Текст книги "Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца"
Автор книги: Рувим Фраерман
Соавторы: П. Зайкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
„ДИАНА" ИДЕТ НА ЗАПАД
«Диана» шла на запад.
Беспокойно было на западе море. Беспокойно было в ту пору и на земле.
Наполеоновские войны потрясли всю Европу. Только наднях был заключен Тильзитский мир.
И в тот час, когда «Диана» вышла на морской простор, Василию Михайловичу не были еще известны условия этого мира. Но в Кронштадте люди верные и сведущие говорили, будто Александр обещал Наполеону поддержку в войне против Англии и что невеликое государство Дания, желавшая держаться в стороне от сих европейских дел, но от коей зависел свободный проход через Датские проливы, оказалась в весьма затруднительном положении.
Все это вселяло беспокойство в сердце капитана, ибо впереди первыми предстояли датские берега и лежали моря, коими владела Британия.
И не только это беспокоило Василия Михайловича, но и то, что покидал он отечество в столь тревожные дни.
Казалось, не в добрый час вышла «Диана» в плавание. Не только военные бури Европы, но и бури морские сопровождали ее ход с первых же дней.
У мыса Габорг разразился сильный шторм с грозой, так что пришлось свистать всех наверх. Ветер выл в снастях, рвал паруса, огромные водяные валы лезли на шлюп. Молнии сверкали беспрерывно, освещая зловещую завесу туч, укутавших горизонт.
Только сама «Диана» радовала сердце капитана.
Она спокойно поднималась с волны на волну, неизменно уходя от опасных ударов водяных валов, гнавшихся за ее кормою. Даже обедали в кают-компании без особых неудобств – посуда не летела на пол, люстра почти не качалась над столом.
Матросы были весьма проворны и исправны в своем деле, и офицерами Василий Михайлович был также доволен. На вахте его сменял верный друг Петр Рикорд. Молодые мичманы Хлебников и Рудаков оказались на вахте зорки и распорядительны, в работе отважны, на отдыхе веселы и общительны. Рудаков, который был чуть помоложе других, нередко читал юным гардемаринам, Всеволоду Якушкину и Никандру Филатову, всегда неразлучным, стихи Державина, в коих поэт прославлял добрые качества русского народа:
По мышцам – ты неутомимый,
По духу – ты непобедимый,
По сердцу прост, по чувству добр.
Ты в счастьи тих, в несчастьи бодр.
Гардемарины слушали державинские стихи с горящими от волнения глазами. Юноши эти были взяты Василием Михайловичем в практическое плавание и часто напоминали ему его собственные юные годы, проведенные в корпусе.
Корабельная семья, казалось, была подобрана дружная и славная, что, однако, не избавляло капитана, как и каждого мореходца, от превратностей столь далекого и трудного плавания, в которое направлялась «Диана».
И Василий Михайлович знал хорошо, что бури и шквалы, которые ожидают «Диану», будут, быть может, не самыми тяжкими из этих превратностей.
И они начались весьма скоро.
Когда шлюп подошел к датским берегам и вошел в Керебухту, справа по борту «Дианы» был замечен линейный английский корабль и много купеческих судов.
Головнин, внимательно и подозрительно окинув глазом эту флотилию, сказал Рикорду:
– Что сие значит? Это транспорты. Что они могли привезти сюда? Токмо войска. Впрочем, узнаем от лоцмана.
И он приказал поднять русский флаг и дать выстрел из пушки.
Но вместо датского лоцмана с английского корабля прибыл лейтенант, который потребовал провести его к капитану. Головнин принял его в своей каюте.
– Имею честь сообщить вам, сэр, – сказал лейтенант, – что сюда прибыл королевский флот под командой генерала Гамбера, в сопровождении транспортов, на которых имеется на всякий случай более двадцати тысяч пехоты.
– А для чего сие? – не высказывая тревоги и удивления, спросил Головнин.
Нам стало известно, – отвечал офицер, – что Страль-зунд не в состоянии защитить себя от французской армии, коей командует маршал Брюн, угрожающий притти сюда. Это говорит о том, что Франция может захватить датский военный флот, чтобы использовать его потом против Англии, да хранит ее бог.
