Текст книги "Пламя под пеплом"

Автор книги: Ружка Корчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Союз "Брит иврит", в который входили представители всех сионистских течений, поставил своей целью развитие в гетто национальной культуры и воспитание масс в национальном духе. Организованные им вечера пользовались большим успехом у молодежи, жадно ловившей живую мелодию иврита в слове и песне.

Со временем "Брит иврит" основал драматическую студию, которая поставила "Вечного жида" Д. Пинского в режиссуре Яши Бергольского.

Театр гетто, открывшийся позднее, привлекал массу посетителей. Наряду со спектаклями и концертами каждое воскресенье давались бесплатные утренники для рабочих. Программу утренников готовил и ставил клуб литераторов и учителей. Иногда здесь выступал Генс с лекциями о гетто, его задачах, обязанностях рабочих, но основная тема была иной. здесь проводились встречи, посвященные творчеству Переца, Бялика, Менделе.

Здесь состоялся утренник "Масада", где впервые перед жителями гетто прозвучали мысли и идеи, которые на основе нашего великого исторического прошлого указывали людям новый путь. Устроителем этого утренника был член ЭФПЕО Зелиг Кабачник.

Очень долго бичом гетто были шайки беспризорных мальчишек. Оборванные, голодные, в большинстве недоразвитые, они ходили ватагами, занимались кражами, главным образом из продуктовых магазинов, и быстро совершенствовались в воровстве

В гетто нашлось несколько людей, которые по собственной инициативе предприняли попытку организовать присмотр за беспризорниками и создать им хотя бы минимальные условия существования

При поддержке юденрата был найден дом, некоторое количество одежды, приглашены воспитатели. Из шаек беспризорников создали "детскую транспортною бригаду" Так ребята получили занятие. Все внутренние перевозки на территории гетто стали делом этой бригады Теперь, проходя узкими переулками, видишь, как они, потея, толкают ручные тележки, пыхтя, перетаскивают грузы, не забывая при этом метнуть улыбку "своему" Мульке (воспитателю Мульке Хазану) Воровство в гетто прекратилось

В двух просторных комнатах на улице Ятковой помещается молодежный клуб. Вечерами сюда собирается молодежь в возрасте 16-18 лет. Школу они уже переросли, целый день изнемогают на каторжных работах вне гетто, и по вечерам клуб дает им единственную возможность отдохнуть, развлечься, приобрести какие-то полезные знания. Их лица не по возрасту серьезны. Среди десятков этих юношей и девушек нет ни одного, у кого не был бы убит кто-нибудь из близких. На многих легли все заботы по содержанию младших братьев и сестер, семьи. В этих молодых людях нет и следа оптимизма и беспечности, – неотъемлемых примет их возраста, нет веры, что мир принадлежит им и что им предстоит изменять его к лучшему. Они серьезны и задумчивы.

По поручению отдела культуры молодежным клубом руководил педагог Лео Бернштейн. Много времени уделял клубу поэт Суцковер. Он читает и объясняет молодежи стихотворения Лейвика, приобщает к чарам Иехоаша, вводит ребят в светлый мир лирической поэзии.

Клуб был интересным и обнадеживающим явлением. В гетто по вечерам до пустынных улиц доносились, согревая душу прохожего, слова молодежного гимна:

Хоть путь наш бедою выстлан,

Тверд и горд наш шаг

И пусть на воротах враг

Юность штурмует песней...

Этот гимн со специальным посвящением клубу сочинил на идиш Шмарьяху Кочергинский. И песня полюбилась гетто, ее поют и стар, и млад:

Мы всех врагов запомним,

Мы друзей не забудем.

Мы всегда увяжем

Сегодня с нашим вчера.

Так пело, творило и жило гетто. Это время назвали периодом стабилизации, и все, что происходило в этот период, далекий и от поэзии, и от творчества, обозначалось тем же термином.

Каждый день нес с собою новые слухи, предположения, но от них уже не веяло страхом, потому что они больше не означали смерти, уничтожения. Теперь нас уже не убивают. Нам позволяют жить и даже петь.

