Текст книги "Пламя под пеплом"

Автор книги: Ружка Корчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Такое решение и вынес штаб.

Новая база означает новый маршрут. Штаб посылает Тайбл Гелблюм разведать дорогу и найти в городе проводников. Вместе с Полем Багрянским она уходит из гетто через подземную "малину" и берет направление на Рудницкие леса.

В четверг 23 сентября гетто снова окружили войска и полиция. К утру Китель сделал следующее заявление:

"Два года назад было основано вильнюсское гетто. Оно выполнило свою задачу. Отныне мы в нем больше не нуждаемся. Евреи Вильнюса будут переведены в Шауляй и Эстонию. Там не хватает рабочей силы".

В границах гетто нет ни одного немца. Еврейская полиция во главе с Беняконским (назначенным немцами на место Деслера) ходит по дворам и призывает евреев выходить из домов для отправки в Эстонию на работу.

Китель пообещал еврейской полиции перевод в Шауляй в качестве награды за организацию и аккуратное проведение эвакуации.

Приказ об эвакуации застал нас еще на улице Страшунь 6. Мы находимся в состоянии полной боевой готовности.

Штаб проводит последнее короткое совещание: если не удастся за несколько часов уйти из гетто, нас окружат. Гетто группами покидают последние его жители.

Шмулику Каплинскому приказано проверить подземные переходы и отыскать самое удобное для выхода в город место. Соня Медайскер, Витка и Зельда Трегер получают задание обеспечить в городе безопасный выход на поверхность и организовать переброску отрядов к месту назначения.

Шмулик вернулся в полдень и сообщил, что ценою больших усилий и риска несколько десятков человек могут пройти. Возможны, однако, и сюрпризы, которые нельзя заранее предусмотреть. В случае дождя никто не выберется живым из канализационных труб, потому что они узкие и крутые.

Штаб направляет первую группу на Немецкую 31. Там в механических мастерских – потайной вход в канализационную сеть. Туда надо добраться и нам. Каждый боец получает оружие, патроны, гранаты. Группы отправляются одна за другой. Страшунь 6 пустеет. Точно призраки бродят здесь последние из оставшихся на баррикаде. Спустя несколько минут исчезают и они.

Я покидаю баррикаду с замыкающей группой. Древние книги с пожелтелыми от старости страницами – безмолвные свидетели моих немых молитв и погребенных надежд – только они и останутся здесь со своей тайной. Теперь только они будут стеречь баррикаду. Я уношу с собой долю их сиротства и молчания в дорогу, смысла и конца которой не знаю...

Посреди улицы вдруг возникает мать Рашки и Блюмы Маркович. Она благословляет нас: "Идите, девочки, идите..." Мне худо от вонючей гари и дыма, но, глянув Рашке в лицо, я догадываюсь, что мне теперь легче: я уже давно без мамы.

Гарь и копоть разрушенных стен Страшуни преследуют меня, в горле першит, глаза слезятся, и я уже не могу понять, извне ли меня пропитало душной горечью пепла, или во мне самой что-то перегорело и кончилось навсегда.

Далека дорога до места сбора – двора, откуда нам уходить в лес. Между этим двором и первым воззванием пролегли почти два года. Два года, подаривших мне жизнь, полную борьбы, неудач, успехов и ощущения причастности к правому делу. Кончилось ли все это, или я просто не в состоянии видеть перспективу?

Над головой захлопнулся канализационный люк. Ноги вязнут в нечистотах. Мы – в подземелье. Надо мною – пустые улицы гетто. Впереди – длинный ряд бредущих гуськом фигур. Я не вижу лиц: в подземном канале – мрак, и цепочка людей извивается без начала и конца. С трудом понимаю чей-то обращенный ко мне шепот: "Нас 150, пройдем ли?" Спереди по цепочке передаются приказы: "Двигаться за светом!", "Вперед!" Бледный свет фонаря указывает дорогу:

Узкая труба обжимает мне плечи, не пошевелить рукой. "Шесть минут тому назад миновали границу гетто", – сообщает идущий передо мной, и я механически передаю это идущему за мной. В голове обрывки мыслей, далеких воспоминаний, картинки из читанных в детстве книг, но надо всем одна-единственная забота: не замочить увязанные на груди патроны и оружие и не отстать.

