Текст книги "Секстет"
Автор книги: Салли Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
На секунду женщина ослабила хватку. Ее губы дернулись.
– Письма? – Она завороженно уставилась на Корта. – Я иногда думала… Когда я оставалась одна…
– Я понимаю. – Корт остановился в нескольких футах от нее.
Колин уже приблизился к Томасу и стоял с ним рядом. Он видел, что Корт смотрит на женщину с нежностью и искренним состраданием.
– Не бойся, – продолжал он тихим голосом. – Доверься мне. Я не прикоснусь к тебе, хотя очень этого хочу. – Он вздохнул. – Ты знаешь, что не было ни единого дня, когда бы я не думал о тебе? Я тысячу раз перечитывал твои письма. Вот одно из них. – Он сделал паузу. – Я ношу его у сердца. – Он вздохнул. – Как хорошо ты меня знаешь. Ты мне близка, как никто другой. Я могу говорить с тобой, не опасаясь непонимания. И ты можешь говорить со мной так же. – Он протянул к ней руку. – Поставь мальчика на землю, Тина. Он нам мешает. Я не могу при нем сказать тебе всего, что хочу. Дай мне нож.
Женщина заплакала. От ее плача у Колина разрывалось сердце, и он с ужасом и изумлением осознал, что жалеет ее. Слова Корта вызывали в нем недоумение и тревогу. Почему-то они были знакомы ему. Он смутно помнил, что совсем недавно то ли слышал, то ли произносил подобные слова.
– Ненавижу тебя, – произнесла женщина. – Ненавижу, ненавижу, ненавижу.
– Разумеется. – Корт взглянул на нож.
– Но я не всегда тебя ненавидела, – низким голосом добавила она. На миг лицо Корта выразило раздражение. Заметив это, женщина глухо застонала. В ее глазах мелькнула надежда, потом страх.
– Знаешь, чего я хочу, Тина? – Корт не сводил с нее упорного взгляда. – Я хочу держать тебя в объятиях, и сейчас я хочу этого больше всего на свете.
– Ложь! – Она сверкнула глазами. – Ложь, ложь, ложь!
– Нет, абсолютная правда. – Корт не отвел взгляда, но на его лице снова появилось раздраженное выражение. – Нам не надо спорить, Тина. Если хочешь, чтобы мне стало больно, ты можешь найти другой, более эффективный способ, чем тот, что ты выбрала. И когда я говорю, чтобы ты отпустила его, я не шучу. Сделай это.
– Нет. – Она смотрела на него с вызовом. Когда Корт равнодушно пожал плечами, Колин встревожился.
– Прекрасно, – безразличным тоном вдруг сказал он. – Прекрасно! Ты мне надоела. Прыгай!
Колин смотрел на Корта с ужасом.
– О Господи, – пробормотал он и двинулся вперед, потому что видел, как у женщины изменилось выражение лица. Она медленно начала поворачиваться лицом к бездне. Она начала поднимать мальчика, и Колин понял, что она готова бросить его. Ребенок издал всего один, короткий испуганный крик. Корт стоял неподвижно, и, когда Колин бросился вперед, женщина швырнула ребенка ему под ноги.
Колин перехватил дрожащее тело мальчика. И Корт, и женщина словно окаменели, они стояли безмолвно и смотрели друг на друга. Когда Колин сделал шаг к отступлению, Джонатан стал вдруг неистово вырываться. Он словно обезумел от страха, и это придало ему сил. Колин пытался оттащить его подальше от женщины, но мальчик противился ему. Он извивался, как угорь, колотил Колина по лицу, он впился зубами ему в руку, а когда Колин попытался приподнять его, начал пинаться, завизжал, вцепился Колину в волосы.
– Джонатан, Джонатан, – повторял Колин, стараясь его успокоить, но мальчик выгибался в его руках и дико кричал. Какое-то мгновение Колин не видел ничего, кроме его мельтешащих рук. Именно тогда все и произошло.
Колин увидел, что Корт держит женщину в объятиях. Он услышал стук ножа, упавшего на каменный пол. Колин начал говорить Джонатану, что ножа больше нет, что он в безопасности, что все кончилось, но тот продолжал вопить и царапаться. Чтобы уберечь лицо, Колин отвернулся и тут услышал глухой звук удара.
