Текст книги "Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца"
Автор книги: Рувим Фраерман
Соавторы: П. Зайкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
ПОД ЗВЕЗДАМИ ЭКВАТОРА
«Диана» приближалась к экватору.
Есть в жизни каждого мореходца, будь то простои матрос, или молодой мичман, или даже сам капитан, совершающий уже не в первый раз свое дальнее плавание, торжественные минуты, которые наполняют сердце волнением, знакомым только морякам.
Это минуты, когда, покидая берег, каждый из них глядит на него в последний раз, это минуты, когда он снова ступает на землю и идет в свой дом, езде не зная, найдет ли там по-прежнему свою жену и детей. Это первая буря, первое боевое крещение. Наконец, это те минуты, когда он впервые пересекает экватор.
Моряками старого парусного флота это событие отмечалось особенно торжественно и сопровождалось шумным и веселым праздником бога морей Нептуна, праздником, который справлялся обыкновенно по старому, давно установленному обычаю.
Головины не в первый раз пересекал экватор, но и для него и для всей команды «Дианы» это событие имело на сей раз особый, радостный смысл.
Впервые корабль – целиком русский, от бушприта до руля – пересекал незримую линию, делящую Землю пополам.
Поэтому Василии Михайлович не удивился, когда однажды в дверях его каюты появились с таинственным видом трое матросов, попросивших разрешения войти.
То были Михаила Шкаев, Спиридон Макаров и Дмитрий Симанов.
Все трое молча поклонились и стали в свободно-почтительных позах, – на шлюпе не было показной муштры, которая заставляла бы зря тянуться людей.
– Вам что, братцы? – спросил Головнин, уже наперед зная, в чем дело.
– До тебя, Василий Михайлович, – сказал выступивший вперед Шкаев. – Люди бают, днями будем переходить экватор.
– Да, сие верно, – подтвердил Головнин.
– Просим дозволения отпраздновать переход, как полагается по морскому уставу.
– По уставу вовсе не полагается, – засмеялся случившийся при этом Рикорд.
– Ну, так уж говорится.
– Обычай такой, – вставил свое слово Макаров.
– Одним словом, Нептунов праздник просим разрешить,– пояснил Симанов.
– Празднуйте, – отвечал Головнин. – Это и впрямь праздник для нашего российского корабля. Только ведь вам придется перекупать, почитай, всю команду. Много ли у нас народу-то ходило через экватор?
– Где уж всех купать... – заметил Шкаев.
– А кто у вас на примете? – спросил, улыбнувшись, Головнин.
– Это как ребята решат, – уклончиво отвечал Макаров, глядя куда-то в сторону.
– Ну что ж, купайте, – согласился Василий Михайлович. – Только вот что: брать выкуп водкой я запрещаю. Заместо того всей команде будет угощение от меня.
И на корабле начались приготовления к празднику бога морей Нептуна. Приготовления велись в таинственной и волнующей обстановке.
В кубрике при помощи паруса был отгорожен угол, куда пропускались только избранные. Из-за этого импровизированного занавеса слышались горячие споры, временами громкие взрывы смеха. Туда таскали паклю, ведерки с краской, тряпье, цветную бумагу. У выглядывавшего оттуда Макарова на большом пальце всегда сидел огромный наперсток в виде кольца. Гардемарины Филатов и Якушкин были особенно возбуждены. У себя в каюте они что-то резали и клеили из цветной бумаги, делали венки из фантастических цветов, сооружали из ярко раскрашенного картона чудовищных рыб, тритонов, клянчили у капитана то бус, то бисера из запасов, сделанных для обмена с островитянами.
Что делалось за таинственной занавеской в кубрике, большинство команды не знало. Тишка сунулся было туда, но был тотчас же изгнан, получив при этом от Макарова увесистый щелчок железным наперстком в лоб.
Среди команды только и было разговоров, что о предстоящем празднестве.
Наконец 20 декабря 1807 года, в два часа дня, пересекли экватор в долготе 20° 11' при умеренном ветре и прекрасной погоде.