И мы живем. Живем из их милости.

Вильнюсское образцово организованное гетто зарабатывает хорошую репутацию. Его часто посещают важные персоны. Приезжают гости из самого Берлина, военные врачи, санитарные комиссии. Осматривают гетто и его жителей, выражают восхищение, благосклонно отзываются о санитарном состоянии – "эти евреи действительно опрятны", – и фотографируют, фотографируют без конца. "Юденгетто" становится достопримечательностью, которую непременно показывают всем немецким официальным лицам, останавливающимся в Вильнюсе проездом. Ведь это – одно из местных чудес. Гостей высшего ранга сопровождает лично Вайс, иногда и Хингст (окружной комиссар). Почетных экскурсантов провозят по улочкам гетто, показывают его учреждения и мастерские. Вайс и Хингст дополняют показ комментариями и хвалят, нахвалиться не могут "своим" гетто, "своими" евреями. Как они усердны в работе, энергичны и способны! Хингст гордится своим гетто. Вайс считает это своей заслугой.

Вайс часто навещает гетто и без гостей. Ведь он – его хозяин. Вайс всегда появляется неожиданно, он мастер нагрянуть вдруг, когда его не ждут. Но достаточно, чтобы один еврей издали опознал его по мундиру, как всех жителей гетто охватывает озноб. Достаточно ему появиться у ворот, как во всех концах гетто, по всем переулкам и дворам проносится сдавленный от страха шепот:

– Евреи, Вайс в гетто!..

Тотчас все прячутся по подъездам, старики удирают в "малины", лавочники с грохотом запирают двери лавок, витрины пустеют, исчезают с улиц торгующие папиросами мальчишки. Кажется, испустило дух все живое, а Вайс с презрительным видом шествует по опустевшим переулкам и принюхивается, присматривается. "Черный Вайс" – такую кличку дали ему евреи.

Если он замечает прокрадывающиеся мимо него мужские фигуры (проспали предупреждение), он их не останавливает. Он позволяет им пройти, не поинтересовавшись, работают ли эти люди и где именно. Зато голосом, отливающим металлом, отчитывает постоянно сопровождающих его Генса или Деслера: "В гетто слишком много безработных евреев".

Увидев однажды старую женщину, он приказал ей остановиться, неторопливо подошел и спросил, сколько ей лет. Старухе было 69. Вайс не отреагировал, повернулся и пошел, Генс и Деслер – за ним. Вайс молчит. Повели его в мастерскую, он остался доволен осмотром. И вдруг на прощание уронил: "Итак, в гетто еще имеются старые евреи". Но тотчас же, не позволяя Генсу вставить ни слова, добавил:

"Ваши мастерские организованы великолепно!"

Мастерские Вайс навещает всякий раз, когда оказывается в гетто. И, несмотря на явное удовлетворение от их посещения, он всегда находит повод, чтобы излить свою животную ненависть к евреям. Однажды занятые делом рабочие не заметили вовремя его прихода, и некоторые не успели вытянуться перед ним. "Евреи слишком медленно шевелятся, – говорит он с тихим бешенством, – придется дать им урок проворности. Лечь! Встать! Лечь! Встать!" Его команды раскатываются по мастерской, люди ложатся на пол и вскакивают. Полным ходом работают станки, но их шум перекрывает этот ледяной голос убийцы: "Лечь! Встать!"

Затем – визит в плетельную мастерскую, где в самых теплых выражениях любезный хозяин гетто хвалит соломенные туфли и усердие работниц. И в тот же день собственноручно бьет по лицу людей, перешедших при нем улицу в неположенном месте.

После таких визитов, превратившихся в неизбежную часть нашего существования, все гетто взбудоражено и взвинчено.

Каждое сказанное Вайсом слово обсуждается на тысячи ладов. Ждут последствий, дрожат перед очередным визитом.

