Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том второй. Лирика, повести в стихах, сатира, пьесы"

Автор книги: Самуил Маршак

 
Прощай, мой мундир, мой надежный слуга.
Приходит минута разлуки.
Навеки прощай!.. Уж не ступит нога
В мои генеральские брюки!
 
 
С тобой покорить я надеялся мир,
Мечтал о добыче и славе.
С тобою в Париж я вступил, мой мундир,
В тебе гарцевал по Варшаве.
 
 
В тебе я когда-то всходил на Парнас
С веселой подвыпившей свитой.
В тебе я летал по Европе не раз
От фьордов норвежских до Крита.
 
 
Осталась прореха в твоем рукаве,
Прореха огромная – сзади
На память о тщетном стремленье к Москве,
О том, что стряслось в Сталинграде…
 
 
Вот эти заплаты оставил Донбасс.
Карелия… Крым… Украина…
Вот Венгрия, Польша… А эти сейчас
Нашиты вблизи от Берлина.
 
 
Теперь ты скучаешь в грязи и в пыли,
Лишившись подкладки атласной,
И тихо дрожишь, услыхав невдали
Орудия Армии Красной.
 
 
С тобою дождались мы черного дня.
Свой век доживем мы в разлуке.
И скоро повесят тебя и меня
Суровые, твердые руки.
 
 
Меня до костей пробирает озноб, —
Так сильно грохочут орудья.
Тебя бы – в мой гроб, а меня – в гардероб!
Да только найдут меня судьи…
 
 
Давно уложил я тебя в чемодан,
Мечтая лететь в Аргентину.
Увы, далеко от меня океан,
А фронт подступает к Берлину!
 
 
Прощай, мой мундир, мой надежный слуга.
Приходит минута разлуки.
Навеки прощай!. Уж не ступит нога
В мои генеральские брюки…
 

1944

 
«Год восемнадцатый не повторится ныне!» —
Кричат со стен слова фашистских лидеров.
 
 
А сверху надпись мелом: «Я в Берлине».
И подпись выразительная: «Сидоров».
 

 
Фашистских армий оборона
Была у Волги и у Дона.
Потом прошла по Белоруссии,
Затем была в Восточной Пруссии.
А передвинулась сюда —
В зал Нюрнбергского суда.
 
 
Сидят в траншее адвокаты,
Сжимая перья-автоматы.
Но им не вычеркнуть пером,
Что вырублено топором.
И нет на свете красноречья
Краснее крови человечьей.
 

Ноябрь, 1945 г.

 
На площади в Германии
Хвалился он заранее:
«Со мною во главе
Берлинские дивизии,
Штеттинские дивизии,
Бригады Бранденбургские,
Полки Мариенбургские
Пройдут по всей Москве!»
 
 
Ответ на предсказание
Последовал один:
Нет Гитлера в Германии,
Освобожден Берлин!
 
 
И вот на всенародном
Советском торжестве
Дивизии Берлинские,
Тильзитские, Штеттинские,
Бригады Бранденбургские
Полки Мариенбургские
Проходят по Москве…
 
 
Но это – наши воины.
Их чествует страна.
За подвиг им присвоены
Такие имена!
 

 
В Нью-Гавре
(Америка,
Коннектикут)
Висит объявленье… О чем бы?
 
 
О том, что на фабрике выпуска ждут
Игрушечной атомной бомбы!
 
 
Румяный ребенок с папашей своим
Придет в магазин, и приказчик,
Сияя улыбкой, откроет пред ним
Наполненный бомбами ящик.
 
 
«Вам бомбочку нужно? Пожалуйста, сэр.
Швырните одну для проверки.
Вот мелкий, вот средний, вот крупный размер.
А это для них – бомбоньерки!»
 
 
Выходит малыш из стеклянных дверей
Еще веселей и румянее.
Спешит он домой, чтоб начать поскорей
Учебное бомбометание.
 
 
Для практики бомбу бросает дитя
В кота, петуха и наседку,
Потом в гувернантку швыряет шутя,
И в тетку, и в бабку, и в дедку!
 
