Текст книги "Культура имеет значение"

Автор книги: Самюэль Хантингтон

Соавторы: Фрэнсис Фукуяма,Лусиен Пай,Стейс Линдсей,Ричард Шведер,Джеффри Сакс,Дэвид Ландес,Лоуренс Харрисон,Карлос Альберто Монтанер,Сеймур Мартин Липсет,Роберт Инглхарт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Культура  имеет  значение

Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу

Под редакцией

Лоуренса Харрисона

и Самюэля Хантингтона

Культура и общественный прогресс

Понять эту взаимосвязь социологи и политологи пытались еще в 50—60-е годы XX века, когда самой популярной концепцией социального развития была теория модернизации. В послевоенный период мир настолько быстро менялся, что ученым казалось – стоит только отсталой стране, сколь бы далеко географически и культурно она ни находилась от ареала западных ценностей, встать на путь развития рыночной экономики и построения правового государства, и она неизбежно обретет необходимые ей качества современного общества. Социальная мысль того времени вполне искренне жила иллюзией, что весь мир рано или поздно станет единым, универсально обустроенным. Не случайно теория модернизации и теория вестернизации в тот период принципиально не различались.

Однако уже в 70—80-е годы выяснилось, что модернизация отсталых стран была далека от единой модели, а общественный прогресс отнюдь не гарантирован всем. Отставание большинства слаборазвитых стран от Запада лишь усиливалось, хотя некоторые из них добились при этом поразительных успехов.

Так—помогает или мешает культура общественному прогрессу? И если мешает, то поддается ли она изменению?

Революционные потрясения 90-х годов вновь актуализировали эту проблему и заставили ученых по-новому посмотреть на процессы социальной трансформации. Учитывая, что даже принадлежность к западному миру не гарантирует его странам прежней спокойной жизни в условиях развивающейся глобализации, поскольку именно она предлагает сегодня свои «правила игры» и соответствующие ценности. А из нашего лексикона исчезли такие словосочетания, как «третий мир», «социалистический» и «капиталистический» путь развития, и мы стали употреблять совершенно другие термины: «символический капитал», «столкновение цивилизаций», «конец истории» и так далее.

Буквально все страны вынуждены в наши дни перестраиваться, чтобы быть успешными, реагируя на вызовы глобального мира.И,собственно,поэтому перед исследователями столь остро встает вопрос о зависимости общественного прогресса от исторического прошлого и культурного наследия стран. Который звучит скорее как настойчивое утверждение,нежели вопрошание: культура имеет значение!

Следовательно, и нам необходимо понимание того, как культура действительно «работает» сегодня.

Подобная исследовательская задача – непроста и нетривиальна.

Несколько лет назад Гарвардская академия международных и региональных исследований инициировала грандиозный проект под руководством известного американского социолога и эксперта Московской школы политических исследований Лоуренса Харрисона по интерпретации культурного фактора в экономическом и политическом развитии стран мира.

Изданная под редакцией Л.Харрисона и С.Хантингтона два года назад книга «Культура имеет значение» вобрала в себя большую часть новых идей и материалов этого проекта. Трудно удивить чем-то особенным сегодняшнего читателя, но именно этой книге было суждено стать научным бестселлером. Под одной обложкой в ней встретились «звезды» социальной, политической и экономической мысли. Их идеи – провоцирующие, а их вклад в развитие современной социальной мысли трудно переоценить.

Как пишет один из ее авторов: «Хотя культурная трансформация неизбежна, наша задача отнюдь не в том, чтобы изменить саму культуру. Цель в том, чтобы создать условия, способствующие формированию “конкурентных” компаний, ибо они выступают главными двигателями экономического роста и, в конечном счете, социального прогресса». (С.Линдсей)

Предлагаемая русскому читателю, эта книга (из-за большого объема из нее были исключены при подготовке к изданию несколько специальных текстов по этнической и гендерной проблематике) дает ясное представление о том, что такое культура и каким образом она влияет на современное общественное и экономическое развитие.

