Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том второй. Лирика, повести в стихах, сатира, пьесы"

Автор книги: Самуил Маршак

ЛИРИКА, ПОВЕСТИ В СТИХАХ, САТИРА, ПЬЕСЫ

ИЗ ЛИРИЧЕСКОЙ ТЕТРАДИ

 
За окнами сумрак ранний
На свет и на тьму похож, —
Будто на синем плане
Нового дня чертеж.
 
 
Вижу, привстав с постели,
Как выступают из мглы
Строгие лесенки елей,
Сосен прямые стволы.
 
 
Слышу в тиши до рассвета
Первые грузовики.
Слышу, как в городе где-то
Пробуют голос гудки.
 
 
Тот, кто минуту свиданья
Ночи и дня подглядел,
Видел весь мир в ожиданье
Новых событий и дел.
 

 
О том, как хороша природа,
Не часто говорит народ
Под этой синью небосвода,
Над этой бледной синью вод.
 
 
Не о закате, не о зыби,
Что серебрится вдалеке, —
Народ беседует о рыбе,
О сплаве леса по реке.
 
 
Но, глядя с берега крутого
На розовеющую гладь,
Порой одно он скажет слово,
И это слово – «Благодать!».
 

 I

 
Часы за шумом не слышны,
Но дни и годы к нам приводят.
Выходит лето из весны
И в осень позднюю уходит.
 

II

 
Дорого вóвремя время.
Времени много и мало.
Долгое время – не время,
Если оно миновало.
 

 
Дана лишь минута
Любому из нас.
Но если минутой
Кончается час —
Двенадцатый час, открывающий год,
Который в другое столетье ведет, —
Пусть эта минута, как все, коротка,
Она, пробегая, смыкает века.
 

 
Скрипели возы по дорогам.
Едва шелестела листва.
А в скошенном поле за стогом
Сверкала огнями Москва.
 
 
Мерцала огней вереница,
А в поле была тишина,
И тенью бесшумная птица
Над полем кружила одна.
 
 
Простора открылось так много
С тех пор, как скосили траву.
И странно в пути из-за стога
Увидеть ночную Москву.
 
 
Пронизан и высушен зноем,
Вдали от гудящих дорог
Дремотой, довольством, покоем
Дышал этот сумрачный стог.
 
 
И только огней вереница —
Граница небес и земли —
Давала мне знать, что столица
Не спит за полями вдали.
 

 
Мгновенный свет и гром впотьмах, —
Как будто дров свалилась груда…
 
 
В грозе, в катящихся громах
Мы любим собственную удаль.
 
 
Мы знаем, что таится в нас
Так много радости и гнева,
Как в этом громе, что потряс
Раскатами ночное небо!
 

 
Все цветет по дороге. Весна
Настоящим сменяется летом.
Протянула мне лапу сосна
С красноватым чешуйчатым цветом.
 
 
Цвет сосновый, смолою дыша,
Был не слишком приманчив для взгляда.
Но сказал я сосне: – Хороша! —
И была она, кажется, рада.
 

 
Вечерний лес еще не спит.
Луна восходит яркая.
И где-то дерево скрипит,
Как старый ворон каркая.
 
 
Всё этой ночью хочет петь.
А неспособным к пению
Осталось гнуться да скрипеть,
Встречая ночь весеннюю.
 

 
Всех, кто утром выйдет на простор,
Сто ворот зовут в сосновый бор.
 
 
Меж высоких и прямых стволов
Сто ворот зовут под хвойный кров.
 
 
Полумрак и зной стоят в бору.
Смолы проступают сквозь кору.
 
 
А зайдешь в лесную даль и глушь,
Муравьиным спиртом пахнет сушь.
 
 
В чаще муравейники не спят —
Шевелятся, зыблются, кипят.
 
 
Да мелькают белки в вышине,
Словно стрелки, от сосны к сосне.
 
 
Этот лес полвека мне знаком.
Был ребенком, стал я стариком.
 
 
И теперь брожу, как по следам,
По моим промчавшимся годам.
 
 
Но, как прежде, для меня свои —
Иглы, шишки, белки, муравьи.
 
 
И меня, как в детстве, до сих пор
Сто ворот зовут в сосновый бор.
 

 
Когда вы долго слушаете споры
О старых рифмах и созвучьях новых,
О вольных и классических размерах, —
Приятно вдруг услышать за окном
Живую речь без рифмы и размера,
Простую речь: – А скоро будет дождь!
 