– И вы пришли сюда, чтобы опередить французов? Так ли я мыслю? – спросил Головнин.
– Совершенно верно, сэр, – отвечал офицер.
– Что же полагают датчане? Офицер пожал плечами:
– Они не хотят понять наших дружеских действий и даже готовы сражаться. Пушки всех копенгагенских батарей направлены против наших судов.
Головнин любезно отпустил офицера.
– Весьма благодарен, – сказал он, – за сведения, данные генералом Гамбером командованию русского корабля. Мы имеем мирные цели.
Офицер сел в шлюпку и отплыл.
Василий Михайлович задумался, глядя на английские корабли, разбросанные по всему горизонту. Датский лоцман все не приезжал.
Головнин приказал спустить гюйс и поднять флаг Первого адмирала.
Только после этого явился лоцман.
Это был небольшой худощавый старичок с обветренным морскими ветрами лицом, с седыми, коротко подстриженными усами.
– Скажите, что у вас тут делается? – спросил его Головнин.
– Капитан! – с горечью отвечал тот. – Англичане хотят завладеть нашим флотом, чтобы этого не сделали французы. Правда, они обещают потом возвратить наши корабли. Но кто этому верит? О, как плохо быть маленькой страной, когда большие воюют!
– Значит, вы будете сражаться?
– До последнего человека! – решительно воскликнул старичок. – Хотя все наши войска в Голштинни, но наши добрые граждане добровольно стали под ружье. Наши батареи готовы вступить в бой с англичанами. О, вы не знаете, капитан, как вероломно поступили британцы. Они, как друзья, попросили снабдить их свежей провизией, и мы послали им сколько нужно мяса, зелени и воды. Они приняли все это, а потом лишь объявили, для чего пришли.
Головнин постарался узнать, где в данную минуту находятся русский министр при датском дворе, чтобы через него получить сведения о позиции, занятой Россией.
Но оказалось, что датский двор, правительство и весь дипломатический корпус переехали в Ротсхилд. Узнать было не у кого. Что же было делать?
А лоцман, закурив между тем свою фарфоровую трубочку, все жаловался на англичан и французов и, наконец, сделал предположение, что «Диана» только передовой корабль целой русской флотилии, которая спешит на помощь датским патриотам.
Но Головнин сказал и датскому патриоту то же самое, что давеча сказал английскому офицеру: «Диана» служит мирным, целям и направляется не за войной, а за наукой.
– Ах, как жаль, как жаль! – воскликнул старый лоцман. – У нас сильно на вас надеются, и наши ребята на батареях говорят, что у русских хорошие пушки.
Хоть и тревожно было на душе у Василия Михайловича и каждую минуту можно было ожидать начала военных действий и со стороны англичан и со стороны датчан, но он был тверд в своем стремлении выполнить возложенное на него отечеством поручение и продолжать путь к цели, каковы бы ни были преграды, встречающиеся ему.
С первым попутным ветром он решил итти в Англию.
Наступил вечер. Сумерки быстро сгущались над водным простором. Далеко за рейдом, растворяясь в темноте, стояли английские корабли. Датские батареи тоже притаились на погруженных в сумрак фортах. И только одна маленькая гордая «Диана», как знамя мира, стояла под вечерними звездами меж двух враждебных линий.
Вдруг одно из английских судов загорелось. На море запылал гигантский костер, и ветром его несло прямо на «Диану».
Что это было – брандер ли, пущенный англичанами, чтобы зажечь датский флот, как думали наиболее пылкие молодые головы на шлюпе, или обыкновенный пожар на море?
Во всяком случае, Головнин приказал бить тревогу и вызвать всю команду наверх.
Ночью на берегу, у датчан, слышался отдаленный барабанный бой, раздавались отдельные пушечные выстрелы.
Корабль горел всю ночь, освещая море. К рассвету он прошел в полуверсте от «Дианы» и поплыл, догорая, серединой Зунда. Он был в огне уже до самой воды.
Ветер прекратился. К утру в Копенгагене была слышна жестокая пушечная канонада.
