Текст книги "Культура имеет значение"

Автор книги: Самюэль Хантингтон

Соавторы: Фрэнсис Фукуяма,Лусиен Пай,Стейс Линдсей,Ричард Шведер,Джеффри Сакс,Дэвид Ландес,Лоуренс Харрисон,Карлос Альберто Монтанер,Сеймур Мартин Липсет,Роберт Инглхарт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

II. Культура и политическое развитие

Рональд Инглхарт
Культура и демократия^**
  В основу настоящей публикации положены материалы статьи: Ronald Inglehart and Wayne Baker, “Modernization, Cultural Change, and the Persistence of Traditional Values”, American Sociological Review, February 2000.


[Закрыть]

Основываясь на веберовском наследии, Фрэнсис Фукуяма (Fukuyama, 1995), Лоуренс Харрисон (Harrison, 1985, 1992, 1997), Самюэль Хантингтон (Huntington, 1996) и Роберт Патнэм (Putnam, 1993) заявляют, что культурные традиции необычайно устойчивы и благодаря этому формируют политическое и экономическое поведение современных обществ. Но, по мнению теоретиков модернизации, начиная с Карла Маркса и заканчивая Даниэлем Беллом (Bell, 1973, 1976), в том числе и автора этих строк (Inglehart, 1977, 1990, 1997), подъем индустриального общества влечет за собой сопутствующие культурные сдвиги, расшатывающие традиционную систему ценностей. В этой статье приводятся доказательства того, что в равной степени верны оба тезиса:

• Развитие влечет за собой синдром предсказуемого отхода от абсолютных социальных норм в пользу все более рациональных, гибких, пользующихся доверием ценностей.

• Однако культуры довольно самостоятельны. Протестантское, православное, исламское или конфуцианское прошлое того или иного общества способствует формированию культурных зон, которые отличаются самобытной системой ценностей и способны противостоять натиску экономического развития.

Существование четко выраженных культурных зон имеет целый ряд социальных и политических последствий. Они оказывают влияние на важнейшие стороны жизни общества, от уровня рождаемости до экономического поведения, затрагивая, – как доказывается в настоящей статье, – и демократические институты. Одна из граней этой межкультурной вариативности особенно важна для демократии. Как мы увидим ниже, общества существенно разнятся друг от друга в зависимости от того, что они выдвигают на первый план – «ценности выживания» или «ценности самовыражения». Социум, опирающийся на ценности последнего типа, имеет гораздо больше шансов стать демократическим.

По-видимому, экономический прогресс влечет за собой постепенный переход от «ценностей выживания» к «ценностям самовыражения», и это позволяет понять, почему богатые общества в большей мере тяготеют к демократии. Как мы убедимся ниже, корреляция между ценностными доминантами («выживание» или «самовыражение») и демократией весьма прочна. Можно ли объяснить данный факт тем, что «ценности самовыражения» (включающие межличностное доверие, терпимость, участие в принятии решений) благоприятствуют демократии? Или же демократические институты сами стимулируют появление таких ценностей? Причинно-следственную связь установить нелегко, но имеющиеся у нас данные говорят о том, что скорее культура содействует становлению демократии, а не наоборот.

Модернизация и культурные зоны

По мнению Хантингтона (Huntington, 1993, 1996), в мире существуют восемь или девять основных цивилизаций, которые базируются на глубоких культурных различиях, сохраняющихся на протяжении многих веков. Он полагает также, что конфликтам будущего предстоит развиваться по линиям культурных разломов, разделяющих эти цивилизации.

Самобытность цивилизаций, прежде всего, обусловлена религиозными традициями, сохраняющими свою силу несмотря на модернизацию. Западное христианство, православный мир, исламский мир, конфуцианский, японский, индуистский, буддийский, африканский и латиноамериканский регионы представляют собой главные культурные зоны. С окончанием «холодной войны», продолжает Хантингтон, политические конфликты развиваются не по идеологическим или экономическим, а по цивилизационным линиям размежевания.