 
Слова, что бегло произнес прохожий,
Не меж собой рифмуются, а с правдой —
С дождем, который скоро прошумит.
 

 
Усердней с каждым днем гляжу в словарь.
В его столбцах мерцают искры чувства.
В подвалы слов не раз сойдет искусство,
Держа в руке свой потайной фонарь.
 
 
На всех словах – события печать.
Они дались недаром человеку.
Читаю: – Век. От века. Вековать.
Век доживать. Бог сыну не дал веку.
 
 
Век заедать, век заживать чужой… —
В словах звучит укор, и гнев, и совесть.
Нет, не словарь лежит передо мной,
А древняя рассыпанная повесть.
 

 
Мы знаем: время растяжимо.
Оно зависит от того,
Какого рода содержимым
Вы наполняете его.
 
 
Бывают у него застои,
А иногда оно течет
Ненагруженное, пустое,
Часов и дней напрасный счет.
 
 
Пусть равномерны промежутки,
Что разделяют наши сутки,
Но, положив их на весы,
Находим долгие минутки
И очень краткие часы.
 

 
И поступь и голос у времени тише
Всех шорохов, всех голосов.
Шуршат и работают тайно, как мыши,
Колесики наших часов.
 
 
Лукавое время играет в минутки,
Не требуя крупных монет.
Глядишь, – на счету его круглые сутки,
И месяц, и семьдесят лет.
 
 
Секундная стрелка бежит что есть мочи
Путем неуклонным своим.
Так поезд несется просторами ночи,
Пока мы за шторами спим.
 

 
Даже по делу спеша, не забудь!
Этот короткий путь —
Тоже частица жизни твоей.
Жить и в пути умей!
 

 
В пути с утра до первых звезд,
От бурь не знает он защиты,
Но много дней и много верст
Его терпению открыты.
 
 
Пронесся поезд перед ним,
Прошел, стуча на каждой шпале,
Оставив в небе редкий дым
Да бледный след на тусклой стали.
 
 
Звенит встревоженная тишь.
Гудит смятенная дорога.
Но он спокоен: ненамного
Опередишь.
 

 
Когда, изведав трудности ученья,
Мы начинаем складывать слова
И понимать, что есть у них значенье —
«Вода. Огонь. Старик. Олень. Трава», —
 
 
По-детски мы удивлены и рады
Тому, что буквы созданы не зря,
И первые рассказы нам награда
За первые страницы букваря.
 
 
Но часто жизнь бывает к нам сурова:
Иному век случается прожить,
А он не может значащее слово
Из пережитых горестей сложить.
 

 
Мы солнца в дороге не видели днем
Погода была грозовая.
Когда же оно засверкало огнем,
Ты спутникам что-то сказала о нем,
По-детски его называя.
 
 
Пускай это бурное море огня
Зовут лучезарным светилом,
Как в детстве, оно для тебя и меня
Останется солнышком милым.
 
 
И меньше не станет оно оттого,
Что где-то на малой планете
Не солнцем порой называют его,
А солнышком взрослые дети.
 

 
Грянул гром нежданно, наобум —
Яростный удар и гул протяжный.
А потом пронесся легкий шум,
Торопливый, радостный и влажный.
 
 
Дождь шумел негромко, нараспев,
Поливая двор и крышу дома,
Шепотом смиряя буйный гнев
С высоты сорвавшегося грома.
 

 
Чернеет лес, теплом разбуженный,
Весенней сыростью объят.
А уж на ниточках жемчужины
От ветра каждого дрожат.
 
 
Бутонов круглые бубенчики
Еще закрыты и плотны,
Но солнце раскрывает венчики
У колокольчиков весны.
 
 
Природой бережно спеленатый,
Завернутый в широкий лист,
Растет цветок в глуши нетронутой,
Прохладен, хрупок и душист.
 
 
Томится лес весною раннею,
И всю счастливую тоску,
И все свое благоухание
Он отдал горькому цветку.
 

 
В сумерки весенние
За листвой берез
Гулко в отдалении
Свистнул паровоз.
 
 
Дымными полотнами
Застилая лес,
Окнами бессчетными
Замелькал экспресс.
 
 
Слабо отраженные,
Чуть светясь во мгле,
Очерки оконные
Мчатся по земле.
 
 
Желтая вагонная
Жесткая скамья —
Жизнь моя бессонная,
Молодость моя.
 
 
По безвестным станциям —
Из конца в конец
По Руси постранствовал
Вдоволь мой отец.
 