Александр Согомонов

Самюэль Хантингтон
Предисловие
Культуры – это серьезно

Просматривая в начале 1990-х годов экономическую статистику Ганы и Южной Кореи тридцатилетней давности, я был поражен сходством показателей этих стран. Они были близки по распределению валового национального продукта на душу населения, имели похожую отраслевую структуру экономики и жили в основном за счет сырьевого экспорта (хотя Южная Корея уже тогда начала вывозить готовую продукцию). Объемы экономической помощи, оказываемой обеим странам, тоже были примерно равными. Через три десятилетия Южная Корея превратилась в индустриального гиганта. Она имела собственные многонациональные корпорации, широко экспортировала автомобили, электронику и другие высокотехнологичные товары, по показателю среднедушевого дохода почти сравнялась с Грецией и занимала четырнадцатое место в общемировом экономическом рейтинге. Более того, эта страна заметно преуспела в консолидации демократических институтов. В Гане же, где доход на душу населения составлял лишь одну пятнадцатую южнокорейского, не наблюдалось ничего похожего. Каким образом можно объяснить столь резкие перепады в развитии? Несомненно, здесь сыграли свою роль многие факторы, но, как мне представляется, прежде всего дело объяснялось культурными различиями. Южнокорейцы ценили бережливость, умелое вкладывание денег, образование, организацию и дисциплину. У жителей Ганы были другие ценности. Иначе говоря, культуры – это серьезно.

К такому же выводу в начале 90-х годов прошлого века пришли и другие ученые. Появлением этой тенденции было отмечено возрождение интереса к культуре, наметившееся среди представителей общественных наук. Значительное внимание культуре уделялось еще в 40-е и 50-е годы; тогда, анализируя различия между социальными системами и разъясняя их политические и экономические особенности, в ней усматривали фактор особой важности. В то время подобными вопросами занимались Маргарет Мид, Рут Бенедикт, Дэвид Макклелланд, Эдвард Банфилд, Алекс Инкелес, Габриэль Алмонд, Сидни Верба, Лусиен Пай и Сеймур Липсет. Перечисленные ученые оставили обширную литературу по данному предмету, но в 60-е и 70-е годы интерес академического сообщества к проблемам культуры резко упал. Десятилетие спустя, в 80-е, внимание к культуре как к фактору социального анализа понемногу начало возрождаться. В тот период наиболее заметной оказалась работа, написанная бывшим сотрудником Американского агентства международного развития Лоуренсом Харрисоном. «Отсталость как состояние ума: случай Латинской Америки» – так называлась эта книга, в 1985 году опубликованная Гарвардским центром международной политики и породившая немало толков. Опираясь на богатый сравнительный материал, ее автор сумел показать, что для большинства латиноамериканских стран главным препятствием на пути прогресса становится именно их культура. Выкладки Харрисона вызвали бурю протестов со стороны экономистов, специалистов по Латинской Америке и латиноамериканских интеллектуалов. В последующие годы, однако, представителям всех перечисленных групп пришлось убедиться в состоятельности его аргументов.

Со временем, исследуя особенности модернизации, политической демократизации, военной стратегии, поведения этнических групп, а также конфигурацию международных альянсов и конфликтов, специалисты стали все более активно обращаться к культурным факторам. Авторы, представленные в настоящем сборнике, внесли основной вклад в пробуждение интереса к культуре. Об их совокупном успехе говорили многочисленные попытки высмеять новоявленное увлечение культурой. Наиболее концентрированным их воплощением стал преисполненный скепсиса декабрьский номер журнала «Экономист» за 1996 год, критикующий свежие работы Фрэнсиса Фукуямы, Лоуренса Харрисона, Роберта Каплана, Сеймура Липсета, Роберта Патнэма, Томаса Соуэлла и автора этих строк. Иными словами, в научном мире развернулась баталия между теми, кто видел в культуре главный (хотя и не единственный) и часто препятствующий фактор социального, политического и экономического развития, и их противниками, отстаивающими традиционные трактовки: приверженцами приоритетной роли личной выгоды – среди экономистов, «рационального выбора» – среди политологов, неореализма – среди международников. С некоторыми из этих позиций, диссонирующих с самим названием нашей книги, читатель познакомится ниже.

По-видимому, наиболее точная характеристика той роли, которую культура играет в развитии человечества, принадлежит Даниэлю Патрику Мойнихэну. «С точки зрения консерватора, – говорил он, – именно культура, а не политика определяет успех того или иного общества. В свою очередь, либерал полагает, что политика способна преобразовывать культуру и ограждать ее от самой себя». Чтобы убедиться в правоте двух этих предположений, Гарвардская академия международных и региональных исследований развернула под руководством Лоуренса Харрисона специальный проект, составной частью которого стала настоящая книга. До какой степени культурные факторы предопределяют экономическое и политическое развитие? И если такое действительно происходит, каким путем устраняются или преобразуются культурные преграды, тормозящие прогресс?