Придерживаясь сходной линии рассуждений, Патнэм {Putnam, 1993) доказывает, что наиболее эффективно демократические институты действуют сегодня в тех регионах Италии, где уже несколько веков назад было развито гражданское общество. Харрисон (Harrison, 1985, 1992, 1997) утверждает, что на процесс развития серьезно влияют культурные ценности того или иного социума. А Фукуяма (Fukuyama, 1995) добавляет, что готовность общества к конкуренции на мировых рынках обусловлена степенью утвердившегося в нем межличностного доверия: системы, в которых доверие не в почете, отстают, поскольку неспособны к созданию крупных и сложных социальных институтов. В основе всех подобных построений лежит общая предпосылка: считается, что современным обществам присущи ярко выраженные культурные особенности, сохраняющиеся в течение длительного времени и оказывающие заметное влияние на их политическое и экономическое функционирование.

Насколько основательно такое предположение?

Другой пласт научной литературы представляет позицию, внешне несовместимую с изложенной. По мнению теоретиков модернизации, включая автора настоящей главы, мир меняется таким образом, что традиционные ценности в результате подвергаются эрозии. Экономический прогресс с неизбежностью влечет за собой размывание религии, местных особенностей, культурных различий.

Опираясь на данные, которые были получены в ходе трех этапов всемирных опросов по изучению ценностей (WVS – WorldValuesSurvey), охватывающих сегодня 65 государств и 75 процентов населения планеты, настоящая статья доказывает правоту обеих посыпок. Экономическое развитие, как представляется, действительно связано с синдромом предсказуемого отхода от абсолютных социальных норм в пользу все более рациональных, гибких, пользующихся доверием постмодернистских ценностей. Но культуры на самом деле довольно самостоятельны. Протестантское, православное, исламское или конфуцианское прошлое того или иного региона формирует культурные зоны, которые отличаются самобытной системой ценностей и способны противостоять натиску экономического развития.

Эти культурные различия теснейшим образом связаны с целым рядом важных социальных феноменов. Мы сосредоточимся лишь на одном из них: они обуславливают степень готовности общества к созиданию и поддержанию демократических институтов, которая с 1972 по 1997 годы фиксировалась с помощью разработанного организацией «Freedom House» рейтинга политических прав и гражданских свобод. Прежде чем приступить к доказательству данного тезиса, давайте убедимся в том, что стойкие межкультурные различия и вправду имеют место, несмотря на размывание культурных ценностей в ходе экономического развития.

Традиционные/рационально-правовые ценности и ценности «выживания»/»самовыражения»: два ключевых измерения межкультурной вариативности

Для того, чтобы эффективно сравнивать культуры, необходимо произвести решительную сортировку имеющихся у нас данных. Сопоставление восьми или девяти цивилизаций по каждому критерию из многих сотен, внесенных в опросы в рамках WVS (а также по тысячам других, этими опросами не затрагиваемых), будет бесконечным. Но любой осмысленный процесс «отсева» лишних данных требует опоры на относительно простую базовую структуру межкультурной вариативности. К счастью, в нашем распоряжении, видимо, есть такая структура.

В своем предыдущем исследовании (Inglehart, 1997, chap. 3) автор настоящей главы в поисках значительных и когерентных межкультурных различий проанализировал, включая данные WVS за 1990–1991 годы, совокупную статистику 43 государств. Мировоззрение людей, живущих в богатых обществах, стабильно отличается от мировоззрения «бедняков» по широкому кругу политических, социальных и религиозных норм и представлений. Факторный анализ раскрыл наличие двух главных измерений, упорядочивающих показатели переменных и объясняющих большую часть межкультурной вариативности. В этих измерениях отражается межнациональная поляризация, разделяющая, с одной стороны, традиционное и секулярно-рациональное отношение к власти, а с другой стороны – ценности «выживания» и «самовыражения». С помощью названной системы координат каждое общество удалось разместить на культурной карте мира.

Данная статья основывается на этих изысканиях. В ней разрабатываются сравнительные критерии межкультурных вариаций, применимые ко всем трем «волнам» WVS как на индивидуальном, так и на национальном уровне. Тем самым мы можем проследить временную эволюцию интересующих нас измерений. В предыдущих разработках (Inglehart, 1997) использовались факторные оценки, основанные на двадцати двух переменных из опросов 1990–1991 годов. Мы отобрали подгруппу из десяти переменных, которые не только играют принципиальную роль в своих измерениях, но и рассматривались именно в таком качестве в ходе трех этапов WVS. С помощью такой методики удалось свести к минимуму проблему пропавших данных (когда одна из переменных уходит, вся страна «выпадает» из анализа).