Труба сечением в метр с лишним внезапно заканчивается, и начинается круглая гладкая труба диаметром не более семидесяти сантиметров. Ползу. Одежда покрывается жидкой грязью. Пот заливает глаза. "Если хлынет дождь, мы не выберемся", – внезапно вспоминаю слова Шмулика Каплинского.

Вдруг остановка. Кто-то упал в обморок. Проход закупорен. Двигаться вперед нельзя, но нельзя и передохнуть. Люди нервничают. Но вот движение возобновилось. Потерявшего сознание перенесли в одну из боковых труб – его вынесут замыкающие.

Я утрачиваю чувство времени, а в какие-то моменты забываю и смысл пути. Спереди приходит приказ: "Приготовиться к выходу!" – первые уже наверху. Один за другим выныриваем из тесного люка. Ноги ступают на твердую почву. Инстинктивно ощупываю одежду – мокрая, в комьях грязи. Хорошо, что уже стемнело, а ведь из гетто мы вышли при свете дня. Двор, в котором мы находимся, мне незнаком. Пусто и тихо, но за поломанной оградой, на той стороне улицы литовский полицейский участок. Звук шагов. Люди приникают к земле и к стенам. Чей-то шепот возле калитки:

"Янина!" – "Наши!" Это Соня, Зельда, Витка и с ними два человека из города в форме литовских полицейских. Им удалось найти в городе укрытие. Нам надо попасть на улицу А. Субочь, в пустой Пушкинский дворец.

Мы уходим группа за группой. Необходимо поддерживать между группами связь, не все знают путь, не знаю его и я. Иду с Рашкой Маркович. Внешность у нас обеих – типично еврейская, а еще эта одежда! Город залит светом, причем приходится идти по главным улицам, где кишмя кишат немцы и литовцы. Мы громко разговариваем, смеемся. Близ улицы Субочь путь перерезывает ослепительный свет прожекторов: неподалеку отсюда на площади немцы собирают евреев гетто для депортации. Прохожие бросают в нашу сторону подозрительные взгляды.

Наконец – Пушкинский дворец. Все-таки добралась! Вижу моих товарищей, и бурная радость охватывает меня. Снова вместе! Но тут же выясняется, что это не так. Многих не хватает. Может быть, все они в "Кайлисе" ("Кайлис" – меховая фабрика. Работавшие на ней евреи жили в домах вне гетто и находились там еще некоторое время после того, как гетто было окончательно ликвидировано.)? Было, правда, такое указание – кто не найдет дорогу на Субочь или не сумеет ее благополучно пройти, должен идти в "Кайлис" и там дожидаться. Сердце разрывается между отчаянием и надеждой. Надо ждать, надо и немного отдохнуть. Возможно, завтра уже пойдем дальше.

Нахожу свободное местечко в подвале изъеденного сыростью и плесенью старинного дворца. С потолка свисают лохмотья паутины. Запах бесприютности и разрухи. Лежим на полу вповалку, бодрствуем и молчим. Я уже не чувствую усталости от пути по подземельям, забыла о пережитом во время ходьбы по городу. Я уже не думаю о том, выберемся ли мы отсюда и каким образом. Одна мысль сверлит мозг и не дает покоя: что случилось с теми, кто не пришел?

Как бесконечно долго тянется эта ночь, первая ночь вне стен гетто! На рассвете в город, в "Кайлис" уходит Зельда. Мы, запертые в подвале, долго дожидаемся ее возвращения.

В "Кайлисе" Зельда действительно нашла некоторых, заблудившихся в дороге. Тогда выяснилось, кого нет. Не было Хвойника, Янкеля Каплана, Аськи Биг и старшего сына Виттенберга. Все четверо по дороге на Субочь наскочили на немецкий патруль. Их задержали и потребовали документы.