– Папа, папа! – закричал Джонатан, а Колин замер в ужасе.
Он успел увидеть, как женщина будто поднялась в воздух и с грацией гимнастки стала наклоняться над перилами, будто делая мостик. Голова ее была откинута назад, и тело медленно, словно нехотя, двигалось следом, влекомое собственной тяжестью. Колин видел, как у нее расширились глаза, руки хватались за воздух. Она невероятно долго висела в воздухе, потом исчезла из виду. Томас Корт отступил от перил. Брезгливым жестом он отряхнул пиджак. Один рукав пиджака был оторван напрочь.
Стало тихо, потом донесся слабый крик, потом глухой удар. Потрясенному Колину незачем было смотреть через перила, чтобы узнать, что произошло. Он знал, что она лежит внизу на каменном полу. Мертвая. Его затрясло, потом он услышал собственный всхлип. Мальчик, ощутивший, что что-то изменилось, теперь тихо лежал у него на руках, уткнувшись лицом ему в живот. Колин крепко прижал его к себе. Он смотрел на Томаса Корта.
– Зачем? О Господи, зачем? Томас, она же отпустила его. Он был у меня в руках. Она бросила нож. Томас, она была несчастным, безумным, жалким существом. Боже, Боже! Вы ее толкнули. Я слышал, вы ее толкнули.
– Нет, Колин. Я пытался отнять у нее нож. Она сопротивлялась – я не знаю, как это получилось. В какой-то момент я ее держал, а в следующий она уже перевалилась через перила. Перила здесь очень низкие – видите, они едва доходят до пояса.
– Вы толкнули ее! Вы приподняли ее и толкнули. Если бы я не видел своими глазами, никогда бы не поверил! Боже, Боже… – Настала тишина, которая казалась Колину слишком громкой, полной движения и криков боли. Он прижался мокрым от слез лицом к голове мальчика. Корт положил руку ему на плечо. Колин вздрогнул и крепче прижал к себе Джонатана.
– Колин, – тихо проговорил Корт, – Колин, у вас шок. Успокойтесь, прежде чем говорить. Не важно, что вы скажете мне, но, когда вы будете говорить с полицией, ваши слова будут иметь очень большое значение.
– Она поверила вам. – Колин поднял голову и посмотрел Корту в глаза. – Все эти слова, что вы говорили, вся эта ложь – она в нее поверила. В ней была эта ужасная, безумная надежда. Томас, она отдала мне мальчика, она уже не представляла никакой опасности. Почему вы это сделали? Почему вы ей лгали? Это было ужасно!
– Как ни странно, большая часть из того, что я говорил, – правда. – Лицо Корта исказилось болью. – Колин, вы сейчас не в состоянии ясно мыслить. Я говорил то, что она хотела услышать. А что еще я должен был делать? – У него сел голос. Колин видел, что теперь Корт тоже дрожит, в его лице не было ни кровинки. – Колин, я благодарен вам за все, что вы сделали, вы хороший человек, но… Дайте мне сына.
Колин посмотрел на мальчика, который доверчиво прижимался к нему. Он поцеловал Джонатана в голову и передал отцу. Корт судорожно прижал мальчика к груди и стал повторять его имя снова и снова. Мальчик шевельнулся. Он издал звук, похожий на жалобное мяуканье, вцепился в пиджак отца, потом обхватил руками его шею.
Колину показалось, что он ослеп – от слез и невыносимого эмоционального напряжения. Он радовался, что мальчик цел и невредим, но к этой радости примешивались тревога и недоумение. Он явственно слышал, как упал нож. И нож упал прежде, чем Томас обнял женщину. Сначала упал нож, а потом было это роковое объятие.
Нож лежал на полу в нескольких футах от перил, и его положение ни о чем не говорило. Колин напряженно смотрел на нож, и, пока он смотрел, последовательность событий, столь очевидная для него всего секунду назад, становилась все менее четкой. Он понял, что уже не может восстановить эту последовательность, разобраться в причинах и следствиях. Действительно ли нож упал до объятия? И почему он думает об этом взаиморасположении двух людей как об объятии? Это могла быть схватка, как утверждает Корт, борьба за оружие. Он смотрел на площадку, на которой все происходило, и чувствовал, что воспоминание о только что происшедших событиях неумолимо тускнеет, распадается на фрагменты, как забывается сон после пробуждения. Чем больше он старался восстановить в памяти события, тем более призрачные очертания принимало воспоминание. Остались лишь впечатления, и Томас Корт был прав: нельзя вводить в заблуждение полицию набором случайных впечатлений.