К этому времени Нептун, которого изображал Шкаев, его божественная супруга Амфитрида и сын их Тритон, в сопровождении свиты морских чудовищ, собрались на баке. В Амфитриде все узнали матроса Макарова, а в Тритоне – матроса Симанова, хотя он и был с хвостом из парусины, набитой сеном, и в маске, изображавшей голову чудовищной ящерицы.
Дружным хохотом сопровождалось появление этой божественной троицы.
Команда выстроилась на шканцах.
Нептун, голый до пояса, с телом, раскрашенным разноцветными красками, с длинной бородой из пакли, в золотой короне, с трезубцем в руках, сел верхом на доску, привязанную к веревке, и спустился с носа шлюпа до самой воды.
Оттуда диким голосом он стал взывать:
– Эй, люди! Чей это корабль?
– Русский шлюп «Диана», – отвечал с борта штурман Хлебников, которому Головнин поручил заменить капитана на этом празднестве.
– Кто командир?
Капитан-лейтенант Головнин.
– Откуда идете?
– Из Кронштадта.
– Есть ли люди, в первый раз проходящие экватор?
– Есть и такие.
– Ложись в дрейф! – крикнул Нептун. Хлебников отдал шуточную команду:
– Положить грот-марсель на стеньгу!
Нептуна вытащили на борт. Он сел в колесницу, оклеенную цветной бумагой.
За спиной у него стали Амфитрида, в венке из фантастических цветов, с развевающимися волосами из той же пакли, что и борода ее супруга, в короне, а рядом с нею – Тритон.
Вокруг колесницы выстроились чудовища в масках, изображавшие рыб, черепах и сирен с рыбьими хвостами.
Шестеро таких чудовищ, нагих до пояса, размалеванных красками, впряглись в колесницу и повезли ее на шканцы.
Строй матросов отдал честь этому шествию.
Хлебников встал перед Нептуном и подал ему бумажку. Это был список всех, кто еще не проходил экватора.
А Нептун продолжал допрашивать:
– Что за люди идут у вас на корабле?
– Идут русские люди.
– А в бога они веруют?
– Веруют.
– А водку пьют?
– Пьют.
– И в баню ходят?
– Ходят.
– И бреются по праздникам?
– И бреются.
– Поглядим... – многозначительно сказал Нептун, стукнув рукояткой своего серебряного трезубца о палубу. – Извозчик, вали на Невскую першпективу!
При общем смехе, под звуки шуточного оркестра, игравшего под управлением экономического помощника Начатиковского на гребешках, самодельных дудках, деревянных ложках и пустых бутылках, колесница тронулась к месту, где была поставлена бочка с водой.
Нептун, держа перед собой бумажку, начал выкликать:
Мичман Мур! Гардемарин Филатов отвечал:
– Болен. Со вчерашнего дня не выходил из каюты.
– Мичман Хлебников!
– Держит вахту.
– Мичман Рудаков!
– Весьма просит прошения. Жена пошла с утра на базар, да и запропала. Качает малого ребенка в люльке. Рад бы чести представиться владыке морей, да не может.
– Лекарь Бранд!
– Приготовляет на завтра вытрезвительные киндербальзамы для царя морей, его супружницы, сынка и свиты, – отвечал при общем смехе Филатов.
– Тихон Спиридонов!
– Здесь я, – отозвался Тишка, еще не зная, для чего его выкликают.
Он стоял в толпе зрителей, оттертый старыми матросами в самый последний ряд. Но ему очень хотелось быть поближе к Нептуну, поэтому, воспользовавшись случаем, он заработал локтями и торопливо забормотал:
– Пропусти, ребята, пропусти. Слышь, меня зовут! – и выскочил вперед.
– Через экватор не ходил? – грозно спросил его Нептун.
– Ходить не ходил, а пройти могу где хочешь, если капитан прикажет, – отвечал Тишка, сам довольный таким молодцовским ответом.
– Не ходил? Ага! Тогда садись на бочку!
– Это для чего же? – заупрямился было Тишка.
Но тут его живо подхватили под руки, завязали глаза и посадили на доску, положенную поперек бочки с водой. Откуда-то выскочил матрос Васильев и, вытащив из-за спины деревянную бритву величиною в аршин и банку с салом, смешанным с печной сажей, приблизился к Тишке.
