Текст книги "Собрание сочинения в четырех томах. Том третий. Избранные переводы"

Автор книги: Самуил Маршак

ИЗ РОБЕРТА СТИВЕНСОНА

Вересковый мед

 
Из вèреска напиток
Забыт давным-давно,
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.
 
 
В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки-медовары
В пещерах под землей.
 
 
Пришел король шотландский
Безжалостный к врагам.
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.
 
 
На вересковом поле
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый на живом.
 

______

 
Лето в стране настало,
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
Вересковый мед.
 
 
В своих могилах тесных
В горах родной земли
Малютки-медовары
Приют себе нашли.
 
 
Король по склону едет
Над морем на коне,
А рядом реют чайки
С дорогой наравне.
 
 
Король глядит угрюмо
«Опять в краю моем
Цветет медовый вереск,
А меда мы не пьем!»
 
 
Но вот его вассалы
Заметили двоих —
Последних медоваров,
Оставшихся в живых.
 
 
Вышли они из-под камня,
Щурясь на белый свет, —
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.
 
 
К берегу моря крутому
Их привели на допрос,
Но никто из пленных
Слова не произнес.
 
 
Сидел король шотландский
Не шевелясь в седле,
А маленькие люди
Стояли на земле.
 
 
Гневно король промолвил:
– Плетка обоих ждет,
Если не скажете, черти,
Как вы готовите мед!
 
 
Сын и отец смолчали,
Стоя у края скалы.
Вереск шумел над ними,
В море катились валы.
 
 
И вдруг голосок раздался:
– Слушай, шотландский король,
Поговорить с тобою
С глазу на глаз позволь.
 
 
Старость боится смерти,
Жизнь я изменой куплю,
Выдам заветную тайну, —
Карлик сказал королю.
 
 
Голос его воробьиный
Резко и четко звучал:
– Тайну давно бы я выдал,
Если бы сын не мешал.
 
 
Мальчику жизни не жалко,
Гибель ему нипочем.
Мне продавать свою совесть
Совестно будет при нем.
 
 
Пусть его крепко свяжут
И бросят в пучину вод
И я научу шотландцев
Готовить старинный мед!..
 

______

 
Сильный шотландский воин
Мальчика крепко связал
И бросил в открытое море
С прибрежных отвесных скал.
 
 
Волны над ним сомкнулись,
Замер последний крик…
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик:
 
 
– Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды,
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.
 
 
А мне костер не страшен,
Пусть со мною умрет
Моя святая тайна —
Мой вересковый мед!
 

ИЗ РЕДЬЯРДА КИПЛИНГА

Если…

 
О, если ты покоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым себя не назовешь, —
 
 
И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь тверд в удаче и в несчастье,
Которым, в сущности, цена одна,
И если ты готов к тому, что слово
Твое в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова —
Без прежних сил – возобновить свой труд,
 
 
И если ты способен все, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Все проиграть и вновь начать сначала,
Не пожалев того, что приобрел,
И если можешь сердце, нервы, жилы
Так завести, чтобы вперед нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит: «Держись!» —
 
 
И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не клонить,
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, —
Земля – твое, мой мальчик, достоянье!
И более того, ты – человек!
 

О всаднике и коне

 
Ни шпорой, ни плетью коня не тронь,
Не надо вступать с ним в спор.
Но может в пути минута прийти, —
И почувствует взнузданный конь
Хлыста остроту, и железо во рту,
И стальные колесики шпор.
 

Баллада о царице Бунди

 
Он умирал, Удáи Чанд,
Во дворце на крутом холме.
Всю ночь был слышен гонга звон.
Всю ночь из дома царских жен
Долетал приглушенный, протяжный стон,
Пропадая в окрестной тьме.
 
 
Сменяясь, вассалы несли караул
Под сводами царских палат,
И бледной светильни огонь озарял
Ульварскую саблю, тонкский кинжал,
И пламенем вспыхивал светлый металл
Марварских нагрудных лат.
 
