Текст книги "Секстет"
Автор книги: Салли Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
– Значит, вы не помните? – спокойно спросила она, глядя на него желтоватыми глазами.
– Не помню что? – Корт отошел от двери.
– Как мы этим занимались в последний раз? – Она лениво оглядывала комнату.
Корт нахмурился.
– Вы ошибаетесь, – начал он. – Я думаю, сейчас вам лучше уйти. Я говорил вам…
– О-о, ошибаюсь не я, а вы. – В ее голосе появилась нерешительная, почти застенчивая интонация. – Все в порядке, я вас не виню. Почему вы должны помнить? В то время я была блондинкой. И, разумеется, была гораздо моложе. Тогда это тоже произошло очень быстро, ничего особенного. В конце концов, я у вас была третьей за неделю.
– Я не понимаю, о чем вы говорите. Мы никогда не встречались. Я даже не знаю вашего имени.
– Джеки. – Она исподлобья взглянула на него. – Не помните? Не важно. Я все понимаю. И тогда понимала. Было видно, что вам довольно тяжело. Конечно, великий режиссер! Только фильм-то не получался. У вас были технические проблемы, и, наверное, проблемы с Наташей…
Услышав имя жены, Корт вздрогнул.
– Какие бы проблемы у меня ни возникали, не думаю, что я стал бы ими делиться с вами, – холодно проговорил он. – Так что…
– Конечно, нет, – она издала хриплый смешок. – Насколько я помню, вы вообще ничего не говорили. Вы просто меня трахнули. – Она помолчала, между бровями снова пролегла морщинка. – Подумайте, может быть, вспомните. На выездной съемке под Лос-Анджелесом? «Солист»? Мы пошли в фургон вашей жены… Знаете, я всегда любила этот фильм. Один из ваших лучших. Я прямо помирала со смеху, когда все эти дуболомы-критики стали восхвалять его задним числом, уже после того, как вышел «Смертельный жар». Господи, какие же они идиоты! Мне хотелось им сказать…
– Послушайте, – перебил ее Корт, различив в ее голосе истерическую нотку фанатизма, – вы ошибаетесь. Извините, но давайте оставим все, как есть, хорошо? К вашему сведению – хотя это и не имеет к вам никакого отношения, – когда я снимал этот фильм, я был женат и счастлив с женой.
– Вы никогда не были счастливы в браке. Если вы были так счастливы, то почему все это делали? Вы трахнули меня сзади. Я лежала грудью на гримировальном столике вашей жены, а прямо у меня перед глазами стояла фотография вашего сына. Он тогда еще был совсем младенцем. Вам потребовалось меньше пяти минут – от начала и до конца. Женщины обычно помнят такие вещи.
Наступило молчание. Корт слушал ее с растущим вниманием. Он прекрасно помнил те натурные съемки, помнил фургон, о котором она говорила, очень живо помнил бесчисленные трудности – переписывание сценария, бесконечные дубли, подъем и отчаяние, сопутствующие творчеству.
Но в памяти отсутствовал даже проблеск воспоминания об этой девушке. Это не означало, впрочем, что она лжет. Она вполне могла ему понадобиться на короткое время, а потом этот незначительный эпизод просто стерся из его памяти.
– Вы мне угрожаете? – тихо проговорил он, прервав затянувшееся молчание. – Зачем вы пришли сюда? Чего вы хотите? Мести? Извинений? Если вы ждете извинений, то совершенно напрасно.
– Извинений? – с удивлением повторила она. – Нет, я пришла… Я думаю, я пришла для того, чтобы посмотреть, изменились вы или нет. За это время вы могли измениться. Я думала… – Она помолчала в нерешительности. – Вы теперь старше, вы разведены. Говорят, что вы здорово больны. Я подумала, что вы могли стать… добрее.
– Ну и как вы теперь считаете? Я изменился? – спросил Корт, пристально глядя на нее.
– О, нет. – Она отвела глаза. – Вы остались точно таким же. Видите ли, я никогда не могла по-настоящему выкинуть вас из головы, вот и решила удостовериться…
– Может быть, мы встретимся еще раз? – осторожно предложил он. – Возможно, вы измените мнение. Дайте мне ваш адрес или телефон. Вы живете в Нью-Йорке? Я пробуду в городе еще несколько дней…
Ее губы дрогнули в насмешливой улыбке.
