Текст книги "Алиби"

Автор книги: Сандра Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

Глава 14

Временная штаб-квартира прокурорской службы располагалась в Северном Чарлстоне. Это было неказистое двухэтажное здание, со всех сторон окруженное складами, мелкооптовыми магазинчиками и ремонтными мастерскими. Прежнее здание прокуратуры в деловом центре Чарлстона все еще ремонтировалось. Оно и так было довольно старым, а ураган Хьюго совершенно его доконал, сделав не только непригодным для эксплуатации, но и небезопасным.

Из центра города до новой штаб-квартиры можно было добраться за десять минут, но Хэммонду показалось, что он преодолел это расстояние за считанные секунды. Погруженный в собственные мысли, он вел машину совершенно автоматически и очнулся только на служебной стоянке напротив пекарни.

Выйдя из машины, он вошел в подъезд и, миновав охранника у рамки металлоискателя, поднялся на второй этаж, где находилась прокуратура округа. Прежде чем войти в свой кабинет, он велел секретарше ни с кем его не соединять и никого к нему не пускать.

– Но, мистер Кросс… – начала было секретарша, но он отмахнулся.

– Я все утрясу потом, – сказал он быстро. – А пока пусть меня не беспокоят.

Войдя в кабинет, он захлопнул дверь и, швырнув кейс и пиджак на стол, где дожидалась его очередная куча бумаг, с размаху бросился в свое высокое кожаное кресло.

Этого просто не может быть, думал он, прижимая кончики пальцев к вискам. Должно быть, он спит и видит дурной сон, но скоро он проснется на мокрых от пота простынях и, прислушиваясь к сумасшедшему стуку сердца, поймет, что спал и что теперь кошмар кончился.

Но кошмар продолжался. И он оказался в самом его центре. Никаких сомнений у него не оставалось – капрал Эндикотт нарисовала именно его незнакомку, если только у нее не было сестры-близнеца, что было весьма маловероятно.

Чтобы успокоиться, он стал перебирать в уме известные ему факты, но факты были неутешительными. Именно эта женщина провела ночь в его постели, и это случилось через несколько часов после того, как ее видели в непосредственной близости от места преступления. Первой его мыслью было, что это простое совпадение, но Хэммонд слишком давно работал в прокуратуре, чтобы знать: таких совпадений не бывает, во всяком случае на практике, хотя теория их и допускала. Следовательно, она была каким-то образом связана с Лютом Петтиджоном.

Но что это могла быть за связь, он не знал. Больше того, Хэммонду вовсе не хотелось этого знать.

Он с силой потер лицо ладонями, потом подпер подбородок кулаками и, глядя в пространство перед собой, попытался привести свои мысли в некоторое подобие порядка, но ему мешало сделать это нарисованное капралом Эндикотт лицо, которое стояло перед ним, как живое.

Несомненно, это была та самая женщина, с которой он провел ночь с субботы на воскресенье. Хэммонд не сомневался в этом – он просто не мог забыть ее лицо так скоро. С самого начала оно поразило его своей неординарной красотой, и впоследствии он провел несколько часов, разглядывая его, любуясь им, целуя его.

– Откуда это у тебя? – спросил он, касаясь кончиком пальца небольшой выпуклой родинки у нее под глазом.

– Ты имеешь в виду мою бородавку?

– Родинку, – поправил он. – Она тебя только украшает.

– Спасибо.

– Не за что.

– Когда я была моложе, я ее просто ненавидела. Но теперь, должна признаться, она мне нравится.

– Я тебя понимаю. Если бы ты знала, как она нравится мне. Он поцеловал ее в щеку, коснувшись родинки кончиком языка.

– Гм-м… как жаль…

– Жаль чего?

– Что у меня больше нет родинок.

