Текст книги "Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца"
Автор книги: Рувим Фраерман
Соавторы: П. Зайкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
ИНСПЕКТОР КОРПУСНЫХ КЛАССОВ
Старый аборнитор и математик Николай Гаврилович Курганов исполнил свое обещание – взять с собой Васю в гости к инспектору. Однажды после классов, поманив его к себе, он сказал:
– Тебя величают недаром зейманом. Собирайся!.. Пойдем к Василию Николаевичу. Он зовет тебя в гости. И Прохор Игнатьевич там будет. Чувствуй, то большая честь!
– Чувствую, Николай Гаврилович, – ответил Вася. И впрямь, то была честь для столь молодого кадета. Инспектор корпусных классов Василий Николаевич Никитин был необыкновенный для своего времени человек, так же как друг его и помощник Прохор Игнатьевич Суворов. Оба были математики и составители учебника геометрии для корпуса, и оба лишь из любви к прекрасному перевели на русский язык «Стихии» Эвклида. То были не только ученые русские люди, но и наставники корпусной молодежи, часто собиравшейся у них.
К домику Николая Васильевича Никитина Вася приближался с некоторым страхом.
В окнах домика светился бледный огонек. Снаружи домик казался небольшим и даже бедным. Но как хорошо и уютно было внутри его после неуютных и огромных залов дворца!
В комнате за круглым столом, накрытым белой скатертью, сидело несколько человек. Тут Вася увидел и других кадетов, из старших, гардемаринских классов, известных всему корпусу зейманов, и самого хозяина, и Прохора Игнатьевича Суворова.
У стены, за маленькими клавесинами, сидела хозяйка дома в строгом, темном, несколько странном платье незнакомого покроя, но сама нисколько не строгая, наоборот, веселая и очень молодая. Она только что пела под собственный аккомпанемент, а теперь пробегала проворной рукой по клавишам инструмента, извлекая ив него тихие, слегка дрожащие звуки.
Молодежь непринужденно разговаривала, и Васю приняли дружелюбно.
– Знаю тебя, – сказал Василий Николаевич. – Мне о тебе Николай Гаврилович много говорил. И сам знаю. Садись, будешь у меня гостем.
Вася сел в круг остальных кадетов, тесно сидевших за столом. Незадолго до его прихода здесь говорили о войне со шведами. Молодежь была оживлена, глаза у многих блестели. Хозяйка опять играла на клавесинах, и беседы велись самые разнообразные – научные, политические и даже богословские.
А под конец разговор зашел о случае, взволновавшем всех сидевших за столом.
Какой-то дворянин, офицер одного гвардейского полка, стоявшего в Петербурге, узнав, что его дворовый, бежавший от беспрерывных истязаний, укрывается в Кронштадте, где работает в эллингах, нагрянул в Кронштадт, схватил беглеца и на площади, перед зданием корпуса, до смерти избил его палкой.
Все возмущались столь откровенным и жестоким проявлением крепостнических прав. Никитин сказал:
– Состояние крепостного народа у нас пренесносное. Простолюдин – это просто раб, животное, а не человек.
– Это так, Василий Николаевич, – отозвался Суворов.– Как много даров ума и сердца таится в наших простолюдинах, коих таланты мы, дворяне, зарываем в землю, а самих носителей оных убиваем палкой. В каком величии предстанет народ наш перед всем миром, когда получит знания и свободу!
– Есть такие самородки среди них, аки звезды, – сказал Курганов. – Я много таких видел. А гибнут ни за что. О сем зело печалиться всем нам нужно.
– Отчего же это? – несмело спросил Вася, вспомнив тут же, что однажды ему уже пришлось задать подобный вопрос дядюшке Максиму.
