Текст книги "Собрание сочинения в четырех томах. Том третий. Избранные переводы"

Автор книги: Самуил Маршак

ИЗ КНИГИ ЭПИГРАММ

Эпиграммы Роберта Бернса

 
Нет, у него не лживый взгляд,
Его глаза не лгут…
Они правдиво говорят,
Что их владелец – плут.
 

 
Наш лорд показывает всем
Прекрасные владенья.
 
 
Так евнух знает свой гарем,
Не зная наслажденья.
 

 
 У него – герцогиня знакомая,
Пообедал он с графом на днях…
Но осталось собой насекомое,
Побывав в королевских кудрях.
 

 
В кромешный ад сегодня взят
Тот, кто учил детей.
Он может там из чертенят
Воспитывать чертей.
 

 
Господь во всем, конечно, прав,
Но кажется непостижимым, —
Зачем он создал прочный шкаф
С таким убогим содержимым!
 

 
Здесь Джон покоится в тиши.
Конечно, только тело…
Но, говорят, оно души
И прежде не имело!
 

 
О ты, кого поэзия изгнала,
Кто в нашей прозе места не нашел, —
Ты слышишь крик поэта Марциала:
«Разбой! Грабеж! Меня он перевел!..»
 

 
Сто дней Адама все напасти
Происходили от жены.
Та, у кого ты был во власти,
Была во власти сатаны.
 

 
Рыдайте, добрые мужья,
На этой скорбной тризне.
Сосед покойный, слышал я,
Вам помогал при жизни.
 
 
Пусть школьников шумливый рой
Могилы не тревожит…
Тот, кто лежит в земле сырой,
Был им отцом, быть может!
 

 
Как твоя госпожа, ты трещишь, дребезжа,
Обгоняя возки, таратайки,
Но слетишь под откос, если оси колес
Ненадежны, как сердце хозяйки!
 

 
Чего ты краснеешь, встречаясь со мной?
Я знаю: ты глуп и рогат.
Но в этих достоинствах кто-то иной,
А вовсе не ты виноват!
 

 
Джеймс Грив Богхед
Был мой сосед,
И, если в рай пошел он,
Хочу я в ад,
Коль райский сад
Таких соседей полон.
 

 
Пусть по приказу сатаны
Покойника назначат
В аду хранителем казны, —
Он ловко деньги прячет.
 

 
Пред тем, как предать капитана могиле,
Друзья бальзамировать сердце решили.
 
 
– Нет, – молвил прохожий, – он так ядовит,
Что даже червяк от него убежит.
 

 
 Покойник был дурак и так любил чины,
Что требует в аду корону сатаны.
 
 
– Нет, молвил сатана. – Ты зол, и даже слишком,
Но надо обладать каким-нибудь умишком!
 

 
В году семьсот сорок девятом
(Точнее я не помню даты)
Лепить свинью задумал чорт.
Но вдруг в последнее мгновенье
Он изменил свое решенье,
И вас он вылепил, милорд!
 

 
В его роду известных много,
Но сам он не в почете.
Так древнеримская дорога
Теряется в болоте!
 

 
Нет, вы – не Стюарт, ваша честь:
Бесстрашны Стюартов сердца.
Глупцы в семействе этом есть,
Но не бывало подлеца!
 

 
Пусть книжный червь – жилец резного шкафа —
В поэзии узоры прогрызет,
Но, уважая вкус владельца-графа,
Пусть пощадит тисненый переплет!
 

 
О, будь у скóттов каждый клан
Таким, как Джинни Скотт, —
Мы покорили б англичан,
А не наоборот.
 

 
Эльф, живущий на свободе,
Образ дикой красоты,
Не тебе хвала – природе!
Лишь себя играешь ты!
 
 
Позабудь живые чувства
И природу приневоль,
Лги, фальшивь, терзай искусство —
Вот тогда сыграешь роль!
 

 
Полно вам шипеть, как змеи!
Всех затмит она собой.
Был один грешок за нею…
Меньше ль было у любой?
 

 
Не хвастайся, дряхлый рассудок людской
Безумству – любовь и почет.
Сулишь ты, рассудок, прохладный покой.
Безумство восторг нам дает!
 

 
– Зачем надевают кольцо золотое
На палец, когда обручаются двое? —
Меня любопытная леди спросила.
 
