Текст книги "Секстет"

Автор книги: Салли Боумен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Наступило долгое молчание. В Лондоне Роуленд, знавший, что Колин упоминает о брате, только когда с ним действительно происходит что-то важное, уронил голову на руки. В Нью-Йорке Колин вспоминал, как он держал Линдсей в объятиях, и ощущал себя на небесах.

– Я собираюсь жениться на ней в ближайшие полгода, – продолжал Колин более спокойным голосом. – Я сделаю предложение, как только пойму, что она готова согласиться. Вообще-то уже я чуть было этого не сделал. Час назад.

– В таком случае, – проговорил Роуленд после продолжительного молчания, свидетельствовавшего о том, что ему нелегко далось это решение, – я ничего не скажу Линдсей о «Шюте». Я надеюсь, ты знаешь, что на мое слово можно положиться. Но я также надеюсь, что ты знаешь, что делаешь, потому что Линдсей очень ранима и…

– Тебе следовало бы почаще вспоминать об этом, – перебил его Колин. – Вспомни, как ты сегодня с ней разговаривал. Она из-за тебя плакала.

– Плакала?

– Плакала. И больше я этого не позволю. Она была в ужасном состоянии, и это неудивительно. Ты не оставил камня на камне от ее уверенности в себе. Она пытается начать новую жизнь, и что ты делаешь? Ты прешь напролом как танк, называешь ее глупой, говоришь, что она ведет себя как ребенок, что только идиот мог подписать такой контракт. Не каждый обладает таким безумным самомнением, как ты. Почему ты не думаешь, что говоришь?

– Я заставил ее плакать? – озадаченно повторил Роуленд. – Меньше всего на свете я хотел чего-либо подобного. Мы спорили, мы всегда с ней спорим. Я выхожу из себя, она выходит из себя, а на следующий день…

– Так вот, не выходи больше из себя! – горячо воскликнул Колин. – Я люблю ее и не хочу, чтобы ты так с ней разговаривал. Я это заметил еще в Оксфорде, и мне хотелось дать тебе пинка. Линдсей права: ты так с ней обращаешься, словно ты ее отец.

– Так. Понятно. Значит, она передала тебе наш разговор во всех подробностях?

– Вот именно! Она рассказала мне все от начала и до конца. Сначала, когда я пришел, она пыталась скрыть, как ей плохо, но я сразу понял, что с ней что-то не так, и тогда она не выдержала. Она разрыдалась и не могла остановиться. Я ее обнял и… – он замолчал на полуслове. – В общем, постепенно мне удалось ее успокоить. Я объяснил ей, что на самом деле ты ее не презираешь, рассказал, как ты вечно меня пилил. В конце концов мы пришли к общему мнению, что ты часто бываешь прав, что ты очень хороший и что мы тебя любим. Но это не значит, что тебе не должно быть стыдно за свое поведение.

– Мне действительно стыдно, что я заставил ее плакать. Может быть, ты будешь настолько любезен, что передашь это ей, – сухо проговорил Роуленд. – Но все-таки вряд ли может быть что-нибудь хуже, чем знать, что вы двое сидели и омерзительным образом обсуждали мои недостатки.

– О, мы довольно скоро про тебя забыли, – успокоил его Колин. – Мы даже ни разу не упомянули твоего имени.

– Колин, я кладу трубку.

– Подожди, Роуленд, подожди. Еще один вопрос.

– Что?

– Ты будешь моим шафером?

Роуленд обдумывал это предложение довольно долго, а Колин недоумевал, почему он медлит.

– Нет, – наконец проговорил Роуленд изменившимся голосом. – Нет. Я очень тебя люблю, но вряд ли буду твоим шафером. Спокойной ночи.

День Благодарения

12

В ту среду, накануне Дня Благодарения, в Оксфорде Катя переживала последние пятнадцать минут неприятного разговора со своим старшим преподавателем доктором Мириам Старк, чей отточенный и холодный интеллект всегда ее несколько пугал. Разговор шел о двух романах сестер Бронте. Сначала Катя читала вслух свое эссе, где сравнивала «Грозовой перевал» Эмилии Бронте с «Незнакомкой из Уайльдфелл-Холла» ее сестры Анны, потом доктор Старк должна была подвергнуть его критическому анализу.