– Позвольте вас побрить, – ломаясь и гримасничая, заговорил он.
– Чаи, в прошлый четверток брился, рано еще! – кричал Тишка при дружном смехе матросов, подозревая что-то неладное. – Пустите, чего охальничаете! Жалиться буду капитану.
Но Васильев, не слушая его, быстро прошелся помазком из тряпки по лицу Тишки, сразу обратив его в арапа, и начал брить своей аршинной бритвой.
Тут Нептун подал знак, из-под Тишки вырвали доску, и он бултыхнулся в бочку, вызвав тем дикий хохот всей команды.
Таким же образом выкупали и других молодых матросов, затем гонялись друг за другом с ведрами и окатывали морской водой с ног до головы.
Угомонились только к ночи и долго не могли уснуть, делясь впечатлениями веселого праздника.
А Тишка и вовсе не мог спать. То ли не давала покоя давешняя насмешка товарищей, которой он никак не мог забыть, то ли просто взяла его тоска под этими прекрасными, но чужими звездами. Он сунул свою дудочку за пазуху, выбрал себе местечко на рострах и долго сидел так, не играя, ожидая, что вот-вот начнет светать.
Но долга тропическая ночь.
«Теплынь, духота, а светает, видно, не скоро», – думал Тишка.
Незнакомые крупные звезды горели в черном небе над ним, отражаясь и качаясь на океанской зыби.
Тишка долго смотрел на них, и ему вспомнились свои, Гульёнковские звезды, хоть и не столь большие и ясные, а все ж таки нежней и милей здешних.
Он достал свою дудочку из-за пазухи, приложил ее к губам и извлек одну за другой долгие знакомые нотки, в которых слышалось все, что мило сердцу: то ворчливый голос зимней вьюги, залетевший на их тесный двор, то музыка жаркого летнего полдня на опушке березовой рощи, то звон жестяных колокольцев, подвязанных к шеям пасущихся коров.
До того печальны, милы и удивительны были в тишине океанской тропической ночи эти звуки простой русской дудочки, вырезанной из обыкновенной липы, что многие матросы проснулись и слушали их. Слушали и вахтенные, и матросы, сидевшие в смотровом гнезде на бушприте, и Хлебников, и Рикорд, и сам капитан Василий Михайлович, которому ближе и роднее всех были эти звуки. Он узнавал в них и голос, и песни, и сказки своей няньки Ниловны.
И так всем понравилась игра Тишки на дудочке, что матросы в часы, свободные от работы, иногда просили его сыграть. И Тишка играл.
Так шли дни на «Диане». А вокруг нее разливался без конца и края океан, сверкавший на солнце миллионами танцующих блесток, споривший своей яркой голубизной с небом, а блеском своим – с самим солнцем.
Иногда слева или справа от судна показывались киты. Над шлюпом пролетала стайка каких-то морских птиц, поблескивали над водой крылья летающих рыб. И снова внимание человека поглощалось созерцанием океана.
Величественная тишина этих дней плавания, ощущение неповторимости переживаемых минут, ласкающая глаз красота океана – все это захватывало, пленяло душу русского человека, всегда склонного к восприятию величественного и прекрасного.
Однажды Головнин собрал у себя в каюте всех свободных от службы офицеров и сообщил им, что решил итти мимо мыса Горн, а не вокруг мыса Доброй Надежды.
– Я не ласкаю себя надеждой, господа офицеры, – пояснил он при этом, – обойти мыс Горн ранее марта, каковой месяц чтится наибурнейшим и наиопаснейшим для судов в сих широтах. Множество кораблей всех наций в сем месяце претерпели здесь великие бедствия, однакож были и исключения. Известный мореплаватель Моршан благополучно обошел сей мыс в апреле, а наши «Надежда» и «Нева», направляясь в Российские северо-амернканские владения, – в марте. Посему и я положил покуситься пройти вокруг мыса Горн. Сие сулит нам немалое облегчение в дальнейшем нашем плавании в Камчатку, хотя ведаю, что оный путь весьма опасен в рассуждении цынги. Все путешественники на то жалуются. Но мы сего не устрашимся, запасшись доброй провизией.