– Мне пора идти, – сказала она. – Может быть, нам еще доведется встретиться, кто знает?
Прежде чем он успел ее остановить, она вышла, не закрыв за собой дверь. Корт, знавший, что существуют более надежные способы преследования, не пытался ее догнать. Он все еще слышал ее шаги на лестнице, когда снял трубку и начал набирать номер. Потом ему пришла в голову другая идея. Он положил трубку и взял кассету, которую она принесла с собой. Когда он вставлял ее в видеомагнитофон, у него слегка дрожали руки, а дыхание стало хриплым.
Он ожидал какого-то откровения, хотя бы зацепки, но кассета оказалась пустой. Поняв это, он снова взялся за телефонную трубку.
– Так вот, – услышал через дверь Колин, когда добрался наконец до квартиры Корта, – меня это не интересует. Просто найдите все сведения, они должны быть в файле. Я хочу знать ее имя и кто ее нанимал… Я же сказал – «Солист», это было пять с половиной лет назад. Проверьте копии. Что? Нет, я не знаю. Попробуйте костюмерш и визажистов. Вы думаете, я сам этого не понимаю? Черт побери, я знаю, что завтра День Благодарения. Мне наплевать на День Благодарения, Рождество и что бы то ни было еще. Вы должны добыть эту информацию и сделать это сейчас.
Колин, немного поколебавшись, постучал, потом приоткрыл дверь. Корт круто обернулся, словно испугавшись чего-то, потом, увидев, что это Колин, рукой указал на стул и продолжал разговор. Колин, проигнорировав жест, посмотрел на часы, положил на стол пачку снимков и направился к двери.
– Сколько времени займет эта проверка? – говорил Корт. – Да, но она могла менять имя. Что? Все – кредитные карточки, лицензионные удостоверения, потом проверьте эту фотолабораторию в Лос-Анджелесе. У вас еще есть список служащих? Прекрасно. Потом попробуйте Университет кинематографии – возможно, она там училась. Что? Не знаю, трудно сказать. Двадцать пять – двадцать шесть, не старше. – Некоторое время он молча слушал, поглядывая на Колина. – Да, она говорила о каком-то друге. Что? Я сам понимаю, что должен быть замешан мужчина. Я не знаю. Она сказала, что он актер, но она может врать.
Снедаемый нетерпением, Колин снова подошел к двери. Сначала он подумывал о том, чтобы прервать Корта, но, видя выражение его лица, решил этого не делать. В голосе Корта было что-то, чего Колин в нем никогда раньше не слышал, – напор, тревога, и он вдруг забеспокоился. Он начал понимать, что это не обычный разговор, что Корт действует под влиянием какого-то сильного чувства. На время забыв о ждущем его такси и своей спешке, он внимательно посмотрел на Корта и увидел, что тот очень бледен и тяжело дышит. Корт положил трубку и теперь стоял, тяжело опираясь о стол и опустив голову.
– Томас, что с вами? – спросил Колин, подойдя к нему. – Что случилось? Вот, садитесь. – Он потянулся за стулом, но Корт выпрямился и нетерпеливым жестом отказался от стула.
– Ничего страшного. – Его тусклый взгляд скользнул по лицу Колина. – Возникли кое-какие проблемы, это вас не касается. Это те самые снимки? Спасибо.
– Томас, вы неважно выглядите. – Колин колебался. В нем происходила борьба между желанием уйти и долгом остаться. Он вспоминал ночной разговор с Кортом несколько дней назад на ранчо, когда он узнал, что человек, найденный в Глэсьер-парке, оказался не Джозефом Кингом, а австралийским туристом. Он вспомнил искренность, с которой Корт говорил о своей любви к жене и неумирающей надежде на примирение. Колин тогда понял, что Корт первый раз в жизни открывает себя другому человеку. Тогда он испытывал к нему острую жалость, и теперь, глядя на его помертвевшее лицо, испытывал ее снова.