 
Не став пред вопросом в тупик,
Ответил я так собеседнице милой:
– Владеет любовь электрической силой,
А золото – проводник!
 

 
Нет злее ветра этих дней,
Нет церкви – этой холодней.
Не церковь, а какой-то ледник.
А в ней холодный проповедник.
 
 
Пусть он согреется в аду,
Пока я вновь сюда приду!
 

 
Ушел ли ты в небесный рай
Иль в ад, где воют черти, —
Впервые этот вздорный лай
Услышат в царстве смерти.
 

 
Немало льву вражда ударов нанесла,
Но сохрани нас бог от ярости осла!
 

 
Пред нами дверь в свои палаты
Закрыли вы, милорд.
Но мы – не малые ребята,
А ваш дворец – не торт!
 

 
Склонясь у гробового входа,
– О смерть! – воскликнула природа,
Когда удастся мне опять
Такого олуха создать!..
 

Эпиграммы поэтов разных времен

 
 В своих портретах, как ни бился,
Добиться сходства он не мог.
 
 
Его детьми утешил бог, —
И в них он сходства не добился!
 

 
Он умер оттого, что был он скуп:
Не полечился, – денег было жалко;
Но если б знал он цену катафалка, —
Он ожил бы, чтобы нести свой труп!
 

 
«Поэзия глупа!».. В суждении таком
Есть свой резон. Но не забудь при этом,
Что не всегда дурак рождается поэтом,
Он может быть и просто дураком!
 

 
Он долго в лоб стучал перстом,
Забыв названье тома.
 
 
Но для чего стучаться в дом,
Где никого нет дома?
 

 
Хвалю я пьесу вашу, сэр, —
Особенно вторую часть.
Но почему бы, например,
Вам и начало не украсть?
 

 
Не будь к сонету, критик, слишком строг.
Пускай бездарен он и скучен очень часто,
Но в нем не более четырнадцати строк,
А ведь в иных стихах бывает полтораста!
 

 
Оплакивал он многих – по профессии,
Но только раз себе позволил он
Лежать во время траурной процессии
И не напиться после похорон.
 

Степенная, внушительная дама

Покоится на лоне Авраама.

Ей хорошо на лоне у него,

Но Аврааму – каково!

 
– Мой сын, смирению учитесь у овец!..
– Боюсь, что стричь меня вы будете, отец.
 

 
О господи, какое суеверье
Предполагать, что ты придумал птиц
Лишь для того, чтоб колыхались перья
На модных шляпах дам или девиц!
 

 
Ты говоришь, что я беспутная особа.
Я говорю, что ты порядочен вполне…
Но, видно, попусту стараемся мы оба:
Никто не верит ни тебе, ни мне!
 

 
У старого Отто три юные дочки.
Они написать не умели ни строчки.
 
 
Отец не решался купить им тетрадь,
Чтоб писем любовных не стали писать. —
 
 
Но младшая деда поздравила с внучкой
Писать научилась она самоучкой.
 

 
Как день безоблачный, ясна,
Блистательна, как небо в звездах,
Всем одинаково она
Принадлежала, точно воздух.
 

 
– Он целовал вас, кажется?
– Боюсь, что это так!
– Но как же вы позволили?
– Ах, он такой чудак!
Он думал, что уснула я
И все во сне стерплю,
Иль думал, что я думала,
Что думал он: я сплю!
 

 
Пригнул я веточку весной —
Из тысячи одну.
Она не спорила со мной,
Пока была в плену.
Когда же я ее домой
Отправил – в вышину, —
 
 
Какой был шум, какой был свист!
Разрезав воздух, точно хлыст,
Она ушла к другим ветвям,
Меня послав ко всем чертям.
 
 
И долго в тишине лесной
Шептались ветки надо мной…
 

 
Мне очень жаль, что напоследок
Зарезался ваш досточтимый предок.
 
 
Или, пожалуй, правильней сказать бы:
Зачем он не зарезался до свадьбы!..
 

 
Жму руки дуракам обеими руками:
Как многим, в сущности, обязаны мы им!
Ведь если б не были другие дураками,
То дураками быть пришлось бы нам самим.
 

 
Здесь я покоюсь: Джимми Хогг.
Авось грехи простит мне бог,
Как я бы сделал, будь я бог,
А он – покойный Джимми Хогг!
 

 
Да здравствует король —
Храни его, о боже.
И дерзкий претендент
Да процветает тоже!
 