 
Всерьез ли такою игрушкой бомбят
Иль только немного калечат, —
Пока неизвестно. Но души ребят,
Наверно, она изувечит!
 
 
Убийцы, детей превращая в калек,
Дают им игрушечный «атом».
Но мирный, здоровый, простой человек
Защитником будет ребятам!
 
 
Намного сильнее он всех королей —
Железных, стальных или пушечных.
Так пусть же он землю избавит скорей
От бомб настоящих, а малых детей —
От самых зловредных:
Игрушечных!
 

Агентство Рейтер сообщает, что в Лондоне были проданы с аукциона 134 письма Бернарда Шоу к его другу, артистке П. Кэмпбелл. Письма приобретены по телеграфу дельцом из Нью-Йорка за 1100 фунтов стерлингов.

 
Сказать по правде, хорошо
Дельцы не знают, кем был
Покойный мистер Бéрнард Шоу
И кто такая Кэмпбелл.
 
 
И все ж владелец кошелька,
Отнюдь не склонный к риску,
По телеграфу с молотка
Купил их переписку.
 
 
Вот молоток стучит о стол.
Растут на письма цены.
На сотни фунтов счет пошел…
– Кто больше, джентльмены?!
 
 
Пока ведет над Темзой торг
Компания скупая,
Телеграфирует Нью-Йорк:
«Бернарда покупаю».
 
 
Побили янки англичан,
Почти удвоив цену.
И вот идет за океан
Посылка к бизнесмену.
 
 
И говорит своим друзьям
Владелец переписки:
– Вот эти письма сам Вильям
Шекспир писал артистке!
 
 
– Шекспир? – Нет, впрочем, Шеридан…
Не помню точно, с кем был
Когда-то в Лондоне роман
У этой самой Кэмпбелл…
 

______

 
Как жаль, что Шоу Джордж Бернард
Не написал комедии
О том, как лондонский ломбард
Сбывал его наследие!
 

 
Спасти желая Гоминьдан,
Банкиры-торгаши
Бросали деньги в старый чан —
Бездонный чан-кай-ши.
 
 
Но все, что дали янки —
Орудия и танки,
И банки молока,
Табак, автомобили, —
В боях перехватили
Народные войска.
 
 
Теперь бездонную лохань
Прибило к острову Тайвань,
И там ее останки
Чинить собрались янки.
 
 
Но, дядя Сэм, ты свой карман
До дна опустоши,
А не спасешь дырявый чан,
Бездонный чан-кай-ши.
 
 
Как ни старайся, всё равно
Не будет дна у чана.
Быть может, он увидит дно,
Но только – океана!
 

 
Гостит в Мадриде Симеон —
Без отчества, фамилии,
Но Симеона почтальон
Отыщет без усилия.
 
 
Не нужно для таких персон
Фамилии и отчества.
Ведь он – не просто Симеон,
А бывшее «высочество»!
 
 
В Мадрид приехав, Симеон
Сказал корреспондентам,
Что он себя на царский трон
Считает претендентом,
 
 
Что по рожденью своему
Он бывший принц болгарский
И очень хочется ему
Присвоить титул царский.
 
 
«По Сеньке шапка», говорят.
Но в лавках шапочных навряд
Отыщется корона
Для принца Симеона.
 
 
На свете принцев – что котят —
Несметное количество!
И все «высочества» хотят
Пробраться в «их величества».
 
 
Для этих принцев и принцесс,
Напрасно ждущих царства,
Холодный душ или компресс —
Отличное лекарство!
 

 
Сваха странствует по Азии,
Тут попьет, а там поест.
У нее – разнообразие
Женихов для всех невест.
 
 
Говорит она, усталая,
Опускаясь на диван:
– Нынче браком сочетала я
Анкару и Пакистан.
 
 
Но с невестами арабскими
Не поладить мне никак,
Хоть давно цепями рабскими
Я опутала Ирак.
 