– Боюсь, что мы сидим в ловушке, – с тревогой говорил Головнин, стоя с Рикордом на вахтенной скамье. – Чем все это кончится?
Команда продолжала находиться наверху. Все молча стояли на своих местах. И только юные гардемарины Якушкин и Филатов ликовали, ожидая увидеть впервые в жизни настоящую баталию.
И в самом деле, в тот же день, перед вечером, сотни орудий со всех копенгагенских морских батарей вдруг начали палить рикошетными выстрелами по английским кораблям. Но ядра до них не долетали, поднимая тысячи фонтанов воды. Картина была величественна, на нее загляделись не только гардемарины, которые радовались, как дети, но и все находившиеся на шлюпе, в том числе и сам капитан.
Один лишь Тишка, не глядя на море, уныло бродил по палубе. И в фигуре его уже не было того бравого вида, какой он имел еще утром.
– Ты чего? – спросил у него Головнин.
– Уехать бы отсюда, Василий Михайлович... – тоскливо отвечал Тишка. – Ну их совсем! Палят-то как: хоть святых выноси!
– Испугался?
– Никак нет. А все ж таки в Гульёнках оно много спокойней было.
Только на рассвете поднялся попутный ветер. «Диана» снова окрылилась парусами и продолжала свой путь на запад.
Однако новые опасности ждали русских мореплавателей.
Когда проходили мимо мыса Скаген, что находится на северо-восточном выступе Ютландии, в узком проливе поднялся сильный ветер. Ждали шквала, и Головнин, стоя на вахтенной скамье, вглядывался в острые береговые каменные гряды, стерегущие каждое неосторожное движение проходящего мимо корабля.
Вся команда находилась на палубе. Было холодно. Люди, не имевшие теплой одежды, которую предполагалось закупить в Англии, сильно мерзли, но молчали. И вид этих мужественных людей волновал Головнина не менее чем тяжелое положение шлюпа.
Василий Михайлович вел корабль твердой рукой, лавируя весьма искусно и осторожно. К счастью, шквал не разразился, «Диана» шла все дальше, и на брам-стеньге ее беспокойно щелкал и рвался вперед, как бы указуя ей путь, узкий и длинный бело-синий вымпел.
И Тишка был снова весел. Датские пушки уже не палили больше. А море его не пугало, когда на вахте стоял сам Василий Михайлович.
Ночью высокой волной выбило стекла в большой галерее, куда выходила капитанская каюта, и ее залило водой. Закатав штаны по колена и вооружившись шваброй, Тишка собирал воду в каюте. Покончив с этой работой и насухо вытерев пол, он начал выбирать из сундука Головнина подмоченные водою вещи. На дне сундука он нашел простую липовую дудочку, очень похожую на ту, что когда-то подарил своему барчуку Васе.
«Ишь ты, – подумал Тишка, – барин, а дудку мужицкую бережет. Видно, тоже от нечего делать балуется».
Дудочка была в порядке, и Тишка, прислушавшись к шуму катившихся за кораблем высоких волн, приложил ее к губам и извлек из нее знакомый высокий звук. И тут же вспомнил и Гульёнки, и свою мать, всегда грустную Степаниду, и сестренку Лушку, в ее одевке из мешковины, и белых гусей, и зеленую мураву, на которой они паслись.
Так его и застал с дудочкой в руках Василий Михайлович, заглянувший на минуту в каюту, – Тишка не успел ее спрятать. Головнин засмеялся.
– Нашел-таки свою свирель? Ведь это твоя, что ты мне тогда подарил. Помнишь?
– Помню, – отвечал Тишка.
И затем молча полез за пазуху и достал висевший на гайтане кожаный мешочек и извлек оттуда большой серебряный рубль с изображением царицы.
– А это помнишь, Василий Михайлович? – спросил Тишка.
– Помню, – отвечал удивленный Головнин. – Так ведь тогда его у тебя отобрали?
– Отобрали, а потом тетушка сжалились, велели отдать, раз, мол, барчук подарил. Так я его и ношу с той поры на гайтане, не трачу. Тебя помню.
Василий Михайлович был растроган.
– Ну, и дудку возьми себе, – сказал он. – Я так на ней и не выучился играть.