Со временем евреи научились оповещать о его появлении все гетто: приладили для этого тайный электрический звонок. Вайс еще только подходит к воротам, а еврейский полицейский уже нажимает секретную кнопку. Три звонка, и на полицейских станциях знают: Вайс в гетто. Улицы тотчас пустеют, полицейские останавливают движение, все замирает. По гетто идет палач из Понар – Черный Вайс.

Когда в гетто входило гестапо, охранник давал два звонка. Один звонок означал – "Мурер", а Мурер означал – "ворота".

Тому, кто не был в гетто, никогда не понять всего значения этого слова и не постигнуть, что кроется за ним. Ворота – символ гетто. Подле ворот заканчивается наш мир. Ворота – свидетели нашего существования и нашей смерти. Когда в гетто акции, то не говорят "Берут людей", а говорят: "Ведут к воротам". Какой тревожный, жуткий слух ни прошел бы, он обязательно начинается со слов:

– На воротах что-то неладно.

Ведомые на смерть сохраняют искру надежды, пока еще находятся по эту сторону ворот, но когда за ними захлопываются тяжелые створки, они знают, что пришел конец.

Мурер частенько "навещает" ворота. Ему незачем углубляться в гетто. Он внезапно влетает на своей машине в самую гущу столпившихся перед узкой калиткой и тотчас берется за дело. Находит у одного буханку – бьет по лицу и отправляет на отсидку в тюрьму гетто. Продолжает шарить. Ястребиный взгляд пронизывает каждого, руки ищут новую жертву. Не всегда он обыскивает сам, порой только наблюдает, а под его присмотром ведет обыск еврейская полиция.

Иногда она успевает предупредить возвращающихся, что на воротах Мурер, и тогда никто ничего не проносит. Калитку минуют сотни и тысячи, полиция усердствует, но не обнаруживает ничего.

Мурер смотрит. Внезапно указывает на кого-то. Еврей, как и остальные, ничего не несет в этот день домой, но Мурер бьет его рукояткой пистолета по голове и, проломив череп, отправляет раненого в Лукишки. У еврея не был пришит, как положено, один из уголков желтой заплаты...

Иногда на воротах наказывают плетьми, порой отбирают деньги: евреям воспрещается иметь деньги, говорит Мурер.

Так мы стоим в длинных колоннах, тысячи людей, в хвостах, вытянувшихся до улиц Завальная и Конская. Каждый из нас ждет своей очереди, чтобы быть оплеванным и раздавленным. Те, что стоят подальше от ворот, поедают добытые припасы, что съедено, то, во всяком случае, наше. Кто-то давится чересчур большими глотками молока, другой разрывает булку – сотни людей, стоя на улице, едят в дикой спешке и страхе. Картофель и мука летят на мостовую. Но выбрасывать тоже надо осторожно, чтобы кто-нибудь не заметил. Но деньги – что делать с деньгами?!

Бывало, стоим часами, а по очереди передается от человека к человеку: раздевают догола, бьют плетьми, за всем наблюдает Мурер.

Всякого, кто входит в калитку, останавливают и, отводя в сторону, приказывают вынуть деньги, обыскивают, а затем женщин все-таки заставляют раздеваться рядом с мужчинами. Застеснявшись, одна из женщин отворачивается к стене. Мурер велит ей повернуться лицом. Смеется. "Перед еврейской полицией не стесняются". Голых людей, у которых найдены деньги, избивают плетьми. Отстегали девушку, виновную в попытке пронести 300 граммов хлеба. Бьют женщину, у которой нашли 15 пфеннигов. Утомившийся Мурер снижает наказание до одного удара плетью. Прежде чем поднять плетку, еврейский полицейский советует жертве поблагодарить заместителя окружного комиссара за его милость. Получив удар, еврей благодарит.

А иногда Мурер ведет себя на воротах необъяснимо мирно: не обращает внимания на неестественно раздувшиеся пазухи мужчин и заметно раздобревшие фигуры женщин, стоит возле калитки, наблюдает и не издает ни звука. В таких случаях страх усиливается, почему молчит? Почему сегодня не приказывает бить плетьми?