Катя сама знала, что эссе никуда не годится. Уже больше месяца Катя пребывала в состоянии полного смятения, и теперь, читая вслух свое эссе, она видела, что это смятение отразилось в каждой строчке. Она упорно продолжала читать, надеясь, что доктор Старк может не заметить слабости аргументов и что на нее произведут сильное впечатление две ссылки на редкие источники, которые Катя нашла в последний момент. Если же все это не поможет, то оставалась надежда, что ее отвлечет бунтарский тон очерка.

Но доктор Старк не попалась на эти уловки, и вот уже двадцать минут она громила эссе в пух и прах.

Катя мрачно взирала на эту американку, которая блестяще закончила Барнардский университет, но магистерскую и докторскую степени получила уже в Англии, в Оксфорде. Ей было сильно за тридцать, она была хороша собой, всеми уважаема и стройна, что казалось Кате несправедливым.

Доктор Старк, как всем было известно, ни разу в жизни не побывавшая замужем, обладала особой аурой, излучала стальной, непреклонный феминизм. Она преподавала в последнем женском колледже Оксфорда, колледже, в который Катя поступила также в припадке феминизма, о чем потом жалела. Доктор Старк могла по полчаса обсуждать значение одного слова.

– Катя, я вижу, что, когда вы писали, вы думали о чем-то другом и продолжаете это делать сейчас. – Доктор Старк замолчала, увидев, что Катя с отсутствующим и недовольным видом смотрит в окно на внутренний дворик, мокнущий под сильным дождем.

– Да, возможно, – вяло пробормотала Катя. – И вообще мне не нравятся оба романа. – Он перевела взгляд на преподавательницу. – Все эти надуманные истерические страсти… Вообще, я не в восторге от Бронте.

– Это заметно, – отпарировала доктор Старк. – Катя, вы не спрашивали себя, почему у вас всегда возникают проблемы с женской прозой? Со всеми писателями-женщинами?

– Не спрашивала, – угрюмо бросила Катя, которая из принципа никогда не признавала, что у нее могут возникнуть какие бы то ни было проблемы.

– Тем не менее это весьма заметно и весьма показательно. Это хорошо видно в ваших работах. Я предложила вам эту тему, поскольку надеялась, что в этих романах, которые ни в коей мере не являются женскими излияниями, как вы, очевидно, склонны считать, вы увидите строгую схему и тщательно продуманный план. В обоих романах рассказчиками являются мужчина и женщина. Как вы думаете, Катя, какому из рассказчиков, по замыслу автора, должен верить читатель? Мужчине или женщине? Вы не отвечаете на этот вопрос. – Должна сказать, что в вашей работе полностью отсутствует проникновение в предмет, что обычно вам не свойственно.

Катя была уязвлена.

– Я думала… – начала она.

– Думали вы очень мало.

Доктор Старк протянула Кате листы, теперь испещренные пометками, и окинула ее долгим холодным взглядом.

– Одна из целей нашего курса – научить вас читать. Научить вас тонкостям процесса чтения. Нельзя читать наспех и подходить к произведению с готовыми мерками, воспринимать его предубежденно. – Она сделала паузу. – Я чувствую, что искусство читать в наше время находится на грани вымирания. Между тем навыки, полезные в литературе, могут оказаться полезными и в повседневной жизни. – Катя, я вижу, у вас что-то не в порядке. У вас есть способности, но, как показывает эта работа, вы их тратите впустую. Вы можете быть весьма интеллигентны, когда хотите. В том, что вы написали, интеллигентности нет ни на грош, а сейчас вы даже не пытаетесь воспринимать мои слова. Катя, совершенно ясно, что вас что-то беспокоит. Не хотите ли сказать мне, что именно?

– Нет, – буркнула Катя.

– Ну что ж, попытайтесь справиться сами, – ответила доктор Старк, вставая. – Вы вольны даром тратить свое время, но не мое. Шесть тысяч слов о роли временной схемы в «Грозовом перевале» к следующему четвергу. Если у вас возникнет желание переписать эту работу, оно будет всячески приветствоваться.