– Давайте я вызову кого-нибудь, Томас, – предложил он. – Вам нельзя оставаться одному. Может, мне вызвать вашего врача, просто на всякий случай? – Колин колебался, потом, поддавшись голосу совести, проговорил: – Я могу остаться. Если это вам поможет, я останусь.
– Думаю, не стоит. – Взгляд Корта оживился, в нем блеснула дружеская насмешка. – Ценю ваше великодушие, но вы не должны заставлять Линдсей ждать. Я обещал вам, что вы успеете, и не хочу нарушать слова.
– Я могу позвонить, – возразил Колин. – Правда, Томас, она поймет. У вас совсем больной вид, вы так бледны.
– Ничего страшного. Это пройдет. Идите. – Он сухо улыбнулся. – И я надеюсь, вы не забыли о подарке. Как-никак День Благодарения.
Колин ощутил прилив благодарности и симпатии. Он подумал об элегантной бледно-голубой коробке от Тиффани, лежащей в чемодане.
– Не забыл. Я купил подарок заранее в Нью-Йорке, перед тем как вылететь в Монтану. Подумал, что в Монтане можно ничего не найти.
– Очень мудро. То, что можно найти в Монтане, не всегда приятно получить в подарок. – Корт помолчал, потом неловко добавил: – Надеюсь, вам понравилось ранчо?
– Да, очень, – ответил Колин.
– Конечно, оно слишком далеко от цивилизации, но моему сыну там нравится. Ну, до свидания. – Он вздохнул и крепко пожал руку Колина. – Желаю приятно провести праздники. Встретимся в понедельник в Англии, как договорились. И не волнуйтесь, раньше я вас дергать не стану.
Колин не уходил, встревоженный необычной усталостью, звучавшей в голосе Корта. Корт еще раз сухо улыбнулся, отвернулся от него и склонился над фотографиями. Колин вспомнил слова Талии о том, что у Корта нет друзей. По-видимому, она была права. Было видно, что Корт не привык к близким отношениям и не доверял людям. Его неловкие попытки выразить расположение – на ранчо и здесь, сейчас, – глубоко тронули Колина. Он попрощался с Кортом, но беспокойство не оставляло его.
Потом он подумал о Линдсей. Он сразу ощутил подъем и мигом слетел по ступеням, потом велел шоферу как можно быстрее ехать к «Плазе».
Он опоздал всего на пять минут. Увидев Линдсей, которая ждала его и вскочила при его появлении, он сразу понял, что она волнуется еще больше, чем он сам. Он взял ее маленькие холодные руки в свои. Она смотрела ему в глаза с испуганным выражением и то краснела, то бледнела. Колин, заготовивший смешную речь, вдруг понял, что не может вымолвить ни слова.
Он записал их обоих под фамилией Лассел, велел ни с кем не соединять, дал слишком щедрые чаевые портье, показавшему им номер, и, как только тот ушел, вывесил на двери табличку «Не беспокоить».
Потом он запер дверь. Оглянувшись, он увидел, что Линдсей стоит у высокого окна, выходившего на Центральный парк. Сердце Колина наполнилось радостью. На ней было новое платье и новое пальто – черные. Он заметил, что Линдсей любила этот цвет. Она казалась меньше ростом и тоньше, чем ему помнилось. Это внезапное осознание ее хрупкости наполнило его сердце щемящей нежностью. Он заметил, что ее маленькие руки крепко сжимают отвороты пальто, а в глазах застыла тревога. Она казалась такой беззащитной, такой родной, что его собственное беспокойство растаяло без следа.
– Я так боюсь, – проговорила она, когда Колин подошел к ней.
– Не надо, – ответил Колин.
– Я заранее придумала, что я буду говорить и как себя вести. А теперь… ты как-то изменился, и я боюсь сказать или сделать что-нибудь не то.
– Тебе не нужно ничего говорить, – сказал Колин. – Милая, говорить совсем не обязательно.
Он нежно поцеловал ей руку, отвел к кровати и усадил. Она сидела и смотрела на него снизу вверх. Колин увидел, что у нее дрожат руки.
– Я все утро бегала по магазинам, – нервно заговорила она. – Купила слишком дорогое пальто и слишком дорогое платье. Но я совсем не чувствую себя прожигательницей жизни.