День за днем, утром и вечером проходим мы через узкую калитку в больших дощатых воротах. Каждый день нас преследует все тот же животный страх, ждет очередное унижение.

Мы заранее чувствуем на своем теле грубые лапы полицейских и штурмовиков. Дважды в день мы отходим от ворот, снедаемые отвращением к самим себе, к своей оплеванной душе и опозоренному телу.

Однако то была "спокойная", "нормальная" жизнь: ведь акциям пришел конец, больше нет массовых убийств. А может быть еще и потому, что на самом дне души теплится лучик надежды – авось, выживем и переживем их! – сердце покорно сносит позор, издевки, плети.

БАРУХ ГОЛЬДШТЕЙН – ЧЕЛОВЕК ТИХИЙ И ЗАМКНУТЫЙ. Неразговорчив. Его высокая, худая фигура не привлекает особого внимания. В течение многих лет он был членом киббуца и, по-видимому, считался одним из преданных товарищей, хотя ничем особенным не отличался.

Теперь Барух живет в "шитуфе" на улице Страшунь 12 – самый взрослый среди нас и самый серьезный. Товарищи любят этого тихого парня, который никогда не повышает голоса, не раздражается, не заискивает перед немцами. Барух работает в "баутелагере" в Бурбишки. Там расположены большие немецкие склады боеприпасов.

Евреи, как правило, работают на складах чернорабочими: меньшинство занято на квалифицированных работах. У Баруха – золотые руки. Он назначен в оружейные мастерские. Здесь приходится чинить оружие, а также собирать его из новых частей, здесь можно выучиться всему. Барух трудится отлично и заслужил расположение немцев. Гауптман "баутелагера" начинает доверять ему.

Однажды Барух явился на работу с перевязанной рукой. Целый день он работал одной рукой, вторая, замотанная бинтами, беспомощно висела. Баруху повезло. В приемной гауптмана на верхней полке лежал пистолет, а Барух уже давно подстерегал удобный момент. Спустя минуту он уже был в уборной. Там он сорвал повязку и прибинтовал пистолет к руке.

Работа окончена. Конвоир хмуро поглядывает на рабочих, но главное испытание – ворота. Колонна нервничает: сегодня "несут" муку, купленную у полек-спекулянток и запрятанную в мешочки под одеждой. Один Барух спокоен. На воротах усиленная проверка. Барух проходит. Он "чист". Один из полицейских взялся было за него, но Барух охнул от боли, когда его схватили за бинты. На Рудницкой 7 (блок "баутелагера") евреи облегченно вздохнули: каждый пронес мешочек с мукой. Барух доставил сегодня в гетто еще один пистолет.

Для нас это был один из редких в гетто радостных дней. Один-единственный пистолет, – но все мы уже принялись строить грандиозные планы. Нам рисовались целые склады оружия, и мы уже предвкушали ту уверенность, какую оружие придает своим владельцам. А сиявший Барух поглаживал ладонью холодную сталь и ровным голосом растолковывал устройство пистолета.

Впоследствии кража оружия и его доставка в гетто стали обыденным делом.

Опасность – неизменная спутница всякой подпольной работы. Но кто не был в гетто, тот никогда не поймет, что такое массовый страх, страх круговой поруки.

Мысль о коллективной ответственности гнетом лежала на душе каждого еврея в гетто, придавливала все народы, порабощенные немцами, и наводила массовый страх, который парализовал любую мятежную мысль, всякое действие.

До нас доходят слухи, что немцы, найдя у одною крестьянина оружие, спалили все село и всю молодежь в округе депортировали в глубь Германии. А из гетто немцы недавно отправили в Лукишки группу евреев в отместку за одного, укравшего соль из товарных вагонов.

Вот одно из объявлений, появлявшихся на стенах гетто в те дни:

В субботу 30 апреля с. г. рабочий Шулькин Арон и его жена Ривка с улицы Страшунь 11/21, работавшие на кирпичном заводе на улице Понарской, пошли в село покупать продукты.

Оба задержаны и расстреляны без следствия. Предупреждаю, что в соответствии с приказом СД евреям запрещено находиться вне пределов города. Любого еврея, который будет найден за городом без разрешения на то германских властей, ждет смертная казнь.