Они ответили выстрелами и наповал уложили немецкого офицера, но их скрутили. Немцы отвели их в Росу – место концентрации евреев гетто перед отправкой в Эстонию. Утром на площади на глазах у потрясенных евреев ребят повесили (Из рассказов очевидцев мы впоследствии узнали, что их допрашивали и что гестапо было известно об их принадлежности к штабу.).

Я вижу перед собой Хвойника. Как мучился он сомнениями, уходить ли ему в лес! Он боялся, что со своей парализованной рукой будет обузой в отряде. Он член штаба, человек благородной души, всеми нами любимый, как мог он опасаться своей физической слабости? И ведь не подвела его в решающий момент рука, но думал ли он, что убедится в этом в последнюю минуту своей жизни? Подле него была Аська – его подруга. Они избегали разговоров о будущем. Может быть, как раз вчера они начали надеяться, строить планы – и погибли.

Возле меня лежит Рашка Маркович и молчит. О чем она теперь думает? О матери, которая вчера благословила ее с сестрой в дорогу и теперь осталась одна в умирающем гетто? Или о своих больных ногах, покрывающихся кровоподтеками от долгой ходьбы? Ведь это она заявила мне еще там, на баррикаде: "Оставьте меня, дайте мне гранаты, только в гетто я могу жить и умереть". И вот она здесь. Я впервые вижу ее бездеятельной. Впервые не бежит она сообщить о занятии, передать указания, вручить бюллетень. Она кутается в свое красное пальто, прячет лицо от посторонних глаз и гнетуще-странно молчит.

Спертый, душный воздух. От нас несет потом и грязью. Нельзя ни выйти наружу, ни отворить дверь.

Смотритель дворца, встретивший нас позавчера молчаливым согласием, нынче утром заявил, что мы должны немедленно уходить. Сами не уйдем – выгонит. Ждем Тайбл Гелблюм, которая по всем расчетам уже должна была возвратиться из лесу.

В полдень оттуда пришел посланец – Ванька из коммунистического подполья, и принес страшное известие: Тайбл убита. Попала в немецкую засаду. Погибла, почти достигнув леса. Теперь все дороги под контролем, и нет прохода в лес. Проводники не придут.

Из угла до меня доносится сдавленный плач. Пространство подвала полнится безмолвным горем и безысходностью.

Витка уходит из дворца. Она идет в сторону города, чтобы разведать путь на Рудники. В город, в "Кайлис" во второй раз отправляется Зельда – за боеприпасами и хлебом.

В углу подвала засветили свечу. На полу расстелена карта, на ней компас. Над картой согнулся Аба. Его рука медленно и неуверенно прочерчивает по зеленым пятнам карты красную линию.

На третью ночь принимается решение уходить. Звучат негромкие четкие команды, даются последние указания. Отдельными звеньями нужно выбраться на окраину. Каждое звено разделено надвое и будет двигаться параллельно по двум тротуарам. Звенья уходят через пятнадцатиминутные промежутки. Место встречи крест в роще, что за Радуньским мостом. Кто-то вспоминает, что по дороге придется идти мимо католической святыни – раки остробранской мадонны – и, стало быть, не забыть снять шапки.

Уходят первые звенья. Вот и мой черед.

Дворцовый двор пустеет. Там и сям мелькают чьи-то тени. Улица Субочь длинна и по большей части пустынна. Шаги идущих – слегка неуверенные и торопливые – не вызывают здесь удивления и не привлекают внимания. Поздно вечером на окраине прохожие всегда торопятся. Улицу кутает осенний сумрак. Накрапывает дождь. Какой удивительно свежий и сладкий воздух после долгих часов, проведенных среди плесени, грязи и духоты, – воздух вольного мира! Мы дышим полной грудью. Но вот уже центр города, весь в огнях, и озаренная электрическим светом статуя остробранской святой Марии в сверкании своего оклада из драгоценных камней. Здесь всегда людно, и все крестятся, замедлив шаг и обнажив голову. Дождь усиливается; может быть, он поможет евреям благополучно миновать христианскую святыню? Этот участок проходим парами и, входя в ворота, не знаем, что ожидает тех, кто позади, и какова участь передних.