– Я тоже, – тихо сказал Колин. В нем угасло желание произвести впечатление, в глазах появилось новое серьезное выражение. Линдсей, поняв это выражение, испуганно взглянула на него и прерывисто вздохнула.
Колин вспомнил все, что он собирался ей говорить, и понял, какими пустыми и ненужными были эти заготовленные фразы. Ее лицо, поднятое к нему, выражало сомнение и вопрос, и ему казалось, что комната наполняется каким-то странным движением, подобным приливу. На миг ему показалось, что он остался один в безбрежном океане и не знает, куда плыть.
– Я люблю, когда на тебе дорогие вещи, – нервно начал он. – Я люблю смотреть, как ты одеваешься и как раздеваешься…
Он замолчал. Линдсей видела, что он борется со своей гордостью, готовится нарушить некий последний запрет.
– На самом деле я люблю тебя, – тихо произнес он. – Думаю, ты уже это поняла. Я все время пытался это скрыть – и сейчас пытался, но у меня ничего не получилось. Я так сильно тебя люблю, что мне больно. У меня это первый раз в жизни.
Линдсей, тронутая печалью в его голосе, простыми и прямыми словами, почувствовала, что ее сердце наполняется теплом. Она подняла на него глаза и быстро отвела их в сторону.
– О Боже, – заговорила она со слезами в голосе, – ты не должен… Я не могу… Я сама не знаю, что я делаю…
Колин был задет этим ответом, но не показал виду. Ему казалось, что сейчас лучше обойтись без слов. Он решительно поднял ее на ноги и обнял. Потом он поцеловал ее, и этот поцелуй заставил замолчать их обоих. Словно ослепнув от внезапной радости и уверенный, что видит то же ослепление и в ее глазах, он прижал ее к себе. Он ощущал твердую убежденность в том, что слова им не нужны, что говорить должно его тело.
Он любил ее всеми способами, о которых мечтал и которые продумывал в течение ста одного часа разлуки. К тому времени, когда красноречие его тела иссякло, на улице было уже темно, а над деревьями Центрального парка стояла полная луна. Линдсей, чье тело ощущало блаженный покой, а разум пребывал в смятении, слабо вскрикнула, когда он вышел из нее. Она начала покрывать поцелуями его шею и грудь, она что-то бормотала, она брала его за руки и со смешанным чувством печали и счастья целовала его лицо и глаза.
У Колина пылало сердце, он ощущал уверенность и глубокое спокойствие, которого еще не испытывал никогда в жизни. Он нежно поцеловал Линдсей, а потом молча лежал, прижав ее к себе. Он ничего не сказал и ни о чем не спросил, когда она тихо заплакала в его объятиях.
– Роуленд, вы стали еще красивей, – сказала Эмили Ланкастер, излучая симпатию и щедро наливая Роуленду виски. Роуленд, стоявший у окна в ее гостиной, не ответил. – Будьте добры, задерните шторы, – продолжала Эмили. – Не люблю смотреть на луну через стекло, это приносит несчастье.
– Это только когда луна молодая, – ответил Роуленд. Он еще секунду помедлил, глядя, как в парке колышутся деревья, потом задернул шторы. Эмили, задумчиво наблюдавшая за ним, подошла к дивану. – А теперь садитесь, – сказала она. – Вы, должно быть, безумно устали – такой долгий перелет. Одному Богу известно, сколько это будет по биологическим часам. Вы уверены, что мне не следует попросить Фробишер принести вам что-нибудь поесть?
Роуленд вежливо отказался. Он сел на диван рядом с Эмили, рассеянно гладившей свою собачку. Она внимательно разглядывала Роуленда, нацепив для этой цели одну из пар очков. Рассмотрев его, она слегка нахмурилась.
– Да, с возрастом вы определенно становитесь все лучше и лучше, – объявила она. – У вас какой-то опасный вид, как будто вы одержимы сильным чувством. Я всегда находила это чрезвычайно привлекательным в мужчинах. Роуленд, если бы я была на сорок лет помоложе, я влюбилась бы в вас без памяти и мы закрутили бы такой роман…
Роуленд с любовью посмотрел на Эмили. За пять лет, что они не виделись, она заметно постарела. Она уже не держалась так прямо, как раньше, но он видел, что дух ее остался все таким же несгибаемым. Он вспомнил, как первый раз увидел ее в Оксфорде, в день выпуска Колина. В шестьдесят пять она была царственна. И в восемьдесят пять, завернутая в пеструю шерстяную шаль, она оставалась царственной, но Роуленд не мог не видеть, что сделало время с ее спиной и руками.
