Текст книги "Стендаль"

Автор книги: Сандрин Филлипетти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

3 июля он сменил свою квартиру на улице Нев-дю-Люксембург на скромную меблированную комнату в доме 27 по улице Мэль. Не имея ни должности, ни определенных занятий, весь в долгах, он принимает решение уехать в Милан: «…Сегодня оставаться жить здесь в полунищете для меня немыслимо – тем более что своим образом жизни я связан в основном с богатыми людьми». На что он мог надеяться в теперешней Франции, где оказался лишенным всяких прав? 20 июля 1814 года изгой покидает Париж. Военная карьера Анри Бейля осталась в прошлом. Ему исполнился 31 год.

МИЛАНСКИЕ ГОДЫ. 1814–1821

Любовь умирает, но не сдается

Развал империи под ударами европейской коалиции, падение «Орла» и возвращение на родину старой аристократии стали препятствием на пути парижских карьерных амбиций Анри Бейля. Зная цену мундирному тщеславию, устав от светского общества, «от должности аудитора и назойливой глупости сильных мира сего», он попытался устроить свои дела по другую сторону границы и как-то найти свое место в менявшемся мире. Он рассчитывал, как и некоторые другие, на предполагаемый перевод по службе в Неаполь своего старинного товарища по Центральной школе Гренобля Жана Антуана Плана, который мог бы оказать ему протекцию.

В ожидании благоприятных жизненных перемен Анри занялся устройством сердечных дел. Сделав краткую остановку на севере департамента Изер, в шато Тюэллен, где жила Полина с мужем Франсуа Даниэлем Перье-Лагранжем, он прибыл в Милан 10 августа 1814 года. Сдержанный прием со стороны Анжелы Пьетрагруа сразу охладил его порывы. Под предлогом явных антифранцузских настроений, вызванных возвращением австрийцев в Ломбардию, и ссылаясь на нежелание компрометировать себя общением с ним, она сразу же отдаляет его от себя. С какой стати тратить время на бывшего имперского чиновника со слабым здоровьем, без состояния и, судя по всему, без будущего? Анжела Пьетрагруа не останется без поклонников. Анри не заблуждается насчет причины этого охлаждения: «Я не могу поверить в ненависть, которую здесь вызывает француз, поскольку меня все принимают очень вежливо и только ей якобы говорят об этой ненависти. Так что я вполне могу подозревать ее в ее собственном непостоянстве…» Но он покорно принимает это вынужденное изгнание. С 29 августа по 13 октября 1814 года он ездит по Италии – весь в муках ревности: перед отъездом он предложил своей любовнице пожить с ним в Венеции или любом другом городе на ее выбор, но она уклонилась от ответа. Хотя он и осознает неминуемость своего поражения, Анжела остается постоянным предметом его мыслей. Анри не из тех, кто сдается, не попытавшись дать последнего сражения.

Он побывал в Генуе, но не нашел в ней ничего живописного; затем отплыл в Ливорно на судне водоизмещением 70 тонн, при сильном ветре, – путешествие морем заняло у него 45 часов. Оказалось, что он совершенно не подвержен морской болезни, и это плавание открыло ему «простой и экономный способ посещать большие города». Не найдя ничего примечательного в этом городе, окруженном крепостными валами, – в нем не было даже оперы! – он в скором времени отправился в Пизу и прибыл туда под проливным дождем. Старинные картины в часовне Кампо-Санто он нашел «неприятными» – ему понравилась только одна мадонна, написанная с большим мастерством: «Ее красота вполне современная, узнаваемая; живо ощущаешь, как упруга может быть кожа этих очаровательных щек под поцелуем».

23 сентября извозчик доставил Анри во Флоренцию. Арно почти пересохла, но празднества, устроенные в честь возвращения великого герцога Тосканы Фердинанда III, были настолько пышны, что только ради них стоило сюда приехать. Анри опять пустился в культурное паломничество, посетил литературный кабинет Молини, где перечитал «Жака-фаталиста», – эта книга еще в 1805 году оказала «самое благотворное влияние» на его ум. Он колеблется: посетить ли еще Рим или сократить свое путешествие? Затем он провел два дня в Болонье и несколько часов в Парме – посмотрел в ней все картины Корреджо, да и вообще «почти все картины в этих двух городах».