Ее лицо он знал теперь как свое. Даже лучше, чем свое. Несмотря на очевидное сходство, портрет, нарисованный полицейской художницей, был лишь плоским, черно-белым рисунком, ни в малейшей степени не отражавшим ни характера, ни души этой женщины. И все же даже это двухмерное изображение не оставляло никаких сомнений в том, что доктор Кэрти побывала возле номера убитого – если не в нем самом – незадолго до того, как в ресторане ее «подцепил» некий незнакомец, по странному стечению обстоятельств оказавшийся специальным помощником окружного прокурора, который по случайности еще более странной сам побывал у Петтиджона в день убийства.

Спрашивается, кто кого «подцепил»?

Хэммонд нервно провел рукой по волосам, почти готовый уступить отчаянию и растерянности, которые вдруг навалились на него. Что ему теперь делать? Как быть?

Больше всего на свете ему хотелось потихоньку выйти из кабинета, сесть в машину и уехать из Чарлстона – спрятаться, затаиться, пока этот кошмарный узел проблем не разрешится сам собой. Все, что угодно, лишь бы избавиться от скандала, от лавины домыслов и необоснованных обвинений, которая накроет его с головой, как только станет известна правда.

Что и говорить, соблазн был велик, и какой-нибудь слабый человек на его месте давно бы так и поступил, но Хэммонд всегда считал себя слепленным из другого теста. Он не был бесчувственным истуканом, которому все до лампочки, и воспринимал боль, стыд, неловкость так же остро, как и обычные люди, но врожденное чувство ответственности не позволяло Хэммонду сдаться так легко. Сбежать он не мог, как не мог обрести крылья.

Поэтому, взяв себя в руки, он попытался продолжить анализ ситуации. Установив для себя тот факт, что его гостья имеет отношение к смерти Люта Петтиджона, Хэммонд подумал о причинах, заставивших ее скрыть от него свое имя. Несомненно, кокетство здесь было ни при чем, хотя поначалу он именно так и подумал.

– Имена не имеют никакого особенного значения, не так ли? Во всяком случае, когда встречаются два приятных друг другу человека, – сказала она, и Хэммонд с ней согласился. Он даже процитировал несколько строк из «Ромео и Джульетты», которые помнил еще со времен учебы в старшем классе.

– «Что в имени тебе моем?..» – начал он с пафосом, принимая приличествующую случаю театральную позу. Она внимательно выслушала его и сказала:

– Неплохо, неплохо… Ты никогда не думал о том, чтобы это опубликовать?

– Думал, – вздохнул он. – Но сомневаюсь, что это можно будет продать.

Они еще несколько раз шутили подобным образом: он спрашивал ее имя, а она, смеясь, отказывалась отвечать, но все это было не всерьез. Имена им действительно были не нужны. Анонимность была приманкой, еще одним дополнительным соблазном, возбуждавшим их фантазию и придававшим приключению дополнительную остроту. Хэммонд, во всяком случае, не видел в этом ничего дурного.

Но как теперь выяснилось, Юджин Кэрти знала его имя, знала с самого начала. И встреча их была неслучайной. Юджин зашла в этот ресторан вовсе не потому, что ей захотелось потанцевать. Все было запланировано таким образом, чтобы наверняка скомпрометировать либо самого Хэммонда, либо прокуратуру в целом.

Как будут развиваться события дальше, он даже представить себе не мог. Одно было ясно: того, что он уже совершил, более чем достаточно, чтобы погубить его карьеру. Любой, даже слабый намек на скандал, и он может попрощаться и с делом Петтиджона, и с надеждой в ближайшее время занять кресло прокурора округа.

Склонившись к столу, Хэммонд снова закрыл лицо руками. «Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой», – подумалось ему. Расхожее клише, однако оно подходило к случаю как нельзя лучше. Фантастический вечер с самой прекрасной женщиной, какую он когда-либо встречал, обернулся ловушкой, и теперь он барахтался в силках, петли которых затягивались все туже и туже.

Каким же он был идиотом, что не заметил подвоха! Не было никакого смысла обвинять во всем Юджин или Петтиджона, если, паче чаяния, доктор Кэрти была его союзницей. Это его собственная глупость и неосторожность привели к тому, что он угодил в капкан обеими ногами. И ведь уловка-то была самая старая и самая примитивная из всех, которые человечество когда-либо знало – нужно было ослепнуть, чтобы ее не заметить.