И «Диана» пошла к бразильским берегам.
Вскоре вступили в полосу юго-западных пассатов. Шлюп день и ночь был окружен неисчислимыми стадами бонитов и других больших рыб, которые следовали подле самого борта. Хлебников с гардемаринами, а за ними и матросы пробовали бить рыб острогой с корабля, но не попадали.
...В одно прекрасное утро «Диана» оказалась плывущей среди травы, хвороста, древесных стволов огромной величины. На один из них шлюп едва не наскочил на полном ходу, если бы этого не заметил сидевший на носу матрос.
– Скоро мы должны увидеть великое множество птиц, – сказал Головнин Рикорду и другим офицерам.
Действительно, вскоре на воде и в воздухе показалось несметное число всякой водяной птицы, а около самого шлюпа вынырнул кит.
– Тишка, сюда? За тобой кит приплыл! – крикнул Васильев.
– Ну-к и целуйся с ним, – сердито отвечал Тишка, – а мне кит без надобности.
Со шлюпа был уже виден бразильский берег и остров Святой Екатерины.
Глава седьмая
В ТРОПИЧЕСКОМ ЛЕСУ
К вечеру вошли в гавань острова Святой Екатерины. Идя на рейд в виду крепости Санта-Круц, подали сигнал о вызове лоцмана, но вместо него навстречу «Диане» вышло военное судно. Флаг на нем был поднят, а на крепости, находившейся в полутора милях, – нет.
– Что это значит? – удивился Рикорд.
– А то, – смеясь, ответил Головнин, уже бывавший не раз в португальских владениях и знавший их порядки, – что у португальцев нет пороха, чтобы встретить нас салютом.
По случаю такой оказии «Диане» пришлось итти на рейд без обычного салюта, чтобы не ставить в неловкое положение хозяев этой страны.
Все офицеры и матросы собрались на палубе, глядя на берег.
То была первая тропическая земля, к которой подходила «Диана».
Стояла глубокая вечерняя тишина. Пустынную гавань окружали высокие горы, покрытые дремучим тропическим лесом. Часть гор и гавани, вода которой была такой яркой синевы, точно в ней развели синьку, лежала уже в тени, а другая еще была освещена желтыми закатными лучами солнца.
Но где же люди? Неужто берега сей чудесной гавани необитаемы? Нет! Вон крепость, и даже не одна, а целых три. А вон несколько хижин на берегу. Но нигде ни одного человека. Какое-то спящее царство.
Наконец на валу одной из крепостей появились три живые фигуры в епанчах. Но кто это были – солдаты, монахи, просто жители? Издали даже в подзорную трубу нельзя было определить.
– Положить якорь и дать выстрел из пушки, – приказал Головнин. – Может быть, хоть тогда эти сони обратят на нас внимание.
Якорь положили, а выстрела дать не успели, так как на шлюп приехал посланный начальником крепости унтер-офицер – узнать, кто пришел, откуда и зачем идет.
Унтер-офицер сказал, что завтра световыми сигналами из крепости будет дано знать в город, где было местопребывание губернатора, о прибытии русского корабля, после чего русские могут ехать в город и закупать все, что им нужно.
На другой день разрешение действительно было получено, и Головнин в сопровождении Рикорда отплыл на своей шлюпке в город, находившийся на берегу залива, в десяти милях от места стоянки «Дианы».
Губернатор с отменной вежливостью принял капитана русского военного корабля, объяснил, каким способом он лучше всего может сделать закупки, и пригласил Головнина к обеду. Это был молодой человек лет двадцати пяти – тридцати с утонченными манерами аристократа. Имя его было звучно и пышно – Дон Суир Маурицио де Сильвеира. Это был представитель знатной португальской фамилии.
После обеда Головнин с Рикордом занялись осмотром города, в котором оказалось всего несколько сотен домов в один-два этажа, ослепительно белых, прячущихся в густой тропической зелени, с огромными окнами, но без стекол, которые были излишни в этом благословенном климате.
– Вот ежели бы нам да такой климат!.. – вздохнул Рикорд.
– А что? – спросил Василии Михайлович.