– Отчего? – переспросил Василий Николаевич. – Оттого, что у нас нет равенства среди людей. Оттого, что у нас одни человек может владеть другим, как вещью, считать его существом ниже себя. Вот и ты поедешь когда-нибудь по всему свету, увидишь, где и как живут люди. Зри остро и думай над тем, что узришь. Там тоже много несправедливости, и в иных странах не лучше нашего, но есть страны, где неправде люди препятствуют и тверды в предприятиях своих.
– Ну, тоже иной раз вроде нашего: соберутся, вот как мы, поговорят, а потом пьют водку или что там полагается,– с грубоватой шутливостью заметил Курганов. – Кстати, хозяюшка, у вас за ужином водка будет?
– Будет, – смеясь, отвечала хозяйка.
Сначала начинают с разговоров и с чары вина, а потом переходят и к акции, – заметил Никитин. – Во Франции народ зело беспокойный стал.
– Это так, – сказал Курганов, – а все ж таки не мешало бы узнать, кто сей давешний дворянин-палколюбец.
– Для чего? – спросила хозяйка.
– Можно было бы при оказии поведать его однополчанам.
Василий Николаевич засмеялся и махнул рукой:
– Для сего нужно особое благоприятство обстоятельств.
– Среди гвардейского офицерства попадаются люди думающие, – сказал Суворов.
– Это так, – заметил задумчиво хозяин и умолк.
– А ведомо ли вам? – оживился Курганов. – Запамятовал вам рассказать... Командир брига «Пантелеймон», пришедшего из эскадры адмирала Чичагова, сказывал мне за тайну, что в близкое время можно ждать боя у острова Эланда[3]3
В описываемое время Россия находилась в войне со шведами, начатой Густавом III летом 1788 года.
[Закрыть].
– Сие не зело страшно, – сказал Никитин, выходя из своей задумчивости. – Первое – это то, что парусный флот Чичагова сейчас усилен гребной флотилией под начальством принца Нассау-Зиген (не можем никак обойтись без проклятых немцев!), а второе – это то, что у нас имеется другая эскадра, коей силы еще больше, под командой вице-адмирала Круза...
– Тоже чистокровный русак! – заметил Курганов. Молодежь захохотала.
– А вдруг все ж таки прорвутся, – продолжал Курганов, – подойдут сюда да хватят со всех бортов по твоим окнам, Василий Николаевич. Тогда что? Зовите скорей ужинать, пока не пришли шведы!
Взрослые засмеялись, а Вася спросил:
– Николай Гаврилыч, это может быть? Или вы говорите шутки ради?
– Что это? Об ужине? Какие тут шутки!
– Нет, – сказал Вася, – я про шведов.
– А ты бы хотел, чтобы они сюда сунулись?
– Хотел бы, – откровенно, немного конфузясь, признался Вася. – Вон какие пушки-то стоят на стенке Купеческой гавани!
– Не поспешай. Еще успеешь навоеваться, – отвечал Никитин, добавив: – А что вы думаете, господа? В случае чего придется и кадетов ставить к пушкам.
– А меня поставят? – спросил Вася.
– Ты еще маловат.
– Я могу подавать заряды, – сказал Вася. – И банником могу работать.
– А на абордаж пойдешь, если придется? – шутя спросил Курганов.
– Пойду! – кратко и твердо отвечал Вася.
– Ну, значит, нашего Кронштадта шведам не видать, как своих ушей, – засмеялся Курганов и, услышав звон посуды в соседней комнате, где приготовляли стол для ужина, потер свои большие, грубые руки и, скользнув веселым взглядом вокруг, добавил: – Давайте убегать споров, господа, и думать о деле, кое не служит ни единому злу, а токмо утолению жажды и глада нашего.
От Никитина кадеты возвращались вместе, будя своими голосами чуткую тишину бледной северной ночи.
На рейде, на далеких кораблях, горели звездочки топовых огней. Над водой время от времени проносился звон отбиваемых на судах склянок, где-то скрипело весло затерявшейся в водном пространстве шлюпки, откуда-то долетали обрывки далекой песни.