Роуленд любил ее, признавал за ней неженскую стойкость и потому постарался скрыть собственную усталость и подавленность и взять себя в руки.
– Эмили, если бы вы были на сорок лет моложе, вы разбили бы мое сердце, – сказал он. – И я бы не ограничился романом, я тут же сделал бы вам предложение.
Эмили улыбнулась.
– И это был бы очень умный шаг. Я одна из немногих женщин, с которыми вы могли бы быть счастливы. Я вычисляла бы вас без труда, я была бы вам не просто женой. Что вам нужно, Роуленд, так это женщина, которая все время была бы на голову впереди вас.
– Вы думаете? – сказал Роуленд, бросив на нее мерцающий взгляд зеленоватых глаз, от которого даже сердце восьмидесятипятилетней Эмили забилось быстрее.
– Дорогой, я действительно ужасно рада вас видеть. – Эмили рассмеялась. – Я уже забыла, как хорошо вы умеете флиртовать. Негодник! Какой подарок – и весьма неожиданный.
– Да, я вылетел в Америку совершенно неожиданно. Это решилось в последнюю минуту.
– Что за дела у вас в Нью-Йорке?
– Работа, – ответил Роуленд. – Моя газета ведет переговоры с «Таймс». У нас неожиданно возникли некоторые проблемы.
– Как интересно! А вы уверены, что кого-нибудь застанете сейчас на месте? Ведь завтра День Благодарения.
– Это не важно.
Эмили подняла брови, но пожалела его и не стала больше задавать вопросов. Она начала болтать о всякой всячине, ожидая возможности выяснить истинную причину его появления. Как бы она его ни любила, как бы ни льстила ей его галантность, она ни секунды не верила, что он находится здесь ради нее.
Роуленд слушал ее вполуха. Ему было очень трудно, почти невозможно сидеть и терпеливо ждать, ему потребовалась вся его сила воли, чтобы не задавать никаких вопросов. Все, что ему было нужно, это адрес или телефон. Он должен был срочно поговорить с Линдсей. Он не знал, что ей скажет, но был твердо убежден, что, как только услышит ее голос или увидит ее, на него снизойдет вдохновение. Он скажет нужные слова и совершит нужные действия.
Он искал ее с того самого момента, когда человек, стоявший за конторкой в ее отеле, сказал ему, что мисс Драммонд выписалась. В полном отчаянии он в конце концов позвонил в манхэттенскую квартиру Маркова, отнюдь не надеясь на теплый прием.
– Ищете Линдсей? – проворковал Марков тоном, который неизменно выводил Роуленда из себя. – Как это волнительно, мой милый. Я всегда с нетерпением ждал, когда же до этого дойдет.
– Где она? – спросил Роуленд, презрев собственную гордость. – Я должен поговорить с ней, причем немедленно.
– Боюсь, что ничем не могу помочь.
– Пожалуйста, – выдавил из себя Роуленд.
– Вот уж не думал, что когда-нибудь услышу это слово из ваших уст, – торжествующе вскричал Марков. – Великие да падут.
– Послушайте, Марков, прекратите этот театр. Где она?
– Дорогой мой, я действительно не знаю. Воркует где-нибудь в любовном гнездышке, я думаю. С новым возлюбленным. Жду не дождусь на него посмотреть.
– Марков, вы когда-нибудь испытывали отчаяние?
– Разумеется, дорогой. Почти все время.
– Так вот, я в отчаянии. Несомненно, вас это приводит в восторг, но прошу вас, помогите мне.
Марков задумался.