 
Всю ночь под навесом на крыше дворца
Лежал он, удушьем томим.
Не видел он женских заплаканных лиц,
Не видел опущенных черных ресниц
Прекраснейшей Бунди, царицы цариц,
Готовой в могилу за ним.
 
 
Он умер, и факелов траурный свет,
Как ранняя в небе заря,
С башен дворца по земле пробежал —
От речных берегов до нависших скал.
И женщинам плакать никто не мешал
О том, что не стало царя.
 
 
Склонившийся жрец завязал ему рот.
И вдруг в тишине ночной
Послышался голос царицы: «Умрем,
Как матери наши, одеты огнем,
На свадебном ложе, бок ò бок с царем.
В огонь, мои сестры, за мной!»
 
 
Уж тронули нежные руки засов
Дворцовых дверей резных.
Уж вышли царицы из первых ворот.
Но там, где на улицу был поворот,
Вторые ворота закрылись, – и вот
Мятеж в голубятне затих.
 
 
И вдруг мы услышали смех со стены
При свете встающего дня:
– Э-гей! Что-то стало невесело тут!
Пора мне покинуть унылый приют,
Коль дом погибает, все крысы бегут.
На волю пустите меня!
 
 
Меня не узнали вы? Я – Азизун.
Я царской плясуньей была.
Покойник любил меня больше жены,
Но вдовы его не простят мне вины!.. —
Тут девушка прыгнула вниз со стены.
Ей стража дорогу дала.
 
 
Все знали, что царь больше жизни любил
Плясунью веселую с гор,
Молился ее плосконосым божкам,
Дивился ее прихотливым прыжкам
И всех подчинил ее тонким рукам —
И царскую стражу, и двор.
 
 
Царя отнесли в усыпальню царей,
Где таятся под кровлей гробниц
Драгоценный ковер и резной истукан.
Вот павлин золотой, хоровод обезьян,
Вот лежит перед входом клыкастый кабан,
Охраняя останки цариц.
 
 
Глашатай усопшего титул прочел,
А мы огонь развели.
«Гряди на прощальный огненный пир,
О царь, даровавший народу мир,
Властитель Люни и Джейсульмир,
Царь джунглей и всей земли!»
 
 
Всю ночь полыхал погребальный костер,
И было светло, как днем.
Деревья ветвями шуршали, горя.
И вдруг из часовни одной, с пустыря,
Женщина бросилась к ложу царя,
Объятому бурным огнем.
 
 
В то время придворный на страже стоял
На улице тихих гробниц.
Царя не однажды прикрыл он собой,
Ходил он с царем на охоту и в бой,
И был это воин почтенный, седой
И родич царицы цариц.
 
 
Он женщину видел при свете костра,
Но мало он думал в ту ночь,
Чего она ищет, скитаясь во мгле
По этой кладбищенской скорбной земле,
Подходит к огню по горячей золе
И снова отходит прочь.
 
 
Но вот он сказал ей: «Плясунья, сними
С лица этот скромный покров.
Царю ты любовницей дерзкой была,
Он шел за тобою, куда ты звала,
Но горестный пепел его и зола
На твой не откликнутся зов!»
 
 
«Я знаю, – плясунья сказала в ответ, —
От вас я прощенья не жду.
Творила я очень дурные дела,
Но пусть меня пламя очистит от зла,
Чтоб в небе я царской невестой была…
Другие пусть воют в аду!
 
 
Но страшно, так страшно дыханье огня,
И я не решусь никогда!
О воин, прости мою дерзкую речь:
Коль ты запятнать не боишься свой меч,
Ты голову мне согласишься отсечь?»
И воин ответил: «Да».
 
 
По тонкому, длинному жалу меча
Струилась полоскою кровь,
А воин подумал: «Царица-сестра
С почившим супругом не делит костра,
А та, что блудницей считалась вчера,
С ним делит и смерть и любовь!»
 