Все было странно в этом бледном сумраке белой ночи, когда нельзя сказать, что ночь ушла, что день пришел. Все было смутно, как и те речи, что слышал Вася в домике инспектора корпусных классов.
И даже огромное здание Итальянского дворца, молчаливое, с темными окнами, в сумраке этой ночи казалось легким и воздушным, готовым исчезнуть миражем.
Глава двадцатая
ДУЭЛЬ НА КУПЕЧЕСКОЙ СТЕНКЕ
Приближались дни, которых старшие кадеты ждали с великим нетерпением. Это были дни летнего практического плавания на корабле с чудесным названием «Феникс».
Каждому хотелось побывать в море, полазать по реям, услышать плеск парусов, наполняемых настоящим вольным ветром, несущим корабль вперед, а не тем ветром, который приходилось воображать себе то с зюйд-веста, то с норд-оста в тишине дворцового зала, на уроках корпусного боцмана. Да и было приятно чувствовать, что кончилась зима. Душа просилась на волю.
Всю зиму Вася учился прилежно и более других ждал наступления этих дней.
И вот пришло лето, весенние штормы утихли, уже несколько дней море было совершенно спокойно. Ночью оно было невидимо и тихо дремало меж свай у причалов Купеческой стенки, а днем становилось ясным, рождало даль и глубину, радовало взоры.
А «Феникс» все не шел.
Вася уже перестал его ждать, тем более, что другое событие в гораздо большей степени волновало умы всех кадетов.
Николай Гаврилович Курганов, в шутку обмолвившийся в гостях у инспектора классов Никитина о возможном нападении шведских кораблей на Кронштадт, оказался неожиданно прав.
Из Петербурга пришло известие, что появление какого-либо неприятельского корабля в виду Кронштадта следует считать возможным, а посему надлежит принять меры.
И меры были приняты.
Батареи, защищавшие подступы к Кронштадту, были приведены в боевую готовность. И в самом Кронштадте, на Купеческой стенке, тяжелые чугунные пушки смотрели своими жерлами в сторону залива. Около них лежали картузы с порохом, и на железных подносах пирамидками были выложены чугунные ядра, а в жаровнях курились фитили, распространяя запах тлеющей пороховой мякоти.
Вдоль стенки, перед жерлами пушек, ходил взад и вперед часовой. Время от времени он останавливался и то смотрел вдаль, где по тускло-зеркальной поверхности залива скользили дозорные галеры, то поглядывал на метеорологическую вышку Итальянского дворца, откуда велось наблюдение за подступами к Кронштадту через подзорные трубы.
У пушечных лафетов стояли кадеты гардемаринских классов, но среди них было и несколько младших воспитанников, отличавшихся прилежанием в науках и примерным поведением.
Тут был и Вася. Здесь же находился и «старикашка» Чекин.
Среди гардемаринов увидел Вася и Дыбина. Странным казалось при неверном свете ночи его лицо под треугольной шляпой. И без того белый открытый лоб его был бледнее обыкновенного, черты его лица неподвижны, взгляд зорких глаз горяч. Вася подумал: «Может, сегодня хлестаться будем...»
Но до того ли было сейчас, когда они стояли рядом у одной и той же пушки!
Ущербленная луна взошла со стороны Петербурга, заиграла серебром на воде залива, и на горизонте вдруг обозначились верхушки оснащенных парусами мачт дрейфующего корабля.
– Шведы! – крикнул кто-то.
– Смирно! – скомандовал тотчас же сержант из кадетов.– По местам! Ждать команды!
На Купеческой стенке воцарилась мертвая тишина. Наводчики стали к пушкам. Дымившиеся фитили были приготовлены к запалке. Вася замер, готовясь подавать к месту картузы с порохом. Ему казалось это дело самым важным из всех, что совершались сейчас на земле.
Однако артиллерийский офицер, командовавший батареей, расположенной на Купеческой стенке, был совершенно спокоен и не торопился открывать огонь. Между тем общее напряжение все усиливалось.