Тишка поспешно, с радостью сунул за пазуху свирель.
А «Диана» меж тем, борясь с ветрами, продолжала свой путь к берегам Англии.
Глава четвертая
ПРОЩАНИЕ С ЕВРОПОЙ
Вот он, Портсмутский рейд.
Снова знакомое небо Англии, столь же хмурое и столь же незримое для глаз, завешенное облаками и туманами, как и близкое сердцу небо Кронштадта в эту пору.
Василий Михайлович стоял на вахтенной скамье и осторожно вел «Диану», лавируя среди кораблей, тесно стоявших в порту.
Как только «Диана» бросила якорь, он послал на берег за английскими газетами. Рудаков привез несколько последних номеров «Таймса».
С волнением и тревогой Василий Михайлович стал пробегать глазами бесчисленные столбцы газет. Вот!.. Статья сэра Вильяма Джонсона о возможности близкого разрыва между Англией и Россией.
Что теперь надлежит делать? – спросил Рикорд, которого Головнин ознакомил с содержанием этой статьи.
Без промедления ехать в Лондон к «нашему министру и просить его выхлопотать для нас у английского правительства право на свободное плавание, ибо наша экспедиция не военная.
В тот же вечер Головнин выехал в срочной стадт-карете в Лондон. В его нетерпении поскорее уладить вопрос о паспорте ему казалось, что тяжелые английские лошади слишком медленно везут это неуклюжее сооружение на огромных, окованных железом колесах.
Пока ехали по городу, от стука экипажных колес по каменной мостовой все мешалось в голове, отвыкшей в море от всякого шума, кроме шума тяжелых волн. Когда же кончился город я карета покатилась по хорошему шоссе, изредка скрежеща железом колес по щебенке, ехать стало спокойно и так приятно, что Головнин, истомленный бессонными ночами, крепко уснул сидя и проспал до самого Лондона, куда въехали утром. Над Лондоном не выло обычного в эту пору тумана, я небо над Гайд-парком удивляло глав привычного путника своей застенчивой голубизной.
Тревога Василия Михайловича оказалась напрасной.
В морском министерстве ему очень скоро сообщили, что первый лорд Адмиралтейства согласен выдать «Диане» паспорт на свободное плавание.
Стояла середина сентября, и надо было спешить с покупкой хронометров, карт и книг, нужных для плавания, с приобретением теплой одежды для команды и многого другого, чтобы к январю быть уже у мыса Горн, где позднее начинались жестокие бури.
Когда Головнин возвратился из Лондона в Портсмут уже с паспортом на свободное плавание для «Дианы» и с нужными инструментами и прочими покупками, то, к удовольствию своему, убедился, что стараниями Рикорда шлюп был совершенно готов к отплытию.
Оставалось лишь погрузить ром и водку для команды.
Но тут пришло от русского консула письмо, в котором сообщалось, что торговый департамент по ошибке разрешил отпустить для «Дианы» вместо восьмисот галлонов водки... восемь.
– Это бог знает что такое! – воскликнул Головнин. – Ведь надо снова зачинать переписку, а мы могли бы уже уйти.
Прошло еще несколько дней, как вдруг явился экономический помощник Начатиковский и почтительно доложил Головнину:
– Василий Михайлович! На шлюп привезли запрещение грузить спиртные напитки, пока «Диана» не заплатит всех портовых пошлин, как купеческое судно.
– Еще чего измыслили! – в возмущении крикнул Головнин. – Теперь вижу: им хочется получить взятку. А консул не додумался дать. Сие хуже всяких штормов. Пиши, Петр, что «Диана» – военное судно Российского императорского флота, а не купец.
Прошло еще две недели.
– Ром привезли! – доложил Начатиковский. – Начинаем грузить.
– Грузите, грузите, только скорее! – взмолился Василий Михайлович. – Мы теряем дорогие дни.
Да бочки зело велики, ведь в каждой по тридцать пять ведер, в люк едва пролазят.
Однако, когда семь бочек в присутствии таможенных надсмотрщиков были с превеликим трудом опущены в трюм, явился консул еще с двумя таможенными чиновниками, которые заявили, что забыли перемерить ром, и просили поднять обратно бочки на палубу.