Прежде чем подступить к этим вопросам, следует разобраться с терминами. Под словом «прогресс», вынесенным в подзаголовок нашей книги, понимается движение к экономическому развитию и материальному благосостоянию, социально-экономическому равенству и политической демократии. Термин «культура», как известно, в различных дисциплинах и разных контекстах имеет самые разнообразные значения. Зачастую его используют в отношении интеллектуальных, музыкальных, художественных и литературных достижений общества, всего того, что называется «высокой культурой». Вместе с тем антропологи, и в первую очередь, как представляется, Клиффорд Гирц, понимают культуру как «всестороннюю дескрипцию», с помощью которой описываются все стороны жизни общества: его ценности, практики, символы, институты и взаимоотношения между людьми. Но в данном исследовании нас интересует лишь то, каким образом культура воздействует на социальное развитие; ведь если она объемлет все, то объяснить что-либо с ее помощью просто невозможно. Поэтому мы определяем культуру в таких сугубо субъективных терминах, как ценности, установки, верования, ориентации и убеждения, превалирующие среди членов общества.

В статьях настоящего сборника рассматривается вопрос о том, как культура в этом субъективном смысле влияет на предрасположенность того или иного социума к прогрессу в экономической и политической областях. В большинстве материалов, таким образом, культура предстает как независимая переменная общественного развития. Вместе с тем, если культурные факторы действительно содействуют прогрессу или препятствуют ему, культура должна интересовать нас и в качестве зависимой переменной (вторая часть формулы Мойнихэна). Можно ли с помощью политических или иных инструментов трансформировать культуру или устранять преграды, возникающие на пути прогресса? Как известно, экономическое развитие преобразует культуры, но знакомство с этой истиной не слишком помогает в тех случаях, когда нужно ликвидировать культурные барьеры, сдерживающие прогресс. Мы знаем, что общественные системы способны менять свои культурные установки, реагируя на значительные потрясения. Печальный опыт второй мировой войны превратил Германию и Японию из наиболее отъявленных милитаристов в самых ярых пацифистов. Следуя той же логике, Мариано Грондона предположил, что успехи, которых Аргентина добилась в экономической стабилизации и укреплении демократии в середине 90-х годов XX века, во многом были обусловлены опытом жестоких диктаторских режимов, военного поражения и немыслимой гиперинфляции.

Ключевая проблема в том, способно ли политическое руководство противодействовать социальному краху, поощряя преобразование культуры. В некоторых случаях подобное возможно, о чем свидетельствует опыт Сингапура. Как подчеркивается в главе, написанной Сеймуром Липсетом и Габриэлем Ленцем, уровни коррупции в различных странах в основном согласуются с культурными размежеваниями. Среди наиболее коррумпированных – Индонезия, Россия и несколько латиноамериканских и африканских государств. В протестантских обществах Северной Европы и землях, освоенных британскими переселенцами, уровень коррупции самый низкий. Страны, в которых распространено конфуцианство, находятся где-то посередине. При этом типично конфуцианское общество – Сингапур – стоит на одном уровне с такими наименее коррумпированными государствами мира, как Дания, Швеция, Финляндия и Новая Зеландия. Объяснение данной аномалии – в личности Ли Куан Ю, который, намереваясь избавить Сингапур от продажности и патернализма, весьма преуспел в своем начинании. Именно так политика «преобразует культуру и ограждает ее от самой себя». Неясно, однако, до какой степени свободным от коррупции останется Сингапур после ухода нынешнего руководителя. Способна ли политика навсегда уберечь общество от себя самого? Вопрос о том, могут ли политические и социальные акторы открывать свои культуры прогрессивным веяниям, является одной из центральных тем, которые мы собираемся рассмотреть.