Он повернулся к Корту, чтобы снова спросить его, почему он обнимал женщину. Корт теперь сидел на корточках у стены, гладил сына по голове и говорил с ним тихим, успокаивающим голосом. Нет, этот человек не был похож на убийцу, а безумная ситуация меньше всего подходила для холодного анализа.
Он только сейчас начал понимать, почему его мысли возвращаются вновь и вновь к Томасу Корту, обнимающему женщину. На самом деле его мозг цепко держал в памяти другую сцену: его друг Роуленд Макгир обнимает Линдсей в комнате для гостей. Колин всем сердцем желал верить, что эти объятия были невинными. Он взглянул на часы и увидел, что с тех пор, как захлопнулась дверь в квартиру Эмили, прошло совсем немного времени. Он с удивлением посмотрел на купол, потом вниз, на пол под ногами. И купол, и пол казались другими, чем прежде. «Я не понимаю ничего, я не уверен ни в чем», – думал Колин.
Он подошел к перилам, крепко ухватился за них и посмотрел вниз. В лицо ему хлынул поток теплого воздуха. Он увидел, что «Конрад» пробуждается, возвращается к жизни. Он ощущал его пульс и дыхание. Далеко внизу он увидел фигуру, лежавшую на полу с раскинутыми руками. Над ней склонялся человек, Колин видел людей, снующих вокруг неподвижного тела. Он видел женщину в красном платье, стоявшую у подножия лестницы. Эту женщину он любит и хочет сделать своей женой.
Он видел, как мужчина выпрямился и покачал головой, а женщина, которую он любил, отвернулась и закрыла лицо руками.
Это и правда и неправда, думал Колин, наблюдая, как Роуленд нежно обнимает Линдсей – второй раз за этот вечер.
15
Только в четыре утра Колин и Линдсей наконец смогли покинуть «Конрад». Они вышли из здания в тишину ночного Манхэттена. На тротуарах лежал нетронутый снег, каждая ветка деревьев в Центральном парке была покрыта серебром.
– Пойдем пешком, Колин! – Линдсей взяла его за руку. – Как тихо!
– А ты не замерзнешь?
– Нет. Мне хочется воздуха и тишины. А тебе они нужны еще больше, чем мне.
Колин действительно нуждался и в том, и в другом. Рука об руку они перешли на другую сторону улицы и пошли на юг. Колин то и дело оглядывался на следы, которые они оставляли на свежем снегу. Снег все еще медленно падал, и потому темные отпечатки подошв вскоре теряли четкие очертания. Колин, которому в тот день пришлось так близко столкнуться со смертью, думал о бренности жизни. Они с Линдсей были одного возраста – сколько лет им еще осталось быть вместе? Он надеялся, что им еще отпущено время, но, кто знает, этот срок мог оказаться коротким. Они шли, и волшебная тишина города начала его успокаивать. Он позволил своему разуму вернуться к событиям этой долгой странной ночи. Он вспомнил о тяжелом разговоре с полицейскими: чем более точные ответы он пытался давать, тем менее достоверными они им казались. Колин понял, что до сих пор не знает имени погибшей женщины, но он узнал, что у нее был сообщник – его нашли, когда Томас Корт предложил обыскать маленькую комнатку, примыкавшую к шахте лифта.
Этот человек был предположительно ее братом – полиция пока не располагала точными сведениями. Кто-то сказал Колину, что он находился в невменяемом состоянии, и когда его извлекали из комнатушки, беспрерывно бормотал что-то о привидениях.
– Так, значит, он и был этим Джозефом Кингом? – спросил Колин у Томаса Корта, когда они сидели рядом в перерыве между допросами.