Однако справедливости ради стоило признать, что ловушка, в которую он попал, была, при всем прочем, одной из самых надежных. На протяжении всей истории похоть не раз разрушала империи и ниспровергала богов. Секс был приманкой эффективной и безотказной, и, как теперь выяснилось, Хэммонд оказался ничем не лучше королей и героев, готовых отдать все царство или последнюю кольчугу за одну ночь с приглянувшейся красавицей.

Ах, если бы дело было только в глупости! Но ведь если воспользоваться сухим языком юридических уложений, речь шла, как минимум, о «препятствованию правосудию». И Хэммонд понимал это, как никто другой.

Тогда почему он не признался Смайлоу и Стефи, что знает женщину, которую Эндикотт нарисовала в своем блокноте?

Потому, объяснил он себе сейчас, что Юджин Кэрти могла быть ни в чем не виновата. Кроме того, этот Джон Дэниэлс мог ошибиться, например – после близкого знакомства с «Джеком Дэниэлсом». Даже если он действительно видел Юджин в отеле, вопрос времени оставался решающим. Хэммонд точно знал, во сколько она появилась в ресторане. Учитывая расстояние, которое ей необходимо было преодолеть, чтобы попасть туда, – плюс неизбежные в это время суток пробки на улицах, – получалось, что она должна была выйти из отеля не позднее семнадцати пятнадцати. И если коронер установит, что смерть Петтиджона наступила после этого срока, у Юджин будет алиби.

«Неплохая мысль, Кросс, – подумал он. – Жаль, она не пришла тебе в голову раньше».

И все же Хэммонд знал, что ни при каких обстоятельствах не назвал бы Смайлоу имени Юджин Кэрти.

Он понял это, еще когда, бросив взгляд на незаконченный портрет в блокноте Мэри Эндикотт, с замиранием сердца узнал свою таинственную гостью. Одного воспоминания об этом бесконечно прекрасном лице, которое он видел так близко, на соседней подушке, оказалось достаточно, чтобы принять решение. Он не опознает ее и не назовет ее имени, пока… Пока что? Хэммонд и сам этого не знал, как не знал в точности, зачем и почему он это делает, ради чего нарушает все правила и принципы, которые прежде считал фундаментом своего бытия. Больше всего его, однако, пугало, что это нарушение было вполне сознательным. Он преднамеренно скрыл важную информацию, имевшую непосредственное отношение к расследованию убийства, и последствия подобного поступка могли быть более чем серьезными.

И тем не менее он вовсе не собирался бежать к Смайлоу или Стефи с саморазоблачением.

Кто-то громко постучал в дверь кабинета. Прежде чем Хэммонд успел поднять голову, дверь отворилась, в кабинет вошел – почти ворвался – его отец, и гневные слова замерли на кончике языка Хэммонда.

– Доброе утро, Хэммонд!

«Проклятье! – подумал он. – Его мне только не хватало!» Каждый раз в присутствии отца Хэммонд невольно старался подтянуться, мысленно производя своего рода полную инспекцию собственной боеготовности. Как он выглядит? Достаточно ли он собран и внимателен? Соответствует ли его внешний облик той высокой должности, которую он занимает? Впрочем, он надеялся, что сегодня отец не станет рассматривать его слишком пристально.

– Привет, па. – Хэммонд встал, и они пожали друг другу руки через стол. Если Престон когда-то и обнимал его, то это было так давно, что он этого не помнил.

Хэммонд взял со стола пиджак и повесил его в стенной шкаф. Поставив кейс на пол, он пригласил отца сесть в единственное во всей комнате гостевое кресло.

Престон Кросс был значительно более низким и коренастым, чем сын, однако недостаток роста нисколько не влиял на впечатление, какое он обычно производил на людей, как в толпе, так и при встрече один на один. Его от природы слегка красноватое лицо выглядело обветренным и загорелым благодаря регулярному пребыванию на открытом воздухе, ибо Кросс-старший любил гольф, теннис и парусный спорт. Когда ему исполнилось пятьдесят, его волосы поседели все сразу, словно по команде, что также добавило ему импозантности. От природы энергичный и деятельный, он никогда не позволял себе выглядеть суетливым, и это, как правило, тоже производило благоприятное впечатление на тех, с кем он общался.

