринеллой – шевельнется она или нет. Я заключала пари сама с собой, в основном на еду, поскольку мы все еще продолжали поститься. Если я увижу, как она дышит, донна Лукреция сжалится и позволит нам поесть засахаренной вишни с хлебом. Если Катеринелла моргнет, то хлеб будет ржаной и сдобрен лишь капелькой растительного масла. Вот так и случилось, что я, наблюдая за белками глаз, отливавших синеватым блеском, проследила за ее взглядом и увидела, что он прикован к изображению Мадонны и Младенца в рамке. На Мадонне была красивая корона и золотая мантия, а ее лицо, как и лицо ребенка на руках, было черным. Только тогда я заметила слабую улыбку Катеринеллы, тайное признание, с которым она рассматривала черную королеву в золотых одеждах.

Не знаю, откуда взялась чернота. Вероятно, какой-то плохой пигмент в краске или дым от множества свечей, горевших перед иконой, не позволил нам разглядеть истинный вид. Наверное, в прошлом верующие могли дотронуться до нее, и тогда лицо Мадонны потемнело от пота паломников, грязи, зловонного дыхания нищих. В глазах нашего Отца мы все нищие. Однако ее чернота меня успокаивала, заставляя чувствовать, что в доме христианского Бога есть место всем, даже таким странным существам, вроде меня и Катеринеллы. Она напоминала мне, что Мария была такой же иудейской матерью, как моя, иногда блаженна в своей самоотверженности, а порой, несомненно, в дни заготовок или стирки, когда белье никак не сохло, ворчлива. Она отчитала бы меня за нерасчесанные волосы или дырку в чулке, зато я могла с ней поговорить.Отправлюсь сейчас же, побеседую с ней об Анджеле. Но у меня не нашлось слов. В голове так и крутились слова Джулио. Я стояла перед маленькой иконой в глубокой раме и думала о Чезаре. Поэтому, возможно, во всем, что случилось затем, была моя вина – я молила не о том, а черная Мадонна услышала мои мольбы и ответила на них.С каждым днем Анджела слабела. Когда сир Пандольфо уже не мог найти ни одной вены, чтобы пустить кровь, он начал ставить банки ей на спину. Но следы от банок загноились, и Джулио прогнал лекаря. Анджела то впадала в беспамятство, то приходила в себя, а мы с трудом поспевали за метаморфозами ее воспаленного мозга. Бывало, она попросит воды и тут же начнет обвинять нас, что мы подкармливаем скорпионов, которые кусают ее за губы. В солнечном свете, проникавшем сквозь ставни и ложившемся полосами на ее кровать, она видела тюремные решетки, а когда мы зажигали свечи и на стенах начинали танцевать тени, ей мерещились призраки давно умерших родителей. То вдруг Анджела заявляла, что выпила духи́ своей матери, их запах до сих пор стоит у нее в горле, и теперь мама сердится и протягивает свои костлявые пальцы к животу дочери, чтобы вернуть духи́. А потом ее мама заплакала, когда ребенок в животе Анджелы откусил ей кончик пальца.

– Она умирает, – прошептал Джулио, и слезы покатились по его щекам.– Нам следует послать за донной Лукрецией, – сказала я.Факельщик распахнул дверь и отошел в сторону, отворачиваясь от комнаты и с отвращением морщась. Донна Лукреция прошествовала мимо него, даже не замедлив шага. Вместе с ней в нашу зловонную темноту проникли запахи свежего воздуха, лошадей и теплой пыли. Я с тревогой отметила, что на ней венецианские бриджи, крепкие сапоги со шпорами, а в руке она держит короткий кнут. Она явно сошла с ума, раз приехала верхом, причем так быстро, когда до родов оставалось меньше пяти месяцев. Не прошло и суток с тех пор, как посыльный Джулио выехал в Бельригуардо. По крайней мере, дон Альфонсо все еще находился за границей, и знать ему об этом было необязательно.

– Слава богу, вы приехали быстро. – Джулио вскочил, чтобы поприветствовать мадонну, и протянул к ней руки. Желтоватый луч фонаря на тумбочке Анджелы высветил обгрызенные ногти.