Черта с два, подумала Катя, приподнявшись, когда доктор Старк проскользнула мимо нее к своему столу. Она подумала о собственном романе, который, повинуясь внезапному импульсу, начала писать на этой неделе в три часа утра, когда Том крепко спал. В нем повествование велось от лица женщины на двадцать лет старше самой Кати. Глядя, как доктор Старк собирает свои бумаги и книги, Катя решила, что повествование от первого лица было ошибкой. Она уже начала переделывать в уме четвертую страницу, когда поняла, что идет к двери вместе с доктором Старк, которая продолжает что-то говорить.

Они вместе вышли на улицу. Там Катя, которая пребывала в чрезвычайно дурном расположении духа и шла, низко опустив голову, надвинув на глаза кепку с козырьком, налетела на человека в черном плаще.

– Бог ты мой! – воскликнула доктор Старк, резко остановившись. – Роуленд? Не могу поверить. В последний раз мы виделись пятнадцать лет назад.

Несомненно, это был он, Роуленд Макгир. Волосы у него были совсем мокрыми, выражение лица – угрюмым.

– Мириам, – недоуменно произнес он, и доктор Старк залилась алым румянцем. – Вот так сюрприз. Я вообще-то искал Катю.

– И вот вы ее нашли.

– До чего же невозможный город! Парковаться нельзя, ездить нельзя. Катя, я ищу Тома, он мне очень нужен… Да, Мириам, почти пятнадцать лет. – Он помолчал, нахмурившись. – Кажется, это был ежегодный бал?

– Ты точен, Роуленд. Впрочем, ты всегда был точен. – Доктор Старк улыбнулась несколько насмешливой улыбкой. – А насчет транспорта в этом городе я согласна. В конце концов, приходится ездить кругами. А теперь я должна вас покинуть. Опаздываю на лекцию.

Она исчезла, а Катя незадолго до этого момента решила, что она все-таки верит в судьбу.

– Ни на какую лекцию она не опаздывает, – угрюмо доложила она Роуленду. – Она идет покупать бараньи котлеты на ужин. Почему она так покраснела? Она никогда не краснеет.

– Не имею ни малейшего представления, – ответил Роуленд тоном, в корне пресекавшим дальнейшие расспросы. – Он двинулся в том же направлении, что и доктор Старк, потом вдруг резко остановился.

– Том, – проговорил он с несвойственным ему возбуждением. – Я должен видеть Тома.

– Сегодня ничего не получится. Том в Шотландии, в Эдинбурге. Он улетел сегодня утром на какой-то идиотский семинар.

– В Шотландию? Сегодня? Черт побери!

Катя злорадно взглянула на него.

– И он вернется не раньше, чем завтра вечером. Вам нужно было позвонить.

– Позвонить? Я звоню с девяти утра. Я звонил в его колледж, в ваш колледж. Чуть не угодил в кювет, когда звонил из машины. В Шотландию? Но сейчас ведь разгар семестра.

– Ну и что? – сказала Катя, прибавляя шагу. – У него нет лекций, а с преподавателями он договорился. Времена меняются, Роуленд. Оксфорд уже не тюрьма, как было в ваше время. Черт! – Она внезапно остановилась. – Эта мерзкая женщина!

– Какая женщина?

– Доктор Старк. Она разнесла мое эссе.

– Это ее работа. – Роуленд теперь шел бок о бок с ней. – Я не знал, что она ваш преподаватель. А работа хорошая?

– Нет, чертовски поганая. – Катя ниже наклонила голову. – У меня другое было в голове. – Сказав это, она пристально посмотрела на Роуленда, который не обратил на этот взгляд ни малейшего внимания. – Эти Бронте, – с яростью в голосе продолжала Катя. – «Грозовой перевал» и чертова «Незнакомка». Страсти! Много эта Старк понимает в страсти! Любовь… Скучища, смертная скучища.