– А то, что, может статься, вся история наша пошла бы иной стезей, не столь суровой, что отвечает нашему климату.
– Вижу в тебе, Петр, хоть и русского человека, но итальянца по рождению, – улыбнулся Головнин. – Тебя все тянет к синему небу, а мне наше серое милее, чем сия бирюза, и простая рукастая береза, что я оставил под Москвой, на Петербургском тракте, роднее этих кудрявых гигантов, словно подвитых в кроне, и столь высоких, что как глядишь на их вершины, то шапка валится с головы. Кстати, нам надлежит срубить одно такое дерево на запасную стеньгу.
Несмотря на обилие леса вблизи стоянки «Дианы», дерева твердой породы, годного для выделки десятисаженной стеньги, не оказалось. Пришлось снарядить многочисленную экспедицию, вооруженную ружьями, пилами, топорами. Под водительством португальца-проводника экспедиция углубилась в густой тропический лес, где листва была так плотна, что почти отвесные лучи солнца сквозь нее не могли пробиться. Поэтому ни травы, ни цветов в лесу не было, и почва его была черная и сырая.
Люди дышали тяжело. Но впереди шел сам капитан, и казалось, что ему итти легко, так стойко переносил он тропический зной, и матросы подтягивались, глядя на него и посмеиваясь друг над другом и над Тишкой, воевавшим с летучими муравьями, которые, налетая со всех сторон на людей, вольно кусались.
– Ну как, Тихон? – спросил его Головнин, с улыбкой глядя на Тишку, хлопающего себя то по шее, то по щеке. – Где лучше: здесь или у нас, в гульёнковской дубовой роще?
– А мне и здесь ничего, – отвечал Тишка, убивая термита у себя на лбу. – Я страсть люблю в бане париться, только муравьи вот летучие одолевают, да гляди, какие кусачие да злые, ровно собаки. Рубахи снять не дают.
Чем дальше углублялись в лес, тем гуще и темнее он становился. Под мертвыми сводами его, казалось, не могли жить ни звери, ни птицы. Воздух здесь был насыщен пряными запахами тропиков, порой резкими и отталкивающими, порой едва уловимыми и приятными.
Растянулись цепью, чтобы легче было искать нужное дерево. В поисках его забрались в лес версты на три от берега, лезли в гору, обливаясь потом.
Вдруг мичман Хлебников, человек, все примечавший и быстрый в движениях и тела и ума, крикнул:
– Нашел! Нашел! Сюда!
Действительно, дерево, найденное им, оказалось вполне подходящим.
– О, это прекрасное дерево, – сказал проводник-португалец Головнину. – Только, сеньор капитан, оно твердо, как железо, и тяжело так же, как железо, и тонет в воде. Как же вы его срубите и потащите отсюда на ваш корабль?
Тишка первым подошел к дереву с топором. Давно он уже не держал топора в руках и теперь с удовольствием поплевывал на руки.
С силой ударил Тишка топором по стволу, делая подрубку дерева.
Но топор отскочил от дерева, как от резины, чуть не угодив обухом в лоб стоявшему поблизости матросу Макарову, который едва успел пригнуться.
– Очумел ты, что ли? – строго спросил он у Тишки. – Видно, что, кроме сосны, ты и дерева не видал! Здесь подрубки не сделаешь, надо сразу пилой действовать.
Но и пила скользила по железному стволу бразильского дерева, почти не оставляя на нем никакого следа.
– Что же делать, братцы?
Несколько минут матросы стояли в задумчивости вокруг тропического гиганта, прикидывая в уме, как бы все-таки его свалить.
– Тут нужно терпение, – сказал старый матрос Шкаев. – Бей, ребята, не шибко, один за одним, да все в одно место. Капля за каплей и вода точит камень.
Так и сделали. Сначала рубил Тишка, ни за что не пожелавший уступить своего первенства, потом матрос Симанов, потом Васильев, за ними Шкаев и остальные. Мерно стучал русский топор, вгрызаясь в железную древесину гиганта, и стук его, впервые раздавшийся в этих местах, звенел под темными сводами леса.