Насколько было известно Хэммонду, за всю свою жизнь его отец не болел ни дня, считая это проявлением слабости. Курить он бросил лет пятнадцать назад, но до сих пор его иногда можно было видеть с сигарой в зубах, что было чистой декорацией. Забота о собственном здоровье, однако, не мешала Кроссу-старшему выпивать по три бурбона ежедневно; кроме того, он не садился обедать без бокала аперитива, что, по его глубокому убеждению, способствовало лучшему пищеварению. На сон грядущий Простои тоже выпивал пару рюмок бренди, однако алкоголиком он не был. Казалось, его кипучая энергия способна справиться со всеми разрушениями, которые производил алкоголь в его организме. В свои шестьдесят с лишним он действительно был значительно здоровее и крепче, чем большинство тридцатилетних мужчин. Женщины до сих пор были от него без ума, мужчин же он покорял силой своего характера и напором.

И в профессиональной деятельности, и в личной жизни Престон Кросс был человеком решительным, и возражать ему осмеливались немногие. Тридцать лет назад он объединил три мелкие фирмы, занимавшиеся медицинским страхованием, в одну большую. Под энергичным руководством Престона Кросса новообразованная компания росла как на дрожжах и теперь могла похвастаться двумя дюжинами филиалов как на территории штата, так и за его пределами. Официально Престон Кросс давно ушел в отставку, однако должность почетного председателя совета директоров основанной им фирмы была отнюдь не формальной. До сих пор он внимательно следил за всеми делами вплоть до цены закупавшихся для клерков шариковых ручек, и ни одна мелочь не ускользала от его внимания.

Кроме этого, Престон Кросс участвовал в работе множества общественных комитетов и комиссий. Он и миссис Кросс возглавляли списки приглашенных, даже когда речь шла о простом благотворительном приеме, что, разумеется, обходилось ежегодно в кругленькую сумму, зато Престон Кросс лично знал большинство людей, обладавших хотя бы мало-мальским влиянием и властью.

Хэммонду хотелось бы любить своего отца, восхищаться и уважать, но для этого он слишком хорошо знал, на какие темные дела употребляет свои таланты Кросс-старший.

Свой визит отец Хэммонда начал со слов: «Я помчался к тебе, как только освободился», – и Хэммонд облился холодным потом. Как мог его отец так быстро пронюхать о том, как он прокололся с Юджин Кэрти?

– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросил он.

– Как – что?! – удивился Престон. – Разумеется, то, что ты будешь вести дело об убийстве Люта Петтиджона! Хэммонд постарался скрыть испытанное им облегчение.

– Это действительно так, – согласился он.

– Мне было бы приятнее услышать эти новости от тебя, – упрекнул его отец.

– Я просто не успел, па, – возразил Хэммонд – Мейсон объявит мне об этом только вчера вечером. Но отец его не слышал.

– Да, от тебя, – повторил он. – Но мне рассказал об этом близкий друг, который завтракал с Мейсоном сегодня утром. Он упомянул об этом вскользь, полагая, что мне уже все известно. Ты понимаешь, в какое положение ты меня поставил?

– На выходные я уезжал в мой загородный дом, – терпеливо пояснил Хэммонд. – Об убийстве Петтиджона я узнал только вчера вечером, когда вернулся. А потом… потом произошло еще – много всего, я просто закрутился. Извини…

Престон Кросс стряхнул невидимую пылинку со своих безупречно отглаженных брюк.

– Надеюсь, ты понимаешь, что это для тебя значит? Суд привлечет всеобщее внимание. Ты должен использовать это, Хэммонд! – Престон нацелился на него своим коротким и толстым указательным пальцем, потом поднял руку вверх и совершил ею хватательное движение, словно поймал на лету муху. – Используй прессу на всю катушку, сынок. Пусть твое имя звучит по всем каналам. Пусть избиратели узнают, кто ты такой и что собой представляешь. Я называю это саморекламой, но в этом нет ничего стыдного или недостойного. Это твой шанс, Хэммонд!