 
Ох, мне плечи давит гирею
Новый заданный урок:
Я должна Ливан и Сирию
Заманить в такой же блок.
 
 
Я показываю, сватая,
Им портреты женихов.
Генералы есть усатые,
Адмиралы без усов.
 
 
Есть дельцы заокеанские.
Пожелай – озолотят!
Да красавицы Ливанские
Что-то замуж не хотят!
 
 
Побывала и в Каире я,
Не жалея старых ног.
Но Египет, как и Сирия,
Указал мне на порог.
 
 
Вот какое безобразие!
Изменился белый свет.
Прежней Африки и Азии
И в помине нынче нет!..
 

 
Пишут, будто окружен
До сих пор туманом
Флирт, который Вашингтон
Начал с Пакистаном.
 
 
Будто вице-президент,
Хитроумный Никсон.
Свой покинул контитент,
Чтобы сделать книксен.
 
 
Будто с севера летит
Он на юг горячий,
Чтобы вежливый визит
нанести Карачи.
 
 
Сердце Никсона полно
Страстью к Пакистану,
Но поверить мудрено
Этому роману.
 
 
Не секрет ни для кого,
Что дельцы-пролазы
Строят куры для того,
Чтобы строить базы!
 

Балканскую комиссию американские газеты откровенно называют «сторожевым псом на Балканах»

Из газет

 
Политики за океаном,
Решая каверзный вопрос,
Постановили, что Балканам
Необходим усердный пес.
 
 
Как будет этот пес Полкан
Стеречь спокойствие Балкан?
 
 
Приставлен он не для дозора,
А вся его задача в том,
Чтоб охранять получше вора
И не пускать хозяев в дом.
 

 
Давно ли мистер Томас
Метал раскаты грома
С трибуны на врагов
И всем грозя террором,
Был главным контролером
По линии мозгов?
 
 
А ныне где же Томас?
Лакей твердит: – «Нет дома-с.
Ушли они в конгресс!»
Но нет его в конгрессе.
Он, если верить прессе,
Уехал на процесс.
 
 
Кого же там он судит?
Кто новой жертвой будет?
Нет, вызванный к судье,
Не за столом судейским,
А рядом с полицейским
Сидит он на скамье…
 
 
В комиссии сената
Он чистил всех когда-то
Безжалостен и строг.
И так «очистил» Штаты,
Что совершил растраты
И угодил в острог.
 

 
В газетах сказано о том,
Что продан Диккенсовский дом.
 
 
Публично, именем закона,
Дом «Копперфильда» и «Сверчка»
Оценщики аукциона
На днях пустили с молотка.
 
 
Бедняга Диккенс много лет
Лежит в Вестминстерском аббатстве.
Он не узнает из газет
Об этом новом святотатстве…
 
 
Клубится лондонский туман
И с фонарями улиц спорит,
Как в дни, когда писал роман
Покойный автор «Крошки Доррит».
 
 
По-прежнему издалека
Мы слышим крик зеленщика,
И запах устрицы и травки
Доносится из ближней лавки.
 
 
Во мгле, продрогнув до костей,
По переулкам бродят дети…
Но нет уж Диккенса на свете.
Певца заброшенных детей.
 
 
Его уж нет. И продан дом,
Где жил поэт, чудак, мечтатель.
Пойдет ли здание внаем
Иль будет отдано на слом, —
Решит случайный покупатель…
 
 
Будь этот дом в стране труда,
А не в краю капиталистов,
Его бы, право, никогда
Не описал судебный пристав.
 
 
В музей он был бы превращен,
Очищен от столетней пыли.
Туда бы школьники ходили
По воскресеньям на поклон.
 
 
И вновь бы ожил дом холодный,
Видавший столько перемен…
Среди его старинных стен
Не умолкал бы шум народный.
 
 
Согрел бы их людской поток.
И жадно слушали бы дети,
Не затрещит ли в кабинете
Приятель Диккенса – сверчок…
 

1949

 
Если спросите: откуда
Изгнан старый Гайавата,
Я скажу: из Голливуда,
Я отвечу вам: из Штатов.
 