 
Скучной ночью длинною
Он смотрел в окно.
Перед ним пустынное
Стлалось полотно.
 
 
С тайною тревогою
Под немолчный шум
Много он дорогою
Передумал дум.
 
 
Не ему ли следуя,
Я живу в пути.
Все куда-то еду я
Лет с пяти-шести.
 
 
Но теперь вагонная
Желтая скамья —
Словно обновленная
Молодость моя.
 
 
И легко мне с первыми
Встречными в пути
Будто давний прерванный
Разговор вести.
 

 
Бывало, в детстве под окном
Мы ждем, – когда у нас
Проснется гость, прибывший в дом
Вчера в полночный час.
 
 
Так и деревья – стали в ряд,
И ждут они давно, —
Когда я брошу первый взгляд
На них через окно.
 
 
Я в этот загородный дом
Приехал, как домой.
Встает за садом и прудом
Заря передо мной.
 
 
Ее огнем озарены,
Глядят в зеркальный шкаф
Одна береза, две сосны,
На цыпочки привстав.
 
 
Деревья-дети стали в ряд.
И слышу я вопрос:
– Скажи, когда ты выйдешь в сад
И что ты нам привез?
 

 
Шумят деревья за моим окном.
Для нас они – деревья как деревья,
А для других – укромный, мирный дом
Иль временный привал среди кочевья.
 
 
Вчера я видел: съежившись в комок,
На дереве у моего окошка
Сидел хвостатый рыженький зверек
И чистился, чесался, точно кошка.
 
 
Лизал он шерстку белую брюшка,
Вертя проворной маленькой головкой.
И вдруг, услышав шорох, в два прыжка
На верхней ветке очутился ловко.
 
 
Меж двух ветвей повис он, словно мост,
И улетел куда-то без усилья.
Четыре лапы и пушистый хвост
Ему в полете заменяют крылья.
 
 
Моя сосна – его укромный дом
Иль временный привал среди кочевья.
Теперь я знаю: за моим окном
Не только мне принадлежат деревья!
 

 
По небу голубому
Проехал грохот грома,
И снова все молчит.
 
 
А миг спустя мы слышим,
Как весело и быстро
По всем зеленым листьям,
По всем железным крышам,
По цветникам, скамейкам,
По ведрам и по лейкам
Пролетный дождь стучит.
 

 
Едва остановится дачный
У первой платформы лесной,
Вы слышите голос прозрачный,
Рожденный самой тишиной.
 
 
В лесу над росистой поляной
Кукушка встречает рассвет.
В тиши ее голос стеклянный
Звучит, как вопрос и ответ.
 
 
В двух звуках, кукушкой пропетых,
Не радость слышна, не печаль.
Она говорит нам, что где-то
Есть очень далекая даль.
 

 
Собираясь на Север, домой,
Сколько раз наяву и во сне
Вспоминал я о статной, прямой
Красноперой карельской сосне.
 
 
Величав ее сказочный рост.
Да она и растет на горе.
По ночам она шарит меж звезд
И пылает огнем на заре.
 
 
Вспоминал я, как в зимнем бору,
Без ветвей от верхушек до пят,
Чуть качаясь в снегу на ветру,
Корабельные сосны скрипят.
 
 
А когда наступает весна,
Молодеют, краснеют стволы.
И дремучая чаща пьяна
От нагревшейся за день смолы.
 

 
На неизвестном полустанке,
От побережья невдали,
К нам в поезд финские цыганки
Июньским вечером вошли.
 
 
Хоть волосы их были русы,
Цыганок выдавала речь
Да в три ряда цветные бусы
И шали, спущенные с плеч.
 
 
Блестя цепочками, серьгами
И споря пестротой рубах,
За ними следом шли цыгане
С кривыми трубками в зубах.
 
 
С цыганской свадьбы иль с гулянки
Пришла их вольная семья.
Шуршали юбками цыганки,
Дымили трубками мужья.
 
 
Водил смычком по скрипке старой
Цыган поджарый и седой,
И вторила ему гитара
В руках цыганки молодой.
 
 
А было это ночью белой,
Когда земля не знает сна.
В одном окне заря алела,
В другом окне плыла луна.
 
 
И в этот вечер полнолунья,
В цыганский вечер, забрели
В вагон гадалки и плясуньи
Из древней сказочной земли.
 