Анри вернулся в Милан 13 октября и сразу предоставил себя в распоряжение Анжелы. Эта встреча разочаровала его так же, как и предыдущие. Она обращалась к нему на «вы» и объявила о разрыве их отношений под фальшивым предлогом: потому якобы, что он 15 дней ей не писал! И в то же время она назначила ему встречу на завтра… Таким образом, он был отвергнут лишь наполовину, но при этом, не позволяя себе впасть в безосновательный оптимизм, даже подумывал о том, чтобы «покончить с собой, как какой-нибудь простофиля, выстрелом из пистолета». Эти бесконечные перепады ее отношения к нему привели Анри с его чувствительной душой в состояние полной растерянности. Он понимает, что только усиленная работа может помочь ему преодолеть эту полосу огорчений. Он прилежно читает Дестута де Траси, возмущается монархической угодливостью Фенелона, совершает «ритуальное турне» по ложам Ла Скала и внимательно следит за происходящим в мире – это несмотря на то, что решил искоренить в себе всякую политическую мысль: «Я презираю как тех, кем управляют, так и тех, кто управляет. И последний, на кого падает мой взгляд, кажется мне самым омерзительным».

Его письменное общение с Полиной в основном сводится теперь к тысяче разных поручений: посылка ему коробочек с ароматическими пастилками, что необходимо ему для общения с дамами миланского света; отправка бесчисленных ящиков и баулов с книгами; просьбы о переводных векселях, выплаты по различным доверенностям… Не говоря уже о том, что он постоянно напоминает, чтобы она сделала все возможное для ускорения продажи дома, – хотя это мероприятие лишит ее наследства. Шерубен всеми силами восстает против этой продажи и обвиняет сына в намерении их разорить.

Анри постоянно озабочен денежными проблемами, его настроения зависят от капризов его любовницы, но литературные занятия все же поддерживают его в бодром состоянии духа: он упорно работает над своей «Историей итальянской живописи». Начинающий литератор записывает: «С 13 октября – это день моего приезда – и по сей день, 18 декабря, я упорно работаю, будучи несчастлив в любви. Начиная с середины ноября – исключительно над стилем».

1814 год закончился для Анри известием о смерти Александрины Дарю, случившейся 26 декабря в результате родов, которые, однако, прошли без осложнений. Из письма, которым кузен Дарю сообщил ему об этой трагедии, явно видно, что пресловутая стойкость Пьера сменилась на сей раз бездонным отчаянием: «Ее здравый ум, ровный характер, нежные чувства – все это ушло навсегда. Вы ее больше не увидите по возвращении в Париж. Вы застанете всю семью в слезах и одинокого отца, оставшегося с семью детьми. <…> Обнимаю Вас, но сердце мое полно боли». Анри умалчивает об этой драме в своем «Журнале», зато там проскальзывает намек об исчезновении с его горизонта некой мадемуазель Рокур. Он поделился своей печалью только с Полиной: «Ах! Мой дорогой друг, какую печальную новость я узнал из газеты, которую мне доставляют! Смерть мадам Дарю. После тебя она была моим лучшим другом в этом мире. Я не могу больше писать. До свидания. О боги, Ахилл умер, а Терсит еще дышит.!»Жизнь нанесла ему еще один удар.

28 января 1815 года в Париже вышла его книга «Жизнеописание Гайдна, Моцарта и Метастазио», и это на короткое время его подбодрило.

Первая книга, первый плагиат

Если музыкальный вкус Анри, бесспорно, развивался с годами – «имея счастье бывать в Ла Скала <…> я, можно сказать, стал знатоком музыки», – то его познания в истории музыки были близки к нулю. Более того, он и сам прекрасно это осознавал. Опубликовав под осторожным псевдонимом Луи Александр Сезар Бомбе «Жизнеописание Гайдна, Моцарта и Метастазио», Анри Бейль официально вошел в литературу, – но вошел… плагиатом. Этот факт, возможно, остался бы незамеченным, если бы эта публикация не привлекла внимания итальянского литератора и музыковеда Джузеппе Карпани – он сам был автором эссе о Гайдне, которое вышло в 1812 году. Итальянец решил публично обратиться к своему «двойнику» через «Газетта ди Милано». Его отповедь была красноречива: «Я не имею чести Вас знать и никогда не имел бы впредь, если бы Вас не посетило желание, как Вы выражаетесь, стать автором: Вы издали в 1814 году у Дидо на французском языке записки о знаменитом композиторе Гайдне. Мой книготорговец, как только получил эти записки, украшенные Вашим почтенным именем, сразу предоставил их мне. Гайдн, изящные искусства, беллетристика, Париж! Какое счастье! В нетерпении открываю я книгу и вижу, что Вашизаписки на самом деле – мои,мои „Haydine“, опубликованные два года назад у Бучинелли в Милане и принятые благосклонно итальянской и французской публикой, – Вы лишь перевели их на французский язык!»