 
Те, кто любит в день погожий
Слушать древние сказанья,
Спросят, может быть: за что же
Гайавате наказанье?
 
 
Я отвечу им: Поквана —
Трубка Мира – виновата
В том, что вынужден с экрана
Удалиться Гайавата.
 
 
Вы узнáете, в чем дело,
Прочитав две-три цитаты
Из описанных Лонгфелло
Похождений Гайаваты:
 
 
«…Из долины Тавазэнта,
Из долины Вайоминга,
Из лесистой Тоскалузы,
От скалистых гор далеких,
От озер страны полночной
Все народы увидали
Отдаленный дым Покваны,
Дым призывный Трубки Мира…»
 
 
Голливуд, читая строки
Из народного сказанья,
Обнаружил в них намеки
На Стокгольмское воззванье.
 
 
Сразу отдал он команду:
«Чтоб спасти от бунта Штаты,
Прекратите пропаганду
Коммуниста Гайаваты!..»
 

С пометкой «запрещено» в СССР возвращаются из Франции такие издания, как журнал «Мурзилка».

Из газет

 
Французская почта
В Советский Союз
На днях возвратила посылку.
В почтовой посылке чиновник-француз
Узнал по обложке «Мурзилку».
 
 
– «Мурзилка!» – испуганный цензор вскричал
И весь покраснел – до затылка. —
Ведь это же школьный
Крамольный
Журнал
С названием страшным: «Мурзилка»!
 
 
Отправить назад он велел этот груз —
Учащихся орган печатный.
С французской границы в Советский Союз
Помчалась «Мурзилка» обратно.
 
 
А так как известно, что я состою
Сотрудником нашей «Мурзилки»,
Французским властям я вопрос задаю
По поводу этой посылки:
Какую опасностью Брюн или Кэй [8]8
  Шарль Брюн и Анри Кэй – бывшие министры внутренних дел во Франции. (Прим. автора).


[Закрыть],
Была продиктована мера,
Закрывшая доступ «Мурзилке» моей
В отчизну Вольтера,
Мольера?
 
 
Мы знаем, почтенные Брюн или Кэй,
У вас не трясутся поджилки
При виде заморской стряпни для детей
Где столько убийц и зарытых костей.
(Чего не бывает в «Мурзилке».)
 
 
Зачем о свободе печати кричать
Пред каждою выборной урной?
Одна у жандармов свободна печать,
А именно: штемпель цензурный!
 

ГенералОмар Брэдли выступил в комиссии американского сената с агрессивной речью.

 
Когда-то, много лет назад,
Желая римлян огорошить,
Властитель Рима ввел в сенат
Свою оседланную лошадь.
 
 
А в наши дни в другой стране,
По сообщениям печати,
Не лошадь видели в сенате,
А генерала на коне.
 
 
В сенат галопом въехал Брэдли,
Заокеанский генерал,
И по-военному, не медля,
На все вопросы отвечал.
 
 
О наступленьи, о десантах
Хрипел он, шпорами звеня,
И адъютанты в аксельбантах
Держали под узцы коня.
 
 
Услышав эти речи Брэдли
Весь мир подумал: «Уж не бред ли?
 
 
Быть может, генерал сошел
С того, с чего сошел когда-то
Его учитель бесноватый —
Покойный мистер Форрестол!»
 

 
Благочестив миролюбивый Стассен,
Но в сущности весьма огнеопасен.
В его петлице – пальмовая ветка,
Но он сидит на бомбах, как наседка,
И в этом интересном положенье
Рассматривает план разооруженья.
 

Доктор философии, священник Вильям Сноу, выступая с проповедью в Южной Англии, заявил, что миру угрожает не война, а перенаселение… Он предложил создать международный парламент, который устанавливал бы определенную квоту рождаемости для каждой страны на каждый год.