– Она должна довольно неплохо разбираться в предмете. Мириам Старк написала блестящую книгу о Бронте. – Роуленд с хмурым видом продолжал шагать по улице. – Когда мы были знакомы, она как раз занималась исследованиями. Один раз мы вместе с ней ездили в дом Бронте в Хауорте. – Он оборвал себя и повернулся к Кате. – Впрочем, это не важно. Могу я как-нибудь добраться до Тома? Ему можно позвонить? Он мне очень нужен. – Роуленд отрешенным взглядом блуждал по улице, словно ожидая, что Том может в любое мгновение возникнуть из воздуха.

Катя посмотрела на него испепеляющим взглядом и зашагала дальше.

– Если хотите, я могу ему что-нибудь передать, – бросила она через плечо, – или оставьте записку. Я сейчас зайду к нему домой, так что решайте.

– Записку? Блестящая идея! – Роуленд прибавил шагу, обогнал Катю и пошел впереди. Катя с трудом за ним поспевала.

– Это ваша машина? – спросила она обвиняющим тоном, когда они оказались на месте, пройдя довольно большое расстояние под проливным дождем и не обменявшись ни словом. Катя вопросительно глядела на машину, поставленную перед воротами так, что одно колесо оказалось на тротуаре.

– Да, моя.

– Интересно, – сказала Катя и пнула колесо ногой. – Я всегда хотела знать, на чем вы ездите. – Она прошла за Роулендом через ворота и нагнала его у двери. – И каким бы странным это ни казалось, – ядовито продолжала она, – но толкать и дергать дверь не имеет никакого смысла. Обычно бывает нужен ключ. К счастью, у меня он есть.

Вот, – сказала она, когда они вошли в комнату Тома. Катя протянула ему блокнот и ручку. Взяв ручку, Роуленд застыл и, казалось, глубоко задумался.

– Господи, – проговорил он. – Что же написать?

– Это вам решать, Роуленд, – язвительно заметила Катя. Она смерила его взглядом с головы до ног и медленно расстегнула куртку, сняла кепку, встряхнула длинными, мокрыми рыжеватыми волосами.

«Том, я должен с тобой поговорить», – написал Роуленд. Он опять задумался, нахмурился, прибавил «как можно скорее», нахмурился еще больше и закончил: «Позвоню тебе на будущей неделе».

– Дата, – он взглянул на Катю. – Какое сегодня число?

– Двадцать пятое. Среда, двадцать пятое. – Катя безжалостно сверлила его глазами. – На самом деле вы могли бы посмотреть на свои часы. Там есть такой специальный экран…

– Да, конечно, завтра День Благодарения. Черт! – выругался Роуленд. Он поставил дату на записке, приписал: «С наилучшими пожеланиями, Роуленд» – и шагнул к двери.

– Если хотите, я могу сварить вам кофе, – поспешно произнесла она тем же неприветливым тоном.

– У меня нет времени, – ответил Роуленд, – надо возвращаться в Лондон. Надо успеть на самолет.

Катя слушала, как он спускается вниз по лестнице. Из этого окна она смотрела в тот день, когда он подъехал на роскошном «Астоне» Колина Лассела. Именно тогда, думала Катя, она впервые ощутила эту дрожь. Это произошло у книжных полок, когда Роуленд Макгир листал роман Анны Бронте, и с той минуты в ее жизни все пошло кувырком.

Она бродила бесцельно по комнате, прижимая к груди свитер, оставленный Томом. Она чувствовала гнев и смущение и была близка к тому, чтобы разреветься. Отбросив в сторону свитер, она подошла к письменному столу и взяла неколько страниц своего романа, отпечатанных сегодняшним утром после отъезда Тома. Она не хотела, чтобы Том видел, что она пишет, и теперь, перечитав написанное, она поняла, почему. Теперь она находила собственное произведение слабым и плоским. Она разорвала листы пополам, потом еще раз и еще раз и разбросала обрывки по полу, чувствуя себя жалкой и несчастной.

– Черт, черт, черт, – громко проговорила она, пытаясь излить ярость, которую вызывал в ней Роуленд Макгир, а также то обстоятельство, что роман у нее получался не об одиночестве, как первоначально предполагалось, а о любви.

Она взяла один из романов, о которых писала эссе, и, скривившись, стала листать страницы. Потом ее взгляд зацепился за какую-то фразу, и она начала читать.