Начальник гетто.

Певица Люба Левицкая была арестована, отправлена в Лукишки и расстреляна за один килограмм крупы, с которым ее задержали в воротах. А тут – оружие. И помимо тяжких вопросов – как добыть оружие, как переправить его в гетто, – нас терзала мысль о том, вправе ли мы подвергнуть опасности жизни тысяч уцелевших евреев в случае нашего провала?

Штаб, отчетливо сознавая ответственность, которую он берет на себя, решил: да, вправе, ибо у нас нет другого пути. Однако мы обязаны свести до минимума возможность провала. Штаб издал приказ: усилить попытки добычи оружия, провести с этой целью среди членов организации сбор пожертвований.

В те дни Барух был молчаливее и сосредоточенней обычного. Штаб поручил ему новую задачу.

В гетто – тишина. Весь день было спокойно. Рабочие возвращаются домой. На воротах – все, как обычно. Слава богу, думается ожидающим подле ворот трем членам ЭФПЕО, ведь сегодня Барух "несет".

За несколько минут до пяти гетто облетает новость: на воротах полиция. Начался повальный обыск. Но уже поздно, слишком поздно посылать в Бурбишки нарочного, чтобы предупредить Баруха. Его колонна уже вышла в путь.

Трое членов ЭФПЕО смотрят, как наряд полицейских обыскивает каждого возвращающегося. Вдали появляются рабочие "баутелагера". Вот они уже у входа. Барух идет девятым в ряду. Он прихрамывает – знак, что "несет"! Колонна из Бурбишки проходит в ворота по одному. Немцы и еврейские полицейские, выстроившись по обе стороны калитки, ведут обыск. Прошли первый, пятый, девятый – Барух. Отчетливо видны его спокойное, слегка побледневшее лицо, глубоко запавшие глаза. Он, конечно, прекрасно понимает, что его сейчас ждет. Проверка восьмого. Вдруг крик, шум: один из трех ожидавших – Яша Раф сорвался с места и кинулся к полицейским. Его колотят, арестовывают – и в карцер. В тот же самый момент в оставшиеся без надзора ворота проходит Барух. В штанах у него припрятан пулеметный ствол, за пазухой – диск.

Первыми нашими складами стали примитивные "малины". Здесь мы прятали первые пистолеты, гранаты, обоймы, первый пулемет. Все это было украдено в основном с немецких складов и переправлено под платьем, в ботинках, на ручных тележках под продуктами.

Барух Гольдштейн, Нахум Кас, братья Гордоны, Зяма Тиктин и многие другие, доставлявшие ценой смертельного риска оружие в гетто, – создатели героической легенды тех дней.

Организация ЭФПЕО крепнет и развивается. Она расширяет свои звенья, доведя их численность до пяти человек. Каждая такая пятерка – отделение со своим командиром. Четыре пятерки составляют взвод под командованием взводного. Взводы сведены в батальон во главе с батальонным командиром – членом штаба. В распоряжении организации два батальона под командованием Иосефа Глазмана и Абы Ковнера. Всей бригадой командует Ицик Виттенберг. Сформированы отделения связистов, минеров, пулеметчиков, метателей гранат и особое отделение стрелковых инструкторов.

Принцип подбора людей в звено также изменился. Раньше тройки комплектовались из членов одного движения. Пятерка – смешанная: среди ее бойцов – коммунисты, халуцы, ревизионисты, члены "Хашомер хацаир" и "Ханоар хациони". Это нововведение дает положительные результаты. Если поначалу и были разногласия, вытекавшие из идейных противоречий, то повседневная подпольная работа бесследно уничтожила их. Но более всего людей связывает сознание общей судьбы в последний час, час восстания, к которому готовит себя каждый.

Товарищи взрослеют, растут в работе, выполняя свои обязанности. Близкие друзья, с которыми ты, кажется, съел пуд соли, теперь раскрываются в новом свете. Все, что мы до сих пор знали о том или ином человеке, оказывалось словно ненастоящим и порой в корне менялось. Пораженные, присматривались мы к удивительным людям, складывавшимся на наших глазах.