 
Ворочались бревна в палящем огне,
Кипела от жара смола.
Свистел и порхал по ветвям огонек
Голубой, как стального кинжала клинок.
Но не знал он, чье тело, чье сердце он жег…
Это Бунди-царица была.
 

Томми Аткинс

 
Хлебнуть пивца я захотел и завернул в трактир.
«Нельзя!» – трактирщик говорит, взглянув на мой мундир.
Девчонки мне смотрели вслед и фыркали в кулак.
Я усмехнулся, вышел вон, а сам подумал так:
 
 
«Солдат – туда, солдат – сюда! Солдат, крадись, как вор.
Но «Мистер Аткинс, в добрый путь!» – когда играют сбор.
Когда играют сбор, друзья, когда играют сбор.
«Любезный Аткинс, в добрый путь», – когда играют сбор».
 
 
Явился трезвого трезвей я в театральный зал.
Но пьяный щеголь сел на стул, где я сидеть желал.
Назад спровадили меня – под самый небосвод.
Но если пушки загремят, меня пошлют вперед!
 
 
Солдат – туда, солдат – сюда! Гони солдата вон!
Но если надо на войну, – пожалуйте в вагон.
В вагон пожалуйте, друзья, пожалуйте в вагон.
Но если надо на войну, пожалуйте в вагон!
 
 
Пускай вам кажется смешным грошовый наш мундир.
Солдат-то дешев, но хранит он ваш покой и мир.
И вам подтрунивать над ним, когда он под хмельком,
Гораздо легче, чем шагать с винтовкой и мешком.
 
 
Солдат – такой, солдат – сякой, бездельник и буян!
Но он храбрец, когда в строю зальется барабан,
Зальется барабан, друзья, зальется барабан.
Но он – храбрей, когда в строю зальется барабан.
 
 
Мы – не шеренга храбрецов и не толпа бродяг.
Мы – просто холостой народ, живущий в лагерях.
И, если мы подчас грешим – народ мы холостой, —
Уж извините: в лагерях не может жить святой!
 
 
Солдат – такой, солдат – сякой, по он свой помнит долг,
И, если пули засвистят, – в огонь уходит полк.
В огонь уходит полк, друзья, в огонь уходит полк,
Но, если пули засвистят, в огонь уходит полк!
 
 
Сулят нам лучший рацион и школы – чорт возьми! —
Но научитесь, наконец, нас признавать людьми,
Не в корме главная беда, а горе наше в том,
Что в этой форме человек считается скотом.
 
 
Солдат – такой, солдат – сякой, и грош ему цена.
Но он – надежда всей страны, когда идет война.
Солдат – такой, солдат – сякой! Но как бы не пришлось
Вам раскусить, что он не глуп и видит все насквозь!
 

* * *

 
На далекой Амазонке
Не бывал я никогда.
Только «Дон» и «Магдалина» —
Быстроходные суда —
Только «Дон» и «Магдалина»
Ходят по морю туда.
 
 
Из Ливерпульской гавани
Всегда по четвергам
Суда уходят в плаванье
К далеким берегам.
 
 
Плывут они в Бразилию,
Бразилию,
Бразилию.
И я хочу в Бразилию —
К далеким берегам!
 
 
Никогда вы не найдете
В наших северных лесах
Длиннохвостых ягуаров,
Броненосных черепах.
 
 
Но в солнечной Бразилии,
Бразилии моей,
Такое изобилие
Невиданных зверей!
 
 
Увижу ли Бразилию,
Бразилию,
Бразилию,
Увижу ли Бразилию
До старости моей?
 

* * *

 
Если в стеклах каюты
Зеленая тьма,
И брызги взлетают
До труб,
И встают поминутно
То нос, то корма,
А слуга, разливающий
Суп,
Неожиданно валится
В куб,
 
 
Если мальчик с утра
Не одет, не умыт,
И мешком на полу
Его нянька лежит,
А у мамы от боли
Трещит голова,
И никто не смеется,
Не пьет и не ест, —
 
 
Вот тогда вам понятно,
Что значат слова:
Сорок норд,
Пятьдесят вест!
 