Для итальянского музыковеда самое страшное заключалось даже не в том, что его материал украден, а в том, что он искажен: «…Украв у меня четыре пятых моей работы, Вы прибавили к ней пятую часть – Вашу собственную. Вы можете знать, что эта часть уж точно не принадлежит мне. Я Вам отвечу: оставьте ее себе. Во-первых, я не люблю присваивать чужие вещи. Во-вторых, она не стоит того, чтобы ее присвоить. Но я должен поблагодарить Вас за эту некорректность в Вашем переводе: в результате этих Ваших каверз получился несвязный текст, который сразу выдает подделку. <…> Я благодарен Вам за то, что Вы сами дали мне в руки средство защитить от Вас мое произведение, но вынужден пожаловаться на некоторые из Ваших приемов. Зачем Вы опустили некоторые пассажи из моего текста? Зачем Вы исказили некоторые другие – по невежеству или из хитрости? <…> Вы не удовольствовались тем, что украли мое дитя, – Вы вырвали ему глаза, отрезали уши и изуродовали тело. Пусть бы Вы хотя бы оставили его таким, каким нашли в колыбели!» Он завершает свой лапидарный памфлет так: «Проявите благодарность мне за мою терпимость – тем, что не отвечайте мне ничего. Этим Вы поможете мне подавить в себе чувства, которые обокраденные авторы в подобных случаях не стесняются выражать».

Оказавшись в неудобном положении, Анри Бейль все же решился ответить Карпани через прессу, не боясь пущенных в него стрел. Задетый за живое, он в свою очередь бросает адресату упреки: «Вопреки Вашему утверждению, Вы не присутствовали в 1808 году в Вене на втором исполнении „Творения“ на итальянском языке. Тосканская поговорка гласит: осел повредил себе шкуру на колючках, а в данном случае – попался на уликах. Это о нас двоих. Вы сказали, что концерт проходил во дворце князя Лобковица и там присутствовало полторы тысячи человек. Вы, должно быть, спали с открытыми глазами, когда читали мои записки. Иначе почему Вы так плохо их поняли? Вы не увидели там, что концерт был дан не в упомянутом дворце, а в зале Университета, который в тот день действительно вместил полторы тысячи человек. Вся Вена может Вам это подтвердить. И я Вам не верю, что во дворце Лобковица можно найти зал, способный вместить более двухсот человек, – если не считать, конечно, его обширных конюшен. <…> Вы говорите также, что, когда „Времена года“ исполнялись в первый раз, Вы (то есть я) пошли к Гайдну, чтобы засвидетельствовать ему успех его музыки. А я говорю, что это Вам тоже приснилось. Гайдн сам дирижировал своими „Временами года“, так что он не нуждался ни в Вашем визите, ни в моем, чтобы иметь сведения о своем концерте. Прочтите меня повнимательнее – и Вы окажетесь ближе к правде».

Аргументов и конкретных примеров было приведено немало. И все же надо признать: когда Анри Бейль не переписывал оригинальный текст, он действительно присочинял то, чего не знал, и перемежал текст собственными рассуждениями, иногда даже не связанными с основным сюжетом. Его незнание основных музыкальных понятий очевидно, но его неспособность хитрить, чтобы скрыть это, тоже очевидна. Он не старается ловко объединить части чужой мозаики со своей. В этом случае речь идет о бесхитростном плагиате.

Джузеппе Карпани нанес ответный удар: «Я устал бить лежачего. Встаньте, если в Вас сохранилось немного любви к музыке. А если Вы мертвы для музыки, употребите оставшиеся Вам дни жизни на что-нибудь другое, вместо того чтобы красть чужие книги и выдавать себя за их автора». Он настаивал на своей правоте с тем большим основанием, что самые знаменитые музыканты уже подписали декларацию, в которой подтверждали факт плагиата, – Антонио Сальери, главный маэстро Капеллы императорского и королевского двора Вены, Джузеппе Вейль – музыкант императорских и королевских театров Вены, Карло Фребер – музыкант императорской и королевской капеллы, Марианна фон Курцбек – ученица и друг композитора Гайдна. Итак, биограф Луи Александр Сезар Бомбе перестал существовать как автор.

Эта полемика, однако, вновь ожила 26 мая 1816 года в «Ле Конститусьонель»: «Записки о Гайдне, которые все любители симфонической музыки уже прочли и оценили, шесть месяцев назад стали предметом забавной рекламации со стороны г-на Карпа-ни из Милана. Он утверждает, что г-н Сезар Бомбе является не их автором, а лишь переводчиком. Г-н Бомбе в свою очередь адресует своему сопернику обвинение в плагиате. Мы испытываем затруднения в столь серьезной ситуации: пробные камни в ней полностью отсутствуют. В любом случае, эта работа заслуживала быть переведенной на французский язык, если написана на итальянском, или быть переведенной на итальянский, если была написана на французском. Книга г-на Бомбе, подлинник или подделка, продается в Париже, у Дидо, улица Пон-де-Лоди».