Все мы знали Рашель Маркович. О ней обычно говорилось:

"Рашель – неплохая девушка". Наставник группы считал, что ей можно доверять, те, кто помнил ее по школе, говорили, что Рашель – девица с характером. Когда возникло ЭФПЕО, Рашка была зачислена связной при штабе. Командир ЭФПЕО долго разглядывал молодую черноволосую девушку, которую увидел впервые:

– Мы поручаем тебе важную и ответственную задачу. То, как ты справишься, будет зависеть от тебя.

Ныне Рашка координирует и направляет повседневную работу. Она организует уроки пользования оружием, устраивает встречи звеньев, поддерживает контакт с командирами и знает всех членов ЭФПЕО. Оружие, переправляемое в гетто, всегда поступает в один адрес: Рашель. Она отвечает перед штабом за секретность хранения и порядок на складах. Она размножает и распределяет среди командиров штабной бюллетень.

В гетто снова неспокойно. На сей раз тучи ползут со стороны провинциальных городков, из окрестностей Лиды и Барановичей. Передают, что в Вильнюсе появились беженцы из тех мест. Работающие в городе рассказывают, что облавщиков командировали в Белоруссию. Кто-то из старших чинов гестапо якобы сказал, что евреям придется дорого заплатить за вход в вильнюсское гетто.

Польский шофер передал, что в Барановичах немцы созвали на рынок еврейское население и там у всех на глазах расстреляли 2500 евреев.

Беженец, добравшийся недавно из Лиды, рассказал, что 14 марта из местного гетто были депортированы и умерщвлены вильнюсские евреи (в свое время бежавшие из Вильнюса в поисках спасения в другие гетто). Было их 80 человек. Прошло немного времени – новое потрясение.

В Лиде жил православный священник, пользовавшийся всеобщей любовью и много сделавший для евреев. Некоторое время назад он подвергся разбойному нападению и был ранен. Преследуя грабителей, он нашел брошенную кем-то из них одежду. На ней имелась желтая заплата... Таким образом, выходило, что на попа напали евреи. Местные христиане были вне себя. Немцы приказали юденрату в течение десяти часов найти и выдать преступников, в противном случае жизнью поплатится тысяча евреев. Юденрат выдал немцам шесть человек с уголовным прошлым, утверждая, что виновные среди них.

Эти шестеро в попытке спасти свою жизнь заявили немцам, будто юденрат за доллары и золото выдал беженцам из вильнюсского гетто фальшивые удостоверения личности. Были немедленно арестованы семеро членов юденрата. Через две недели немцы приказали евреям явиться на рыночную площадь. Всех пропустили через сооруженные там ворота, и еврей-предатель показывал при этом немцам, кто из проходящих вильнюсский беженец. Остававшихся в домах прикончила полиция. Так погибли 80 евреев вместе с членами юденрата Лиды.

А из ближних окрестностей, с территории "нашей" Литвы пришла весть о страшном убийстве евреев Трокай (Trakiai). Их отвезли на острова и после надругательств утопили в озере.

Немногочисленные беженцы из Воложина шепотом, с дрожью в голосе рассказывают, что у них в Воложине немцы заставили еврейских матерей бросать своих детей в огонь.

В каунасском гетто сейчас всего 17 тысяч евреев, в Шауляе осталось всего четыре тысячи.

Так изо дня в день приходят новые известия и слухи и подобно грозовой туче сгущаются над нашими головами, предвещая беду.

В ИЮНЕ 1942 ГОДА ШТАБ РЕШИЛ ПРОВЕСТИ ПЕРВУЮ диверсию на железной дороге. В условиях гетто этот план граничит с сумасшествием. Товарищи, которым предстоит его выполнять, целиком отдались этой задаче, готовясь к ней дни и ночи.