Она читала, перебирая в уме презрительные замечания доктора Старк, и, к ее удивлению, по мере того, как она все больше сосредоточивалась, ее страстное влечение к Роуленду Макгиру все больше угасало. Может быть, интеллектуальная деятельность окажет целительный эффект, с надеждой подумала Катя, потому что это влечение не было похоже ни на что, испытанное прежде. Оно становилось похожим на наваждение, и это ее пугало.

Два часа спустя Катя все еще читала, полностью поглощенная книгой. Три часа спустя она поняла, что ее переполняют чувства, которыми нужно с кем-то поделиться. Тогда она села и стала писать письмо Тому.

– Похоже на настоящую бурю, сейчас повалит снег, – заметил Колин, когда встречавший их в аэропорту Кеннеди лимузин выехал из-под прикрытия зданий. Томас Корт, сидевший с ним рядом и не проронивший ни слова с тех пор, как они вылетели из Монтаны, вздохнул.

– Еще не сейчас. Я, пожалуй, продержусь до дома, – ответил Корт и искоса взглянул на Колина. – Когда у вас назначено свидание?

– В час тридцать. В «Плазе».

Колин обернулся, чтобы посмотреть на тучи, собиравшиеся на западе. Их края окаймляла темная зловещая полоса. Он заставлял себя не смотреть на часы, хотя его выдержки хватало всего лишь на пять минут.

– Успокойтесь, – Корт вяло улыбнулся. – Я вас не задержу настолько, чтобы вы опоздали. Мне кажется, для вас очень важно успеть вовремя.

– Это так заметно? – спросил Колин.

– Я узнаю симптомы, – ответил Корт дружелюбно. – Как ее зовут? – Этот вопрос, несомненно, был задан из вежливости.

– Линдсей, – ответил Колин, и у него подпрыгнуло сердце, как было всегда, когда он произносил, слышал или видел это имя.

– Мы высадим вас у «Конрада», – продолжал Корт. – Вы найдете эти заметки и фотографии и привезете их ко мне. Это не займет у нас много времени. Самое большее полчаса, а потом вы свободны.

Колин чувствовал в его тоне легкую насмешку. Он собирался было заспорить, но передумал. На фотографиях, о которых шла речь и к которым прежде Корт не проявлял никакого интереса, была изображена пустошь, окружавшая предполагаемый Уайльдфелл-Холл. Сейчас фотографии находились в «Конраде», в комнате Колина. Под утро Корту пришло в голову, что он должен срочно их просмотреть. Колин, весьма недовольный этим решением, все же не осмеливался протестовать. Теперь он испытывал к Корту уважение и даже некоторую привязанность, хотя вполне отдавал себе отчет в его странностях. Если Корту сейчас возразить, он вполне может продержать Колина за работой до позднего вечера.

Пусть только попробует, думал Колин, уверенный, что в случае необходимости докажет Томасу, что у него есть воля. А пока проще было ублаготворить его и привезти эти проклятые фотографии, соглашаться с каждым его словом, а потом благополучно удрать.

Тем временем Корт замкнулся в молчании. Колин похлопал себя по карману пиджака, где лежало письмо от Линдсей, и уже не в первый раз за сегодняшний день поблагодарил судьбу, что он путешествует с необщительным Кортом. Талия Наг улетела на День Благодарения к вдовой матери во Флориду, Марио Шварц должен был воссоединиться со своей семьей в каком-то Хиксвилле, штат Айдахо, остальные члены команды также распределились по всей Америке, что позволило Колину путешествовать с человеком, не прерывавшим его размышлений. Держа руку на драгоценном письме от Линдсей, Колин начал мысленно повторять фразу за фразой.

Он был почти уверен, что слышит в этих фразах какую-то новую нотку, как будто Линдсей, писавшая ему в номере отеля несколько дней назад, начала слышать ту же музыку, что переполняла сердце Колина. Он выскочил из лимузина в большой спешке и вошел в «Конрад», представляя себя красноречивым и обаятельным, когда наконец заключит Линдсей в объятия.