Рубили долго и упорно. Наконец вершина огромного дерева начала тревожно вздрагивать, и крона ее зашумела, как бы спрашивая, что это за люди возятся там внизу. Потом дерево стало клониться в одну сторону и падать все быстрей и быстрей, подминая под себя целую рощицу других деревьев. По лесу пошел такой треск и грохот, словно начали палить из пушек.
Великан лежал на земле, побежденный.
Все бросились к нему.
И тут Тишка увидел зелено-желтую красивую птицу, которая, запутавшись в кроне упавшего дерева и оглушенная падением, никак не могла выбраться из его густой листвы.
Тишка хотел взять ее, но лекарский помощник Скородумов, «находившийся ближе к попугаю, опередил Тишку и схватил птицу, не выпустив ее из рук даже и после того, как она впилась в его руку своим железным клювом.
– Отдай зеленую ворону! – потребовал Тишка. – Я первый доглядел.
Но Скородумов отказался отдать, не обращая внимания на то, что Тихон на него крепко осердился.
Остальные участники экспедиции с любопытством разглядывали попугая, пробовали угощать диковинную птицу матросскими сухарями и стали придумывать ей кличку.
Тем временем дерево очистили от ветвей и коры, сделали катки и, вооружившись кто толстым колом, кто веревочной лямкой, под звуки песни начали катить огромный ствол к берегу, прорубая ему дорогу в лесу.
Проводник-португалец удивлялся веселой легкости, с какой русские матросы, задыхаясь в банной атмосфере тропиков, волокли десятисаженную махину по сплошному лесу, перетаскивая ее через промоины и Древесные завалы.
Дивился и сам Головнин. Дивился и радовался, все больше утверждаясь в том, что с такими людьми он доведет свою экспедицию до желанного конца.
Когда огромный древесный ствол был доставлен на берег, сплавлен при помощи подставленных шлюпок к «Диане» и погружен на нее, занялись покупкой провизии.
Жители натащили великое множество всякой зелени и плодов, хотя в Бразилии стояла зима. На палубе высились горы арбузов, дынь, каких-то невиданных сочных и душистых плодов, стояли огромные корзины с виноградом, и в неподвижном воздухе реял сладкий и пряный запах фруктовой лавки.
Нужно было также много свежего мяса, так как до мыса Горн путь предстоял долгий и Головнин опасался, как бы команда не заболела цынгой. А мяса здесь, по случаю жаркого климата не продавали, потому что в хранении оно не выдерживало более одного дня. Команда же «Дианы» была так немногочисленна, что приходилось пользоваться лишь мелкими животными, вроде свиней. Тушу свиньи можно было съесть в один день.
Нам нужно купить хоть несколько молодых бычков, – говорил Головнин Начатиковскому.
Не продают здесь молодого скота, есть только старый,– отвечал тот. – Скот добрый и недорогой, но нашей команде такого быка и за неделю не съесть.
Головнин уже потерял надежду на получение говядины, как дня за два до отплытия из гавани Санта-Круц с борта шлюпа увидели странную картину.
К кораблю приближалась двухвесельная шлюпка, в которой находились Начатиковский, Тишка и какой-то португалец. Шлюпка шла без весел. Издали видно было, как Тишка, стоя на носу шлюпки, время от времени взмахивал зеленой веткой, ударяя ею по воде то справа, то слева шлюпки. Казалось, он погоняет море.
– Гляди, какая чертовщина! – удивлялись матросы при виде столь загадочного движения шлюпки.
Скоро вся команда «Дианы» собралась на борту, отчего шлюп даже слегка осел на одну сторону.
– На чем же они идут?
– Да, видишь, Тишка по воде веткой хлещет.
– Видать, чудесная ветка.
– Какая ветка! Рыба их на аркане ведет. Рыбину, гляди, купили.
– Что же она, ученая, что ли, что к самому шлюпу так и прет?
–Чудо, братцы, чудесное и болей ничего!
Но вскоре чудо разъяснилось. Когда шлюпка подошла к «Диане», стало видно, что по обе стороны ее торчат из воды головы привязанных к ней черных бычков с едва пробивающимися рожками.