Тут Василий Михайлович, находившийся у себя в каюте, стукнул кулаком по столу и крикнул Рикорду:
– Петр, иди и скажи им, чтобы забирали свой ром и убирались к чорту! Я боюсь, что выброшу этих взяточников за борт вместе с их ромом.
И хотя Рикорд был также огорчен этой задержкой, но он рассуждал хладнокровнее и посоветовал чиновникам перемерить одну бочку и сию цифирь помножить на восемь, ибо все бочки одинаковы.
Когда Рикорд прибавил к сему совету по доброй сигаре на англичанина, те сказали с довольным видом:
–Олл-райт, сэр!
После двухмесячной стоянки «Диана» вновь подняла паруса к вышла в океан, держа путь к Бразилии.
Как ни воевал Василий Михайлович в Портсмуте с английскими таможенными чиновниками, как ни призывал на их головы нового Свифта, но когда «Диана» проходила мыс Лизард, южную оконечность Англии, являющуюся последним клочком европейской земли, он долго не покидал вахтенной скамьи.
Непонятная грусть тревожила его сердце.
Европа исчезла в тумане, в тревогах наполеоновских дней.
Сколько раз ни покидал он Европу, отправляясь в дальние моря, он никогда не оставлял ее берега с таким чувством волнения, как на сей раз.
Вся команда собралась на палубе и с таким же чувством, как и ее капитан, смотрела на постепенно удалявшиеся и таявшие в морской дымке очертания мыса Лизард.
Глава пятая
ЛИЦО ОКЕАНА
К ночи поднялся жестокий ветер при дожде. Закрепили все паруса, оставив лишь совсем зарифленный грот-марсель и фок.
Исчез всякий след европейского берега, и вместе с этим все мысли и чувства капитана оторвались от земли и надолго обратились к иной стихии, самой непокорной из всех стихий, но и самой любимой им – к океану.
Волнение на море было так велико, что на другом судне, не столь легком, спокойном и безопасном на волнах, каким оказалась «Диана», непременно пришлось бы лечь в дрейф, потому что для тяжело нагруженного корабля такого же тоннажа невозможно было итти фордевинд без огромной опасности.
И это радовало Головнина, который не без тревоги продолжал присматриваться к поведению своего шлюпа в крепкие ветры.
Ночью ветер отошел к северо-востоку, не уменьшаясь в резкости, и сделался сильно шквалистым» отчего волнение стало много опаснее для «Дианы». И около полуночи шлюп, выйдя слишком много к ветру, попался между двумя валами огромной высоты.
Наступили опасные часы. В кромешной тьме шлюп то поднимало на водяную гору, то низвергало в пучину. О размахе этих полетов трудно было судить по ощущениям, ибо сознание отказывалось отмечать столь быстро и столь резко меняющееся положение судна.
Головнин сменил стоявшего на вахте Мура, который команду подавал хотя и умело, но без предвидения каждого нового порыва ветра.
Головнин принял командование шлюпом на себя, ибо пришла минута опасности, и тотчас же, словно искусный дирижер, привел в согласие все звуки нестройно играющего оркестра.
Команда капитана была спокойна и в то же время смела, решительна» вдохновенна и неизменно предупреждала каждый порыв ветра, каждый новый румб его.
Матросы работали дружно, как одни, движения их были согласны и четки. Им легко и радостно было повиноваться воле такого командира, и они точно и быстро выполняли его команду.
«Диана» снова стала послушной и, убегая от опасных валов, снова пошла вперерез волн.
Рикорд руководил креплением ростров, сложенных между фок – и грот-мачтами, чтобы случайно попавшей на шлюп волной их не смыло и не унесло в море.
На палубе шла напряженная, кипучая работа людей, которым в кромешной тьме руки заменяли глаза. Скоро все стеньги, реи были так крепко принайтовлены, что никакая волна не могла их сорвать с места.