Факторные оценки, извлеченные из сокращенной таким образом совокупности данных, находятся в тесной корреляции с факторными оценками, выведенными на основании использовавшихся ранее двадцати двух показателей (Inglehart; 1997, pp. 334–335, 388). Применяемое здесь противопоставление «традиционного» и «секулярно-рационального» практически полностью соответствует факторным оценкам, полученным на основе анализа одиннадцати переменных, причем то же самое верно в отношении ценностей и «выживания», и «самовыражения». Мы обнаруживаем здесь интересный аспект межкультурной вариативности.

Каждое из двух упомянутых измерений намечает центральную ось межкультурных вариаций, вокруг которой упорядочиваются десятки ценностей и установок. Прежде всего, противопоставление «традиционного» и «секулярно-рационального» отражает контраст между теми обществами, в которых религия играет существенную роль, и теми, в которых ничего подобного нет; но дело не ограничивается только этим. Главными темами, наряду со стремлением избежать политических конфликтов и подчеркиванием приоритета консенсуса над конфронтацией, являются также уважение к семейным узам и почтение по отношению к власти (включая военные режимы). Общества, пребывающие на традиционалистском полюсе, поощряют религию, абсолютные стандарты и устоявшиеся семейные ценности; они благоприятствуют многодетным семьям; отвергают разводы; выступают в защиту жизни в таких вопросах, как аборты, эвтаназия, самоубийства. Они предпочитают социальный конформизм индивидуальным достижениям, согласие – открытому политическому конфликту, поддерживают уважение к власти и отличаются высоким уровнем национальной гордости и патриотизма. По всем этим пунктам общества, разделяющие «секулярно-рациональные» ценности, занимают прямо противоположные позиции.

Отмеченные закономерности постоянно воспроизводят себя в 60 странах, изученных нами. Эту истину не отменяет даже то обстоятельство, что показатели для сопоставления были отобраны в произвольном порядке: если бы мы выбрали всего пять позиций, имеющих отношение к религии, корреляция была бы еще очевиднее, но наша цель заключалась в том, чтобы охватить межкультурную вариативность более широко.

Ценностные ориентации оказывают важное влияние на социальную жизнь. Например, в обществах, которые опираются на традиционные ценности, уровень рождаемости значительно выше.

«Ценности выживания» и «ценности самовыражения»

Противопоставление «выживания» и «самовыражения» обусловлено особенностями постиндустриального общества. Одним из центральных компонентов этого ценностного измерения является поляризация материалистических и постматериалистических ценностей. Многочисленные данные свидетельствуют, что эта разновидность доминант отражает происходящую со сменой поколений переориентацию от приоритетного стремления обеспечить экономическую и физическую безопасность к желанию добиться наиболее полного самовыражения, субъективного благосостояния и высокого качества жизни (Inglehart; 1977, 1990, 1997). Описанный культурный сдвиг можно обнаружить во всех передовых индустриальных обществах; по-видимому, его инициируют те поколения, которые выросли в условиях гарантированного выживания. Новые ценности характеризуются возрастающей экологической озабоченностью, подъемом женского движения, настойчивыми требованиями участия в принятии экономических и политических решений. В последние двадцать пять лет подобные устремления получили весьма широкое распространение практически во всех передовых странах, в отношении которых мы располагаем статистическими данными. Но это лишь одно из многочисленных проявлений гораздо более широкой межкультурной вариативности.

Общества, где преобладают «ценности выживания», отличаются относительно низким уровнем личного благосостояния, невысокими показателями здоровья населения, отсутствием межличностного доверия, нетерпимостью к инакомыслящим, невниманием к равенству полов, повышенным интересом к материальным аспектам жизни, верой в могущество науки и техники, игнорированием природоохранной проблематики, готовностью поддерживать авторитарные режимы. Общества, выдвигающие на первый план «ценности самовыражения», по всем перечисленным позициям придерживаются противоположных взглядов. Ориентация общества на ту или иную разновидность ценностей имеет важные объективные последствия. Как мы убедимся ниже, государства, в которых господствуют «ценности самовыражения», имеют больше шансов стать стабильными демократиями, нежели страны, ориентированные на ценности «выживания».