Джузеппе Карпани ответил на эту публикацию в номере от 20 августа. Анри, при поддержке своего друга Луи Крозе, решил выдать себя за брата г-на Бомбе и попытался покончить с этой дискуссией в заметке, не лишенной юмора, которая была напечатана в том же «Ле Конститусьонель» 1 октября 1816 года: «Я хотел бы, чтобы г-н Карпани нам сообщил, имеет ли он право на авторство тех вопросов, которые г-н Бомбе поднял первый: о подлинных источниках того удовольствия, которое нам доставляет искусство, и особенно музыка; принадлежат ли ему интересные суждения о великих композиторах, которые нам излагает г-н Бомбе. Я просил бы г-на Карпани признаться, являлось ли его произведение образцом этого изящного стиля, полного чувствительности, но без аффектации, имеющего в себе даже нечто пикантное, – что и является, возможно, главной заслугой творения г-на Бомбе. Но я замечаю, что в свою очередь тоже краду кое-что у г-на Карпани, – я впадаю в его тяжеловесный и скучный тон. Г-н Бомбе, мой старший брат, не терпит этого принятого ныне стиля, но не поостерегся скрыть особенности собственного стиля от г-на Карпани. Теперь он, конечно, будет упрекать меня за то, что я взял на себя смелость докучать таким образом публике от его имени».

30 октября Джузеппе Карпани, испуская громкие крики, восстал уже против этого новорожденного Бомбе, требуя признания за собой и «отцовства» для двух сотен страниц из двухсот восьмидесяти семи данного плагиата. Позднее историки и критики возьмутся определить, какая часть биографии Моцарта принадлежит Винклеру, а какая – Крамеру, а также какова доля Джузеппе Баретти в биографии оперного либреттиста Метастазио. Но «Жизнеописание Гайдна, Моцарта и Метастазио» более не будет подвергаться критике при жизни их автора – «Сезара Бомбе».

Милан – мертвая равнина

Устав от уединенной жизни на острове Эльба, не в силах смириться со своей судьбой, Наполеон высадился в Гольф-Жуане 1 марта 1815 года и направился маршем на Париж; на каждом из этапов марша к нему присоединялись части королевской армии. Непопулярность Бурбонов во Франции росла, и многие рассчитывали на возрождение революционных настроений в народе. Через 18 дней Людовик XVIII, напуганный «полетом Орла», спешно покинул Париж. Таким образом, утром 20 марта Франция проснулась без правительства. Наполеон занял дворец Тюильри, не встретив никакого сопротивления. Изгнанный из Европы коалицией союзников, которая отказывалась от каких бы то ни было переговоров с ним, Наполеон вынужден был атаковать первым. Анри Бейль высказался по этому поводу определенно: «Появление императора на десять лет ускорило созревание Франции. В этом смысле ей повезло. Оно уберегло Францию от небольшой потери крови и большого морального скотства».

Этот внезапный зигзаг истории не меняет, однако, жизненных планов нашего «миланца»: дав такую оценку наполеоновским «Ста дням», он сам не собирается возвращаться в Париж. Да и под каким предлогом он мог бы поехать туда? И главное – на какие средства, если с каждым разом он вынужден перебираться на этаж выше в своем жилище по причине облегчения своего кошелька? «Я вернусь, только если узурпатор назначит мне жалованье. Он этого не сделает, а я не буду просить. Так что я остаюсь. После смерти мадам Дарю меня ничто не влечет в Париж». Он даже подписывает свое письмо Полине «Дон Флегма».

30 мая его сестра Зинаида вышла замуж за его друга Александра Маллеина. Брат отреагировал на это единственным комментарием: «Я узнал, что мой отец дал Зинаиде 30 000 к свадьбе. Как он оправдается в глазах порядочных людей – ведь он третирует своего уже поседевшего старшего сына больше, чем одну из своих дочерей? Мой единственный источник дохода – дом. Но, похоже, интриги моего отца всем внушают страх, и никто не отваживается подать руку помощи отсутствующему бедняге». Его здоровье в очередной раз ухудшается, и ему снова делают несколько кровопусканий.