 
Вещает проповедник тленья:
– Опасна людям не война.
Опасно перенаселенье,
Деторождаемость страшна.
 
 
Он восклицает: – О народы!
Пусть вам парламент каждый год
Дает лицензии на роды
И регулирует приплод.
 
 
Зовет к войне, зовет к разбою
Оратор, не жалея сил.
Ах, очень жаль, что он собою
Планету перенаселил!
 
 
И если есть еще к тому
У проповедника наследник,
Спросить уместно: почему
Мировоззренью своему
Неверен мрачный проповедник,
Зовущий мор, войну, чуму?
 
 
И если надо в самом деле
Слегка уменьшить род людской,
Он должен был для этой цели
Свое потомство в колыбели
Прихлопнуть пастырской рукой!..
 

 
Во многих семьях парижан
Еще не сняли траура,
А уж во Франции Шумàн
Встречает Аденауэра.
 
 
И вот идут они вдвоем
К американцам на прием.
 
 
За ними крадутся вдоль стен
Два призрака, два духа.
«Послушай, старый друг Петэн! —
Бормочет Гитлер глухо, —
– Мой Аденауэр, твой Шумàн —
Способные ребята!
Они затеяли роман,
Как мы с тобой когда-то…»
 
 
«Ах! – говорит другой мертвец, —
Нам радоваться рано.
Давно известен мне конец
Подобного романа!..»
 

 
Над Темзою в старинном банке
Сошлись на несколько секунд
Английский фунт
И горделивый доллар янки.
 
 
– Мое почтенье, старый друг! —
Сказал американец гордо: —
Как изменил тебя недуг!
Ты на ногах стоишь нетвердо.
Скорее покорись судьбе.
Тебе поможет лишь больница.
И я советую тебе
На девальвацию ложиться.
Ты потеряешь фунт другой,
Бодрее станешь и моложе,
И для тебя, мой дорогой,
Я сделаюсь еще дороже!..
 
 
– Есть! – отвечал английский фунт
И стал пред долларом во фрунт.
 

 
Стремясь порядку научить людей,
Директор парка не щадил гвоздей,
В могучий ствол дубовый
Забил он гвоздь двенадцатидюймовый.
А в этот бук
Вогнал гвоздей огромных двадцать штук,
Чтоб вывесить такие объявленья:
«Оберегайте лесонасажденья!»,
«Не рвать цветов!», «Запрещено курить!»,
«Не мять газонов!», «В парке не сорить!»
«Нелья плевать!» и «Дорогие детки!
Не обрывайте у деревьев ветки!..»
 
 
На всех стволах, куда ни кинешь взгляд,
Таблички аккуратные висят.
Взгляните на каштан или на бук вы, —
С каким искусством выведены буквы:
«Налево – душ!», «Направо – тир и клуб»,
Когда бы говорить умел ветвистый дуб,
Столетний дуб с табличкой «Детский сектор»,
Он акричал бы: «Милый мой директор,
Порой друзья страшнее, чем враги,
Ты от себя меня обереги!»
 

______

 
Мы с вами книги детские видали,
Пробитые насквозь гвоздем морали.
От этих дидактических гвоздей
Нередко сохнут книжки для детей…
 
 
Мораль нужна, но прибивать не надо
Ее гвоздем к живым деревьям сада,
К живым страницам детских повестей.
Мораль нужна. Но – никаких гвоздей!
 

 
Как будто слился воедино
Он со столом своим навек.
Теперь он стол наполовину,
Наполовину человек.
 
 
Сидит он, вытесанный грубо,
Как идол о шести ногах.
Две пары ног его – из дуба,
А третья пара в сапогах.
 
 
Ленивой косности образчик,
Едва глядит он из-под век.
И ваше дело в долгий ящик
Бросает столочеловек.
 
 
Устроен этот «долгий ящик»
В столе, как некий саркофаг,
Для всех входящих, исходящих
И неподписанных бумаг.
 
 
Истлеет в ящике бумага,
Покуда столочеловек,
Достав дела из саркофага,
Поставит подпись: «Имярек».
 