– Нет, – спокойно ответил Корт. – Он был ее медиумом, если можно так выразиться. Он убил того туриста в Глэсьер-парке. Это он разгромил мою квартиру, но, скорее всего, по ее указке. Колин, не вдавайтесь в подробности, они не имеют значения. Бог с ними. Просто расскажите полиции, что именно вы видели и слышали.
В комнате, где они сидели, свет был слишком ярким. На стене висели часы, на которые Колин не хотел смотреть. Его не покидало отчетливое ощущение, что они с Кортом находятся вне времени и пространства. Он чувствовал, что здесь он может задать Корту любой вопрос, и Корт ответит без обмана.
– Томас, теперь вы чувствуете себя свободным? – Колин участливо взглянул в бледное напряженное лицо. – Теперь, когда она мертва?
– Свободным? – Корт задумался, как будто понятие свободы было ему незнакомо. – Нет, на самом деле нет. Я надеялся, что так будет, но я никогда не смогу забыть ни этих записей, ни этих писем. Слишком часто я их читал и слушал.
– Я тоже немножко слышал. – Колин покраснел. – Той ночью, когда мы с Талией были у вас в квартире. Пленка все еще крутилась, а я не смог понять, как выключается магнитофон.
– Вот как?
– В конце концов я понял, что не могу больше этого слышать, и просто выдернул пленку.
– Значит, выдернули пленку? – По губам Корта скользнула мимолетная улыбка. – И тем не менее помните, что там было?
– Н-нет, не совсем. Сначала вроде помнил, но потом все забылось. Но ведь это была просто порнография.
– Просто порнография?
– Вся порнография одинакова. – Колин покраснел еще больше. – И скучна. Ненавижу подобные вещи. Это так гадко!
– Дорога излишеств ведет ко дворцу мудрости.
– Что?
– Уильям Блейк. – Корт вздохнул. – Это была одна из любимых цитат Джозефа Кинга. Он вообще любил цитаты. – Он повернулся и устремил на Колина спокойный, усталый и теплый взгляд. – Как хорошо я сделал, что взял вас к себе на работу.
– Не понимаю, что тут хорошего. – Колин опустил голову. – С самого начала от меня было не много пользы. Я не смог найти вам Уайльдфелл-Холл. Я не сказал ни единого путного слова, кроме слова «но». А сегодня я пытался разумными доводами убедить безумную женщину. Я все время говорил ей «пожалуйста» и «не делайте этого». Ничего более жалкого нельзя было придумать.
– Я с вами не согласен. – Корт нахмурился. – Я слышал, что вы говорили, когда поднимался по лестнице. Я знал, что это не поможет, но дело не в этом. Чистому сердцем все представляются чистыми, вот что я успел о вас подумать. Кроме того, я думаю, что какое-то действие ваши слова все-таки оказали. В конце концов, может быть, она не убила Джонатана и не прыгнула вниз именно потому, что вы с ней говорили. Вы употребили слово «гадко». Давно уже я не слышал, чтобы его употребляли так точно. – Он на мгновение коснулся руки Колина. – Вы очень хороший менеджер по выездным съемкам, Колин. Больше Корт ничего не сказал. После того, как Колин дал показания, он больше не видел Корта. Он вернулся в квартиру Эмили в состоянии неестественного спокойствия. Там его ждали Линдсей и Роуленд. Ник Хикс, к его невероятному облегчению, уже ушел. Фробишер сообщила Колину, что Эмили уложили в постель, и теперь она спит. Несколько успокоенный, Генри Фокс ушел домой, а три почтенные дамы как раз собирались уходить. Они полагали, что должны были непременно дождаться возвращения Колина.
Оставшись с Линдсей и Роулендом, Колин понял, что он должен сделать.
– Роуленд, могу я с тобой поговорить? – спросил он.
Линдсей медленно встала. Лицо ее помертвело. Колин боялся, что она попытается протестовать, но, по-видимому, его спокойный, уверенный тон лишил ее такой возможности. Она взглянула на одного мужчину, потом на другого и поспешно вышла, сказав, что ей надо взять пальто.
За ней закрылась дверь. Колин разглядывал друга, словно смотрел на него издалека. Было видно, что Роуленд смущен. Он отводил глаза, и это удивило Колина. Он не ощущал ни гнева, ни ревности. Он был просто спокоен.