А Томас Корт отпустил шофера у своего дома и сам внес вещи в лифт. Когда дверь лифта закрылась, ему показалось, что он слышит звук – еле слышный, похожий на звук шагов по бетону. Этот звук доносился сверху. В лифте пахло духами, пахло женщиной, и когда он вышел из лифта, то увидел ее. Она стояла у его двери. Услышав лифт, она вздрогнула и обернулась.

Она слегка вскрикнула, густо покраснела и отступила от двери. Корт заметил у нее в руке маленький пакет, пакет с его именем, написанным крупными буквами. Корт никогда прежде не видел эту женщину, но немедленно определил тип. Безработная актриса, с раздражением подумал он, или поклонница.

Он внимательно оглядел ее. У нее было хорошенькое, но незапоминающееся лицо, большие глаза необыкновенного желтовато-карего цвета были слишком близко посажены и окаймлены короткими, густо накрашенными ресницами. Эти глаза – с застывшим в них выражением благоговения, восторга и страха – были устремлены на него.

– Да? – холодно проговорил он. – Вы хотите что-то передать мне? Этот пакет для меня?

– Для вас. – Она не сделала попытки отдать пакет. – Я не ожидала… то есть я имею в виду, что надеялась вас застать, но потом решила, что передам его горничной…

– У меня нет горничной.

– Я хотела… Не могли бы вы уделить мне десять минут?

– У меня нет десяти минут. У меня нет даже пяти минут. – Он пристально посмотрел на нее. – Вы ведь не курьер? Может быть, вы мне объясните, каким образом вы узнали мой адрес?

– Мне дал друг. – Она провела языком по губам, потом, слегка нахмурившись, опустила глаза. – Он работал с вами в последнем фильме. Мне пришлось его довольно долго упрашивать. – Она указала на пакет. – Это просто видеокассета. Я хотела… – Она растерянно переступила с ноги на ногу, просяще взглянула на Корта. – Можно мне войти? Если вы не можете уделить мне пять минут, то как насчет четырех? Трех? Двух с половиной?

Корт взглянул ей в лицо более внимательно. Он посмотрел на темные волосы, распущенные по плечам, на одежду, не шикарную, но вполне достойную, на линии фигуры. Она предлагает отнюдь не кассету, подумал он. Под расстегнутым пальто была видна блузка из искусственного шелка, и верхняя пуговичка, намеренно или случайно, была расстегнута, так что Корт видел ложбинку между грудями. Он отметил также маленькие, красивые руки с хорошим маникюром.

– Две минуты, – сказал он и открыл дверь. – Вы актриса, верно? – полуутвердительно проговорил он, когда дверь за ними закрылась. Он увидел, что квартира тщательно убрана, и подумал, что это дело рук Талии и Колина. Без штабелей коробок комната казалась чужой. Он повернулся к женщине, гадая, будет ли ее монолог почти дословным повторением пылких речей многочисленных предшественниц или она удивит его чем-нибудь более оригинальным. Незнакомка со странным отрешенным выражением лица аккуратно положила кассету на его рабочий стол и начала расстегивать блузку.

– Да, я была актрисой. Снималась в нескольких глупейших фильмах, в крошечных эпизодиках. Снималась в нескольких телешоу. Вот здесь на кассете как раз это – мои лучшие сцены, лучшие роли. Где я действительно что-то говорю, веду диалог. – Она немного помолчала, и по ее лицу скользнуло насмешливое выражение. – Кроме того, я занималась всякими другими вещами – была моделью, одно время работала на бензоколонке. Что еще… Официанткой… Но это было, еще когда я училась в Университете кинематографии.

Корт услышал в ее голосе злость, заметил огонек в желтоватых глазах, и это ему понравилось. Он передумал.

– Послушайте, – сказал он уже менее холодно, – застегните блузку. Вас дезинформировали. Я прослушиваю актрис не таким способом.

– Правда? Мне говорили другое. Я наводила справки. Вы меня очень интересуете – уже давно. – Она нерешительно смотрела на него, придерживая на груди расстегнутую блузку. – Я хотела вам сказать, что восхищаюсь вашими фильмами, по-настоящему восхищаюсь. Я их смотрела сотни раз. Я считаю, вы действительно великий режиссер.