Мы ныряем в боковые переулки и проходим. И снова – окраина, лай собак, отголоски редких выстрелов (случайных или по цели?) и проливной дождь. Вдали возникает крест, а перед ним – Радуньский мост. Парочки идут обнявшись, словно спешат на ночное приключение. Караульного нет, вероятно, сбежал от дождя куда-нибудь под укрытие.

Люди прячутся в мокром кустарнике близ креста. 10 часов вечера. Темно, хоть глаз выколи. Тихая перекличка. Уже 11, а шестого звена все еще нет. По зарослям прокатывается шепоток – ждать до 12! За пять минут до полуночи люди встают, вынимают припрятанное оружие. Вдруг – звук приближающихся шагов – и пароль. Слава богу, пришли! Все тут!

Вдоль шоссе узкой полосой тянется перелесок. Продираемся сквозь чащу. Мокрые ветки хлещут по лицу, ноги то и дело скользят. Но вот роща кончилась, приходится пересечь шоссе. Прибавляем шагу. Уже есть отстающие. Им помогают. Дышим, как запаренные. Внезапно из потемок выныривают огни – стало быть, приближаемся к селу. Высылаем вперед разведчиков. Отряд замедляет шаг. Разведчики быстро возвращаются и сообщают, что впереди – мост, охраняемый часовыми. Стоп! Но обойти его невозможно, другой переправы нет. Короткое совещание наших командиров, и по колонне проходит четкий приказ: "Рассредоточиться! Приготовить гранаты!"

Идем по шоссе, не скрываясь. Печатаем шаг. Гранаты и оружие наготове. Тело послушно напряжено, сердце замерло. Вот и мост. Входим на него в боевом порядке и проходим – все. Не раздается ни единого выстрела и, кроме наших шагов, – ни звука. Часовых на мосту нет (Впоследствии от крестьян из ближнего к мосту села мы узнали, что караул в ту ночь бросил свой пост. Заслышав маршевый шаг, часовые решили, что идут крупные силы партизан, и пустились наутек.). Опасность миновала.

Снова втягиваемся в рощу, огибаем шоссе. Скоро начнет светать, а дороги в лес никто не знает. Судя по карте, мы приближаемся к Меречанке, реке в районе болот.

От колонны отделяется группа разведчиков и уходит на поиски проводника, который согласился бы провести отряд через эту незнакомую и опасную местность. Лай собак свидетельствует о близости жилья. Поход затягивается. Укрываемся в роще и ждем возвращения разведчиков.

Мы находимся близ хутора со странным названием "Сорок татар". По сведениям наших командиров на хуторе живет человек, который должен согласиться провести отряд. Разведка его находит. Ромек Кужминский готов вести нас за золотые червонцы, но только не ночью. Он утверждает, что до рассвета добраться до надежного места невозможно и предлагает ждать следующей ночи.

Колонна идет к хутору и окружает колодец. Люди взахлеб пьют воду. Мы уже давно страдали от жажды.

Пробиваются первые лучи солнца. Колонна расположилась в роще. Дождь давно перестал, с ног сброшена мокрая, а у некоторых и расползшаяся обувь. Под деревьями расстелены пальто, чулки, рубахи – авось на солнце немного пообсохнут.

Тянутся долгие, пустые часы. Кто-то пробует забыться, кто-то осматривает свои стертые, израненные ноги, и всех донимает голод: лишь тут, во время вынужденной остановки вспомнилось, что вот уже вторые сутки, как у нас не было во рту маковой росинки. К отряду прибавились двое. Это – врач Шломо Гурфинкель и его жена Эмма. Они прятались на хуторе и вышли, когда узнали, что поблизости есть группа евреев, отыскивающая дорогу в лес. Они тоже хотят уйти к партизанам. Оба молоды и полны энергии. У д-ра Гурфинкеля имеется с собой саквояж с медицинскими инструментами.