– Роуленд, я должен сказать это сейчас, – тихим голосом заговорил он. – Неопределенности на сегодня достаточно.
– Не стану спорить.
– Я ничего не замечал до тех пор, пока не увидел вас в той комнате для гостей. – Колин вздохнул. – Тебе это может показаться глупостью, но это не так. Понимаешь, я был так счастлив, что ничего не видел, кроме своего счастья. Думаю, причина в этом.
– Колин, не могу выразить, как я сожалею. Я хочу объяснить… Я виноват.
– Роуленд, ты мой друг. – Колин помолчал. – У тебя было три года, и за это время ты мог предпринять любые шаги, но ничего не делал. Скажи мне, почему? Дело в ее возрасте? Чего ты ждал? Или не мог разобраться в собственных чувствах?
– Колин, я не был в нее влюблен. Я смотрел на нее как на друга, на коллегу. Я шел к любви постепенно, а раньше со мной ничего такого не случалось. Я очень боялся совершить ошибку и причинить ей боль. И в ее чувствах я тоже не был уверен. Колин, прости, я не могу об этом говорить.
– А когда все изменилось? В Оксфорде?
– Нет, раньше. Наверное, когда она поговорила с тобой по телефону, в Йоркшире, а может быть, еще раньше. Я думал о ней в Шотландии. Колин, я не знаю.
– Роуленд, ты не сможешь сделать ее счастливой. – Колин бросил на него тревожный взгляд. – Я думаю, что она была бы несчастлива с тобой. Если бы я мог поверить, что ты можешь дать ей счастье, я сам ушел бы с дороги, поверь. Я удалился бы со сцены и стал бы в одиночестве зализывать раны. Наверное, сначала я бы тебя возненавидел, но потом это прошло бы. – Он помолчал, глядя на расстроенное лицо Роуленда невинными голубыми глазами. – Именно так бы я и поступил. Видишь ли, я ее очень люблю.
– Вижу. – Лицо Роуленда стало жестким. – И теперь я должен вести себя столь же благородно. В этом заключается твоя идея?
– Это не благородство, это здравый смысл.
– С каких это пор здравый смысл стал иметь отношение к любви?
– Он должен иметь. – Взгляд Колина тоже утратил мягкость. – Роуленд, я прошу тебя уйти с дороги. Если ты этого не сделаешь, я буду сражаться с тобой любым оружием, какое только окажется в моем распоряжении. Но тогда нашей дружбе придет конец, а мне хотелось бы этого избежать.
Некоторое время они оба молчали, потом Роуленд махнул рукой и отвернулся.
– В любом случае твоя просьба излишня, это мне сегодня ясно дала понять Линдсей, – проговорил он медленно, словно нехотя.
Колин подумал, что Роуленд, как всегда, пытается замаскировать боль и разочарование резкостью тона. Даже признавая поражение, Роуленд казался надменным. Его ответ должен был бы вселить в Колина радость, но этого не произошло. Колин смотрел на друга, и его спокойствие и уверенность быстро улетучивались. Он не мог поверить, что Линдсей могла отвергнуть Роуленда. Он много раз был свидетелем того, как Роуленд покорял женщин. Ни одна из них не в силах была устоять. Это не удивляло Колина, потому что он любил друга и восхищался им. Что бы ни сказала Роуленду Линдсей, ему казалось неизбежным, что если Линдсей придется выбирать из них двоих, то она выберет лучшего. У него не было иного преимущества, кроме любви, но теперь и Роуленд был готов предложить ей свою любовь.
Но надолго ли? Колин был совершенно уверен, что это очередное временное увлечение Роуленда.
– Роуленд, – сказал он, – пожалуйста, оставь ее. Дай ей возможность полюбить меня. Мне кажется, она могла бы это сделать.
– Неужели ты настолько слеп? – Роуленд сердито посмотрел на Колина. – Открой глаза, Колин. Она уже это делает.
– Что? – воскликнул Колин, не веря своим ушам, чувствуя, как в сердце просыпается надежда. Он вспыхнул до корней волос – с этим недостатком он никогда не мог справиться.
– Господи! – Он встал и стал нетерпеливо расхаживать по комнате. – Ты правда так думаешь? Может ли это быть? Почему, Роуленд?