Проект «Культурные ценности и прогресс человечества» и сама эта книга в значительной степени стали продуктом идей, энергии и преданности Лоуренса Харрисона. Он задумал это начинание, наметил темы, определил круг участников, редактировал подготовленные в его рамках тексты и собрал деньги, позволившие нам работать. Гарвардская академия международных и региональных исследований с энтузиазмом включилась в наши усилия, всецело поддержав их, поскольку проект напрямую затрагивал научные интересы этого учреждения. С самого основания в 1986 году академия выделяет двухгодичные стипендии молодым ученым-обществоведам, сочетающим блестящее знание своей научной дисциплины с экспертизой в области языка, культуры, социологии и политики какой-либо незападной страны или региона. Выпускники академии сейчас преподают в ведущих университетах и колледжах по всей стране. Ее работу курирует комитет из ведущих гарвардских ученых, являющихся первоклассными экспертами в конкретных областях международных отношений. Три года назад академия решила углубить внешнеполитическую специализацию и распространить свои исследовательские программы с изучения индивидуальных обществ и культур на анализ их сходств и различий, а также взаимодействия основных культур и цивилизаций между собой. На конференции, организованной в 1997 году, рассматривалось возможное влияние элит ведущих стран и регионов на мировую политику и грядущий миропорядок. Настоящая книга стала вторым сравнительным исследованием вопроса о том, как различные культуры воздействуют на экономический и политический прогресс.

В опубликованной в 1992 году работе, посвященной взаимоотношению культуры и развития, Роберт Клитгаард ставит следующий вопрос: «Если культура столь важна, а люди изучают ее на протяжении столетия или даже более, почему у нас до сих пор нет полноценных теоретических концепций, практических рекомендаций и тесных профессиональных контактов между культурологами и политиками?». Назначение данного сборника (а также всей последующей работы, которую мы намереваемся предпринять) состоит именно в том, чтобы усовершенствовать теории, отработать практические приемы и укрепить взаимосвязи ученых и практиков ради обеспечения культурных предпосылок, способствующих общественному прогрессу.

Лоуренс Харрисон
Введение
В чем значение культуры?

Более полувека тому назад мировое сообщество переключилось с ликвидации последствий второй мировой войны на борьбу с бедностью, неграмотностью и неравенством, от которых страдали народы Африки, Азии и Латинской Америки. В свете небывалых успехов «плана Маршалла» в Западной Европе и возрождения Японии повсюду преобладал безудержный оптимизм. Развитие считалось неизбежным процессом, особенно теперь, когда колониальное иго рушилось. В вышедшей в 1960 году и получившей широкую известность книге Уолта Ростоу «Стадии экономического роста» утверждалось, что диалектика общественного прогресса позволяет даже ускорять его ход.

Действительно, колониализм к тому моменту почти исчез. Филиппины получили независимость в 1946 году, Индия и Пакистан – в 1947. Вскоре после войны истек мандат англичан и французов на управление ближневосточными территориями, ранее входившими в состав Османской империи. К концу 1960-х годов в основном завершился процесс деколонизации Юго-Восточной Азии, Африки, Карибского бассейна.

Программа «Союз ради прогресса», ставшая ответом президента Кеннеди на кубинскую революцию, породила большие надежды. Многим казалось, что ей суждено повторить успех «плана Маршалла», а Латинская Америка за десять лет станет регионом экономического процветания и демократии.

Но по мере того, как столетие подходило к концу, оптимизм сменялся разочарованием и унынием. Лишь немногим странам, среди которых были Испания, Португалия, Южная Корея, Тайвань, Сингапур и бывшая британская колония Гонконг, удалось, следуя намеченной Ростоу траектории, попасть в «первый мир». Но подавляющее большинство государств мира по-прежнему находятся далеко позади, и для основной массы их граждан материальные условия жизни за последние пятьдесят лет ничуть не улучшились. Из шести миллиардов людей, населяющих сегодня земной шар, лишь один миллиард живет в передовых демократических государствах. Более четырех миллиардов составляет население стран, относимых Мировым банком к странам с «низкими доходами» или «доходами ниже среднего уровня».

Качество жизни в этих районах земного шара удручает, особенно если принимать во внимание экономическую помощь, которую они получали на протяжении нескольких десятилетий:^**
  См. примечания (здесь и далее) в конце каждой статьи. – Ред.