 
Полынью пахло, пахло мятой,
Влетал к нам ветер с двух сторон,
И полевого аромата
Был полон дачный наш вагон.
 

 
Не знаю, когда прилетел соловей,
Не знаю, где был он зимой,
Но полночь наполнил он песней своей,
Когда воротился домой.
 
 
Весь мир соловьиною песней прошит:
То слышится где-то свирель,
То что-то рокочет, журчит и стучит
И вновь рассыпается в трель.
 
 
Так четок и чист этот голос ночной,
И все же при нем тишина
Для нас остается немой тишиной,
Хоть множества звуков полна.
 
 
Еще не раскрылся березовый лист
И дует сырой ветерок,
Но в холоде ночи ликующий свист
Мы слышим в назначенный срок.
 
 
Ты издали дробь соловья улови —
И долго не сможешь уснуть.
Как будто счастливой тревогой любви
Опять переполнена грудь.
 
 
Тебе вспоминается северный сад,
Где ночью продрог ты не раз,
Тебе вспоминается пристальный взгляд
Любимых и любящих глаз.
 
 
Находят и в теплых краях соловьи
Над лавром и розой приют.
Но в тысячу раз мне милее свои,
Что в холоде вешнем поют.
 
 
Не знаю, когда прилетел соловей,
Не знаю, где был он зимой,
Но полночь наполнил он песней своей,
Когда воротился домой.
 

 
Где вплотную, высок и суров,
Подступает к дороге бор, —
Ты увидишь сквозь строй стволов,
Словно в озере, дом и двор.
 
 
Так и тянет к себе и зовет
Теплым дымом домашний кров.
Не твоя ли здесь юность живет
За тремя рядами стволов?
 

 
Сколько раз пытался я ускорить
Время, что несло меня вперед,
Подхлестнуть, вспугнуть его, пришпорить,
Чтобы слышать, как оно идет.
 
 
А теперь неторопливо еду,
Но зато я слышу каждый шаг,
Слышу, как дубы ведут беседу,
Как лесной ручей бежит в овраг.
 
 
Жизнь идет не медленней, но тише,
Потому что лес вечерний тих,
И прощальный шум ветвей я слышу
Без тебя – один за нас двоих.
 

 
Цветная осень – вечер года —
Мне улыбается светло.
Но между мною и природой
Возникло тонкое стекло.
 
 
Весь этот мир – как на ладони,
Но мне обратно не идти.
Еще я с вами, но в вагоне,
Еще я дома, но в пути.
 

 
Как птицы скачут и бегут как мыши,
Сухие листья кленов и берез,
С ветвей срываясь, устилают крыши,
Пока их ветер дальше не унес.
 
 
Осенний сад не помнит, увядая,
Что в огненной листве погребена
Такая звонкая, такая молодая,
Еще совсем недавняя весна,
 
 
Что эти листья – летняя прохлада,
Струившая зеленоватый свет…
Как хорошо, что у деревьев сада
О прошлых днях воспоминанья нет.
 

 
Какие гости в комнате моей!
Узбекские, туркменские тюльпаны.
Они пришли в одежде пестротканой
К нам из садов, из парков, из степей.
 
 
Вот розовый с каемкою узорной.
Вот золотой – шесть языков огня.
А есть цветок почти как уголь черный,
Лоснистый, точно кожа у коня.
 
 
В диковинных цветах земли восточной
Я удалое племя узнаю.
Поддерживает чашу стебель прочный,
Пробившийся на свет в степном краю.
 
 
В кувшине на столе прожив неделю,
Земли, корней лишенные цветы
Не съежились ничуть, не побледнели
И сохранили свежесть красоты.
 
 
Вот первый лепесток пропал без вести,
За ним другому отлететь пришлось.
Но братья-лепестки не вянут вместе, —
Живут в семье, а умирают врозь.
 

 
Все то, чего коснется человек,
Приобретает нечто человечье.
Вот этот дом, нам прослуживший век,
Почти умеет пользоваться речью.
 
 
Мосты и переулки говорят.
Беседуют между собой балконы.
И у платформы, выстроившись в ряд,
Так много сердцу говорят вагоны.
 
 
Давно стихами говорит Нева.
Страницей Гоголя ложится Невский.
Весь Летний сад – Онегина глава.
О Блоке вспоминают Острова,
А по Разъезжей бродит Достоевский.
 
 
Сегодня старый маленький вокзал,
Откуда путь идет к финляндским скалам,
Мне молчаливо повесть рассказал
О том, кто речь держал перед вокзалом.
 