– Я вижу маленькую хижину в лесу, – заговорил он, и его голос мучил Роуленда. – Где-то далеко-далеко, во всяком случае за пределами этого штата. Уютная хижина с горящим камином…
– Ради Бога, Марков…
– Ну ладно. – Марков наконец поддался искушению посеять раздор, искушению, которому он никогда не мог долго противиться. – Я вижу Дубовый зал в «Плазе». Завтра в семь вечера. Они там будут. День Благодарения, знаете ли. Мы с Джиппи должны поприветствовать героя романа. Я слышал… – Марков понизил голос, – я слышал, что у него златые кудри, сапфировые глаза, брови дьявола, тело Аполлона, и он умеет обращаться с женщинами.
– Какой идиот вам это наговорил? – с яростью в голосе прорычал Роуленд.
– Не припомню, мой милый. Наверное, кто-то, кто хорошо его знает. А теперь мне надо идти. Пока-пока.
Положив трубку, Роуленд понял, что даже он, с его журналистской настойчивостью, не может обзванивать все отели в Америке. Кроме того, существовал более простой способ. Он набрал номер Эмили и в результате оказался здесь – до предела вымотанный, снедаемый сожалением о впустую потраченном времени.
– Мне очень жаль, что я не застал Колина, – наконец перебил он Эмили. – Я слышал, что он где-то путешествует с Линдсей.
– А-а, – протянула Эмили и погладила собачку. – Да, что-то в этом роде.
– И давно они путешествуют?
– Не знаю точно. Колин скрытничает.
– Не очень-то он скрытничал, когда говорил со мной по телефону. – Роуленд слышал горечь в своих словах и осознавал, что утратил власть над собой. Он подумал, что теперь Линдсей вряд ли могла бы упрекнуть его в холодности и бесчувственности. Он повернулся к Эмили. – Я слышал, речь идет о браке?
– Он очень влюблен, – твердо ответила Эмили.
– И ему отвечают взаимностью?
– Не могу сказать. Линдсей со мной не откровенничает. Хотя, надо признать… – Она запнулась и устремила на Роуленда пронзительный взгляд голубых глаз. – Надо признать, что они на редкость хорошо подходят друг другу. Не так ли?
Реакция Роуленда подтвердила все подозрения Эмили. Она увидела, что его красивое лицо потемнело и приняло надменное выражение, за которым он пытался скрыть боль. Он бросил на нее холодный взгляд и отпил виски.
– Я всегда считал, что на такие вопросы невозможно ответить постороннему человеку. Это касается только двоих.
– Ну а я считаю, что они просто созданы друг для друга, – резко возразила Эмили, но, видя в его глазах боль, сменила тон: – Подумайте, они оба ранимы, оба невинны – в хорошем смысле. У обоих открытый, жизнерадостный, оптимистичный характер, хотя Колин склонен драматизировать происходящее. У них обоих есть чувство юмора, что очень важно…
Она замолчала, гадая, следует ли ей пощадить его или продолжать. Она вспомнила о ночном разговоре с Колином, и любовь к племяннику, стремление защитить его взяли верх. И она стала говорить дальше, пытаясь не обращать внимания на окаменевшее лицо Роуленда.
– Есть ведь и другие соображения. Линдсей уже не первой молодости. За ее плечами несчастный брак. Двадцать лет она одна воспитывала сына. Она обладает стойкостью и твердостью, которыми я восхищаюсь, и для Колина было бы большой удачей жить рядом с таким человеком.
– Это было бы большой удачей для любого.
– Разумеется. Но с Колином она будет защищена. Он может быть преданным, любящим и заботливым. Из него может выйти лучший из мужей. Не каждый мужчина может быть хорошим мужем, не так ли?
– Я сказал бы, что внешние проявления могут быть обманчивы, – довольно резко отозвался Роуленд.
– Роуленд, вы когда-нибудь задумывались о браке?
– Да, конечно.
– И конечно, вы хотели бы иметь детей.
– Да, это было бы… – он внезапно замолчал, поняв, к чему она клонит. – У меня ведь нет семьи, поэтому если бы я женился, то, конечно, надеялся бы иметь детей.
Эмили кивнула головой, и Роуленд увидел у нее в глазах жалость.