* * *

 
Есть у меня шестерка слуг,
Проворных, удалых.
И все, что вижу я вокруг, —
Всё знаю я от них.
 
 
Они по знаку моему
Являются в нужде.
Зовут их: Как и Почему,
Кто, Что, Когда и Где.
 
 
Я по морям и по лесам
Гоняю верных слуг.
Потом работаю я сам,
А им даю досуг.
 
 
Даю им отдых от забот, —
Пускай не устают.
Они прожорливый народ, —
Пускай едят и пьют.
 
 
Но у меня есть милый друг,
Особа юных лет.
Ей служат сотни тысяч слуг, —
И всем покоя нет!
 
 
Она гоняет, как собак,
В ненастье, дождь и тьму
Пять тысяч Где, семь тысяч Как,
Сто тысяч Почему!
 

* * *

 
Кошка чудесно поет у огня,
Лазит на дерево ловко,
Ловит и рвет, догоняя меня,
Пробку с продетой веревкой.
 
 
Всё же с тобою мы делим досуг,
Бинки послушный и верный,
Бинки, мой старый, испытанный друг,
Правнук собаки пещерной.
 
 
Если, набрав из-под крана воды,
Лапы намочите кошке
(Чтобы потом обнаружить следы
Диких зверей на дорожке),
 
 
Кошка, царапаясь, рвется из рук,
Фыркает, воет, мяучит.
Бинки – мой верный, испытанный друг,
Дружба ему не наскучит.
 
 
Вечером кошка, как ласковый зверь,
Трется о ваши колени.
Только вы ляжете, кошка за дверь
Мчится, считая ступени.
 
 
Кошка уходит на целую ночь,
Бинки мне верен и спящий:
Он под кроватью храпит во всю мочь, —
Значит, он друг настоящий!
 

* * *

 
Горб
Верблюжий,
Такой неуклюжий,
Видал я в зверинце не раз.
Но горб
Еще хуже,
Еще неуклюжей
Растет у меня и у вас.
 
 
У всех,
Кто слоняется праздный,
Немытый, нечесаный, грязный,
Появится
Горб,
Невиданный горб,
Косматый, кривой, безобразный.
 
 
Мы спим до полудня
И в праздник и в будни,
Проснемся и смотрим уныло,
Мяукаем, лаем,
Вставать не желаем
И злимся на губку и мыло.
 
 
Скажите, куда
Бежать от стыда,
Где спрячете горб свой позорный,
Невиданный
Горб,
Неслыханный
Горб,
Косматый, мохнатый и черный?
 
 
Совет мой такой:
Забыть про покой
И бодро заняться работой.
Не киснуть, не спать,
А землю копать,
Копать до десятого пота.
 
 
И ветер, и зной,
И дождь проливной,
И голод, и труд благотворный
Разгладят ваш горб,
Невиданный горб,
Косматый, мохнатый и черный!
 

* * *

 
Я – маленькая обезьянка,
Разумное существо.
Давай убежим на волю,
Не возьмем с собой никого!
 
 
В коляске приехали гости.
Пусть мама подаст им чай.
Уйти мне позволила няня,
Сказала: – Иди, не мешай!
 
 
Давай убежим к поросятам,
Взберемся с тобой на забор
И с маленьким кроликом будем
Оттуда вести разговор.
 
 
Давай все, что хочешь, папа,
Лишь бы только мне быть с тобой.
Исследуем все дороги,
А к ночи вернемся домой.
 
 
Вот твои сапоги, вот шляпа,
Вот трубка, табак и трость.
Бежим поскорее, папа,
Пока не заметил гость!
 