Вечереет. Возвращается Ромек с разведчиками (В группе разведчиков – Витка Кемпнер, Шмуэль Каплинский и Вульц.). Перелесками выходим к болотам и далее, по узким мосточкам, называемым в этих местах "кладкой", приближаемся к речке Меречанке. По одному пускаемся вброд. И тут перед нами внезапно открывается густая зелень огромного топкого болота. Не успеваем прийти в себя от этого зловещего сюрприза, как Ромек заявляет, что через болото он людей перевести не может. Он-де неважно себя чувствует и предлагает помочь поискать другого проводника.

Мы стоим между рекой и болотом. Неподалеку находится село Мацела – то самое, где погибла Тайбл. Близ села – немецкий гарнизон. Село надо непременно обойти стороной, но единственный путь для этого – через болото.

Разведчики уходят с Ромеком на поиски нового проводника, и нам не остается ничего другого, как снова ждать, предаваясь невеселым мыслям. Утомление, которое во время ходьбы как-то превозмогается, сейчас свинцом растеклось по всему телу. Кажется, больше не будет сил продолжать дорогу и заставить ноги идти вперед.

Разведчики возвращаются с каким-то темнолицым недотепой. Парень даже с трудом понимает, чего мы от него хотим. Неужели он выведет отряд через болото? И все же пускаемся в путь. Разведчики с мальцом – впереди. Безмолвное болото, не подававшее до сих пор ни малейших признаков жизни, словно проснулось, как только нога человека ступила на его поверхность. Оно расступается, затягивает вглубь, в трясину...

Мы по горло в болотной жиже. Ноги тщетно ищут опоры, руки, пытающиеся уцепиться за какой-нибудь торчащий сук, хватают воздух, тело теряет равновесие. Трясина засасывает ботинок, нога с трудом вырывается из плена босой. Люди оскальзываются, проваливаются с головой.

Двигаться дальше невозможно. Проводник заблудился или вообще не знает дороги. Через это громадное болото есть лишь одна надежная тропа, и, если ее не отыскать, нет никаких шансов добраться до цели. Командиры приказывают прекратить движение. В грязи, босые или в одном уцелевшем башмаке, потные и мокрые люди выбираются назад на узкий перешеек и ждут результата разведки.

Время идет. Несколько человек бьются в болоте в поисках спасительной тропы, а проводник пробует убедить нас, что можно пройти через Мацелу, и когда его предложение отвергается, объявляет, что больше сделать ничего не может. На него сыплются угрозы, уговоры, обещания повысить вознаграждение – а поиски тем временем продолжаются. И вдруг желанная тропа – извилистая нитка бревен, вьющаяся по болоту, – обнаруживается.

Вооружившись заготовленными на привале шестами, мы по одному вступаем на этот "мост" шириной в ступню. Люди оступаются, проваливаются в жижу, но шест, протянутый идущим сзади, помогает выбраться. Надо спешить. Если поход через трясину до вечера не кончится, придется заночевать тут же, прямо на "мосту"... Не все выдерживают этот тяжкий путь. Кто-то останавливается, не в силах больше двигаться. Его принуждают продолжать путь угрозами и силой.

Через несколько часов мучительной ходьбы, казавшейся бесконечной, мы, наконец, ступили на твердую почву опушки векового бора. Он вырос перед нами, как дивное видение, как чудо, на которое мы уже и не надеялись. Пасший коров старик посохом показал нам, куда идти.

Мы – на границе партизанского края. А вот и широкий грунтовой тракт, испещренный следами ног, лошадиных копыт и колес. Это – "копана" ("Копана" насыпь, сделанная тут для прокладки большой шоссейной магистрали до начала германо-польской войны. Строительство шоссе затеял Пилсудский, часто приезжавший сюда с многочисленной свитой на охоту. Для этого он и начал строить дорогу, облегчавшую доступ в богатые охотничьи угодья.) – главная из дорог, ведущих к партизанским базам. По бокам "копаны", как стража, выстроились, переплетаясь кронами, могучие дубы, ели и березы с густым подлеском – темная сплошная чащоба, непроницаемая для солнца и человеческого глаза. А сама дорога сверкает разноцветьем палой листвы, расстелившейся широкими коврами по оранжевому песку.