 
Я пью за них двоих,
Не зная, кто ж на троне:
Законный ли король,
Иль претендент в короне.
 

 
 Мятеж не может кончиться удачей, —
 В противном случае его зовут иначе.
 

 
Под эти своды прибыл из дворца
Король, чье слово было хрупко.
За ним не числится ни глупого словца,
Ни умного поступка.
 

 
Он умер с голоду, и на могиле
Гранитный бюст друзья соорудили.
 
 
А ведь при жизни ни один сосед
Не приглашал поэта на обед.
 
 
К несчастному несправедливо небо:
Он получает камень вместо хлеба!
 

 
Не всякий лебедь должен петь,
Почуяв близость смерти,
Иному лучше помереть
До первых нот в концерте.
 

 

Твой стиль суховатый и сдержанно-краткий
Без удержу хвалят друзья…
Уздечка нужна, чтобы править лошадкой,
Но где же лошадка твоя?
 

 
«Мир, – учил он, – мое представление!»
А когда ему в стул под сидение
Сын булавку воткнул,
Он вскричал: «Караул!
Как ужасно мое представление!»
 

 
Он был чудаком и куда бы ни шел,
Проделывал путь круговой,
поскольку он шел,
Куда нос его велЮ
А нос у него был кривой.
 

 
Сегодня в полдень пущена ракета.
Она летит куда скорее света
И долетит до цели в семь утра
Вчера.
 

 
Был этот мир глубокой тьмой окутан.
Да будет свет! И вот явился Ньютон.
 

^{(Эпиграмма XVIII века)}

 
Но сатана недолго ждал реванша.
Пришел Эйнштейн – и стало все, как раньше.
 

^{(Эпиграмма XX века)}

 
Небритый человек, неряшливо одетый,
Актера Гаррика случайно встретил где-то
И подошел к нему с протянутой рукой.
– Здорово! – говорит.
– Но кто же вы такой?
Знакомым с вами быть я не имею чести…
– Ах, братец, память у тебя плоха.
На сцене столько раз мы выступали вместе:
Ты – в роли Гамлета, я – в роли петуха!
 

Мистер Своффер утверждает, что ему удалось вызвать во время спиритического сеанса дух Конан-Дойля и даже разговаривать с ним.

 
Покойный Конан-Дойль при жизни был спиритом
В миры надзвездные, скончавшись, он ушел.
И если б что-нибудь хорошее нашел,
То не ходил бы к Свофферу с визитом!..
 

 
Бедный малый в больничном бараке
Отдал душу смиренную богу:
Он смотрел на дорожные знаки
И совсем не смотрел на дорогу…
 

 
 Увидев девушку безвестную случайно,
«Как поживаете?» – спросил ее поэт.
Ни слова девушка не молвила в ответ,
И, как живет она, навек осталось тайной…
 

 
Улыбались три смелых девицы
На спине у бенгальской тигрицы.
Теперь же все три —
У тигрицы внутри,
А улыбка на морде тигрицы.
 

 
Будь вежлив с каждым воробьем,
Не будь заносчив с муравьем,
А в обществе курином
Не заикайся о своем
Пристрастии к перинам!
 
 
Когда навстречу бык идет,
Давай свернем с дороги,
Поскольку он – рогатый скот,
А мы с тобой – безрогий.
 

 
Ханжу кобыла укусила.
Она была права:
Его же проповедь гласила,
Что наша плоть – трава!
 

 
Ценил он трезвость скучную
В прислуге —
В швейцаре, в поваре, в лакее, —
Но не в друге!
 

 
Пред нами – жертва ожиданья:
Напрасно жертвуя собой,
Он ждал на улице свиданья
Под водосточного трубой.
 
 
О человек – сосуд непрочный!
Весной, когда идут дожди,
Ты под трубою водосточной
Своей возлюбленной не жди!
 

 
Я, гренадер, лежу в земле сырой.
Я простудился, выпив кружку пива.
Не пейте пива жаркою порой,
А пейте спирт – и будете вы живы!
 

 
Под этой скромной насыпью в могиле
Спит вечным сном покойный Джексон Вилли…
Признаться, Джоном назывался он,
Но не рифмуется с могилой имя «Джон».
 

 
Новая церковь,
Свободная церковь,
Церковь без колокольцев.
 