– Как давно она в таком состоянии? – Донна Лукреция сделала храбрую попытку говорить спокойно, но дрожание в голосе выдало, как сильно она потрясена и как сердита, что мы не позвали ее раньше.

– У нее был лучший уход, который мы могли предоставить. Но многие слуги больны, лекари тоже.

– Я не сомневаюсь, что вы проявили чудеса, – кивнула донна Лукреция, словно успокаивала капризного ребенка. Она присела рядом с Джулио на край кровати и убрала со лба кузины тусклую прядь волос. – Но сейчас вам пора отдохнуть, и когда она придет в себя, то увидит ваше улыбающееся лицо. Мы с Виолантой позаботимся о ней вместо вас. – Придворные дамы всего лишь служанки в роскошных платьях, не более того; им отдых не нужен.

Джулио поднялся, однако, похоже, не знал, что ему делать. Направился к двери, но потом остановился.

– Я люблю ее, Лукреция. Если она выкарабкается, я бы очень хотел, с вашего позволения, жениться на ней.

– Даже несмотря на?..

– Она потеряла ребенка.

– Вашего?

Джулио покачал головой.

– Я никогда не хотел видеть ее своей любовницей. Но я все равно заботился бы о ребенке. Все, что связано с Анджелой, для меня бесценно. Все. – Любовь в его взгляде, когда он смотрел на больную, наполнила меня симпатией к нему и в то же время обострила ревность – так уксус подчеркивает сладость клубники.

Стал бы так думать и говорить обо мне мой возлюбленный, когда приедет в Феррару? Он ведь обязательно приедет. На мгновение в тусклом мигающем свете я увидела его черные глаза вместо голубых глаз Джулио, худощавое лицо вытеснило овал херувима, а густые рыжие волосы заменили мягкие светлые локоны. Я заморгала, и предо мной снова предстал Джулио – он стоял, держась за ручку двери, и вызывал к себе факельщика.

Едва мы успели сменить простыни, как в коридоре послышались шаги. Думая, что это вернулся Джулио, я распахнула дверь. В комнату вошел герцог Эрколе и оттолкнул меня с такой силой, что я рухнула на колени. Донна Лукреция успела задуть несколько свечей, так как небо прояснилось, сменив серый цвет на аквамариновый, и запели проснувшиеся птицы. В утренних сумерках лицо герцога выглядело совсем старым, желтые щеки ввалились, черепашья шея над меховым воротником халата была вся в морщинах и складках.

– Когда я проснулся и спросил, что за шум, то не поверил своим ушам. Решил, что слуга ошибся, – сказал он, пригвоздив донну Лукрецию взглядом выцветших глаз, которые сразу все подметили – и ее заляпанную дорожной грязью одежду, и растрепанную прическу, и усталость на лице. Он заговорил тихо, однако с каждым словом его разгневанный голос звучал громче: – Как вы могли поступить так безответственно? Вы же неглупая женщина и должны понимать, что в этом доме вас терпят по одной-единственной причине – вы доказали свою способность вынашивать здоровых сыновей.

Я увидела, как мадонна вздрогнула, словно получила удар в самое сердце. Несомненно, она вспомнила своего любимца Родриго, находившегося в сотнях миль отсюда, в Неаполе, в доме его тетки, принцессы Санчи.

– Мне казалось, есть и иная причина, – тихо произнесла мадонна.

– Что? – переспросил герцог, прикладывая ладонь к уху.

– Мне казалось, в этом браке не меньшее значение, чем мои собственные будущие сыновья, имел сын моего отца.

Сердце в груди так и подпрыгнуло, я отвела взгляд. Меня словно принуждали стать свидетелем какой-то ритуальной пытки, когда жертва и мучитель попеременно менялись местами, исполняя жуткий танец. Случайно на глаза мне попалось серебряное зеркало с неровной поверхностью, висевшее на стене. В нем отражалась не я, а донна Лукреция, однако из-за игры света и тени ее лицо казалось скорее эскизом рисунка, выполненного серебряным карандашом. Глубоко впавшие глаза и выставленный с вызовом подбородок. Но чье это было лицо? Ее или Чезаре? Сквозь зловоние болезни пробился слабый аромат жасмина, вернув меня в дворцовый сад в Урбино.