 
Но говорят: настанет дата,
Когда искусная пила
Отпилит стол от бюрократа
И бюрократа от стола!
 

 
В дверь поликлиники зубной
Вбежал взъерошенный больной,
Большим обвязанный платком
С торчащим кверху узелком.
 
 
Был у него жестокий флюс,
Перекосивший правый ус.
А слева был такой же флюс,
Перекосивший левый ус.
 
 
Больной был сумрачен и зол:
Два зуба вырвать он пришел,
Два крайних зуба с двух сторон, —
Как говорится, – с корнем вон!
 
 
– В какой пройти мне кабинет?
Спросил он даму средних лет.
Но услыхал в ответ слова:
– Зарегистрируйтесь сперва.
 
 
– Вы что, смеетесь надо мной? —
Взревел в отчаянье больной.
– Простите, я, быть может, груб,
Но сто чертей сверлят мой зуб!
 
 
В ответ – бесстрастные слова;
– Зарегистрируйтесь сперва.
 
 
Идет он, проклиная свет,
К другой особе средних лет
И ждет, пока, припудрив нос,
Она начнет чинить допрос.
 
 
– Где родились? Вам сколько лет?
Лечились раньше или нет?
Национальность. Должность. Стаж.
Образованье. Адрес ваш…
 
 
Вопросов, двадцать задала
Особа, сидя у стола.
Когда ж спросила наконец:
– Болел ли корью ваш отец? —
 
 
Больной сорвал с распухших щек
Узлом завязанный платок
И, привязав шпагат к зубам,
Себе два зуба вырвал сам…
 
 
Два крайних зуба с двух сторон, —
Как говорится, – с корнем вон!
 

 
Посадил дедка репку,
Стал дожидаться урожая,
Выросла репка большая-пребольшая!
Дедка – за репку,
Тянет-потянет,
Вытянуть не может.
 
 
Поклонился дед райисполкому.
Поклонился агроному
Областному.
Помощи ждет от них старый,
А они ему – циркуляры,
Всякие формы да анкеты.
Просят дать подробные ответы:
 
 
– Вся ль у вас отчетность в порядке?
Учтены ли за последний год осадки?
Из какого расчета с гектара
Есть на месте у вас «репкотара»?..
 
 
Начинает дед писать ответы
На запросы, циркуляры и анкеты.
Пишет-пишет, дописать не может,
Вычитает, складывает, множит.
 
 
Помогают дедке бабка, внучка,
Помогают кошка, мышка, Жучка:
Бабка с дедкой роются в отчетах,
Жучка с внучкой щелкают на счетах,
Кошка с мышкой извлекают корни,
Ну а репка с каждым днем упорней,
Не сдается, держится крепко…
Уж такая уродилась репка!
 
 
Цифры-то у деда в порядке, —
Только репка до сих пор на грядке!
 

 
Была она пегой,
Была она пестрой,
Была она толстой,
Как все ее сестры.
 
 
Была она
Низкого роста.
Была совершенно
Бесхвоста.
 
 
Росла эта свинка
В семье городской,
Но звали ее
Почему-то морской.
 
 
Она соглашалась,
Не споря,
Хоть сроду не видела
Моря.
 
 
Хозяева знали:
От этакой свинки
Не будет щетинки,
Не будет ветчинки.
 
 
И вот ее отдали
В руки
Служителя
Строгой науки.
 
 
В научный
Попала она институт,
Который
Немыслимым словом зовут.
 
 
Капусту и кашу
Давал ей ученый,
Давал простоквашу
И сахар толченый.
 
 
Она измеряла
Температуру
И даже попала
В литературу.
 
 
Писали о роли
Ее в медицине,
Причем называли
Ее по-латыни!
 
 
Найдя ее снимок
В научном журнале,
Ее среди свинок
Мы сразу узнали.
 
 
Узнали морскую
Бесхвостую свинку,
Крутой ее профиль
И жирную спинку.
 