"Стой! Кто идет?" – раздается внезапно окрик по-русски. "Партизаны. ЭФПЕО", – отвечает наш командир, не зная другого пароля. Из-за деревьев точно по волшебству возникает человек. Шапка советского образца, усы, автомат. Человек бежит и падает в объятия к первому подошедшему. Должно же было так случиться, что первый партизан-часовой, которого мы встретили в лесу, оказался Тевкой Гальпериным, членом ЭФПЕО, ушедшим несколько месяцев тому назад из гетто в Нарочь! Сегодня он первым принимает своих товарищей на пороге новой главы в истории их тяжкой борьбы.

Этот раздел был написан через тринадцать лет

после выхода в свет первого издания книги

"Пламя под пеплом" и дается здесь отдельной главой,

завершающей повествование.

Изложение событий основано на подробных

свидетельствах участников сопротивления,

в большинстве случаев опрошенных мною лично,

а также на документах из архивов "Морешет"

и "Яд ва-Шем".

Автор.

В РУДНИЦКИХ ЛЕСАХ

В КОНЦЕ СЕНТЯБРЯ 1943 ГОДА, КОГДА ГРУППА ЭФПЕО пришла в Рудницкие леса, в этом районе было еще мало партизан. Первые базы были заложены лишь недавно и служили главным образом очагами развития партизанского движения на месте.

Большое опоздание, с которым тут началась партизанская война, объяснялось значительным расстоянием от фронта, непосредственной близостью к крупному городскому центру (Вильнюсу), а также изобилием местечек и сел, населенных, в основном, литовцами, которые, как правило, сотрудничали с оккупантами. Кроме того. Рудницкие леса не были сплошным лесным массивом, где можно передвигаться с места на место, не пересекая при этом магистральные шоссейные дороги и не встречая сильных вражеских гарнизонов. Все это привело к тому, что только во второй половине 1943 года с общим ростом партизанского движения и после побед Советской Армии, вызвавших существенную перемену в умонастроениях местных жителей, этот район подключился к организованной партизанской борьбе.

В этот период из лесов Нарочи сюда пришел авангардный отряд Литовской бригады. В задачу отряда входило основать в этой местности базу партизанского движения, которое со временем своими действиями и уже одним своим присутствием обеспечит принадлежность этого района (включая Вильнюс) к будущей Литовской республике. Такая задача и методы ее решения с первого же момента обусловили особый и весьма сложный характер деятельности как авангардного отряда, так и самой Литовской бригады, появившейся позже.

Партизанам приходилось не только воевать с противником, но и бороться с сопротивлением гражданского литовского населения и одновременно завоевывать его симпатии и доверие к будущему советскому строю и его нынешним посланцам. Они должны были заниматься агитационной, политической и организационной работой в сети, простиравшейся до Вильнюса. Поэтому партизанское командование в лесу являлось и центром коммунистического подполья в городе, и вся его деятельность проходила в тесной связи с городом. Во главе литовской группы стоял Гаврис, литовский коммунист. Он пока еще не занимался партизанскими боевыми операциями, а налаживал связи с городом, зондировал почву среди местного населения и строил базу. Он ждал прихода партизанских частей из Нарочи с их постоянными командирами и оружием.

Совершенно другой характер имел еще один отряд, базировавшийся в Рудницких лесах. Это была малочисленная спецгруппа советских парашютистов, укомплектованная из старых партизан с большим боевым опытом. Спецгруппа пользовалась в лесу совершенно автономным и независимым положением, не выказывала никаких симпатий Литовской бригаде и действовала по указанию Москвы. Командовал спецгруппой капитан Алеко, но самой популярной и известной в ней фигурой был Гройловский из Олькиник, по прозвищу "Батя".