Приготовления совершаются в невероятно трудной обстановке. Из немецких блиндажей наши товарищи воруют динамит. Но нет среди нас подрывника или человека, имеющего хоть какое-то понятие о приготовлении мин. А ведь мину еще предстоит вынести из гетто. И она должна быть изготовлена таким образом, чтобы ее внешний вид не возбудил никаких подозрений.

В темном погребе на улице Кармелитов 3, который со временем превратился в один из наших главных складов, три товарища при колеблющемся свете свечи колдуют над изготовлением заряда. Заметь кто-нибудь из жильцов свет в подвале – и пропало. Дело задерживается из-за отсутствия приспособлений. Занимающийся этим Аба разрабатывает план, ставит опыты и, в конечном счете, добивается успеха, не имея при этом никаких знаний, полагающихся подрывнику. Единственный источник, откуда он почерпнул кое-какую информацию – советские военные брошюры – учебники для командного состава. Это краденая литература, которую удалось переправить в гетто.

Жизнь работавших над изготовлением мины не раз висела на волоске из-за угрозы внезапного взрыва, но в конце концов приготовления закончились. Все сделано собственными силами – от детонатора до бойка. Мина представляет собой кусок металлической трубы – ничего подозрительного.

Штабу ясно, что действовать надо как можно умней, ведь в случае провала не миновать массовых репрессий. Пункт выполнения диверсии должен находиться далеко от мест работы евреев. Нельзя давать малейшего повода для подозрений. Провал равнозначен несчастью для всего гетто.

Из гетто выходит Витка Кемпнер. Ее темные еврейские волосы перекрашены в светлый цвет. Она уходит на рассвете с группой евреев, направляющихся на работу. На улице она отделяется от группы, снимает желтую заплату с груди и поспешно ступает на тротуар. Теперь она арийка и может ходить по городу. Ей поручено высмотреть подходящее место для диверсии. Она поворачивает за город, туда, где тянется железнодорожная ветка на Вилейки.

Витка "гуляет" вдоль полотна – ей надо заметить и запомнить все подробности: операция будет проводиться в ночное время.

Путь охраняется немцами, здесь штатским ходить нельзя. Витку задерживают. Она объясняет с невинным видом, что шла, мол, в ближнее село и решила спрямить дорогу. Не знала, что ходить здесь воспрещено. Часовые внимательно разглядывают девушку с простодушным и немного испуганным лицом: "Ладно, возвращайся-ка назад, иди в село другой дорогой и запомни, что если еще раз попадешься, арестуем". Витка уходит и через некоторое время возникает по другую сторону железнодорожного полотна, где пока не видно часовых. Будь что будет, а ей надо разведать место. Успех операции в большой степени зависит от результатов ее рекогносцировки, ее умения ориентироваться на местности и практических выводов.

В продолжение трех дней Витка уходит чуть свет и возвращается вечером, едва держась на ногах после целого дня блужданий и поисков. Эта жизнерадостная девушка теперь помрачнела, примолкла, ее взгляд обращен внутрь – вся она во власти мысли о предстоящей операции и личной ответственности за ее исход.

8 июля с восходом солнца через ворота гетто проходят Витка, Изя Мацкевич и Моше Браузе. Они несут мину. Их задача: взорвать немецкий эшелон в 7 км к юго-востоку от Вильнюса. Операция назначена на ночь. Завтра им надлежит вернуться в гетто с рассветом и, как обычно, отправиться на работу, чтобы никто не заметил их отсутствия.

День тянется бесконечно. Наступает ночь странствий, выжидания и тревоги.

На рассвете в гетто влетела Витка – ноги поранены, кровоточат, зато лицо сияет: подложили мину! Никто не заметил. Растет напряжение, ждем из города первых известий, первых отголосков нашей работы и – результатов. Уже давно мы не были так взвинчены. Витка взволнована, сильно переменилась. С той ночи, когда она походила под смертью, лицо у нее приняло новое выражение. "О чем ты размышляла всю эту долгую ночь в лесу?" – спросила я ее. Она ответила:

"Выполнить задание и не попасться им в лапы живой. Страшно жалела, что нет у меня с собой цианистого калия".