Но едва успели закрепить ростры, как чугунные ядра начали выскакивать из своих гнезд и кататься по деку. Одним из них сильно ушибло ногу гардемарину Якушкину, другое угодило прямо в спину сбитому волной Тишке, который с перепугу поднял было крик, но потом, изрядно обозлившись на море и ругая его изо всех сил, усердно начал работать на палубе, укрепляя каждый груз, точно кладь на возу.
Волной сорвало висевшую на боканцах лучшую пятивессльную шлюпку «Дианы» и унесло в море. За нею сорвало и шестивесельную, но команда во главе с офицерами навалилась на нее всей своей массой и тем спасла шлюпку.
А через день погода разгулялась и выглянуло солнце. Океан, как богатырь после битвы, дышал медленным дыханием всей своей грудью, то поднимаясь, то опускаясь от горизонта до горизонта. Он качался, точно подвешенный на незримых гигантских цепях.
Океан отдыхал. Отдыхала «Диана», теперь спокойно продолжавшая свой путь, слегка накренившись на левый борт. Отдыхали и люди.
На баке, у кадки с водой, сидела кучка матросов, раскуривая коротенькие трубочки-носогрейки. Беседовали о том, о сем. Вспоминали тревоги последней ночи. Тишка при общем смехе рассказывал о том, как ему попало шестифунтовым ядром промеж крыльев, и сам смеялся вместе с другими.
Старый матрос Михаила Шкаев, человек строгий, но справедливый, посмотрел на него улыбающимися глазами и, вынув трубочку изо рта, сказал:
– Погляжу я на тебя, Тихон... Мужик мужиком, никакая морская наука к тебе не пристает.
Матросы дружно засмеялись.
– А вы погодите, – остановил их Михаила Шкаев и добавил: – А все же моря ты, видно, не испугался, молодчина!
Тишка был весьма польщен похвалой старого моряка и сказал, куражась:
– А что нам море? Эка невидаль! Мы и его обратаем, ежели что, с Василием Михайловичем. Нам бояться нечего.
– Какую же силу имеет океан при волнении! – восторженно воскликнул Рудаков за обедом в кают-компании. – Если бы можно было собрать ее к единому месту, то сколь полезного можно было бы сотворить! Все бы в мире двигалось сей силон и еще бы осталось.
– Вы хорошо приметили океанову силу во время волнения, – сказал Головнин. – А я приметил иное.
– А что такое, Василий Михайлович?
– А то, – отвечал тот, – что, при всех своих добрых качествах, наша «Диана» в самую лучшую погоду, при полных парусах, не может итти более восьми узлов. Это самый наш большой ход, господа, мы должны сие помнить.
Перед вечером увидели двух огромных черепах. Наслаждаясь солнечной погодой, они спали на воде. Спустили шлюпку, в которую сели матрос Шкаев и Тихон. К одной черепахе они подобрались бесшумно. Она так крепко спала, что не слышала, как подплыли охотники, и им удалось, подхватив черепаху под панцырь, перевалить ее в лодку, как огромное колесо.
«Диана» между тем, не успев убавить паруса, ушла далеко вперед.
Увидев это, Тишка решил, что корабль уходит, бросив его на произвол судьбы среди этой чуждой ему бездонной синей хляби, сулившей погибель.
И Тишка, который, бахвалясь, собирался обратать океан, как гульёнковского Орлика, вдруг поднял такой вопль, что голос его был услышан на шлюпе, уже замедлявшем ход. Вторая черепаха, все еще крепко спавшая на воде, проснулась от Тишкиного крика и скрылась в глубине океана.
Тишка греб изо всех сил, стараясь догнать корабль, забыв о черепахах и не обращая внимания на матроса Шкаева, спокойно сидевшего на корме и молча ухмылявшегося.
Охотников за черепахами подняли на борт, и Головнин строго спросил Тишку:
– Ты чего орал на весь океан?
– Испугался, батюшка Василии Михайлович, – отвечал Тишка чистосердечно. – Думал, уйдешь ты от меня, оставишь пропадать тут нас со Шкаевым.
Никогда еще Тишка, да и вся команда не видели капитана в таком гневе.
– Да как же ты смел подумать! – набросился он при всех на Тихона. – Как ты смел, глупец, помыслить хоть единожды, что твой командир может тебя бросить среди океана! Зная же, как знает каждый на моем корабле, что не может сего быть никогда. На сутки под арест! Посиди в карцере, поразмысли о своем глупом малодушии.