21 апреля 1943 года из Вильнюса вышла во главе с Борисом Фридманом группа евреев, принадлежавшая к "Отряду Иехиэля". На пути в Рудницкие леса группа напоролась на немцев и погибла почти целиком. Спасся только ее проводник Митька Бастумский, и еще два человека.

Спецгруппа капитана Алеко обосновалась в этих местах только во второй половине 1943 года. С нею прибыл и Батя в качестве начальника разведки. В начале сентября, после гибели Иехиэля Шенбойма во время боя в гетто, в Рудницкие леса ушли еще три группы из "Боевого отряда Иехиэля". Начальником организации был назначен тогда Эльханан Магид. Связи с лесом постоянно поддерживал Хаим Сольц, уроженец Олькиник, в прошлом лесоторговец, который в то время находился в гетто и лично знал Батю.

В лесу скопилось более 70 человек, в том числе много женщин и пожилых. Все их вооружение состояло из шести винтовок, по пистолету на каждого, да гранат. Еду они сначала покупали у крестьян, но когда на месте собрались все, пришлось изыскивать другие, партизанские способы добычи продовольствия. Наставлял их Митька Бастумский, у которого был более продолжительный опыт жизни в лесу (в прошлом – тоже лесоторговец, он знал окрестности и раньше пришел в лес – еще с группой Бориса Фридмана). Через несколько дней, когда ребята уже освоили искусство добывать провиант по-партизански, Митька со своей группой, насчитывающей десять человек, покинул лес.

Командиром был назначен Натан Ринг, офицер полиции в гетто. Он был членом штаба организации "Иехиэль", но за ним числилось много подлых дел и прежде всего – проведение акции в Ошмянах. Люди это, конечно, знали. Группа установила связь с парашютистами Алеко и надеялась присоединиться к ним. Такая надежда основывалась, главным образом, на личном знакомстве Хаима Сольца с Батей и симпатиях последнего к евреям. Первая встреча между капитаном Алеко и еврейской группой оказалась в высшей степени драматичной. Капитан приехал повидать людей и посмотреть, насколько они пригодны для партизанской службы. Но человек, отрекомендовавшийся командиром группы, был одет в полицейский мундир. Алеко закатил Рингу пощечину.

Через несколько дней капитан сообщил, что не может принять в свое боевое подразделение группу, где много женщин и небоеспособных мужчин. Он заявил, что лес – не место для пряток; он командует партизанами и готов взять с собой двадцать парней, способных носить оружие. Остальным он предложил перебраться в другое место и разбить там семейный лагерь. На это люди ответили, что они не могут бросить женщин и стариков без оружия и защиты и не согласны на предложенный раздел. Лишь немногие решились на то, чтобы все-таки покинуть стоянку евреев и уйти к парашютистам. Возможно, что на этот шаг их толкнули тяжелые условия существования в лесу, но главное – отсутствие перспективы сражаться, ибо впоследствии некоторые из них снискали уважение как мужественные партизаны и прославились своей героической гибелью.

Теперь для всех стало несомненным, что нет шансов быть принятыми в партизаны и надо приниматься строить базу своими силами. Была проведена реорганизация, отобрано двадцать пять парней, способных ходить в продовольственные экспедиции, и назначены командиры, в том числе Эльханан Магид, Шломо Бранд и Янек Фауст. И пока они размышляли, какой характер должна носить их деятельность, сомневаясь в возможности просуществовать в лесу в качестве боевого партизанского подразделения, в лес пришла первая группа членов ЭФПЕО – 70-80 человек.

"Новички" и "старожилы" встретились со смешанным чувством – радости по поводу того, что евреев в лесу прибыло, и скорби оттого, что так мало их последних из ликвидированного гетто. Старожилам приход пополнения сулил новые возможности, а новичкам лес теперь казался уже не таким чуждым и враждебным.