Культурная карта мира: 1995–1998

Теперь рассмотрим расположение интересующих нас 65 обществ относительно двух упомянутых выше измерений. Вертикальная ось нашей культурной карты мира (см. Диаграмму 1) отражает поляризацию двух трактовок власти – традиционной и секулярно-рациональной. На горизонтальной оси противопоставляются ценности «выживания» и «самовыражения». Границы между группами стран проведены с учетом теории культурных зон, выдвинутой Хантингтоном (Huntington, 1993, 1996).

Данная карта очень напоминает ту, которая была составлена на основе данных 1990–1991 годов (Inglehart, 1997, р. 93). Мы также обнаруживаем здесь наличие протестантской, католической, латиноамериканской, конфуцианской, африканской и православной культурных зон, отражающее тот факт, что входящие в каждую из них страны разделяют относительно схожие ценности. Хотя в процессе исследования были изучены лишь несколько исламских государств, все они оказались в юго-западном углу карты.

Как и предполагали Вебер, Хантингтон и другие, религиозные традиции оказывают долгосрочное воздействие на современные системы ценностей 65 государств. Но религия – не единственный фактор, формирующий самобытность культурных зон. В культуре общества запечатлено все его историческое наследие. Одним из наиболее заметных событий XX века стал подъем (и последующее крушение) коммунистической империи, некогда управлявшей третьей частью населения планеты. Коммунизм явно наложил отпечаток на ценностные представления тех, кто жил при нем. Несмотря на четыре десятилетия коммунистического господства, бывшая

Диаграмма 1.

Расположение 65 обществ относительно двух измерений межкультурной вариантности

Примечание: Шкала на каждой оси отражает факторные показатели конкретных стран в данном измерении.

Источник: Для нижеследующих 50 стран использовались данные WVS за 1995–1998 годы: США, Австралия, Новая Зеландия, Китай, Япония, Тайвань, Южная Корея, Турция, Бангладеш, Индия, Пакистан, Филиппины, Армения, Азербайджан, Грузия, Великобритания, Восточная Германия, Западная Германия, Швейцария, Норвегия, Швеция, Финляндия, Испания, Россия, Украина, Белоруссия, Эстония, Латвия, Литва, Молдова, Польша, Болгария, Босния, Словения, Хорватия, Югославия, Македония, Нигерия, Южная Африка, Гана, Аргентина, Бразилия, Чили, Колумбия, Доминиканская республика, Мексика, Перу, Пуэрто– Рико, Уругвай, Венесуэла. Данные по Канаде, Франции, Италии, Португалии, Нидерландам, Бельгии, Дании, Исландии, Северной Ирландии, Австрии, Венгрии, Чехии, Словакии и Румынии заимствованы из опроса WVS за 1990 год. Позиции Колумбии и Пакистана высчитывались на основе неполных данных.

Восточная Германия сохранила культурную близость с Западной Германией, но при этом ее система ценностей сместилась к коммунистической зоне. И хотя Китай, бесспорно, входит в конфуцианскую зону, эта страна одновременно остается в зоне влияния коммунизма. Точно так же Азербайджан, будучи частью исламского сектора, в то же время пребывает в коммунистической зоне, поскольку этот строй доминировал здесь в течение многих десятилетий.

Влияние былых колониальных уз проявляет себя в том, что латиноамериканская культурная зона располагается неподалеку от Испании и Португалии. Связи того же рода помогают объяснить существование единой англоязычной зоны, в которую входят Британия и другие англоговорящие страны. Все семь стран данного типа, охваченные нашим исследованием, отличаются довольно сходными культурными характеристиками. Австралия и Новая Зеландия до 1995–1998 годов нами не изучались, но обе страны попадают в ту же англоязычную культурную зону, которая была выделена автором этих строк на основании данных 1990–1991 годов. Находясь на другой стороне земного шара, оба эти государства в культурном смысле являются соседями Британии и Канады.