ИЗ ВИЛЬЯМА ЙЕЙТСА

Скрипач из Дунни

 
Когда я на скрипке играю,
Вся улица пляшет со мной.
Двоюродный брат мой – священник.
Священник и брат мой родной.
 
 
Но я не завидую братьям:
Им старый молитвенник мил,
А я себе песенник славный
На ярмарке сельской купил.
 
 
Когда постучимся мы трое
В день Судный у райских ворот,
Привратник нам всем улыбнется,
Но первым меня позовет.
 
 
Кто праведен сердцем, тот весел,
Коль скорбный не выдался час.
А веселые любят скрипку,
А веселые любят пляс.
 

Старая песня, пропетая вновь

 
 Я ждал в саду под ивой, а дальше мы вместе пошли.
Ее белоснежные ножки едва касались земли.
– Любите, – она говорила, – легко, как растет листва.
Но я был глуп и молод и не знал, что она права.
 
 
А в поле, где у запруды стояли мы над рекой,
Плеча моего коснулась она белоснежной рукой.
– Живите легко, мой милый, как растет меж камней трава.
Но я был молод, и горько мне вспомнить ее слова.
 

ИЗ А. ХАУСМАНА

Кто этот грешник?

 
Кто этот грешник юный в наручниках стальных
И чем он так разгневал попутчиков своих?
Видно, правду он виновен, если терпит град угроз!
Нет, ведут его в темницу за преступный цвет волос.
 
 
Человечество позорит непристойный этот цвет.
За него могли повесить поколенья прежних лет.
От петли иль живодерни вряд ли ноги бы унёс
Тот, кому дала природа безобразный цвет волос.
 
 
Не жалея сил и денег, красил голову злодей
Или волосы под шляпой скрыть пытался от людей.
Но с него сорвали шляпу, и тотчас же на допрос
Был доставлен нечестивец, скрывший цвет своих волос.
 
 
Верно, ждут его в неволе невеселые деньки.
Там для рук его довольно приготовлено пеньки!
Иль долбить он будет камень в зной палящий и в мороз,
Лихом бога поминая за проклятый цвет волос.
 

ИЗ ДЖОНА МЕЙСФИЛДА

Морская лихорадка

 
Опять меня тянет в море, где небо кругом и вода.
Мне нужен только высокий корабль и в небе одна звезда,
И песни ветров, и штурвала толчки, и белого паруса дрожь,
И серый, туманный рассвет над водой, которого жадно ждешь.
 
 
Опять меня тянет в море, и каждый пенный прибой
Морских валов, как древний зов, влечет меня за собой.
Мне нужен только ветреный день, в седых облаках небосклон,
Летящие брызги, и пены клочки, и чайки тревожный стон.
 
 
Опять меня тянет в море, в бродячий цыганский быт,
Который знает и чайка морей, и вечно кочующий кит.
Мне острая, крепкая шутка нужна товарищей по кораблю,
И мерные взмахи койки моей, где я после вахты сплю.
 

ИЗ Т. С. ЭЛИОТА

Макáвити

 
 Макавити – волшебный кот. У нас его зовут
Незримой Лапой, потому, что он великий плут.
В тупик он ставит Скотланд-Ярд, любой патруль, пикет.
Где был он миг тому назад – его и духу нет!
 
 
Макавити, Макавити, таинственный Макавити!
Законы наши соблюдать его вы не заставите.
Презрел он тяготения всемирного закон.
На месте преступления ни разу не был он.
Его преследуй по пятам, беги наперерез,
Ищи по крышам, чердакам – Макавити исчез!
 
 
Он ярко-рыж, высок и худ, угрюмый кот-бандит,
Глаза ввалились у него, но в оба он глядит.
Морщины мыслей и забот на лбу его легли,
Усы не чесаны давно, и воротник в пыли.
Он так и вьется на ходу змеей среди кустов.
Вам кажется, что он уснул, а он к прыжку готов!
 