На следующее утро Хина Боровская и Аба Ковнер отправились к комиссару Литовской бригады Гаврису. Этому походу предшествовали ночные прения и резкие споры между членами штаба ЭФПЕО и руководством группы "старожилов". Мнения разошлись по вопросу о будущем еврейского лагеря и его главной задаче. Руководители группы считали, что в основном надо рассчитывать на связь с парашютистами, как на реальную силу в лесу, и не идти на сближение с Литовской бригадой. Еврейский лагерь, по их мнению, не может сам обеспечить свое существование из-за специфического контингента, не позволяющего сформировать нормальное боевое подразделение, и поэтому нуждается в защите; ему необходим сильный тыл. Литовцы, дислоцирующиеся значительно дальше, не могут этого гарантировать.

Командиры же ЭФПЕО настаивали, чтобы еврейский лагерь превратить в обычный партизанский отряд внутри организованной партизанской бригады. По этой причине, а также потому, что между бойцами гетто и Юргисом, командиром Литовской бригады, поддерживались давние связи, естественно присоединиться именно к этой бригаде, которая готовится на днях перейти со своей временной базы в Нарочи в Рудницкие леса и будет действовать, главным образом, в окрестностях Вильнюса.

Боровская и Ковнер сообщили Гаврису о приходе группы бойцов ЭФПЕО и об их желании основать еврейское партизанское подразделение, признанное главным партизанским командованием. Они категорически настаивали на этом, поскольку организация ЭФПЕО уже ранее была признана составной частью общепартизанского движения, действующей на территории гетто. Они просили реализовать это признание в условиях леса, сформировав самостоятельное еврейское подразделение. Гаврис, который временно исполнял обязанности командира бригады, сердечно их встретил, но подчеркнул, что все вопросы будут окончательно утрясены после прибытия комбрига из Нарочи. Пока же он назначил Абу Ковнера командиром еврейских партизан, а Хину Боровскую полит-комиссаром. Он обещал также свое содействие, чтобы получить их утверждение в этих должностях из Москвы.

На этой первой встрече был поднят вопрос и об оружии для группы. Ответ Гавриса был обескураживающий – оружия нету. Со временем, может, появится. Евреи должны добыть себе оружие сами. Никаких установок и указаний военного характера Гаврис не дал. Он предоставил Ковнеру и Боровской полную свободу действий, словно желая проверить и убедиться, одолеют ли евреи трудности, связанные с их первыми шагами в лесу, и многого ли они стоят на деле. Он лишь посоветовал сначала обосноваться и только затем приступить к боевым операциям. Но, как уже говорилось, это был скорее совет, чем приказ.

На первом общем смотре, проведенном утром следующего дня, Аба Ковнер объявил состав нового командования. Он также объявил, что не будет отдельного семейного лагеря и деления в зависимости от пола и способности носить оружие. Еврейский лагерь будет боевым подразделением с армейским режимом и обязательной для всех военной дисциплиной. Он сказал, что необходимо искать место для новой базы и как можно скорей ее построить, потому что здесь слишком близко к "копане". Перед отрядом – две ближайшие задачи: добыть оружие и вывести евреев гетто в лес.

У многих решение командиров вызвало удивление, возражения и даже сопротивление.

Идея оставить место, расположенное поблизости от базы парашютистов капитана Алеко, казалась опасной и недостаточно продуманной значительному числу людей, а превращение лагеря в военный отряд, подчиненный суровой военной дисциплине, пришлось не по вкусу семейным людям. Многие женщины не рассчитывали на то, что им придется стать бойцами и партизанами. Они пришли в лес спутницами своих мужей, и хотя были готовы ко всем невзгодам и опасностям, не считали необходимым внезапно превратиться в солдаток и подчиняться правилам военного распорядка. Но главные трудности были вызваны сменой командования. Прежние командиры усмотрели в новых назначениях личную обиду и пытались отнести это за счет партийных интриг (Боровская была коммунисткой), несмотря на то, что хорошо знали политический облик Абы Ковнера и его положение в качестве признанного командира ЭФПЕО в гетто.