 
Старая церковь,
Холодная церковь,
Церковь без богомольцев.
 

 
Георгий – наш святой – во время оно,
Спасая девушку, убил копьем дракона.
 
 
Дракон был выдуман. Святой Георгий тоже.
Но, может, девушка жила на свете все же?..
 

 
Для пьянства есть такие поводы:
Поминки, праздник, встреча, проводы,
Крестины, свадьба и развод,
Мороз, охота, Новый год,
Выздоровленье, новоселье,
Печаль, раскаянье, веселье,
Успех, награда, новый чин
И просто пьянство – без причин!
 

ИЗ АНГЛИЙСКОЙ И ШОТЛАНДСКОЙ НАРОДНОЙ ПОЭЗИИ

Три баллады о Робин Гуде

 
Он был пригожим молодцом,
Когда служить пошел
Пажом усердным в графский дом
За деньги и за стол.
 
 
Ему приглянулась хозяйская дочь,
Надежда и гордость отца,
И тайною клятвой они поклялись
Друг друга любить до конца.
 
 
Однажды летнею порой,
Когда раскрылся лист,
Шел у влюбленных разговор
Под соловьиный свист.
 
 
– О Вилли, тесен мой наряд,
Что прежде был широк,
И вянет-вянет нежный цвет
Моих румяных щек.
 
 
Когда узнает мой отец,
Что пояс тесен мне,
Меня запрет он, а тебя
Повесит на стене.
 
 
Ты завтра к окну моему приходи
Украдкой на склоне дня.
К тебе с карниза я спущусь,
А ты поймай меня!
 
 
Вот солнце встало и зашло,
И ждет он под окном
С той стороны, где свет луны
Не озаряет дом.
 
 
Открыла девушка окно,
Ступила на карниз
И с высоты на красный плащ
К нему слетела вниз.
 
 
Зеленая чаща приют им дала,
И прежде чем кончилась ночь,
Прекрасного сына в лесу родила
Под звездами графская дочь.
 
 
В тумане утро занялось
Над зеленью дубрав,
Когда от тягостного сна
Очнулся старый граф.
 
 
Идет будить он верных слуг
В рассветной тишине.
– Где дочь моя и почему
Не поднялась ко мне?
 
 
Тревожно спал я в эту ночь
И видел сон такой:
Бедняжку-дочь уносит прочь
Косматый вал морской.
 
 
В лесу густом, на дне морском
Или в степном краю
Должны вы мертвой иль живой
Найти мне дочь мою!
 
 
Искали они и ночи и дни,
Не зная покоя и сна,
И вот очутились в дремучем лесу,
Где сына качала она.
 
 
«Баюшки-бáю, мой милый сынок,
В чаще зеленой усни.
Если бездомным ты будешь, сынок,
Мать и отца не вини!»
 
 
Спящего мальчика поднял старик
И ласково стал целовать.
– Я рад бы повесить отца твоего,
Но жаль твою бедную мать.
 
 
Из чащи домой я тебя принесу,
И пусть тебя люди зовут
По имени птицы, живущей в лесу,
Пусть так и зовут: Робин Гуд!
 

______

 
Иные поют о зеленой траве,
Другие – про белый лен.
А третьи поют про тебя, Робин Гуд,
Не ведая, где ты рожден.
 
 
Не в отчем дому, не в родном терему
Не в горницах цветных, —
В лесу родился Робин Гуд
Под щебет птиц лесных.
 

 
Спешите на улицу, добрые люди,
Послушайте песню мою.
О славном стрелке, удалом Робин Гуде,
Для вас я сегодня спою.
 
 
В лесу на рассвете гулял Робин Гуд.
Вдруг слышит он топот копыт.
Мясник молодой на лошадке гнедой
На рынок рысцою трусит.
 
 
– Скажи, молодец, – говорит Робин Гуд, —
В какой ты живешь стороне
И что за товар ты везешь на базар?
Ты больно понравился мне.
 
 
– Мне некогда, сударь, рассказывать вам,
В какой я живу стороне,
А мясо на рынок везу в Ноттингам
Продать там по сходной цене.
 
 
– Послушай-ка, парень, – сказал Робин Гуд,
А сколько возьмешь ты с меня
За все целиком: за мясо с мешком,
Уздечку, седло и коня?
 