– Тишка, леший! На быках по морю прикатил! – восторженно приветствовали матросы неугомонного Тишку.
Честь этой выдумки действительно принадлежала Тишке.
Начатиковскому случайно предложили на берегу купить пару бычков, таких самых, каких искал Головнин. И цена была подходящая, но доставить бычков на корабль было не на чем, так как двухвесельная шлюпка не была для того годна.
Тогда Тихон знаками спросил у португальца, послушные ли у него бычки и не боятся ли они моря.
Бычки оказались послушными и совсем не боялись воды. Тишка при помощи португальца загнал их в море, привязал к шлюпке и поплыл к кораблю.
Головнин громко смеялся при виде своего бывшего казачка, плывущего по морю на быках, подобно какому-то сказочному герою.
Много веселых минут доставлял Василию Михайловичу этот спутник его детства, смышленый и в то же время простодушный рязанский мужичок Тишка, которому не были страшны ни тропики, ни самый океан, словно он вырос на море.
И как-то, наблюдая Тишку и других матросов, трудившихся на море так же усердно, как на собственной ниве, Головнин сказал Рикорду:
– Не правы те, что мыслят, будто народ наш чужд морю и к плаванию морскому не склонен. То заблуждение глупцов или коварное измышление наших врагов. Народ наш любит море и к нему способен, ибо испокон веков жил у воды, к великие реки наши еще в седой древности выводили прапращуров наших к морю. Отсель предвижу великую славу морскую нашего отечества.
Склонный к восторгу Рикорд, блестя черными глазами, отвечал на эти слова друга:
– Это так, Василий Михайлович. И я вижу это. Не мы ли с тобой еще в детстве дали клятву на золотой адмиралтейской спице служить этой славе до последнего дыхания? Ужели мы сего не совершим?
...В пять часов утра 19 января 1808 года, когда половина гавани Санта-Круц еще лежала в тени и в воздухе еще чувствовалась едва уловимая прохлада, «Диана» снялась с якоря и направилась в море.
Как решил капитан, она шла параллельно бразильским, берегам, держа путь к мысу Горн.
Но часто, думая об этом решении своем, сулившем быстрейший переход на Камчатку, Головнин с волнением думал о страшных бурях, которые ждали его у этого мыса. Он вспоминал книгу англичанина Дунглля, описавшего многие примечательные кораблекрушения, случившиеся в этом опасном для мореходцев месте.
Он вспоминал испанский талион «Святой Михаил», шедший в Кальяо, который сорок пять дней боролся у мыса Горн с противными ветрами и, потеряв от цынги тридцать девять человек, вернулся в устье Ла-Платы в таком состоянии, что только офицеры да трое матросов могли нести корабельную службу.
Припомнился ему и английский капитан Бляй, который плавал с Куком, а потом прославился на всю Европу благодаря удивительному спасению своему, пройдя после кораблекрушения за сорок один день четыре тысячи миль на малом гребном судне. Это он на корабле «Бонти», специально для его плавания построенном в Англии, тридцать дней боролся у мыса Горн с такими бурями, что корабль его дал течь и воду все время приходилось откачивать помпами, что сильно утруждало команду, заболевшую цынгой. И все же в конце концов этому мореходцу пришлось изменить курс и итти на мыс Доброй Надежды.
Вспоминая все это, Головнин нередко советовался с Петром Рикордом:
– Что скажешь, Петр? Так ли мы делаем? Куда нам итти?
– Как ты решил, Василий Михайлович, туда и пойдем. Мы все верим тебе.
Рикорд, как и все офицеры и вся команда до последнего человека, твердо верили в чудесное искусство и всепобеждающее мужество своего капитана.
В течение нескольких дней плавание было спокойным. На «Диане» наступили мореходные будни. Уже никто не обращал внимания на встречных китов, на сонную черепаху, плывущую по волнам, на альбатросов, сидящих на воде. Все привыкли к этому, и каждый был занят своим делом.
Рудаков под руководством Мура, прекрасно знавшего немецкий язык и временами перестававшего дичиться и уединяться, читал по-немецки последнее описание путешествия Кука на Сандвичевы острова.