– Бог его знает, – хмуро ответил Роуленд. Потом, словно против воли, он улыбнулся. – Ты совершенно невозможен, но, может, в этом твое основное достоинство. Ах да, еще тело Аполлона, умение обращаться с женщинами, голубые чистые глаза и златые кудри.
– Что ты мелешь? Я совсем не умею обращаться с женщинами – никогда не умел. И что это еще за тело Аполлона?
– Я точно не знаю. А может, все дело в твоем богатстве? Ты сказал ей про «Шют»?
– Сказал, но дело точно не в этом – в чем-то другом. Роуленд, ты ошибаешься. Господи, я сейчас сойду с ума. Как раз когда я начал надеяться…
Роуленд молча смотрел на Колина. Вздохнув, он положил руку ему на плечо и подтолкнул к двери.
– Колин, на твоем месте я не заставлял бы ее так долго ждать. Со временем ты получишь ответы на все свои вопросы. – Он помолчал. – А ты уверен, что уже их не получил? Как ты можешь догадаться, я наблюдал внимательно. Судя по тому, как Линдсей на тебя смотрела, тебе не следует больше задавать вопросы.
Их глаза встретились, и Колин, который никогда не был так благодарен Роуленду, как сейчас, тревожно проговорил:
– Иногда я перестаю сомневаться, но только иногда. Конечно, она знает, что я ее люблю…
– Колин…
– И я знаю, что я ей нравлюсь. Сегодня она говорила мне удивительные вещи. Я чувствовал себя таким счастливым, но она употребила глагол «нравиться». А нравиться для меня недостаточно.
– Колин, послушай меня. Я очень хорошо знаю Линдсей, и она более тщательно выбирает слова, чем может показаться. Если она так сказала, значит, на то были причины. Ты, наверное, сам знаешь, как она импульсивна. Дай ей время. Доверься своим инстинктам. Я… – он внезапно замолчал. – Что же я делаю? Кажется, я тебя поощряю. Только одному Богу известно, почему я это делаю при подобных обстоятельствах.
– Это потому, что мы друзья, – объяснил Колин. – Ты любишь меня даже в качестве соперника, и я тебя тоже.
– Меня восхищает твоя способность добиваться своего. – Роуленд задумчиво взглянул на Колина. – На самом деле я иногда думаю, что ты самый жестокий человек из всех, кого я знаю. – Он подавил усмешку. – Ладно, Колин, иди и не упусти удачу!
Колин дошел только до двери.
– Совет. – Он обернулся. – Мне нужен совет. Я боюсь все испортить, я должен правильно себя вести.
– Господи, да ты просто чудовище, – простонал Роуленд. – Ты спрашиваешь совета у меня? – Помолчав, он проговорил: – Очень хорошо, Колин, я дам тебе совет, и, надеюсь, он тебе пригодится. Помни о том, что со мной случилось. Помни, как оказалось, что я не понимаю женщин и никогда их не понимал.
– Уверен, что это не так, Роуленд.
– Не трать попусту времени, пытаясь разобраться в мотивах, которые ими руководят. Не думай, что их поведение рационально – оно иррационально. Помни, что их намерения меняются каждые пять секунд. Их требования к мужчине тоже непрерывно меняются – им нужен то тиран, то ангел. Помни, что они хотят, чтобы мужчина заменял им одновременно исповедника, отца, брата и бабушку. Помни, что они мечтают о принцах и героях…
– Черт побери, Роуленд, ты уверен? Тогда у меня ничего не выйдет.
– И еще помни, что почти всегда, – Роуленд бросил на него проницательный взгляд, – почти всегда им нужен мужчина, который просто-напросто хорош в постели.
– Нет, нет, – не совсем твердо возразил Колин. – Я думаю, ты не прав. – После паузы он продолжал: – Конечно, я могу признать, что иногда это может помочь…
– Кто знает? – Роуленд снова подтолкнул его к двери. – Я, по крайней мере, не знаю. И в общем-то мне все равно. Отныне я становлюсь поборником целомудрия. Одиночество никогда не было мне в тягость. Я буду жить как монах…
– Я в этом сомневаюсь, Роуленд. – Колин внимательно взглянул на друга и подумал, что у Роуленда есть и другие способы скрывать боль, кроме надменности. Он понимал, как трудно было Роуленду придать разговору такой оборот, и понимал, почему он это сделал. Он попрощался и ушел.