– Прости, батюшка Василий Михайлович, – повинился Тишка, глубоко раскаиваясь в своем страхе. – Каждый о своей жизни печалуется.
Тишка охотно отсидел положенное время. Но это было не единственное наказание для него. Его ждала и вторая неприятность: поев сваренного из черепахи супа, он заболел и несколько дней ходил скрючившись и держась за живот.
– Черепаха эта еще, прости господи!.. – говорил он матросам. – Ежели бы мать узнала, что ел такое непотребство, то и за стол не пустила бы.
Головнин отправил Тишку к лекарю.
Лекарь Богдан Иванович, скучавший без пациентов, так как никто на шлюпе не болел, обрадовался Тишке необыкновенно, напоил его каким-то декоктом, каплями и хотел даже бросить кровь. Но Тихон отказался, боясь, как бы его немец не зарезал вовсе.
Тогда Богдан Иванович усадил его на койку у себя в каюте, дал ему, сверх всего прочего, рюмочку водки, настоенной на душистых кореньях, и начал рассказывать о своей семье. Он показал ему портреты своей жены Амальхен, своего сына Фрицхен и своих родственников до третьего колена. Тишке стало скучно, и он хотел уйти. Но лекарь не пускал его, продолжая рассказывать о своих родных, затем начал показывать всякие мелкие вещицы, которые ему были подарены перед отъездом: вышитую шелком закладку для книги – от жены, зубочистку в бисерном футлярчике – от кого-то другого. Но тут Тишка уже не выдержал и, нарочно схватившись за живот, убежал на бак, где гардемарины Филатов и Якушкин забрасывали на ходу шлюпа удочки, пытаясь ловить рыбу.
– Кит слева по носу! – крикнул вдруг матрос, сидевший в смотровом гнезде на бушприте.
Действительно, в указанном направлении показался кит.
– А что ж это такое? – удивился Тихон.
И когда ему Филатов разъяснил, что это огромное животное, которое тоже можно поймать, он сказал:
– Нет, брат, более Тишку и жомкой на лодку не заманишь. Такой и с лодкой слопает.
Однажды на рассвете открылся остров Порто-Санто.
Отсюда Головнин решил держать курс прямо на восток, на оконечность острова Мадейры, а оттуда к Канарским островам.
Но, торопясь выйти из области переменных ветров, он положил не заходить не только на Мадейру, а и на Канарские острова, хотя там предполагалось взять запас виноградного вина для команды, и итти прямо к берегам Бразилии.
Тропик Рака прошли поутру 23 ноября.
Переход был скучный. Нелюдимый мичман Мур просидел все время в каюте, и даже всегда восторженный Рудаков в свободные от вахты часы молча стоял на корме, наблюдая за летучими рыбами, которые стайками шныряли над поверхностью воды.
Но скоро плавание стало снова беспокойным: начались быстро менявшиеся ветры, и это заставляло каждый час менять курс и ворочать паруса. Третью ночь гремели грозы, лил дождь. Тучи предвещали бурю.
Головнин держал команду все время наготове у парусов. Люди по суткам не меняли мокрой одежды, и когда всходило солнце, от них шел пар.
Затем наступила мучительная жара.
– У нас об ату пору рождественские морозы стоят, – говорили матросы. – Тринадцать ден, братцы, толчея валяет с боку – на бок, с носа на корму, как баба тесто.
Казалось, что все бежит от такого климата: птиц, почти не было видно, а из рыб поймали с кормы на крюк одну акулу весом более двух пудов. От постоянной сырости все кожаное на шлюпе зацвело, платье и белье намокло, металлические вещи начали ржаветь.
– Ну и сторонка! – жаловался Тишка Головнину, не зная, куда укрыться от жары. – А у нас в Гульёнках теперь на ледышках с гор катаются. И куда это мы с тобою, батюшка Василии Михайлович, заблудили? В ту ли сторону мы попали, куда с твоею милостью на дощанике плыть собирались?..
Головнин только рассмеялся в ответ.