[Закрыть]¹1
  Приводимые здесь данные предоставлены Мировым банком: «Selected World Development Indicators», World Development Report 1998/99 (New York: Oxford University Press, 1999)


[Закрыть]

• В 23 государствах (в основном африканских) более половины взрослого населения неграмотно. За пределами Африки в этот список входят Афганистан, Бангладеш, Непал, Пакистан и даже одна страна западного полушария – Гаити;

• В 35 странах мира, среди которых Алжир, Египет, Гватемала, Индия, Лаос, Марокко, Нигерия и Саудовская Аравия, более половины женщин неграмотны;

• В 45 странах (в основном африканских, хотя среди них числятся также Афганистан, Камбоджа, Гаити, Лаос и Папуа Новая Гвинея) продолжительность жизни не превышает 60 лет, а в 18, каждая из которых находится в Африке, она ниже 50 лет. В Сьерра-Леоне, например, данный показатель составляет всего 37 лет;

• По меньшей мере в 35 государствах, в основном находящихся в Африке, каждый десятый ребенок не доживает до пятилетнего возраста. За пределами Африки аналогичные показатели отмечены в Бангладеш, Боливии, Гаити, Лаосе, Непале, Пакистане и Йемене;

• Ежегодный прирост населения в беднейших странах составляет 2,1 процента, что в три раза выше аналогичного показателя развитых стран. В некоторых исламских государствах рождаемость остается исключительно высокой: так, в Омане численность населения ежегодно увеличивается на 5 процентов, в Объединенных Арабских Эмиратах – на 4,9 процента, в Иордании – на 4,8 процента, в Саудовской Аравии и Туркменистане – на 3,4 процента.

Среди стран, предоставляющих Мировому банку соответствующую статистику (а так поступают далеко не все), наибольшее неравенство в распределении доходов наблюдается в беднейших государствах, прежде всего латиноамериканских и африканских. Так, 10 процентов населения Бразилии сосредоточили в своих руках 48 процентов национального богатства; примерно так же обстоит дело в Кении, Южной Африке и Зимбабве. Те же 10 процентов в Чили, Колумбии, Гватемале и Парагвае получают 46 процентов всех доходов, а в Гвинее-Биссау, Сенегале и Сьерра-Леоне – около 43 процентов. Для сравнения отметим, что в Соединенных Штатах, которые среди передовых демократий отличаются наибольшим неравенством, богатейшие 10 процентов располагают 28,5 процентами национального достояния.

В Африке, исламских государствах Ближнего Востока и на остальной территории Азии демократические институты слабы или вообще отсутствуют. В последние 15 лет демократия упрочилась в Латинской Америке, но недавние события в Перу, Парагвае, Эквадоре, Венесуэле, Колумбии, Мексике свидетельствуют о хрупкости демократических экспериментов. И по-прежнему без ответа остается важнейший вопрос: почему за 150 лет независимости Латинская Америка, носитель западной культуры, так и не сумела упрочить демократические установления?

Иными словами, на рубеже столетий мир оказался более бедным, более несправедливым, более авторитарным, нежели ожидалось в середине XX века.

Нищета сохраняется и в Соединенных Штатах – и это спустя годы после запуска амбициозных программ «великого общества» и «войны с бедностью». В некоторых индейских резервациях уровень безработицы достигает 70 процентов. Испаноамериканцы, треть из которых живет за чертой бедности, сменили афроамериканцев в качестве наиболее ущемленного меньшинства. Сами чернокожие, в особенности женщины, добились довольно впечатляющего прогресса, но 27 процентов из них по-прежнему крайне бедны, несмотря на десятилетие экономического подъема и практически полной занятости.

На смену оптимизму тех, кто вел борьбу с отсталостью дома и за рубежом, пришли усталость и пессимизм.

Трактовки провала: колониализм, зависимость, расизм

По мере того, как жизнь развенчивала радужные прогнозы экспертов, на первый план выходили марксистско-ленинские трактовки происходящего. Теории «колониализма» и «зависимости» доминировали в политической и академической жизни бедных стран; что касается богатых стран, то здесь им удалось обосноваться только в университетах.

Ленин называл империализм последней и неизбежной стадией капитализма, отмеченной, по его мнению, неспособностью все более монополизирующихся буржуазных стран находить местные рынки для сбыта продукции и капитала. Для бывших колоний, доминионов, подмандатных территорий, совсем недавно добившихся независимости от Британии и Франции – ведущих колониальных держав, а также от Нидерландов, Португалии, Соединенных Штатов и Японии, империализм был реальностью, глубоко отложившейся в национальной душе и предоставлявшей готовое объяснение недоразвитости. Сказанное особенно справедливо в отношении Африки, где национальные границы зачастую проводились произвольно, без учета культурного или этнического единства.