 
А там еще живет Петровский век,
В углу между Фонтанкой и Невою…
Все то, чего коснется человек,
Озарено его душой живою.
 

 
Через поля идут они гурьбой,
Взбираются гуськом на перевалы,
На побережье, где шумит прибой,
Бегут по щебню, огибая скалы.
 
 
Идут по южным рощам и садам,
По северным лесам, где блёкнут листья,
Где, радуясь осенним холодам,
Уже горят коралловые кисти.
 
 
По площади проходят городской
И по широкой улице колхоза
И где-то над суровою рекой
На бревнах поджидают перевоза.
 
 
А сколько их встречаешь на пути!
Вот удалось им задержать трехтонку,
И рад шофер до школы довезти
Компанию, бегущую вдогонку…
 
 
По улицам, обочинам дорог
Идут ребята в день последний лета.
И эту поступь миллионов ног
Должна сегодня чувствовать планета.
 

 
О ней поют поэты всех веков.
Нет в мире ничего нежней и краше,
Чем этот сверток алых лепестков,
Раскрывшийся благоуханной чашей.
 
 
Как он прекрасен, холоден и чист, —
Глубокий кубок, полный аромата.
Как дружен с ним простой и скромный лист,
Темно-зеленый, по краям зубчатый.
 
 
За лепесток заходит лепесток,
И все они своей пурпурной тканью
Струят неиссякающий поток
Душистого и свежего дыханья.
 
 
Я это чудо видел на окне
Одной абхазской деревенской школы.
И тридцать рук в дорогу дали мне
По красной розе, влажной и тяжелой,
 
 
Охапку роз на Север я увез,
Цветы Кавказа – в Ленинград далекий.
И пусть опали тридцать красных роз, —
На память мне остались эти строки.
 

 
Морская ширь полна движенья.
Она лежит у наших ног
И, не прощая униженья,
С разбега бьется о порог.
 
 
Прибрежный щебень беспокоя,
Прибой влачит его по дну.
И падает волна прибоя
На отходящую волну.
 
 
Гремит, бурлит простор пустынный,
А с вышины, со стороны
Глядит на взморье серп невинный
Едва родившейся луны.
 

 
У памятника на закате летом
Играют дети. И, склонив главу,
Чуть озаренную вечерним светом,
Он с возвышенья смотрит на Москву.
 
 
Шуршат машины, цепью выбегая
На площадь из-за каждого угла.
Шумит Москва – родная, но другая —
И старше и моложе, чем была.
 
 
А он все тот же. Только год от года
У ног его на площади Москвы
Все больше собирается народа
И все звучнее влажный шум листвы.
 
 
Участник наших радостей и бедствий
Стоит, незыблем в бурю и в грозу,
Там, где играл, быть может, в раннем детстве,
Как те ребята, что снуют внизу.
 

 
В одно и то же время океан
Штурмует скалы севера и юга.
 
 
Живые волны – люди разных стран
О целом мире знают друг от друга.
 

 
Все это было мне знакомо,
Но увидал я в первый раз
И стены глиняные дома
Почти без окон, как без глаз,
И серую солому крыши,
И в тесной комнате кровать
У стенки справа, в душной нише,
Где песню напевала мать
Тому, кто стал певцом и другом
Простых людей из деревень,
Кто горевал, разрушив плугом
Жилье зверька в ненастный день.
 
 
Здесь, в этой хижине крестьянской,
Куда входили через хлев,
Впервые слышал он шотландский,
В горах родившийся напев.
 
 
А так как тяжкие налоги
В те дни платили за окно,
Синело в спаленке убогой
Окошко мутное одно.
 
 
Квадрат, крестом пересеченный,
Чуть пропускал неяркий свет.
Но сквозь него весь мир зеленый
Впервые увидал поэт.
 
 
Так мало жил он в этом мире,
Где плугом землю бороздил.
Где с милой по лугам бродил
И на стекле окна в трактире
Алмазом строчки выводил…
 
 
А умер в городской квартире.
 
 
В два этажа был этот дом,
И больше окон было в нем,
Да и кровать была повыше,
Чем в прежнем доме – в узкой нише.
Но за решетчатым окном
Поэту в день его последний
Был виден только двор соседний,
А не полей волнистых ширь,
Не речка под зеленым кровом
И не болотистый пустырь,
Поросший вереском лиловым.
 