– Вы думаете, мадам, нам нужна защита от какого-то игрушечного генерала, вроде вашего братца? Нам, представителям рода Эсте, воинам на протяжении двух сотен лет?

Донна Лукреция пожала плечами:

– Женщины и более благородного происхождения, чем я, могли бы подарить дону Альфонсо сыновей, хотя не многие из них столь же богаты. Тем не менее вы сочли возможным согласиться на предложение моего отца. Я изо всех сил старалась быть хорошей женой своему мужу и хорошей дочерью вам, но вы дали мне очень ясно понять, что вами двигала отнюдь не симпатия к моей персоне.

Женщина попроще могла бы прибегнуть к слезам или более определенно пригрозить от имени Чезаре, но донна Лукреция не сделала ни того, ни другого. Она просто сказала, что хотела, предоставив герцогу самому решать, как быть дальше. Освободившись от чар зеркала, я наблюдала, как он дергается и так, и этак, раздираемый алчностью и страхом и невольно восхищаясь невесткой. Потом он вроде бы придумал, как ему высвободиться из ловушки, которую она ему устроила.

– Если бы только вы были чуть более покладисты в определенных вопросах. – Теперь он говорил заискивая, подавив гнев. – Ваши домочадцы, например. Нужно выбирать себе более подходящих компаньонок.

Его взгляд ящерицей скользнул на Анджелу, которая давно начала стучать зубами, несмотря на теплое утро и гору наваленных на нее одеял. Я осторожно поднялась с колен, надеясь, что герцог не обратит на меня внимания. Нужно было принести грелки и еще несколько одеял, чтобы она пропотела. Но резким жестом ладони он велел мне оставаться на месте.

Донна Лукреция вздернула подбородок и откинула волосы со лба.

– Она тоже вынашивала вам внука, ваша милость.

Я закрыла глаза. Наверное, если не смотреть, то ничего и не произойдет. Голос мадонны, звенящий, как полозья по льду, прорывался сквозь стоны Анджелы и воркование голубей в саду.

– В своем желании помочь моей дорогой кузине я думала не только о ней, но и в равной степени о роде Эсте.

Открыв глаза, я увидела, что герцог Эрколе сжимает и разжимает кулак, словно пытается задушить змею.

– Помните, как впервые здесь оказались?

– Это было не так давно, ваша милость.

– Я показывал вам место, где казнили герцогиню Паризину, изменившую мужу с собственным пасынком. Я сделал это не для вашего развлечения, мадам, а в назидание вам и вашим… дамам. – Последнее слово он буквально выплюнул с сарказмом, глядя на Анджелу. Та лежала с полуоткрытыми закатившимися глазами, но я не уверена, что она ничего не слышала из сказанного.

– Кому именно моя кузина якобы была неверна? Ни дон Джулио, ни его преподобие кардинал не женаты, хотя кардиналу, уверяю вас, следовало бы поостеречься.

Герцог усмехнулся:

– Кто бы говорил! Дочь понтифика, просто смешно.

Я надеялась, она умолчит о благородных намерениях Джулио, а также истинных чувствах к нему Анджелы. Интуиция мне подсказывала, что настроение герцога не улучшится от перспективы получить вторую невестку из рода Борджа. Впрочем, я зря беспокоилась.

– Однако вы сочли ее подходящей партией для вашего сына и наследника, ваша милость. Вероятно, к нему вы предъявляете меньше требований, чем к кардиналу, заботясь о моральном облике сыновей. С помощью одного вы обеспечите себе положение на земле, а другой поможет купить вам место среди святых. – Она посмотрела на свой живот со сдержанной улыбкой и заговорила, словно обращалась к ребенку внутри себя: – Что ж, нас всех используют наши отцы. Так уж заведено. Но иногда мне кажется, что мы карты, а не деньги, на которые они играют. У нас собственная судьба, независимая от игроков. У тебя, маленький, своя собственная судьба, отдельная от моей, хотя пуповина еще не перерезана. Что скажете, ваша милость?