Что касается тех стран «третьего мира», которые, подобно латиноамериканским государствам, не теряли своей независимости, то для них империализм представал в ином обличье. Согласно теориям «зависимости», бедные страны, составлявшие «периферию» мира, постоянно обманывались богатыми странами «центра», которые сбивали цены на сырье, вздувая их на готовую продукцию. В итоге транснациональные корпорации богатых извлекали сверхприбыли за счет бедных.

Сегодня ни «колониализм», ни «зависимость» не пользуются былой популярностью. Для многих, включая африканцев, теория «колониализма» как главной причины отсталости уже давно утратила ценность. Более того, четырем бывшим колониям, двум британским (Гонконг и Сингапур) и двум японским (Южная Корея и Тайвань), удалось совершить прорыв в «первый мир». Сейчас о «теории зависимости» редко говорят даже в американских университетах, где совсем недавно ее постулаты считались общепринятыми. Среди прочих факторов, объясняющих такую смену вех, можно упомянуть: крушение коммунизма в Восточной Европе; преобразование коммунистического Китая в авторитарную систему, поощряющую свободное предпринимательство; крах кубинской экономики после прекращения советских вливаний; успехи азиатских «драконов» на мировых рынках; разгром сандинистов на выборах в Никарагуа в 1990 году; стремление Мексики присоединиться к Канаде и США в НАФТА. (Более детальное обсуждение «теории зависимости» предлагается в публикуемой ниже статье Дэвида Ландеса.)

В силу всего перечисленного в последнее десятилетие XX века в трактовках отсталости наметился вакуум. Многие годы международные институты, специализирующиеся на оказании помощи, предлагали довольно разнообразные решения по преодолению бедности, включая земельную реформу, коммунальное планирование, работу с самыми обездоленными слоями, внедрение передовых технологий, приватизацию, децентрализацию, а с недавних пор – «устойчивое развитие». Кстати, одной из новаций 1970-х годов стала отстаиваемая антропологами адаптация экономических проектов к сложившимся культурным реалиям. Все эти инициативы, не говоря уже о внедрении свободного рынка и политического плюрализма, оказались полезными – в той или иной степени. Но в совокупности им так и не удалось утвердить в «третьем мире» экономический рост, демократию и социальную справедливость.

В середине минувшего века хроническое отставание афроамериканцев объясняли довольно просто. То было очевидное следствие ущемленных возможностей (в образовании, на работе, на избирательных участках) меньшинства, которое не пригласили в американский «плавильный котел» и на которое практически не распространялся билль о правах. Расовая революция, разворачивавшаяся в США в течение последних пятидесяти лет, не только сломала барьеры неравенства, но и поразительным образом изменила расовые установки белых. Эта революция вовлекла в массовое движение чернокожих средний класс, сократила образовательную пропасть между черными и белыми, проложила негритянским лидерам дорогу в большую политику, увеличила число смешанных браков. Но все же в высшем образовании, уровне доходов и благосостояния расовая пропасть по-прежнему сохраняется; 27 процентов черных живут за чертой бедности, а большинство негритянских ребят воспитываются матерями-одиночками. Иными словами, проблема гетто все еще с нами.

Сегодня объяснять отставание афроамериканцев ссылками на «расизм» и «дискриминацию» уже невозможно (хотя, разумеется, и расизм, и дискриминация все еще существуют). Данный вывод подкрепляется нарастающей отсталостью в США американцев испанского происхождения, превратившейся в еще более серьезную проблему. 30 процентов этого меньшинства также находятся за чертой бедности. 30 процентов их детей не могут получить даже среднее образование, и эта цифра в два раза превышает аналогичный показатель чернокожих. Конечно, испаноговорящих иммигрантов подвергали дискриминации, но в значительно меньшей степени, нежели черных, не говоря уже о китайцах и японцах, образованность, доходы и благосостояние которых сегодня значительно превышают средний уровень по стране. К слову заметим, что именно Латинская Америка известна самыми неблагополучными показателями нищеты и неграмотности – 50 процентов населения за чертой бедности и 70 процентов детей без среднего образования.²2
  В «Социальной панораме Латинской Америки», изданной в 1993 году Экономической комиссией по делам Латинской Америки и Карибского бассейна, сообщается, что «в городе двое из каждых пяти жителей, а в деревне трое из пяти живут в нищете» (Social Panorama of Latin America, p. 35). Это означает, что в 1990 году 46 процентов латиноамериканцев находились за чертой бедности, а еще 22 процента – на грани физического выживания. Данные о количестве детей, которые не в состоянии получить минимальное образование, приводятся в публикации Всемирного банка: World Development Report 1997, table 7.