– Мой шанс заключается в том, чтобы добиться осуждения преступника. Моя речь в суде должна говорить сама за себя – в этом случае мне не понадобится помощь газет и телевидения.

Престон Кросс нетерпеливо взмахнул рукой.

– Большинству совершенно наплевать, как ты справишься с расследованием, – сказал он. – Людям все равно, отправится ли преступник в тюрьму, получит ли смертельный укол или выйдет на свободу.

– Зато мне не все равно, – с горячностью возразил Хэммонд. – И людям тоже должно быть не все равно. Престон рассмеялся.

– Я помню, было такое время, когда общественность очень интересовалась тем, насколько хорошо справляются со своими обязанностями представители власти. Но теперь людей больше волнует, как выглядят их избранники на экране телевизора. Я уверен, что большинство жителей округа имеет самое приблизительное представление о том, чем занимается окружная прокуратура.

– Возможно, ты в чем-то прав. Но когда преступность начинает расти, тем же самым людям становится не все равно, насколько эффективно справляются со своими обязанностями полиция, прокуратура и суды.

– Это ты хорошо сказал! – восхитился Престон. – Не забудь произнести эту фразу, когда тебя позовут выступать на телевидение. Очень важно заранее приготовить несколько способных успокоить общественное мнение лозунгов и убойных цитат, которые подхватят все газеты. – Он откинулся на спинку кресла. – Навешай репортерам побольше лапши на уши, сынок, пообещай им несколько сенсационных разоблачений, и они – твои. Когда они просят сделать заявление, не ленись – скажи им хотя бы пару слов, пусть это даже будет совершеннейшая глупость.

Ты и сам удивишься, когда увидишь, что в самых банальных словах репортеры способны отыскать смысл, который они будут использовать до тех пор, пока ты не бросишь им еще одну кость. Очень скоро ты будешь выступать в прямом эфире, Хэммонд. Не теряйся, пользуйся этим, пока есть возможность. – Он подмигнул. – Пусть тебя сначала выберут, а уж потом ты будешь делать все, что твоей душеньке угодно.

– Что, если меня не выберут?

– А что может этому помешать?

– Остров Спаркл.

Название острова должно было произвести эффект разорвавшейся бомбы, но Престон даже глазом не моргнул.

– Где это? – спросил он с показным недоумением.

– Ты отлично знаешь, о чем я, – парировал Хэммонд, даже не пытаясь скрыть свой гнев. – Ты можешь и дальше отрицать это – у тебя, кстати, это прекрасно получается, – но я знаю, что ты просто-напросто лжешь.

– Выбирай выражения, Хэммонд! Ты все-таки разговариваешь не с кем-нибудь, а со своим отцом.

– С отцом?! – Хэммонд выскочил из-за стола и, засунув руки в карманы, прошелся по кабинету из угла в угол. – Я не ребенок, отец. Я – заместитель прокурора округа по особым поручениям, и я отлично знаю, что ты – мошенник.

Красное от загара и виски лицо Кросса-старшего сделалось багровым.

– Интересно, что такого вы знаете, мистер Умник?

– Я знаю, что, если детектив Смайлоу или кто-нибудь еще пронюхает о твоей причастности к проекту Петтиджона, это обойдется тебе в кругленькую сумму. Возможно, ты даже окажешься в тюрьме. Для меня же это будет означать конец карьеры, если только я не соглашусь стать обвинителем собственного отца. Надеюсь, теперь тебе понятно, в какое положение поставили меня ваши с Петтиджоном дела?

– Расслабься, Хэммонд. Тебе совершенно не о чем беспокоиться. Я не имею никакого отношения к острову Спаркл.

Хэммонд с сомнением покачал головой, не зная, верить отцу или нет. Лицо Престона Кросса было спокойным, и даже взгляд не выдавал ни тревоги, ни страха, однако это ровным счетом ничего не значило. В случае необходимости его отец превращался в гениального актера, если только это было ему выгодно.