– Чего ждет? Чего он ждет? – слышался взволнованный шепот наиболее нетерпеливых.
– Не горячиться! – успокаивал сержант. – А может, это наш корабль? Если было бы иначе, на сторожевых галерах зажгли бы фальшфейеры. Да и батареи в заливе не молчали бы.
Прождали еще полчаса, и напряженное настроение постепенно стало спадать. У пушечных лафетов послышались шутки и смех. Дыбин вдруг ударил кулаком по лафету и подошел к Васе стремительным шагом.
– Хлестаться! – сказал он громко, чтобы слышали все. —
Желаю хлестаться сейчас, раз шведов нет! Ты слово свое не берешь обратно, Головнин?
Это было так неожиданно, что Вася даже отступил на шаг и оглянулся.
Он увидел сержанта, глядевшего на него с любопытством и, как ему показалось, с сожалением. Подошел Чекин и с ним другие кадеты. Все стали в круг. Но в их кругу Вася не увидел смуглого мальчика с теплым взглядом черных глаз. Он мирно спал сейчас в спальне младшего класса, вдали от Купеческой стенки. И Васе никто в темноте не пожал руки.
– Не тронь его, Евстрат, – сказал Чекин. – Он зейман. Его еще ни разу не драли унтера. Разве он сможет хлестаться, да еще с тобой? Его стошнит от страха.
– Отстань! – зло оборвал Дыбин своего друга. – Он сам ответит, стошнит его или не стошнит.
– Я буду биться, – сказал Вася тихо, но так твердо, как сам не ожидал от себя. – Слово свое держу и помню. Ждал только твоего.
– Я его сказал, – уже одобрительно заметил Дыбин. – Но драться будем не по-бабьи. Мой девиз – «Отвага». А твой? – спросил он Васю, не допуская мысли, чтобы даже на кулачках можно было драться без девиза.
Таковы были дуэльные правила кадетской семьи, где каждый мог считать себя рыцарем.
– Есть девиз и у меня, – сказал Вася: – «За правых провидение».
– Такого не слышал еще. Девиз хорош. Посмотрим, как он тебе поможет. Я вяжу, не бабы мы с тобой. И драться будем у самой стенки. Бросим жребий, кому стоять к воде спиной, кому лицом. Побежденный будет купаться.
– А если утонет? – спросил Чекин, имевший трезвый ум, который, как он сам утверждал, умножался у него после каждой порки.
– У нас нет таких, чтобы шли на дно сразу, – с гордостью заметил кто-то из сидевших у лафета. – И Головнин добро плавает и Дыбин. Кидайте жребий.
– Жеребьевать! Жеребьевать! – послышались голоса у пушки.– Чекин, тебе метать!
– Чекин достал из кармана несколько медных монет и зажал их в кулаке.
– Чет-нечет! – крикнул он. – Кто не угадает, тот у стенки.
– Чет! – быстро сказал Вася. – Нечет! – крикнул Дыбин.
Вася угадал, и это показалось ему хорошим предзнаменованием. Оба противника подошли к сержанту из гардемаринов, стоявшему за старшего у пушки, и попросили разрешения схлестнуться.
– Вот черти, что выдумали! – улыбнулся сержант. – Попадет мне за вас.
Но так как и он уважал отвагу, как уважали ее в корпусе все, то в конце концов сказал:
– Деритесь, петухи, чорт с вами! – и приказал на всякий случай приготовить конец подлинней.
Дыбин снял мундир, шляпу и бросил их на руки Чекину. Потом спокойным и медленным шагом отошел и стал у самого края стенки, где глубоко внизу слышались тихие всплески воды. Вася тоже снял шляпу и мундир и встал напротив. Дыбин был шире в плечах, сильнее Васи и почти на полголовы выше его. Но не это волновало Васю.