[Закрыть]

Культурная парадигма: гарвардский симпозиум

Если «колониализм» и «зависимость» неудовлетворительно объясняют бедность и авторитаризм в других странах (а «расизм» и «дискриминация» не годятся в качестве объяснений отсталости национальных меньшинств у нас в США), если имеются столь многочисленные исключения из географических и климатических теорий (например, Сингапур, Гонконг, Барбадос и Коста-Рика, о которых речь пойдет ниже), то как еще можно трактовать неудачи, в последние полвека преследующие человечество на пути прогресса?

В последнее время все большее число ученых, журналистов, политиков и практиков уделяет внимание культурным ценностям и установкам, способствующим (или, напротив, препятствующим) прогрессу. Этих людей можно считать интеллектуальными наследниками Алексиса де Токвиля, который полагал, что за работоспособностью американской политической системы стояла культура, удивительно подходящая для демократии; Макса Вебера, объяснявшего подъем капитализма в первую очередь культурными факторами, коренящимися в религии; Эдварда Банфилда, обнажившего культурные причины убогости и авторитаризма в Южной Италии и сделавшего из этого частного случая далеко идущие выводы.

В 1940-е и 1950-е годы исследования культуры и актуализация данной проблематики получили широкое распространение. Затем интерес к этой области знания упал. Но в последние пятнадцать лет обозначился ренессанс, отмеченный появлением новой парадигмы человеческого развития, в центре которой – культурные факторы.

Летом 1998 года Академия международных и региональных исследований Гарвардского университета решила всесторонне изучить взаимосвязь культурного, политического, экономического и социального развития, прежде всего имея в виду слаборазвитые страны, но не забывая также и о проблемах меньшинств в самих Соединенных Штатах. Нам удалось заинтересовать этой идеей многих известных ученых, как внесших большой вклад в возрождение культурных исследований, так и отстаивающих иные точки зрения. Симпозиум «Культурные ценности и прогресс человечества» состоялся в Американской академии искусств и наук в Кембридже, штат Массачусетс, 23–25 апреля 1999 года, собрав весьма представительную аудиторию.

Программа симпозиума и его участники

Работа симпозиума была структурирована по восьми секциям, половина из которых заседала в первый день, а другая половина – во второй. Затем полдня было посвящено подведению итогов.

Первая секция, на которой председательствовал Хорхе Домингес из Гарварда, занималась взаимоотношениями политики и культуры. Рональд Инглхарт, являющийся координатором Всемирного опроса по изучению ценностей (World Values Survey), подчеркивал наличие жесткой корреляции между культурными ценностями и политическим (а также экономическим) развитием наций. Фрэнсис Фукуяма остановился на ключевой роли социального капитала в становлении демократических институтов. Сеймур Мартин Липсет исследовал взаимосвязь культуры и коррупции.

Кристофер Демут, президент «American Enterprise Institute», вел первую из двух секций, занимавшихся культурой и экономикой. Ссылаясь на собственный труд «Богатство и бедность народов», Дэвид Ландес обосновывал вывод о том, что «все дело именно в культуре».³3
  David Landes. The Wealth and Poverty of Nations (New York: Norton, 1998), p. 516.


[Закрыть] Майкл Портер признавал, что культура воздействует на экономическое развитие и конкурентоспособность, но отмечал при этом, что глобализация включает в себя культурную составляющую, стирающую различия между культурами и облегчающую для наций преодоление культурных и географических «неудобств». Джеффри Сакс настаивал на том, что, по сравнению с географией и климатом, культура выступает фактором второстепенным.

На второй секции по проблемам культуры и экономики, возглавлявшейся заместителем директора Американского агентства международного развития (USAID) Гарретом Бэббитом, Мариано Грондона представил оригинальную типологию благоприятствующих и препятствующих развитию культур, которая иллюстрировалась примерами из аргентинского опыта. Карлос Альберто Монтанер показал, каким образом латиноамериканская культура влияет на поведение элитных групп, пагубно отражающееся на состоянии общества. Даниэль Этунга-Мангеле остановился на культурных факторах, блокирующих прогресс Африки.