Воздействие колонизации особенно сильно в тех случаях, когда оно подкрепляется массовой иммиграцией из метрополии. Относительная близость Испании, Италии, Уругвая и Аргентины (все эти страны расположены на культурной границе между католической Европой и Латинской Америкой) объясняется тем, что население Уругвая и Аргентины в значительной своей части состоит из потомков испанских и итальянских иммигрантов. Точно так же Том Райс и Ян Фельдман (Rice and Feldman, 1997) выявили тесную корреляцию между гражданскими ценностями различных этнических групп, проживающих в Соединенных Штатах, и ценностными установками, преобладающими на их прежней родине, причем эта закономерность наблюдается даже через два-три поколения после эмиграции семей.

Насколько реальны культурные зоны?

Размещение наций на Диаграмме 1 вполне объективно, ибо оно обусловлено факторным анализом информации, полученной по каждой стране. Между тем границы, отделяющие эти общества друг от друга, субъективны – они основаны на выделении предложенных Хантингтоном культурных зон. Насколько «реальны» такие зоны? Разграничительные линии можно проводить по-разному, поскольку на развитие социумов влияют самые разнообразные факторы. Именно поэтому рубежи зон перекрывают друг друга – например, бывшая зона распространения коммунизма накладывается на протестантскую, католическую, конфуцианскую, православную и исламскую культурные зоны. Аналогичным образом Британия расположена на пересечении двух зон – англоязычной и протестантской. Эмпирически она близка ко всем пяти англоговорящим обществам, и мы включили ее в соответствующую зону. Но для присоединения Британии к протестантской Европе достаточно лишь небольшой модификации нашей карты, ибо эта страна культурно близка и к данной группе. Реальность сложна. Британия является и протестантским, и англоязычным обществом, и ее эмпирическое положение отражает оба аспекта реальности.

Точно так же мы замкнули общей границей латиноамериканские государства, включенные Хантингтоном в самобытную культурную зону: в глобальной перспективе все десять отличаются относительно похожими ценностями. Незначительно измененная, та же граница очерчивает испанскую культурную зону, включая Испанию и Португалию, которые эмпирически весьма близки латиноамериканским обществам. Подобным образом Латинскую Америку, католическую Европу, Филиппины и Ирландию можно объединить в рамках общей римско-католической культурной зоны. Все три комбинации оправданы как концептуально, так и эмпирически.

Приведенная выше двухмерная карта основана на сходстве базовых ценностей, но в то же время она отражает относительную дистанцию между описываемыми обществами во многих других аспектах – таких как религия, колониальные влияния, коммунистическое наследие, социальная структура, экономическое развитие. Воздействие самых разных исторических факторов довольно полно суммируется в двух культурных измерениях, положенных в основу нашей карты. Но поскольку совпадение факторов не всегда идеально, возникают очевидные аномалии. Например, на рассматриваемой карте Япония и бывшая Восточная Германия находятся по соседству. Это объяснимо в том смысле, что оба общества предельно секуляризованы, относительно богаты и отличаются значительной долей индустриальных рабочих среди населения. Но в то же время такое соседство противоестественно, поскольку Япония формировалась под влиянием конфуцианского, а Восточная Германия – протестантского наследия. (Харрисон (Harrison, 1992), однако, проводит многочисленные параллели между конфуцианской и протестантской культурами.)

Несмотря на столь очевидные отклонения, общества с единым культурным наследием в основном попадают в один и тот же сектор. Но особенности их расположения фиксируют также уровень экономического развития, структуру занятости, религиозные традиции и прочие исторические влияния. Точка на двухмерной карте отражает гораздо более многомерную реальность. Примечательная согласованность между различными измерениями обусловлена, по-видимому, тем, что культура, определяя экономику и историю страны, сама формируется под воздействием этих факторов.

Как представляется, уровень экономического развития оказывает мощное влияние на культурные ценности. Ценностные системы богатых и бедных стран стабильно отличаются друг от друга. На Диаграмме 1 явно видно размежевание между этими группами: бедные тяготеют к левому нижнему углу, в то время как богатые сосредоточены вверху справа.