 
– Немного возьму, – отвечает мясник, —
Чтоб в город товар не везти.
За мясо с мешком и коня с ремешком
Пять марок ты мне заплати.
 
 
– Бери свои деньги, – сказал Робин Гуд, —
Бери заодно с кошельком
И пей за меня, чтобы с этого дня
Счастливым я был мясником!
 
 
Верхом прискакал Робин Гуд в Ноттингам,
Проехал у всех на виду,
К шерифу пошел – и деньги на стол
За место в торговом ряду.
 
 
С другими купцами он сел торговать,
Хоть с делом он не был знаком,
Не знал, как продать, обмануть, недодать.
Он был мясником-новичком.
 
 
Но шибко торговля пошла у него.
Что хочешь плати – и бери!
За пенни свинины он больше давал,
Чем все остальные за три.
 
 
Он только и знал – зазывал, продавал,
Едва успевал отпускать.
Он больше говядины продал за час,
Чем все остальные за пять.
 
 
– Дворянский сынок, – мясники говорят, —
В убыток себе продает.
Он, видно, отца разорит до конца,
Бездельник, повеса и мот!
 
 
Подходят знакомиться с ним мясники.
– Послушай, собрат и сосед,
На рынке одном мы товар продаем.
Должны разделить и обед.
 
 
– Мы все мясники, – отвечал Робин Гуд, —
Одна небольшая семья.
Сочту я за честь попить и поесть
И чокнуться с вами, друзья!
 
 
Толпою к шерифу пришли они в дом,
Садятся обедать за стол.
– А младший наш брат, – мясники говорят, —
Молитву за нас бы прочел.
 
 
– Помилуй нас, боже, – сказал Робин Гуд, —
Дай хлеб нам насущный вкусить
И выпить винца, чтоб согрелись сердца!
Мне нé о чем больше просить.
 
 
– А ну-ка, хозяйка, – сказал Робин Гуд, —
Друзей угостить я хочу.
Давай нам вина, и по счету сполна
За всех я один заплачу.
 
 
– Вы пейте и ешьте, – сказал Робин Гуд, —
Пируйте весь день напролет.
Не все ли равно, что стоит вино!
Беру на себя я расчет.
 
 
– Дворянский сынок! – говорят мясники, —
Он продал именье отца
И весь свой доход за будущий год
Решил промотать до конца.
 
 
– Давно ль, – говорит Робин Гуду шериф, —
Ты в наши приехал места?
Как жив и здоров и много ль голов
Рогатого держишь скота?
 
 
– Рогатого много держу я скота —
Две сотни голов или три, —
А впрочем, наведайся в наши места
И сам на него посмотри.
 
 
Пасется мой скот по лесам, по лугам,
Телята сейчас у коров.
И, если захочешь, тебе я продам
Задешево сотню голов!
 
 
Садится шериф на гнедого коня,
Три сотни червонцев берет
И едет верхом за лихим мясником
В леса покупать его скот.
 
 
В Шервудскую чащу въезжают они,
Охотников славных приют.
– Спаси меня, боже, – воскликнул шериф, —
Коль встретится нам Робин Гуд!
 
 
По узкой тропе они едут вдвоем.
И вдруг увидал Робин Гуд:
Лесные олени меж темных ветвей
От них врассыпную бегут.
 
 
– Вот здесь и живет рогатый мой скот!
Тут несколько сотен голов.
Коль можешь купить, тебе уступить
Я сотню-другую готов!
 
 
Протяжно в рожок затрубил Робин Гуд, —
И разом явились на зов
С двух разных сторон и Маленький Джон,
И семеро лучших стрелков.
 
 
– Что скажешь? – спросил его Маленький Джон. —
Каков твой приказ, Робин Гуд?
– Пожаловал к нам Ноттингамский шериф.
Пускай ему ужин дадут!
 
 
– Что ж, милости просим, почтенный шериф,
Тебя поджидаем давно.
Отличным жарким мы тебя угостим.
А ты нам плати за вино!
 
 
Дрожащий шериф протянул кошелек,
Не молвив ни слова в ответ.
И так же без слов отсчитал Робин Гуд
Три сотенки звонких монет.
 
 
Потом он шерифа повел за собой,
Опять посадил на коня
И крикнул вослед: – Поклон и привет
Жене передай от меня!
 

 
^{Двенадцать месяцев в году,
Считай иль не считай.
Но самый радостный в году
Веселый месяц май.
 