– С каких это пор? – спросил он наконец.

– Уже несколько недель.

– А почему Петтиджон об этом не знал?

– Разумеется, он знал и даже уговаривал меня не уходить из проекта. Но я все же ушел и, естественно, отозвал все свои капиталы. По-моему, это его серьезно разозлило.

Хэммонд почувствовал, как от стыда его лицо покрывается краской. Когда в субботу он приехал к Петтиджону для серьезного разговора, тот сказал, что его отец увяз в этом проекте по уши. И не просто сказал, но и показал подписанные Престоном Кроссом документы, из которых следовало, что он является едва ли не самым крупным акционером новообразованной компании. Но, может быть, Петтиджон затеял какую-то свою игру?

– Один из вас врет, – процедил Хэммонд сквозь зубы.

– Когда ты разговаривал с Лютом? – уточнил Престон, но Хэммонд пропустил этот вопрос мимо ушей. Ответить честно он все равно не мог, а лгать ему не хотелось.

– Выйдя из предприятия, ты продал свою долю с прибылью? – поинтересовался он холодно.

– Я был бы глупцом, если бы не сделал этого. Нашелся один покупатель, который очень хотел влезть в это предприятие и готов был заплатить столько, сколько я просил. Ударили по рукам, и я передал ему свои акции.

Хэммонд почувствовал приступ дурноты.

– Не так уж важно, участвуешь ты в этом проекте или уже нет. Достаточно того, что ты был к нему причастен. Этим ты запятнал и себя, и меня.

– По-моему, ты слишком волнуешься, Хэммонд. Уверяю тебя, все не так страшно, как тебе кажется.

– Если когда-нибудь правда выплывет наружу… Престон пожал плечами.

– Что ж, тогда я расскажу, как все было. Расскажу честно и откровенно.

– Что именно ты расскажешь?

– Что я понятия не имел, какую аферу затеял Лют. Когда я догадался, в чем дело, я вышел из дела.

– Ты, я вижу, давно все обдумал.

– Это верно. Ты же меня знаешь, сын, – у меня на все ситуации жизни есть несколько резервных вариантов.

Хэммонд мрачно посмотрел на отца. Тот как будто специально дразнил его, но поддаваться на эту провокацию он не собирался. Престон всегда оставлял себе несколько путей для отступления, и Петтиджон наверняка об этом знал. И все равно Престон был нужен ему – нужен не как крупный инвестор, а как отец помощника окружного прокурора.

Несомненно, Петтиджон рассчитывал манипулировать им через отца.

– Мой тебе совет, Хэммонд, – говорил тем временем Престон Кросс, развалясь в кресле, – не горячись и не спеши говорить ни «да», ни «нет». Первым делом позаботься о том, чтобы подготовить пути для отхода, и тогда ты сможешь выйти чистеньким из любой передряги. Это я тебе говорю, сынок, а мне ты можешь доверять.

– И это – твой совет своему единственному сыну? Наплевать на принципы и заниматься только собой?

– Принципами сыт не будешь, – отрезал Престон. – Ты знаешь правила игры, Хэммонд. Не я их устанавливал, но, даже если они тебе не нравятся, тебе придется им следовать, иначе будешь вечно плестись в хвосте и глотать пыль из-под копыт тех, кто не так кичится своей неподкупностью и честностью.

Хэммонд вздохнул. Эту песню он слышал уже не один раз. Когда он достаточно подрос, чтобы усомниться в непогрешимости отца и решиться обсуждать некоторые моральные принципы, которые исповедовал Кросс-старший, выяснилось, что их взгляды на хорошее и плохое существенно разнятся. Это развело их окончательно, и с тех пор их споры оканчивались вничью, ибо ни один не хотел уступить другому.