На баке шел урок грамоты. Сидя на бухте якорного каната, матрос Шкаев, подружившийся в конце концов с Тишкой, обучал его грамоте. Держа перед ним бумажку с нарисованными на ней каракулями, он заставлял его читать. Тихон тянул, водя пальцем по каракулям:
– Люди...
– Ну?
– Он... Живете...
– А далей?
– Како... Аз...
– А в конце что получается?
– Лошадь.
– Сам ты лошадь! Читай спервоначала.
Тишка повторял, и снова у него получалась лошадь.
– Фу ты, какой каменный! – возмущался учитель. – А скажи на милость, чем ты щи хлебаешь?
– Ложкой.
– А по-твоему выходит – лошадью. Голова ты китовая! И оба весело смеялись.
Ночью поднялся сильный ветер. Волны издавали такой яркий, фосфорический блеск, что гребешки их сверкали, как расплавленный металл, и пена, отбивавшаяся от носа шлюпа, при скором ходе его, бросала сильный отсвет на паруса.
– Завтра будем проходить устье Ла-Платы, – объявил Головнин. – Там водятся черепахи столь великие, что их меньше как вчетвером не поднять. Тихон, хочешь черепахового супа? – спросил он у Тишки при общем хохоте матросов.
На что Тихон смиренно отвечал:
– И-и, батюшка Василий Михайлович, ну их к богу. До сих пор вспомнить тошно.
Черепахи действительно оказались на своем месте. Но, кроме того, и вода здесь была гораздо светлее океанской и мутнее. На поверхности ее носилось много хвороста и морской капусты, сорванной морем с камней. И волнение здесь было сильней и беспорядочней.
Во всем этом сказывалось влияние реки Ла-Платы, хотя шлюп в этом месте проходил на расстоянии ста пятидесяти миль от ее устья.
Стали показываться огромные стаи морских птиц. Появился густой туман, впервые после Кронштадта.
По мере продвижения на юг начинало сильно холодать. Пришлось одеваться теплее.
Некоторые молодые матросы недоумевали:
– Что же это такое, братцы? Идем на полдень, а с каждым днем все холоднее. Может, уже к Камчатке подходим?
Однажды поутру заметили под ветром пять судов-китобоев, занятых охотой. Вся команда шлюпа высыпала на палубу. Головнин велел подойти вплотную к судам, полагая, что это английские китобои, через которых можно будет отправить донесение и почту в Петербург. Но суда оказались североамериканскими.
С «Дианы» можно было наблюдать, как они охотятся на китов. Это было зрелище весьма заманчивое, коему завидовали смелые сердцем русские моряки.
Шлюпки с китобоями бесстрашно бросались на китов, которые могли их опрокинуть одним движением плавника. Но китобои подходили вплотную к морским великанам и стреляли в них гарпунами из носовых пушек. Реки алой крови, как полосы развернутого кумача, ложились по поверхности воды. Раненые киты стремительно тащили за собой загарпунившие их шлюпки, стараясь уйти под воду. Один кит перевернулся кверху брюхом.
– Ой, да и горячо же работают! – говорили молодые матросы. – Руки сами просятся. Идем, ребята, в китобои!
Через день увидели недалеко впереди высокую землю, хотя, по вычислению штурмана Хлебникова, никакой земле быть в этом месте не надлежало. Однако со шлюпа ясно видны были горы, холмы, долины, очертания берегов.
Даже Головнин начал сомневаться. Стоя на вахтенной скамье, он долго глядел в подзорную трубу на странную землю.
– Не снесло ли нас к западу?
– Может быть, это Огненная Земля? – предположил Рикорд.
Тогда легли в дрейф и выпустили линь длиною в восемь-десять саженей, но дна не достали.
Василий Михайлович приказал снова поставить паруса я итти прямо к берегу. Но последний скоро начал меняться в очертаниях, рассеиваться и в конце концов расплылся в виде тумана.
– Это туманная банка, – сказал Головнин. – Не земля, а морской мираж ее, фата-моргана, какими Фантаз, бог сновидений и брат Морфея, бога сна, как полагали древние, обманывает затерявшихся в море людей, посылая им видения земли, которую они, несчастные, жаждут узреть.