 
Макавити, Макавити, таинственный Макавити,
Он дьявол в образе кота, его вы не исправите.
У вас на крыше, на дворе встречает он рассвет,
Но на месте преступленья никогда злодея нет!
 
 
По виду он – почтенный кот от лап до бакенбард,
И оттиска его когтей не сделал Скотланд-Ярд.
Но если ночью совершен на окорок налет,
Стекло разбито в парнике, цыплят недостает,
Ограблен сейф, иль певчий дрозд погиб во цвете лет, —
Там без него не обошлось… Но там его уж нет!
 
 
А если в министерстве исчезнет договор
Или в Адмиралтействе чертеж похитит вор,
И вы найдете чей-то след у входа в кабинет, —
Искать его – напрасный труд: злодея нет как нет.
 
 
В секретном департаменте, наверно, скажут вам:
– Да тут не без Макавити… Но где теперь он сам?
 
 
Он отдыхает в тишине и лижет рыжий хвост
Иль смертности мышей и крыс учитывает рост.
 
 
Макавити, Макавити, единственный Макавити!
Его вы не отравите, его вы не удавите!
Он двадцать алиби подряд представит на суде,
Как доказательство того, что не был он нигде.
 
 
Я знаю множество других разбойников-котов,
Но я уверен, убежден и присягнуть готов,
Что все коты, которых ждет и ловит Скотланд-Ярд,
На побегушках у него, а он – их Бонапарт!
 

ИЗ ЭДВАРДА ЛИРА

Прогулка верхом

 
Щипцы для орехов сказали соседям —
Блестящим и тонким щипцам для конфет:
– Когда ж, наконец, мы кататься поедем,
Покинув наш тесный и душный буфет?
 

 
Как тяжко томиться весною в темнице,
Без воздуха, света, в молчанье глухом,
Когда кавалеры и дамы в столице
Одно только знают, что скачут верхом!
 

 
И мы бы могли б гарцевать по дороге,
Хоть нам не случалось еще до сих пор.
У нас так отлично устроены ноги,
Что можем мы ездить без сёдел и шпор.
 

 
Пора нам, – вздохнули щипцы для орехов, —
Бежать из неволи на солнечный свет.
Мы всех удивим, через город проехав!
– Еще бы! – сказали щипцы для конфет.
 

 
И вот, нарушая в буфете порядок,
Сквозь щелку пролезли щипцы-беглецы,
И двух верховых, самых быстрых лошадок
Они через двор провели под уздцы.
 

 
Шарахнулась кошка к стене с перепугу,
Цепная собака метнулась за ней.
И мыши в подполье сказали друг другу:
– Они из конюшни уводят коней!
 

 
На полках стаканы зазвякали звонко.
Откликнулись грозным бряцаньем ножи.
От страха на голову стала солонка.
Тарелки внизу зазвенели: – Держи!
 

 
В дверях сковородка столкнулась с лоханью,
И чайник со свистом понесся вослед
За чашкой и блюдцем смотреть состязанье
Щипцов для орехов – щипцов для конфет.
 

 
И вот по дороге спокойно и смело,
Со щелканьем четким промчались верхом
Щипцы для орехов на лошади белой,
Щипцы для конфет на коне вороном.
 

 
Промчались по улице в облаке пыли,
Потом – через площадь, потом – через сад…
И только одно по пути говорили:
«Прощайте! Мы вряд ли вернемся назад!»
 

 
И долго еще отдаленное эхо
До нас доносило последний привет
Веселых и звонких щипцов для орехов,
Блестящих и тонких щипцов для конфет.
 

ИЗ ЛЬЮИСА КЭРРОЛЛА

Баллада о старом Вильяме [3]3
   Это стихотворение взято из книги Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес».


[Закрыть]

 
– Папа Вильям, – сказал любопытный малыш, —
 Голова твоя белого цвета.
 Между тем ты всегда вверх ногами стоишь.
 Как ты думаешь, правильно это?
 