Теперь, когда Хэммонд своими глазами видел письменные доказательства участия отца в грязных аферах Петтиджона, он еще лучше понимал, насколько сильно различаются их взгляды. Что бы ни говорил ему теперь Престон, он не мог не догадываться, что затевается на острове, но муки совести не имели никакого отношения к его решению продать свою долю. Просто он увидел отличную возможность заработать неплохой процент на вложенный капитал и поспешил ею воспользоваться.

Что ж, похоже, за прошедшие годы пропасть между ними стала еще шире, и Хэммонд не видел никакого способа перекинуть через нее хотя бы самый узкий и шаткий мост.

– Извини, па, у меня через пять минут важная встреча, – солгал он, выходя из-за стола. – Поцелуй от меня маму, а я постараюсь позвонить ей вечером.

– Вечером она и еще несколько друзей будут у Дэви, – напомнил Престон.

– Я уверен, Дэви оценит этот знак внимания, – заметил Хэммонд, вспоминая, с какой насмешкой Дэви Петтиджон говорила о толпах сочувствующих и готовых разделить с ней горе.

У дверей кабинета Престон обернулся.

– Я никогда не скрывал, что я чувствовал, когда ты ушел из адвокатской фирмы, – сказал он.

– Напротив, ты ясно дал мне понять, что я совершаю ошибку, – отозвался Хэммонд. – Но я буду стоять на своем, па. Мне нравится моя работа, к тому же я с ней неплохо справляюсь.

– Да, при поддержке Монро Мейсона ты сделал блестящую карьеру.

– Спасибо, па.

Но его благодарность не была искренней. Отцовский комплимент не согрел Хэммонду сердца, поскольку он уже давно не дорожил его мнением, к тому же каждую похвалу Престон дополнял обесценивавшим ее комментарием.

«Мне нравятся эти пятерки в твоем табеле, Хэммонд. Но четверку с плюсом по химии ты должен исправить».

«Лошадь, на которую ты поставил в этом забеге, выиграла. Жаль, тебе не хватило пороху сыграть „тройной экспресс“ – мог бы заработать в десять раз больше».

«Ты второй по успеваемости на курсе, сын? Это отличная новость, но было бы еще лучше, если бы ты стал первым!»

И это продолжалось на протяжении всей его жизни. Всегда находилось какое-то «но», которое портило все удовольствие от достигнутого, и сегодня Престон тоже не изменил своему обычаю.

– Я уважаю твое решение, Хэммонд, но тебе еще предстоит доказать его правильность. Стань боссом, и я соглашусь, что ты не зря оставил работу в преуспевающей адвокатской конторе.

Кросс-старший похлопал сына по плечу, но это фальшивое проявление отцовской привязанности лишь еще сильнее огорчило Хэммонда. Он уже забыл или, по крайней мере, старался забыть об их споре, но Престон ему напомнил.

– Это дело поможет тебе подняться на высшую ступеньку карьеры, сын, – сказал он. – Если ты с ним справишься, перед тобой будут открыты все двери.

– Что, если из-за твоих проделок я пролечу на выборах прокурора округа?

– Этого не случится, Хэммонд, можешь быть спокоен.

– Но если все-таки случится, – заметил Хэммонд, – вот смешно-то будет!..

* * *

По понедельникам доктор Юджин Кэрти не принимала пациентов.

Свободное время она обычно использовала на то, чтобы привести в порядок свои записи и личные дела. Но сегодняшний понедельник был особенным. Сегодня ей предстояло расплатиться с Бобби Тримблом и наконец избавиться от него, как она надеялась – навсегда. Так они договорились вчера. Она даст ему, что он просит, а он исчезнет из ее жизни.

Впрочем, Юджин по опыту знала, что полагаться на слово Бобби не стоит. Открывая дверь своего кабинета, она невольно задумалась о том, сколько еще раз ей придется доставать из сейфа наличные. Юджин подозревала, что много, и эта перспектива не казалась ей привлекательной, несмотря на всю свою реальность. Теперь, когда Бобби разыскал ее, он вряд ли оставит ее в покое.

Но вид прекрасно обставленной комнаты напомнил Юджин о том, что она потеряет, если Бобби разоблачит ее.