Корт раздраженно отвернулся. Ее голос с легким калифорнийским акцентом уже начал действовать ему на нервы. Теперь ему не нравился ни ее голос, ни ее излияния, и от симпатии, которую он почувствовал к ней минуту назад, не осталось и следа.

– Некоторым нравятся мои фильмы, других от них тошнит, но мне и то, и другое абсолютно безразлично, – сказал он. – К тому же у меня аллергия на комплименты, особенно на преувеличенные. Застегните же блузку. Ко мне сейчас должен прийти коллега.

Ее реакция его поразила: он привык к повиновению, а девушка, казалось, его не слышала, она словно не заметила презрения в его словах. Пока он говорил, она продолжала, слегка нахмурясь, смотреть на него. Потом она вздохнула, бросила на него еще один взгляд необычных глаз и начала медленно двигаться по комнате, двигаться неспешно и плавно, словно она была здесь одна и ждала чьего-то возвращения.

Она подошла к высокому окну, вернулась к рабочему столу, мимоходом провела рукой по стопке бумаг, взяла книгу, посмотрела на обложку, положила на место. Она двигалась с грацией, которая заинтересовала Корта, ее молчание и полная поглощенность собственными движениями начинали на него действовать. Он спросил себя, осознает ли она, что молчание с его недосказанностью, двусмысленностью вызывает в нем гораздо более сильную ответную реакцию, чем слова.

Пока она двигалась по комнате, он следил за ней взглядом, как если бы это была камера, он видел, что сама атмосфера комнаты меняется, становится плотнее, гуще. Теперь она полностью владела его вниманием, и он понял, что ему интересно, что он с нетерпением ждет ее следующего шага. Что она сделает? Все испортит, заговорив? Уйдет? Она двинулась к двери, и Корт ощутил острый укол возбуждения. Первый раз за три года он вспомнил о том, как подогревают его подобные приключения и как надежно, хотя и ненадолго, они изгоняют все мысли о жене.

Он подошел к женщине и увидел, что по ее лицу бегут полосы света, а в желтоватых глазах появилось новое выражение сосредоточенности.

– Когда к вам должен прийти коллега? – спросила она. – Прямо сейчас?

Ее глаза на мгновение встретились с его глазами, затем она отперла замок, распахнула дверь и остановилась на пороге.

Корт сделал к ней шаг, потом еще один. Он приблизился к женщине, он ощущал запах ее тела, тепло, исходящее от него, он видел, как поднимаются и опускаются ее груди при дыхании. В нем росло желание прикоснуться к ней, его тело ожило. Через открытую дверь донесся звук лифта – лязганье и гудение механизма. Он идет вверх или вниз? Сказать наверняка было трудно. Корт был почти уверен, что Колин не появится раньше чем через двадцать минут, но, когда женщина начала двигаться по комнате, время замедлилось, поэтому он мог ошибаться.

Возможность попасться возбудила его еще больше, а женщина, как видно, либо разделяла его пристрастия, либо просто принимала их как должное. В ее глазах Корт читал спокойное понимание соучастницы. Она взяла его руку и направила ее в расстегнутую на груди блузку. Ее груди казались неестественно твердыми на ощупь, что выдавало имплантацию силикона, а шрамы под ними, оставшиеся после пластической операции, были еще очень выпуклыми. Он обнаружил, что эта искусственность тоже его возбуждает. Женщина быстро и коротко вздохнула, и Корт положил руку на ее шею, слегка наклонив ее. Этот сигнал или предложение были сразу же поняты и приняты. Она улыбнулась, показав красивые зубы, потом бросила на него взгляд, в котором светилось нечто похожее на торжество, и, не говоря ни слова, опустилась на колени.

– Нет, нет, только не сейчас, – говорил Колин, стараясь проскочить мимо тети Эмили, которая изо всех сил старалась его перехватить. – Эмили, я сейчас не могу говорить, я опаздываю. Мне надо спешить.

Он схватил стопку фотографий, предназначенную для Корта, и, налетая на мебель, ринулся в холл.

– А вдруг произойдет какой-нибудь кризис? – сказала Эмили, не отставая от него. – Я должна иметь возможность с тобой связаться. Я имею в виду только в случае крайней необходимости.