Никогда потом не мог он простить себе, что думал в эту минуту не о том, как победить противника, и смотрел не на Дыбина, а на море, которое, лениво поблескивая, чуть шевелилось где-то внизу, у стенки. «Далеко ли до воды будет падать?» – подумал Вася. И в ту же минуту получил удар кулаком, от которого у него на мгновение потемнело в глазах. Теперь перед ним уже было не море, а сильный противник. Удары Дыбина были всегда метки, он был ловок и подвижен, даже более подвижен, чем Вася мог предполагать.
Вокруг уже слышался смех. Два раза Вася отбил удары противника локтем, в третий раз сам попал ему кулаком в висок. Но удар был слишком слаб – в нем нехватало весу.
Страшное упрямство вдруг овладело Васей. Он отбежал в сторону, быстро обернулся и всем своим маленьким, но коренастым, крепко сбитым телом бросился на Дыбина с одним желанием скинуть его со стены. Дыбин увернулся. А тело Васи продолжало двигаться, и он даже не мог уловить мгновения, когда же кончилась под его ногами стена и началась та искрящаяся от луны глубина, куда он так стремительно падал.
Он успел только перевернуться в воздухе и вытянул руки, которые первые коснулись воды, и море приняло его. Это было вовсе не страшно. Он даже открыл под водою глаза, и ему показалось, что видит сваю, мимо которой проходило его тело, потом почувствовал боль в руке. Должно быть, он ушиб ее в воде. Она плохо двигалась. Тогда он толкнул воду ногой, раздвинул ее плечами и поплыл вверх, чтобы набрать воздуху. И снова он увидел ночное небо над головой и высокую стену, с которой только что упал.
На стене кричали кадеты и ругался сержант.
– Жив, Головнин?
– Жив, – прохрипел Вася, едва держась на воде, – только руку зашиб больно.
Должно быть, в хриплом голосе его невольно прозвучал страх, потому что на стенке все замолчали. Сержант тревожно крикнул вниз:
– Держись, Головнин, сейчас цепь спустим.
– Держусь, – слабеющим голосом ответил Вася.
Но держался он уже плохо. Огребаясь только одной рукой, он все чаще погружался в воду, совсем уже глухо, точно сквозь вату, слышал, как по каменной стенке медленно, рывками, ползет тяжелая цепь, и время, казалось ему, тянулось столь же медленно, как эта цепь.
Когда он почти уже потерял надежду на спасение, чье-то тело мелькнуло в воздухе и с глухим плеском врезалось в воду рядом с Васей.
Вася не видел этого: он снова погрузился в море, лишившись последних сил. Но Дыбин нырнул под него, принял его на свою спину и вместе с ним, тяжело огребаясь, выплыл наверх и держался на воде до тех пор, пока тяжелая якорная цепь не была спущена в воду. Потом помог Васе подняться на стенку, где обоих радостно встретили кадеты.
Корпусный офицер, позднее всех явившийся на этот шум, спокойно посмотрел на вымокших противников и сказал;
– По закону надо бы вас строго наказать доброй поркой и карцером. Но за молодечество и выручку товарища в беде прощаю. Марш по местам!
Дыбин и Вася отошли к своей пушке и стали рядом. Вася тронул Дыбина за плечо и сказал:
– Я много теперь должен тебе, Дыбин. Если бы не ты, я захлебнулся бы. Благодарствуй.
– Ладно, – отвечал Дыбин и вдруг спросил: – Будешь дружить со мной?
– Буду.
– Тогда давай руку!
И Дыбин, взяв руку Васи, крепко встряхнул ее, и впервые за все их знакомство Вася увидел в глазах Дыбина не дерзость и не жестокий огонь, а улыбку, мягкую и добрую, как у девушки.
Он удивился этому. Странен был этот юноша, который так неожиданно и таким необыкновенным образом стал его другом, в то время как другой друг, за которого Вася сражался с ним в эту ночь, спал крепким сном в сумрачном Итальянском дворце.