Сдвинув в сторону морской пейзаж, загораживавший встроенный в стену сейф, Юджин быстро набрала цифровой код и, услышав щелчок, нажала на ручку и отворила тяжелую дверцу. На верхней полке сейфа лежало несколько пачек банкнот, рассортированных по номиналу. Хранить деньги дома было не особенно благоразумно, однако Юджин, знавшая в детстве и голод, и нужду, любила держать наличные под рукой. Так ей было спокойнее, хотя она и понимала, что эта привычка – глупая и небезопасная.

Впрочем, сейчас Юджин была рада, что деньги оказались здесь, а не в банке. «Все-таки, – подумала она, – на случай чрезвычайных обстоятельств полезно иметь дома наличные».

Отсчитав заранее оговоренную сумму, она уложила деньги в небольшую визитку на «молнии» и заперла сейф. Потом взвесила визитку в руке. Она показалась Юджин очень тяжелой, и не потому, что там было много денег (хотя и поэтому тоже), а потому, что в этой сумке воплотилось для нее слишком многое.

Нахлынувшая ненависть к Бобби Тримблу даже испугала Юджин. И дело было не в том, что ей предстояло расстаться со значительной суммой честно заработанных денег. Юджин с радостью заплатила бы ему вдвое, втрое больше, если бы это означало, что она никогда больше его не увидит. Не деньги беспокоили Юджин, а бесцеремонное вмешательство в ее жизнь, которую она сама для себя создала и в которую допускала немногих.

Всего две недели минуло с тех пор, как Бобби неожиданно – как чертик из табакерки – материализовался на пороге ее дома. Не подозревая, что ее ждет, она открыла дверь и увидела его.

Юджин узнала его не сразу. И Бобби действительно сильно изменился, во всяком случае – внешне. Вместо вульгарных тряпок, в которые он обожал одеваться, на нем был теперь дорогой костюм. На висках серебрилась легкая седина, которая только украсила бы любого другого мужчину, но Бобби она почему-то придавала зловещий вид, словно из мелкого мерзавца он вырос в большого негодяя.

Бобби сардонически улыбался, и эта знакомая ухмылка помогла ей узнать его. Юджин потратила несколько лет, пытаясь забыть этот злорадный, торжествующий оскал, но не смогла. Ей не помогли ни пролитые ею в одиночестве реки слез, ни бесчисленные сеансы психотерапии, ни аутотренинг. В отчаянии она молила бога помочь ей, и лишь в последнее время ухмыляющееся лицо Бобби стало являться ей реже, чем прежде, – во всяком случае, уже почти год она не просыпалась по ночам, дрожа от отвращения и ужаса.

– Откуда ты взялся? – Собственный голос неожиданно отозвался в голове Юджин погребальным звоном. Неожиданное появление Бобби не предвещало ничего хорошего. Он никогда не приносил ей ничего, кроме неприятностей, а теперь – если учесть все происшедшие в его внешности перемены – Юджин ждала настоящая катастрофа.

– Ты, похоже, совсем не рада видеть меня. – Ухмылка Бобби стала еще шире.

– Как ты меня нашел?

– Ты права, это действительно было нелегко, – ответил он с самодовольным смешком, и Юджин подумала, что его голос тоже изменился. Он стал более спокойным, звучным, и в нем больше не прорывался гнусавый южный выговор. – Если бы я не знал тебя как следует, я бы мог подумать, что ты специально пряталась от меня все эти годы. Мне удалось напасть на твой след чисто случайно.

Юджин не знала, верить ему или нет. Возможно, он действительно нашел ее чисто случайно, но могло быть и наоборот. Бобби был хитер, изобретателен и упрям, он мог выслеживать ее без устали буквально годами. Впрочем, подумалось ей, сейчас уже неважно, как он ее нашел. Главное, он был здесь, у дверей ее дома, и одного этого было достаточно, чтобы в ее душе с новой силой ожили самые мрачные воспоминания и худшие страхи.

– Я не желаю иметь с тобой никаких дел. Бобби театральным жестом прижал обе ладони к сердцу, притворяясь, что ее слова больно его ранили.