– Кризис? Какой кризис? Почему должен наступить кризис? – в отчаянии вскричал Колин. – Эмили, я опаздываю. Не задерживай меня.

– Может произойти все, что угодно, – с оттенком драматизма объявила Эмили. – А вдруг я умру? Или упаду с лестницы? А сердечный приступ? В моем возрасте он может произойти в любую минуту, и, если это случится, мне необходимо будет срочно с тобой связаться.

– Господи! – Колин закатил глаза.

– Я никому не скажу. Ни одной живой душе. И клянусь, что не позвоню, разве только что и в самом деле начну помирать. – Голос у нее стал вкрадчиво-умоляющим, и Колину он был хорошо знаком, потому что он сам в случае необходимости пользовался этим приемом и знал, что он, как правило, оказывается беспроигрышным.

– «Пьер»? «Плаза»? «Карлейл»?

– Оставь меня в покое, – закричал Колин, открывая дверь.

– «Ридженси»? Я надеюсь, не «Уолдорф»?

– Ни то, ни другое и ни третье! Я не скажу, а ты ни за что не догадаешься. – Колин вылетел на лестничную клету.

– Это «Плаза», правда? Вид на парк! Я так и знала! Ах, Колин, какой ты романтик!

– Вовсе не «Плаза», – пробормотал Колин, багрово покраснев. – Я ушел. Меня уже нет.

– Ах, любовь! Какая прелесть, – усмехнулась Эмили, закрывая за ним дверь.

Ах, любовь, думал Колин, вылетая из «Конрада» и бросаясь в такси.

– Поезжайте как можно быстрее, – сказал он шоферу и просунул в окошечко несколько долларов. Шофер изумленно взглянул на него и рванул с места. Колин решил, что он еще не выбился из графика: если Корт не задержит его, то он успеет в «Плазу» самое позднее к половине второго. И как только он это подумал, машина свернула налево и резко остановилась. Колин устремил вперед трагический взгляд – перед ними стоял огромный грузовик, он перегораживал всю улицу. Шофер дал сигнал за пятнадцать секунд до того, как Колин попросил его об этом, но в этом было мало смысла. Теперь они были заперты машинами со всех сторон, а грузовик явно не собирался трогаться с места.

Томас Корт привел в порядок одежду и отошел от женщины. Он не привык попусту тратить время, когда все уже было кончено. Влечение угасло, и он мгновенно потерял интерес к незнакомке. Единственным его желанием было как можно скорее от нее избавиться. Он смотрел на нее сверху вниз, уже прикидывая, какая из испытанных формул поведения с наибольшей вероятностью обеспечит ее быстрый уход, но тут что-то привлекло его внимание.

Женщина все еще стояла на коленях с опущенной головой, лица ее не было видно. Незадолго до того, в процессе этого непродолжительного совокупления, она сняла блузку, которая теперь лежала рядом с ней на полу. Когда она наклонилась, чтобы ее поднять, взгляд Корта упал на ее обнаженную шею, скользнул по линии спины, по прядям темных волос, и в эту секунду Корт увидел нечто, заставившее его издать возглас изумления.

Женщина резко вскинула голову, рванулась, но Корт ее опередил. Прежде чем она успела подняться, он снова прижал ее к полу. Он раздвинул густые пряди темных волос, обнажив плечо. Да, действительно, на левой лопатке была татуировка – маленький черный паук.

С глухим яростным рычанием он оттолкнул ее и сам отскочил в сторону. Он был бледен, как полотно. Девушка медленно поднялась на ноги. Она вытерла рот ладонью, посмотрела ему в глаза и нахмурилась.

– Я же говорила, что восхищаюсь вашими фильмами.

– Выражать восхищение таким способом глупо. В следующий раз напишите письмо. Одна из моих секретарш вам ответит.

– Письмо? – Кровь бросилась ей в лицо. – Вы советуете написать письмо? Хорошо, мистер Корт, я запомню.

Она надела блузку и начала ее застегивать. Корт молча наблюдал за ней. Когда она надела пальто и двинулась к двери, тревога, охватившая его, немного утихла. Он уже говорил себе, что ему повезло, что риск был слишком велик, однако все обошлось, но в дверях она задержалась.