18 июня 1815 года в половине десятого вечера французская армия потерпела окончательное поражение в битве при Ватерлоо. Армия упорядоченно отступила; армии коалиции против «узурпатора» перешли французскую границу. 22 июня Наполеон, вновь побежденный, подписал второй акт о своем отречении и выехал из столицы в Рошфор. Его обращение к английскому правительству с просьбой об убежище имело следствием его высылку на остров Святой Елены. 3 июля войска Веллингтона и Блюхера заняли Париж, была подписана капитуляция. Анри узнал об этом «в печальной падуанской дыре», где он встретился с Анжелой, и отметил по этому историческому поводу: «…все потеряно, даже честь». Его ненависть к королевской власти остается неизменной, хотя он, конечно, не отказался бы от хорошей должности и при режиме Людовика XVIII.

Когда Людовик вновь занял трон – так началась Вторая реставрация Бурбонов, – Анри в это самое время открыл для себя прелести «жизни по-венециански, с женщинами в кафе и светской жизнью до двух часов утра». Он надеется в скором времени с приятностью пожить в Венеции вместе со своей любовницей, но не может не выразить и свою политическую позицию: «Партия мракобесов торжествует». И немного позже: «Конец династии Бурбонов был бы очень полезен Франции». Того же мнения был и парнишка-сапожник Этьен Лувель, когда пятью годами позже попытался положить конец правящей династии.

22 июля Анри приехал в Венецию один – падая от усталости, раздраженный. Он снял комнату в отеле «Реджина Ингильтерра», считавшемся одним из лучших в городе, – по той причине, вероятно, что в нем не было ножа для очинки перьев. Он открывает для себя красоту этого города дожей, его кафе, салоны, свободу нравов: «По нынешнему времени это самый веселый город в Европе. Легкость, с которой здесь можно завести знакомство, просто поразительна. Садишься рядом с женщиной, завязываешь разговор без всяких церемоний, повторяешь эту процедуру три-четыре раза. Если вы друг другу нравитесь – идешь к ней в гости. Через пару недель, в первый же раз оказавшись с ней в гондоле, ты ее имеешь». Теперь счастье для него сводится к возможности «бродить одному по большому городу, а вечера проводить в обществе хорошей любовницы». Чтобы вполне достичь его, он изо всех сил уповает на приезд Анжелы. Впрочем, в любом случае жизнь в Венеции более всего соответствует его темпераменту. Он серьезно подумывает о том, чтобы остаться здесь жить – тем более что его страсть к перемене мест поуменьшилась: «Новизна уже не захватывает меня всего, как раньше». Это и понятно: в постоянных переездах нельзя всерьез заниматься литературной работой. Участие в наполеоновских кампаниях также охладило его: «То грязное обличье, в котором предстает человечество в тяжелых ситуациях – к примеру, то, что я видел в России, – отвратило меня от путешествий хоть сколько-нибудь опасных. Никакой Америки, в крайнем случае – Константинополь. В Италии я не видел только Феррару. Могу посмотреть Швейцарию – когда-нибудь, по дороге в Париж. Из того, что более значительно, я не бывал только в Англии. Но я не стремлюсь в эту страну пуритан». Одно он знает точно: во Францию он вернется нескоро – «это страна без свободы и без славы».

Когда Анри в августе вернулся в Милан, их разрыв с Анжелой стал очевидным. После краткого примирения произошло неизбежное: «Любовь была убита 15 октября 1815 года». Подавленный, он ищет прибежища в упорной работе над своей «Историей итальянской живописи» – невзирая на состояние здоровья. 1 декабря любовники расстались окончательно.

В январе 1816 года в Архиепископстве была организована выставка итальянских картин, реквизированных ранее Францией и возвращенных Италии после поражения при Ватерлоо. Эта выставка доставила Анри Бейлю краткое удовольствие между двумя кровопусканиями. Он страдает от удушья и полнокровия.

23 февраля он закончил свою «Историю итальянской живописи». Он перечитывает эссе по теории эстетики Ричарда Пейна Найта – «чтобы насобирать еще чего-нибудь». Луи Крозе, который взял на себя перечитывание рукописи друга и связь с издателем, отнесся к этой его работе с воодушевлением: «Твои замечания весьма остры: они даже не колют – они кусают. Это хорошо для тебя и для меня, и это плохо для толпы – она жестока и опасна по отношению к тому, кто возвышается над ней».

8 марта Анри прошел процедуру кровопускания в пятнадцатый раз со времени своего приезда в Италию. Из-за сильного сердцебиения он чувствует себя так плохо, что на следующий день даже записал в дневнике: «I thought of death this morning» («Сегодня утром я думал о смерти»). От этих горестей его отвлек Шекспир.

5 апреля, очевидно, желая привести в порядок свои денежные дела, он ненадолго возвратился в Гренобль.