 
 – В ранней юности, – старец промолвил в ответ, —
 Я боялся раскинуть мозгами,
 Но, узнав, что мозгов в голове моей нет,
 Преспокойно стою вверх ногами.
 
 
 – Ты старик, – продолжал любопытный юнец, —
 Этот факт я отметил вначале.
 Почему ж ты так ловко проделал, отец,
 Троекратное сальто-мортале?
 
 
 – В ранней юности, – сыну ответил старик, —
 Натирался я мазью особой.
 На два шиллинга банка – один золотник,
 Вот, не купишь ли банку на пробу?
 
 
 – Ты немолод, – сказал любознательный сын, —
 Сотню лет ты без малого прожил.
 Между тем двух гусей за обедом один
 Ты от клюва до лап уничтожил.
 
 
 – В ранней юности мышцы своих челюстей
 Я развил изучением права,
 И так часто я спорил с женою своей,
 Что жевать научился на славу!
 
 
 – Мой отец, ты простишь ли меня, несмотря
 На неловкость такого вопроса:
 Как сумел удержать ты живого угря
 В равновесье на кончике носа?
 
 
 – Нет, довольно! – сказал возмущенный отец. —
Есть границы любому терпенью.
Если новый вопрос ты задашь, наконец,
Сосчитаешь ступень за ступенью!
 

ИЗ А. МИЛНА

Баллада о королевском бутерброде

 
Король —
Его величество
Просил ее величество,
Чтобы ее величество
Спросила у молочницы:
Нельзя ль доставить масла
На завтрак королю.
 
 
Придворная молочница
Сказала: – Разумеется:
Схожу,
Скажу
Корове
Покуда я не сплю!
 
 
Придворная молочница
Пошла к своей корове
И говорит корове,
Лежащей на полу:
 
 
– Велели их величество
Известное количество
Отборнейшего масла
Доставить к их столу!
 
 
Ленивая корова
Ответила спросонья:
– Скажите их величествам,
Что нынче очень многие
Двуногие, безрогие
Предпочитают мармелад,
А также пастилу!
 
 
Придворная молочница
Сказала: – Вы подумайте! —
И тут же королеве
Представила доклад.
 
 
– Сто раз прошу прощенья
За это предложение,
Но если вы намажете
На тонкий ломтик хлеба
Фруктовый мармелад, —
Король, его величество,
Наверно, будет рад!
 
 
Тотчас же королева
Пошла к его величеству
И, будто между прочим,
Сказала невпопад:
– Ах да, мой друг, по поводу
Обещанного масла…
Хотите ли попробовать
На завтрак мармелад?
 
 
Король ответил:
– Глупости! —
Король сказал:
– О, боже мой! —
Король вздохнул: – О, господи! —
И снова лег в кровать.
 
 
– Еще никто, – сказал он, —
Никто меня на свете
Не называл капризным.
Просил я только масла
На завтрак мне подать!
 
 
На это королева
Сказала: – Ну конечно! —
И тут же приказала
Молочницу позвать.
Придворная молочница
Сказала: – Ну, конечно! —
И тут же побежала
В коровий хлев опять.
 
 
Придворная корова
Спросила: – В чем же дело?
Я ничего дурного
Сказать вам не хотела.
Возьмите простокваши,
И молока для каши,
И сливочного масла
Могу вам тоже дать!
 
 
Придворная молочница
Сказала: – Благодарствуйте! —
И масло на подносе
Послала королю.
Король воскликнул: – Масло!
Отличнейшее масло!
Прекраснейшее масло!
Я так его люблю!
 
 
– Никто, никто, – сказал он
И вылез из кровати,
– Никто, никто, – сказал он,
Спускаясь вниз в халате,
– Никто, никто, – сказал он,
Намылив руки мылом,
– Никто, никто, – сказал он,
Съезжая по перилам,
– Никто не скажет, будто я
Тиран и сумасброд,
За то, что к чаю я люблю
Хороший бутерброд!