Диаграмма 2 конкретизирует данный факт. Представляя собой модифицированную версию Диаграммы 1, она изображает экономические зоны, на которые распадаются 65 рассматриваемых нами государств. Все 19 стран, доля ВНП на душу населения в которых превышает 15 тысяч долларов, занимают довольно высокие позиции в обоих измерениях и попадают в зону в правом верхнем углу. Эта экономическая зона перекрывает границы протестантской, бывшей коммунистической, конфуцианской, католической и англоязычной культурных зон. И наоборот, все общества с доходом на душу населения менее 2 тысяч долларов оказываются в секторе, занимающем нижний левый угол, в экономическом пространстве, которое охватывает африканскую, южноазиатскую, бывшую коммунистическую и православную культурные зоны. Имеющиеся данные говорят о том, что сходное состояние экономики влечет общества в одном и том же направлении, независимо от культурного наследия. Тем не менее, четко выраженные культурные зоны продолжают существовать даже два века спустя после начала промышленной революции.

Диаграмма 2. Уровни экономического развития 65 обществ в сопоставлении с двумя измерениями межкультурной вариантности

Примечание: В экономические зоны, намеченные данной диаграммой, вместились почти все страны диаграммы 1. Единственным исключением стала Доминиканская республика.

Источник: Уровни экономического развития определены на основе расчетов покупательной способности населения, произведенных Всемирным банком в 1995 году. См.: World Development Report, 1997, pp. 214–215.

Доля ВНП на душу населения – лишь один из целого ряда индикаторов, свидетельствующих об уровне экономического прогресса. Как отмечал Маркс, появление промышленного рабочего класса стало основным событием современной истории. Более того, с изменением природы рабочей силы сменяют друг друга три самостоятельных стадии экономического развития: аграрная, индустриальная и постиндустриальная (Bell, 1973, 1976). Сказанное означает, что для обществ, представленных на Диаграммах 1 и 2, можно предложить еще одну градацию. Страны, где большая часть рабочей силы занята в сельском хозяйстве, расположены у нижнего поля, страны с преобладанием промышленных рабочих – у верхнего края, а страны с высокой занятостью в сфере обслуживания – у правого края нашей карты.

Согласно теории модернизации, культура общества по мере экономического развития меняется вполне предсказуемым образом, и имеющиеся у нас данные помогают проверить точность подобных прогнозов. Различия в экономическом положении связаны с серьезными перепадами в культурной сфере. Несмотря на это, мы обнаруживаем ясные свидетельства сохранения традиционных культурных зон. Используя максимально свежие статистические данные по каждому обществу, мы разработали систему «подставных» переменных, позволяющих отразить англоязычный или, напротив, неанглоязычный, коммунистический или некоммунистический в прошлом характер каждого общества для всех секторов Диаграммы 1. Эмпирический анализ этих переменных свидетельствует, что «культурные координаты» конкретных стран далеко не случайны. Восемь из девяти зон, выделенных на Диаграмме 1, демонстрируют статистически значимые связи по меньшей мере с одним из двух основных измерений межкультурной вариативности. (Единственным исключением является сектор католической Европы; он вполне когерентен, но в то же время нейтрален по отношению к обоим измерениям.)

Можно ли говорить о том, что «культурные секторы» просто отражают экономические различия? Разделяют ли, скажем, страны протестантской Европы сходные ценности лишь потому, что они богаты? На данный вопрос следует ответить отрицательно. При проверке показателя доли ВНП на душу населения и структуры рабочей силы с помощью множественного регрессивного анализа влияние историко-культурного наследия каждого конкретного общества сохраняет свою силу (Inglehart and Baker, 2000).

Для того, чтобы показать степень когерентности наших секторов, рассмотрим одну из ключевых переменных, используемых в литературе по межкультурным различиям: межличностное доверие (компонент измерения «выживание» – «самовыражение»). Джеймс Колмэн (Coleman, 1988, 1990), Габриэль Алмонд и Сидни Верба (Almond and Verba, 1963), Патнэм (Putnam, 1993) и Фукуяма (Fukuyama, 1995) отмечают, что межличностное доверие исключительно важно для созидания общественных структур, на которых стоит демократия, а также сложной системы социальных взаимосвязей, обеспечивающих расцвет предпринимательства. Как показано на Диаграмме 3, в плане межличностного доверия почти все протестантские страны опережают католические. Это верно и там, где мы ориентируемся на показатели экономического развития: межличностное доверие тесно коррелирует с уровнем ВНП на душу населения, но даже богатые католические страны по данному параметру отстают от богатых протестантских обществ.