– Колин тоже этого хочет, – негромко проговорила она. – Несмотря на его беспутный образ жизни, я не знаю более домашнего человека, чем Колин. Он любит дом и нигде не бывает так счастлив, как дома. Хорошая жена и дети – и он чувствовал бы, что полностью реализовал себя. Разумеется, в его случае существуют дополнительные соображения. Это касается продолжения рода, продолжения династии. Он может это отрицать, но я-то знаю, как много значит для него и для его отца возможность передать «Шют» сыну и наследнику.
– Я это знаю. Я знаю, что это для него очень важно. – В глазах Роуленда блеснула надежда. – Мне следовало бы подумать…
– А я уже много об этом думала. – Эмили прервала его фразу, предостерегающе подняв руку. Роуленд видел, что она устала, но полна решимости говорить дальше, и он знал, что не услышит ничего утешительного. Она сочувственно взглянула на него и вздохнула.
– Роуленд, вы умный человек. Нет, сядьте. Прежде чем вы уйдете, я хочу договорить. Итак, возникает проблема детей, то есть наследников. Вам следует знать, что я обсуждала этот вопрос с Колином – здесь, в этой комнате, после того, как он представил мне Линдсей. Я напомнила ему о «Шюте», о том, сколько времени там живет его семья. Я напомнила ему о продолжении рода. – Она немного помолчала. – Тогда я не произнесла слова «жертва», но в разговоре с вами я его произнесу.
– Жениться на женщине, возможно, неспособной к продолжению рода, – величайшая жертва, которую может принести Колин. И все же он намерен на ней жениться, и при этом он не испытывает никаких опасений и колебаний. Я думаю, вам следует это знать. Другие мужчины в тех же обстоятельствах вели бы себя иначе. – Она спокойно посмотрела Роуленду в глаза. – Я бы не стала их за это винить. Но я хочу сказать, что нельзя недооценивать любви Колина к Линдсей. Он ведет себя смело, и я им восхищаюсь.
Это замечание, прозвучавшее очень ненавязчиво, сразило Роуленда. Он встал и отвернулся к стене.
– Я никогда не сомневался в смелости Колина, – сказал он.
– Но вы сомневаетесь в другом? Возможно, вы думаете, что он ненадежен? Излишне импульсивен? Понятно, что вас волнует судьба Линдсей…
– Меня действительно волнует ее судьба, – сказал Роуленд. – Я чувствую…
– Дорогой мой, я очень хорошо понимаю, что именно вы чувствуете. Я не слепая и не глухая. – Эмили глубоко вздохнула. – Роуленд, это читается в ваших словах, в выражении лица, в каждом вашем жесте. Я сочувствую вам, но советую очень тщательно и честно все обдумать, прежде чем предпринимать что-либо, о чем вы, возможно, потом будуте жалеть. Колин видит в вас брата. Я не хочу, чтобы вы думали, что его чувства несерьезны, какой бы заманчивой ни казалась вам подобная мысль. И если вас интересует мое мнение, то я считаю, что он сделал трудный, но очень мудрый выбор.
– Я люблю ее, – вдруг сказал Роуленд. – Эмили, ради Бога… – Он отвернулся, и Эмили, которая за долгие годы ни разу не видела, чтобы он потерял самообладание, теперь увидела, как это самообладание разлетелось вдребезги.
Она молча ждала, пока он возьмет себя в руки. Она откинулась на подушки, внезапно ощутив, что силы ее покинули. Реакция Роуленда ее встревожила, и теперь ее восьмидесятипятилетний разум был охвачен страхом, а каждая косточка восьмидесятипятилетнего тела стонала от боли. Она завела этот разговор, ощущая твердую почву под ногами, но теперь, когда она столкнулась с болью – болью мужчины, выносить которую ей было труднее, чем боль женщины, – ее мысли смешались, а душа была полна сомнений.
– Роуленд, – начала она. – Роуленд, мне так жаль. Простите меня.
– Нет, это вы меня простите. – Роуленд стоял к ней спиной и делал неимоверные усилия, чтобы его голос звучал твердо. – Вы были правы. Я ужасно устал. Надо срочно выметаться.
– Мне бы не хотелось, чтобы вы уходили. По крайней мере, допейте сначала виски. – Она с тревогой взглянула на него, потом, когда он медленно обернулся, протянула ему иссохшую руку. – Если вы сейчас уйдете, я буду думать, что обидела вас.