Теперь он шел рядом с Линдсей, впереди уже был виден отель. От разговора с Роулендом на сердце у него стало легче. Он думал о том, что Роуленд не хотел, чтобы они расстались врагами. Он поступил более чем великодушно, а если это великодушие было всего лишь результатом того, что его отвергли, – что ж, Колин находил это простительным.
На углу парка он остановился и притянул Линдсей к себе. Лунный свет чудесно преобразил ее лицо – кожа светилась, глаза казались бездонными, на волосах и ресницах блестела снежная пыль. Взглянув на нее, Колин ощутил всплеск желания и безнадежной любви. Он поцеловал ее губы, они были теплыми и приветственно приоткрылись.
Стоило ему прикоснуться к ней, как все вопросы, над которыми бился его разум, утратили актуальность. Кто может объяснить любовь? – думал он, глядя на Линдсей. Если бы его спросили, почему он любит ее, он мог бы дать множество ответов.
Он любил ее потому, что с ней день становился светлей, одно ее присутствие вселяло в него радость, потому что она была правдива. Он любил ее потому, что она часто терялась и смущалась, как он сам, потому, что она вот так отвечала на его поцелуй. Просто он любил ее и все в ней.
Линдсей очень хотелось, чтобы он еще раз поцеловал ее – когда он прикасался к ней, она обретала себя. Они шли по искрящемуся снегу, и Линдсей подумала, что сегодня ночью она уже приняла одно верное решение, и теперь принять второе будет нетрудно. Проложить курс оказалось легче, чем она предполагала – да, на пути встречались рифы, но их можно было обогнуть.
– Ты не знаешь, можно загадывать желание на полную луну? Или только на молодую? – спросила она Колина. Она расстегнула свое пальто, пальто Колина и прижалась к нему.
– Уверен, что можно, – ответил Колин.
Линдсей загадала желание, но, будучи не только суеверной, но и практичной, она знала, что нельзя полагаться лишь на сверхъестественные силы. Она склонила голову на грудь Колина, словно прислушивалась к биению его сердца. Сердце Колина что-то ответило ей, и Линдсей успокоилась.
– Я хочу сказать тебе, – проговорила она. – Я знаю, что ты видел меня с Роулендом сегодня ночью. Ты говорил с ним об этом?
– Не совсем. Мне надо бы спросить тебя, но я боюсь.
– Бояться нет причины, Колин. Я даю тебе слово.
– Тогда мне нечего спрашивать. Ответ получен.
– Я прощалась с Роулендом, а он прощался со мной. Мы оба оставили позади что-то, что так и не случилось. По-другому я объяснить не могу. Но, может быть, ты поймешь.
– Я понимаю.
– Это было прощание навсегда, Колин. Правда. – Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась. – И тебе следует знать, что прощание было очень строгим, мы продемонстрировали истинно британскую сдержанность.
У Колина просветлело лицо.
– Я рад, – усмехнулся он. – Если бы вы ее не продемонстрировали, я бы этого не вынес. Только не пытайся прощаться со мной, я тебе этого никогда не позволю. Тебе это ясно?
– Сказано решительно.
– Я полон решимости. Сегодня ночью я многое понял. Нельзя тратить время впустую, его может не хватить. Кроме того… – Он взял ее за руку, они пошли дальше. – Не забывай обо всех моих предках – английских и американских. В моих жилах течет кровь безжалостных собственников, хотя по мне этого и не скажешь.
– Ах, эти предки, – сказала Линдсей. – Я о них и забыла. И об этом твоем богатстве тоже. Так и быть, я прощаю тебе и то и другое. Думаю, я буду тебя любить вопреки всему.
Колин остановился посреди дороги, словно налетел на неожиданное препятствие.
– Что ты сказала? Что ты сейчас сказала?
– Я сказала, что буду любить тебя, – ответила Линдсей. – Хотя почему буду? Я люблю тебя, Колин. – Произнеси это еще раз! – Колин схватил ее за руки.
– Я шепну тебе на ухо, – пообещала Линдсей, увлекая его к дверям отеля. – Сначала мы поднимемся наверх, потом я позвоню сыну, потом я должна умыться и раздеться…
Колин застонал.