Над морем поднялось солнце, раздвинув дали, и резвый морской бриз, поднявшийся вместе с солнцем, расправил паруса неизвестного корабля, показавшего ночью верхушки своих мачт, наполнил живой силой его снасти, и корабль подошел к Кронштадту и пришвартовался к той самой Купеческой стенке, с которой несколько часов назад молодые моряки готовы были обстрелять его из пушек.
Это был «Феникс».
– Ура! – прогремело ему навстречу.
И корабль словно улыбнулся в ответ. Ярко начищенные металлические части его блеснули на солнце, мачты, освободившиеся от парусов, радовали глаз моряка своей стремительной стройностью, и с корабля крикнули в рупор, что бриг готов принять юных мореходцев и итти в финские шхеры.
Однако «Феникс» отплыл не так скоро.
Бриг чистили и мыли целый день. Его палубу драили песком, без конца поливая водой из помп. Пушки и все другие медные части, и без того ярко блестевшие, полировали кирпичом, и к приему юных гостей корабль выглядел, как новенький.
Опасения относительно появления шведов у Кронштадта оказались неосновательными и, во всяком случае, преждевременными. По Морскому корпусу был отдан приказ всем назначенным на летнюю практику грузиться на бриг после обеда, чтобы при первом же попутном ветре выйти в море.
Предстоящий поход, первый в жизни, так взволновал Васю, что, несмотря на предыдущую почти бессонную ночь, ему спать не хотелось. Сборы к походу были недолгие: укладка вещевого сундучка заняла не более пяти минут, так как все наказы Ниловны о том, как это делать и что класть вниз, а что наверх, были забыты, и сундучок заполнялся лишь с одним расчетом – вместить в него как можно больше вещей.
Васю Головнина волновало другое обстоятельство: он боялся оказаться на бриге «пассажиром». Так в морском флоте презрительно называли людей, в плавании совершенно бесполезных.
Чтобы не заслужить столь унизительной клички, не только Вася, но и все кадеты вообще старались заучить назубок название частей корабля, мачт, парусов и курсов.
Кто не говорил на морском языке, тот не мог считать себя моряком. И целый день по коридорам дворца и в классах стоял шум, слышались такие возгласы и вопросы:
– Эй, эй, зейман, как называются мачты на корабле?
– От кормы?
– Да.
– Бизань, грот и фок.
– А что значит итти фордевинд?
– Прямо по ветру.
– А бакштаг?
– Это когда ветер по корме.
Вася тоже ходил по коридору, обнявшись с Петей Рикордом, неустанно повторяя заманчивые слова: кливер, лаг, гюйс, рифы, рангоут, пеленг, верп, вымпел, брам-стеньга, галс, овершаг, оверкиль, фор-марса-брасы...
Вася был весел. А Петя грустил, и хотя послушно повторял за Васей все эти заманчивые слова, глаза его были полны слез. Он, как младший, еще не попадал в это плавание. И друг его, который ночью сражался за него, уплывал в море один.
Отшвартовались незадолго до захода солнца, когда ветер восточных румбов начал покачивать бриг. Завозные шлюпки отбуксировали «Феникс» от пристани, судно быстро оделось парусами и легло курсом на запад, едва заметно покачиваясь с борта на борт.
И в то самое время, как паруса брига наполнились ветром и Вася ощутил всем существом своим движение корабля, он почувствовал себя так, словно за плечами у него выросли крылья, и ему казалось, что вот-вот они раскроются и понесут его над водами залива.
Здесь воздух казался совсем не таким, как на берегу. Он лился в легкие прохладной живой струей, в его запахе было что-то пьянящее, заставлявшее учащенно биться сердце Васи.
Наконец-то под ногами его была палуба, и паруса, полные ветра, шумели над ним! Слава тебе, кораблю! И Вася в восторге сказал сам себе:
– Буду учиться изо всех сил, чтобы скорее стать мореходцем и быть в море всегда-всегда!