 
Гайд-парк листвою сочною одет.
Но травы в парке мягче, зеленее.
И каждый из людей привносит цвет
В зеленые поляны и аллеи.
 
 
Вот эти люди принесли с собой
Оранжевый и красный – очень яркий.
А те – лиловый, желтый, голубой, —
Как будто бы цветы гуляют в парке.
 
 
И если бы не ветер, что волной
Проходит, листья и стволы колебля,
Я думал бы: не парк передо мной,
А полотно веселое Констебля.
 

 
Я перевел Шекспировы сонеты.
Пускай поэт, покинув старый дом,
Заговорит на языке другом,
В другие дни, в другом краю планеты.
 
 
Соратником его мы признаем,
Защитником свободы, правды, мира.
Недаром имя славное Шекспира
По-русски значит: потрясай копьем.
 
 
Три сотни раз и тридцать раз и три
Со дня его кончины очертила
Земля урочный путь вокруг светила,
Свергались троны, падали цари…
 
 
А гордый стих и в скромном переводе
Служил и служит правде и свободе.
 

 
Не знает вечность ни родства, ни племени,
Чужда ей боль рождений и смертей.
А у меньшóй сестры ее – у времени —
Бесчисленное множество детей.
 
 
Столетья разрешаются от бремени.
Плоды приносят год, и день, и час.
Пока в руках у нас частица времени,
Пускай оно работает для нас!
 
 
Пусть мерит нам стихи стопою четкою,
Работу, пляску, плаванье, полет
И – долгое оно или короткое —
Пусть вместе с нами что-то создает.
 
 
Бегущая минута незаметная
Рождает миру подвиг или стих.
Глядишь – и вечность, старая, бездетная,
Усыновит племянников своих.
 

 
Как призрачно мое существованье!
А дальше что? А дальше – ничего…
Забудет тело имя и прозванье, —
Не существо, а только вещество.
 
 
Пусть будет так.
Не жаль мне плоти тленной,
Хотя она седьмой десяток лет
Бессменно служит зеркалом вселенной,
Свидетелем, что существует свет.
 
 
Мне жаль моей любви, моих любимых.
Ваш краткий век, ушедшие друзья,
Иcчезнет без следа в неисчислимых,
Несознанных веках небытия.
 
 
Вам все равно, – взойдет ли вновь светило,
Рождая жизнь бурливую вдали,
Иль наше солнце навсегда остыло
И жизни нет и нет самой земли…
 
 
Здесь, на земле, вы прожили так мало,
Но в глубине открытых ваших глаз
Цвела земля, и небо расцветало,
И звездный мир сиял в зрачках у вас.
 
 
За краткий век страданий и усилий,
Тревог, печалей, радостей и дум
Вселенную вы сердцем отразили
И в музыку преобразили шум.
 

 
На всех часах вы можете прочесть
Слова простые истины глубокой:
Теряя время, мы теряем честь.
А совесть остается после срока.
 
 
Она живет в душе не по часам.
Раскаянье всегда приходит поздно.
А честь на час указывает нам
Протянутой рукою – стрелкой грозной.
 
 
Чтоб наша совесть не казнила нас,
Не потеряйте краткий этот час.
Пускай, как стрелки в полдень, будут вместе
Веленья нашей совести и чести!
 

 
Так много звезд теснится в раме
Меж переплетами окна.
Они сверкают вечерами,
Как золотые письмена.
 
 
В оконном тесном полукруге,
Припоминая, узнаешь
Многоугольники и дуги —
Вселенной огненный чертеж.
 

 
Нас петухи будили каждый день
Охрипшими спросонья голосами.
Была нам стрелкой солнечная тень,
И солнце было нашими часами.
 
 
Лениво время, как песок, текло,
Но вот его пленили наши предки,
Нашли в нем лад, и меру, и число.
С тех пор оно живет в часах, как в клетке.
 
 
Строжайший счет часов, минут, секунд
Поручен наблюдателям ученым.
И механизмы, вделанные в грунт,
Часам рабочим служат эталоном.
 
 
Часы нам измеряют труд и сон,
Определяют встречи и разлуки.
Для нас часов спокойный, мерный звон —
То мирные, то боевые звуки.
 
 
Над миром ночь безмолвная царит.
Пустеет понемногу мостовая.
И только время с нами говорит,
Свои часы на башне отбивая.
 
 
Сердца часов друг с другом бьются в лад.
Дела людей заключены в их сетке.
На Спасской башне круглый циферблат
Считает все минуты пятилетки.