– А потом я скажу это слово, которое тебе так понравилось. Когда мы будем в постели.
В постели они оказались очень скоро. Но разговора не получилось – в нем не было необходимости.
Жюльетт Маккехни приехала в «Конрад» в семь утра и обнаружила, что дом заполонили репортеры и полиция. Она никак не могла связаться с Наташей по телефону, и ей стоило немалого труда прорваться в «Конрад». Когда она наконец проникла внутрь, то столкнулась лицом к лицу с Эмили Ланкастер.
– С каких это пор вы стали ранней пташкой, Эмили? – довольно невежливо спросила она вместо приветствия.
– Я вышла, чтобы взять газеты, – с достоинством объяснила Эмили. – К сожалению, газет еще нет. Ужасно жаль. Мы с Фробишер мечтали почитать о скандале.
– А вы сами вчера что-нибудь видели?
– Видела?! Милая моя, да я была в самой гуще событий!
– Какой ужас, правда? Я видела в новостях по телевизору. Не могла поверить своим глазам. – Жюльетт взглянула на Эмили широко открытыми голубыми глазами. – Бедная Наташа! Кто была эта женщина?
– Какая-то психопатка. К счастью, – продолжала она, – ее муж не дал случиться худшему.
– Бывший муж.
– Знаете, ему пришлось запереть ее в квартире, потому что она была в истерике. Конечно, если бы эта сумасшедшая увидела ее, все могло бы кончиться гораздо хуже. Так говорит мой племянник Колин. Знаете, мой племянник вел себя как герой. Действовал без колебаний, бросился в погоню. Такой храбрец! Я горжусь им.
Жюльетт не интересовали ни племянник Эмили, ни его храбрость.
– Представьте себе, – театрально продолжала Эмили, – сплошной кошмар, крики, люди бегают туда-сюда. Мне стало плохо. Страшное сердцебиение. Моя подруга сказала: «Эмили, дорогая, тебе плохо?» – и знаете, Жюльетт, именно в эту секунду я поняла, что теряю сознание. Ужасная боль. Все это, конечно, от стресса. Я схватилась за грудь и подумала: «Это конец. У меня сердечный приступ». – Да, ужасно, – проговорила Жюльетт, – это так понятно в вашем возрасте. Эмили, мне надо идти…
– К счастью, – продолжала Эмили, – там оказался лучший друг моего племянника. Прекрасный молодой человек! Кроме всех прочих превосходных качеств, сведущий в оказании первой помощи. Он, знаете ли, альпинист. Он обо мне позаботился. Так приятно, когда о тебе заботится мужчина, не правда ли, Жюльетт? Только оказалось, что это не сердечный приступ. Несварение желудка, я думаю. Наверное, из-за супа, хотя он был замечательно вкусный. К тому времени, как я пришла в себя, на лестнице раздавались крики…
У Жюльетт, которая все время порывалась уйти, возникло подозрение, что этот неиссякаемый поток бесполезной информации имеет определенный подтекст. Она остановилась и пристально посмотрела Эмили в глаза.
– Между прочим, Эмили, – сказала она, – я лично не люблю, когда мужчины обо мне заботятся. Меня это всегда раздражало, если не сказать больше. Это касается и тех случаев, когда они оказывают первую медицинскую помощь, и всех прочих тоже.
– Я думаю, моя милая, – с нажимом проговорила Эмили, – что сейчас не самое лучшее время для визита к мисс Лоуренс. Бедняжка провела бессонную ночь…
Жюльетт не понравился тон, которым была произнесена последняя фраза.
– А я думаю, что это не ваше дело, Эмили, – бросила она и направилась к лифту.
Когда дверь лифта закрылась, Эмили удовлетворенно улыбнулась. На тропе войны, подумала она, а потом спросила себя, как Жюльетт умудряется в такую рань так элегантно выглядеть. К тому же ей нравились женщины, способные постоять за себя, поэтому Жюльетт Маккехни сразу выросла в ее глазах.
– К ней нельзя, – недовольным голосом проговорила Анжелика, впустив Жюльетт. – Она приняла успокоительное и не хочет никого видеть.