Герцог прокашлялся и опустил голову. Возможно, он даже покраснел, хотя скорее всего на его серые щеки вернулась природная окраска, и произошло это по причине взошедшего солнца, а не из-за замешательства с его стороны. Но донна Лукреция пошла с козыря, по-прежнему сохраняя туза в своей утробе. Кто еще, если на то пошло, мог подарить герцогу наследника, кроме дона Альфонсо? Ипполито, повенчанный с церковью? Слабоумный Сигизмондо или Ферранте с его гаремом мальчиков? Только Джулио, но он был незаконнорожденный.

– Что вам необходимо? – прорычал герцог, поворачивая голову, чтобы вопрос относился и ко мне. – Я пришлю помощь. Пусть посидят с донной Анджелой, пока вы отдохнете. Вам нужен отдых, – настаивал он, злобно поглядывая на донну Лукрецию.

– Вы правы, отец, но, может, позже вы согласитесь сопроводить меня к сестре Осанне. Астролог уверяет, что родится мальчик, но я хотела бы услышать мнение сестры. – Ее улыбка была сама сладость.

Герцог Эрколе улыбнулся в ответ, но, когда он закрыл за собой дверь, я заметила, как поникли плечи донны Лукреции.

– Идите к себе. Я посижу с Анджелой, – произнесла я.

Она с зевком кивнула, как ребенок, утихомиренный усталостью. Остановилась у дверей и ткнула в шнуровку лифа на спине.

– Не могу…

– Позвольте, я ослаблю сверху, мадонна, тогда вы расшнуруете до конца.

– Виоланта, – обратилась она ко мне через плечо, пока я занималась шнуровкой.

– Да, мадонна?

– На каком языке ты мечтаешь?

– Не знаю, мадонна. Наверное, ни на каком.

– Я мечтаю на каталанском. Странно, не правда ли, учитывая, что я родилась в Италии? Анджела единственная из тех, кто остался рядом, поступает так же. – Так она дала мне понять, что были и другие.

Когда она ушла, я закрыла ставни, чтобы не пустить прогнивший воздух с болот, поднимавшийся с восходом солнца. Подоткнув плотнее одеяла вокруг дрожащей Анджелы, я отправилась на поиски слуги, чтобы тот принес все необходимое. Под лестницей башни нашла дрыхнущего мальчишку, разбудила его пинками и сказала, что мне нужен ладан и металлические грелки для постели, наполненные оливковыми косточками из той кучи, которую дон Альфонсо использует в печи для обжига. Оливковые косточки дольше держат тепло, чем древесные угли. Его пустой сонный взгляд не внушил мне уверенности, что приказание будет выполнено. Тогда я вспомнила, что Мариам, когда я покидала родной дом, перебираясь в Санта-Мария-ин-Портико, уложила на дно моего сундука то, что она назвала «необходимыми мелочами». Кремы и суспензии в маленьких синих флакончиках, сушеные травы в холщовых мешочках так и остались нетронутыми, поскольку я, хоть с виду и хрупкая, на здоровье не жаловалась, и эти средства мне ни разу не понадобились. Наверняка среди них найдется что-то против лихорадки.

Но от усталости голова отказывалась соображать, и я не могла припомнить, для чего они нужны. Мне удалось лишь узнать лаванду, и я рассыпала несколько раскрошенных лепестков по подушке Анджелы для спокойного сна. Затем я в нетерпении принялась убирать снадобья Мариам с глаз долой, чтобы не думать о своей беспомощности. Один флакончик перевернулся, пробка вывалилась, и содержимое пролилось на дно сундука. Я выхватила письмо Чезаре, хотя во флакончике оказалась какая-то вязкая жидкость, которая очень медленно растекалась по красной шелковой обивке. Гвоздичное масло, решила я, вдыхая древесные пряные пары, помогает при зубной боли. Я поставила флакончик на место и, сжимая в другой руке письмо, подумала: вот было бы здорово, если бы Мариам положила сюда бальзам от страдающего сердца.