В три часа пополудни пришла весть: произошел взрыв, уничтожен немецкий эшелон. Евреи, возвращающиеся с работы, рассказывают: неподалеку от Новой Вилейки немецкий эшелон наскочил на мину и полетел под откос. Локомотив и вагоны с боеприпасами уничтожены. Немцы всполошились: в окрестностях Вильнюса это первая диверсия, а ведь здесь вокруг много немецких гарнизонов.

Немцы усиливают охрану железнодорожных путей, арестовывают триста крестьян из сел близ места диверсии. Поляки убеждены, что это дело рук их соотечественников партизан, добравшихся и сюда. Они гордо рассказывают евреям: вот видите, что значит польские партизаны – под самым носом у немцев, а не боятся.

Немцы устраивают обыск на железнодорожной станции, где работают евреи и поляки. Поляков дотошно допрашивают и прощупывают, евреев освобождают. Не обыскивают и не водят на допрос. Немцы уверены, что к диверсии евреи не могут иметь ни малейшего отношения: слишком ничтожны они для ненависти и мести. Невозможно подозревать их в акте, на который способен только свободный человек.

Для нас это был самый счастливый день в гетто. И сегодня вижу сияющие, смеющиеся лица товарищей, лица, на которых давным-давно не было и следа улыбки. Вечером того же дня, 8 июля мы устроили торжество. Штаб пригласил представителей всех движений, входящих в ЭФПЕО. Сошлись люди, никогда прежде не видавшие друг друга

Отрезанные от всех и вся, предоставленные своей судьбе, мы все время искали союзника в общей борьбе с врагом. Мы хорошо понимали значение связи с городом в поисках такой поддержки. Поэтому штаб ЭФПЕО со дня основания организации ищет контакта с организованными подпольными силами, действующими в районе Вильнюса

Наконец нам удалось напасть на след участников националистической организации. При посредничестве Ядвиги Аба от имени ЭФПЕО ведет переговоры с их представителями. Они демонстрируют изысканные манеры, которыми славятся поляки. Наш представитель просит помощи в добывании и приобретении оружия. Те обещают. Штаб полон радужных надежд, организованная поддержка арийской стороны, поставка оружия, совместная работа – все это может оказать огромное влияние на развитие событии в гетто, а может быть – и на исход последнего боя. Правда, поляки немного мешкают. Они не слишком торопятся выполнять свои обещания. "Вам следует проявить чуточку терпения". И объясняют – сначала не могли подступиться к своим оружейным складам из-за немецкой слежки и риска провала. Надо было ждать. Потом зимою почва замерзает и ее не берет лопата. Подождите до весны

Мы начинаем догадываться, что их местное, вильнюсское командование не берется действовать по собственному усмотрению и ждет инструкций из варшавского центра.

А на переговорах, которые тем временем продолжаются, их представитель задает нам следующие вопросы: не коммунистическая ли наша организация. Каково наше отношение к существованию освобожденной и независимой Польши? На чью сторону мы встанем, когда снова придут советские и захотят передать Вильнюс Литве?

Мы ответили наша организация – не коммунистическая. Это – боевой союз, направленный против оккупантов, куда входят и коммунисты, но они не составляют большинства.

Наше отношение к независимой Польше – самое положительное. Цель нашей объединенной боевой бригады – борьба с немецкими оккупантами. Конец нашего совместного пути внутри организации – освобождение Вильнюса от захватчиков. Помощь, которую мы просим, нужна нам исключительно для сопротивления и борьбы с врагом на территории осужденного на уничтожение гетто.

Из Варшавы прибыл приказ не оказывать помощи евреям в пограничных с Россией районах, особенно же – не передавать им оружие, которое может быть повернуто против поляков.

Так закончились наши первые попытки наладить сотрудничество с городом. Пришлось убедиться, что на поляков нам нечего рассчитывать, что так хорошо нам знакомый исконный польский антисемитизм ныне еще усилился и несомненно они будут действовать против нас, считая нас в перспективе своим политическим врагом.