 
Вот едет, едет Робин Гуд
По травам, по лугам
И видит старую вдову
При въезде в Ноттингам.}
 

 
– Что слышно, хозяйка, у вас в городке? —
Старуху спросил Робин Гуд.
– Я слышала, трое моих сыновей
Пред казнью священника ждут.
 
 
– Скажи мне, за что осудил их шериф?
За что, за какую вину:
Сожгли они церковь, убили попа,
У мужа отбили жену?
 
 
– Нет, сударь, они не виновны ни в чем.
– За что же карает их суд?
– За то, что они королевскую лань
Убили с тобой, Робин Гуд.
 
 
– Я помню тебя и твоих сыновей.
Давно я пред ними в долгу.
Клянусь головою, – сказал Робин Гуд, —
Тебе я в беде помогу!

 
 
^{Вот едет, едет Робин Гуд
Дорогой в Ноттингам
И видит: старый пилигрим
Плетется по холмам.}
 
 
– Что слышно на свете, седой пилигрим? —
Спросил старика Робин Гуд.
– Трех братьев у нас в Ноттингамской тюрьме
На смерть в эту ночь поведут.
 
 
– Надень-ка одежду мою, пилигрим.
Отдай-ка свое мне тряпье,
А вот тебе сорок монет серебром —
И пей за здоровье мое!
 
 
– Богат твой наряд, – отвечал пилигрим, —
Моя одежонка худа.
Над старым в беде и над нищим в нужде
Не смейся, сынок, никогда.
 
 
– Бери, старичок, мой богатый наряд.
Давай мне одежду свою,
И двадцать тяжелых монет золотых
Тебе я в придачу даю!
 
 
Колпак пилигрима надел Робин Гуд,
Не зная, где зад, где перед.
– Клянусь головой, он слетит с головы,
Чуть дело до дела дойдет!
 
 
Штаны пилигрима надел Робин Гуд.
Хорошие были штаны:
Прорехи в коленях, прорехи с боков,
Заплата пониже спины.
 
 
Надел Робин Гуд башмаки старика
И молвил: – Иных узнают
По платью, а этого можно узнать,
Увидев, во что он обут!
 
 
Надел он дырявый, заплатанный плащ,
И только осталось ему
Клюкой подпереться да взять на плечо
Набитую хлебом суму.

 
 
^{Идет, хромая, Робин Гуд
Дорогой в Ноттингам,
И первым встретился ему
Шериф надменный сам.}
 
 
– Спаси и помилуй, – сказал Робин Гуд. —
На старости впал я в нужду.
И если ты честно заплатишь за труд,
К тебе в палачи я пойду!
 
 
– Штаны и кафтан ты получишь, старик,
Две пинты вина и харчи.
Да пенсов тринадцать деньгами я дам
За то, что пойдешь в палачи!
 
 
Но вдруг повернулся кругом Робин Гуд
И с камня на камень – скок.
– Клянусь головою, – воскликнул шериф, —
Ты бодрый еще старичок!
 
 
– Я не был, шериф, никогда палачом,
Ни разу не мылил петлю.
И будь я в аду, коль на службу пойду
К тебе, к твоему королю!
 
 
Не так уж я беден, почтенный шериф.
Взгляни-ка на этот мешок:
Тут хлеба краюшка, баранья нога
И маленький звонкий рожок.
 
 
Рожок подарил мне мой друг Робин Гуд.
Сейчас от него я иду.
И если рожок приложу я к губам,
Тебе протрубит он беду.
 
 
– Труби, – засмеялся надменный шериф, —
Пугай воробьев и синиц.
Труби сколько хочешь, покуда глаза
Не вылезут вон из глазниц!
 
 
Протяжно в рожок затрубил Робин Гуд,
И гулом ответил простор.
И видит шериф: полтораста коней
С окрестных спускаются гор.
 
 
И снова в рожок затрубил Робин Гуд,
Лицом повернувшись к лугам,
И видит шериф: шестьдесят молодцов
Несутся верхом в Ноттингам.
 
 
– Что это за люди? – воскликнул шериф.
– Мои! – отвечал Робин Гуд. —
К тебе они в гости явились, шериф,
И даром домой не уйдут.
 
 
В ту ночь отворились ворота тюрьмы,
На волю троих отпустив,
И вместо охотников трех молодых
Повешен один был шериф.