Коммунистическое прошлое также накладывает отпечаток на эту переменную, поскольку практически все бывшие коммунистические страны отличаются относительно низкими ее значениями. Соответственно, даже протестантские государства, пережившие коммунизм, такие как Восточная Германия и Латвия, демонстрируют довольно невысокие уровни межличностного доверия. Из 19 стран, в которых более 35 процентов населения полагают, что большинству людей можно доверять, 14 являются протестантскими, 3 – конфуцианскими, в 1 преобладают индуисты и еще в 1 – католики. Из 10 наименее развитых европейских государств, отображенных на Диаграмме 3, католическими являются 8, а протестантских среди них вовсе нет.

Здесь уместно обратить внимание на поразительную согласованность этих данных с подготавливаемым организацией «Transparency International» индексом восприятия коррупции, который Сеймур Липсет и Габриэль Ленц рассматривают в одной из глав настоящей книги.

В рамках конкретных обществ католики могут ценить межличностное доверие столь же высоко, как и протестанты. Но решающее значение в таких вопросах играют не индивидуальные свойства, а совокупный исторический опыт нации. Как отмечал Патнэм (Putnam, 1993), межличностному доверию благоприятствует наличие горизонтальных, снизу контролируемых организаций; и напротив, господство больших, иерархических и централизованных бюрократий расшатывает межличностное доверие. Исторически римско-католическая церковь была прототипом иерархизированного, сверху контролируемого института, в то время как протестантские церкви были относительно децентрализованными и открытыми для контроля снизу.

Диаграмма 3. Межличностное доверие в сопоставлении с культурными традициями, уровнем экономического развития и религиозной традицией

Корреляция между доверием и долей ВНП на душу населения: г =.60 р<.000

Контраст между контролем снизу и преобладанием чуждой иерархии оказывает, по-видимому, долгосрочное воздействие на межличностное доверие. Очевидно также, что эти межкультурные различия не отражают современного уровня влияния соответствующих деноминаций. Католическая церковь за последние десятилетия заметно изменилась. Более того, во многих странах, особенно протестантских, причастность населения к церковной жизни сократилась до такого уровня, что только незначительное меньшинство посещает храмы регулярно. Но даже несмотря на то, что нынешнее большинство практически не имеет контактов с церковью, воздействие некогда мощных католических или протестантских традиций ощущает всякий, кто подвергается социализации в конкретном обществе.

Особенности ценностных установок, преобладающих сегодня в протестантских или католических странах, объясняются, прежде всего, историческим влиянием соответствующих церквей на общество в целом, а не нынешней их значимостью. Вот почему Германия, Швейцария и Нидерланды зачисляются нами в разряд традиционно протестантских обществ. (Исторически их формировал именно протестантизм, и это обстоятельство не отменяется даже тем фактом, что в настоящее время – под воздействием иммиграции, относительно низкого уровня рождаемости среди протестантского населения и бурных секуляризационных процессов – католиков в них может быть больше, чем протестантов.)

Культура и демократия

Гипотеза о том, что политическая культура тесно связана с демократией, получила широкое распространение непосредственно после выхода работы «Гражданская культура» (AlmondandVerba, 1963), но в 1970-е годы по разным причинам вышла из моды. Политико-культурный подход поставил важный эмпирический вопрос: способна ли культура того или иного общества повышать его восприимчивость к демократии? Некоторым критикам казалось, что поиск обществ, особо предрасположенных к демократии, основывается на «элитарном» подходе, поскольку любая благоразумная теория должна исходить из равных шансов обществ на демократическое устройство. Проблема, однако, состоит в том, что из попытки создать теорию, вписывающуюся в определенную идеологию, зачастую рождается конструкция, которая не в ладах с реальностью, а раз так, то все предвидения, сделанные на ее основе, также оказываются ошибочными. Иными словами, подобная концепция дезориентирует тех, кто пытается изучать особенности реальной демократии.