 
Но после статьи
И портрета в журнале
Мы свинки знакомой
Уже не узнали.
 
 
Такой она стала
Надменной и гордой.
Не свинка, а дочка
Английского лорда!
 
 
Она пожелала,
Чтоб все секретарши
Ее называли
Сотрудницей старшей,
 
 
Чтоб дали ей флотскую
Форму
И корму
Недельную норму,
 
 
Чтоб ей присудили
Научную премию
И даже избрали
Ее в академию…
 
 
Несносную свинку
Полгода назад
Директор отправить
Решил в Зоосад.
 
 
И там затерялась,
Как в море песчинка,
Морская,
Но моря не знавшая
Свинка.
 

 
Свою девчонку за ручонку
Из парка женщина вела,
А все твердили им вдогонку:
– Как эта девочка мила!
 
 
Тряхнула девочка кудрями,
Хоть и была еще мала,
И нараспев сказала маме:
– Ты слышишь, мама? Я мила.
 
 
– Ну что ты! – мать сказала крошке,
На взрослых бросив гневный взгляд. —
Не про тебя, а про сапожки
Твои, должно быть, говорят.
 
 
Идут вперед. А слева, справа
Толкуют люди меж собой:
– Как эта девочка кудрява!
Как цвет идет ей голубой!
 
 
Смущенно мама шепчет дочке,
Пройти стараясь поскорей:
– Им очень нравятся цветочки
На новой кофточке твоей.
 
 
А на автобусной стоянке,
Куда спешили дочь и мать,
Две толстощекие гражданки
К ребенку стали приставать.
 
 
– Ах, что за пупс! – пропела дама. —
Ну прямо куколка – точь-в-точь!
– Довольно! – вымолвила мама. —
Калечьте собственную дочь!
 

 
Медведя лет пяти-шести
Учили как себя вести:
 
 
В гостях, медведь,
Hельзя pеветь,
Hельзя гpyбить и чваниться,
Знакомым надо кланяться,
Снимать пpед ними шляпy,
Hе настyпать на лапy,
И не ловить зyбами блох,
И не ходить на четыpех.
 
 
Hе надо чавкать и зевать,
А кто зевает всласть,
Тот должен лапой пpикpывать
Разинyтyю пасть.
 
 
Послyшен бyдь, и вежлив бyдь,
И yстyпай пpохожим пyть,
А стаpых yважай.
И бабyшкy-медведицy
В тyман и гололедицy
До дома пpоважай!
 
 
Так Мишкy лет пяти-шести
Учили как себя вести…
 
 
Хоть с видy стал он вежливым,
Остался он  медвежливым.
 
 
Он кланялся соседям —
Лисицам и медведям,
Знакомым место yстyпал,
Снимал пpед ними шляпy,
А незнакомым настyпал
Всей пяткою на лапy.
 
 
Совал кyда не надо нос,
Топтал тpавy и мял овес.
 
 
Hаваливался бpюхом
Hа пyбликy в метpо
И стаpикам, стаpyхам
Гpозил сломать pебpо.
 
 
Медведя лет пяти-шести
Учили, как себя вести.
 
 
Hо, видно, воспитатели
Hапpасно вpемя тpатили!
 

 
В одной из школ
Есть у меня знакомый мальчик Вася.
Два года он учился в первом классе
И во второй с натяжкой перешел.
 
 
Вот осенью явился в первый раз
К дверям второго класса наш Василий.
А двое новичков его спросили:
– Не можешь ли сказать, где первый класс?
 
 
– Не помню! – отвечал с презреньем Вася.
Давно я не бываю в первом классе!
 
 
Читатель, если новый чин у вас,
Не надо забывать свой прежний класс!
 

 
Молчанье в критике царит
По части детской книжки.
 
 
– О детях, – критик говорит,
Я знаю понаслышке.
 
 
– Я, – говорит, – не педагог,
Предмет я изучить не мог,
А мне нужна конкретность…
 
 
С такого критика налог
Берите за бездетность!