– Нет, что вы, вы меня не обидели.
После минутного колебания он взял ее руку с распухшими скрюченными пальцами и сжал в своей с поразившей ее нежностью. Эмили видела, что он почти не в состоянии говорить. Она посадила его рядом с собой и, глядя на его искаженное болью лицо, снова почувствовала угрызения совести и сомнение. Очень глупо судить о Роуленде по его внешности, подумала она. Роуленд Макгир незаурядная личность, и Колин, и вся его семья перед ним в долгу. Кто она такая, чтобы судить о том, выйдет из него хороший муж или нет?
Брак – серьезный предмет, любовь – тоже, дети – еще более серьезный. Это определяющие моменты всей человеческой жизни, и какое право она имеет в них вмешиваться? Она уже слишком стара, слишком поглощена мыслями о грядущей смерти, чтобы оценить муки любви.
– Ах, Роуленд, Роуленд, – сказала она и положила руку ему на плечо. – Я никогда не была замужем, у меня не было детей. Я стара. Я не сразу поняла всю глубину вашего чувства. Мне не следовало говорить с вами так, как я говорила.
– Нет, я рад, что вы это сделали. – Он смотрел в сторону. – Теперь я вижу, что Колин может очень много ей предложить – не только в материальном смысле. Он великодушен, у него доброе сердце. И вы правы, они действительно во многом схожи. Я это заметил, когда они в первый раз встретились. Только я думал… Я думал…
Он осекся, и Эмили, жалея его и отдавая дань уважения его гордости, отвела взгляд. С присущим ей мастерством и тактом она незаметно перевела разговор на другие, более спокойные темы. Роуленд, которому, как и ей, хотелось перед уходом оказаться на нейтральной почве, охотно ей подчинился. Он стал говорить о чем-то постороннем. Эмили делала вид, что слушает его, но в действительности она прислушивалась к совсем другим звукам.
Сначала она заметила лишь легкое движение в комнате – она так долго прожила в «Конраде», что давно к этому привыкла. Настроенная в унисон с голосами духов этого дома, она безошибочно чувствовала, когда они просыпались. Теперь они просыпались все чаще и чаще. Эмили связывала это со своим возрастом, с близостью смерти и с тем обстоятельством, что она больше не считала их порождениями собственной фантазии, как считала в юности.
Она верила, что смятение людей активизирует духов. Сегодня их, сам того не желая, вызвал Роуленд, а может быть, и она сама. Она взглянула на его напряженное лицо, затем на ковер под ногами. Это был настоящий обюссон, все еще красивый, испещренный розами, пунцовый цвет которых в полутьме сгустился до цвета крови. Сегодня эти цветы, как и тени в комнате, жили особой потусторонней жизнью. Это чувствовала и ее собачка, она беспокойно крутилась рядом с хозяйкой, а шерсть у нее на загривке стояла дыбом. Эмили сосредоточилась на другом разговоре, который продолжался уже некоторое время на фоне спокойного голоса Роуленда. Она пыталась разобрать слова этого диалога, слова, исходившие, казалось, из переплетения нитей ковра.
Она слышала два голоса – сначала мужской, потом женский. Постепенно мужской голос словно поглотил женский, поток упреков достиг высшей точки и иссяк. Наступила тишина, а потом послышался тонкий крик, который мог быть криком боли, отчаяния или восторга.
– Что это было? – спросил Роуленд.
Эмили подняла глаза и только тогда поняла, как далеко были ее мысли. Роуленд завершил разговор, даже не подозревая об этом. Он уже стоял и собирался уходить. Она неуверенно взглянула на него, смущенная и удивленная тем, что он тоже слышал звук, звук, с которым она была давно знакома и который считала криком женщины, умершей много лет назад. Вряд ли стоило извещать Роуленда Макгира, человека сугубо рационального, о том, что это был крик Анны Конрад. Он скорее всего подумал бы, что годы берут свое и Эмили теряет рассудок.
Она встряхнулась и мгновенно изобрела прагматический и правдоподобный ответ. Как доложила Фробишер, в свою очередь узнавшая это от швейцара Джанкарло, в нижней квартире находился Томас Корт, навещавший бывшую жену.
