Текст книги "Дочь Луны"
Автор книги: Рут Валентайн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Фэйт опомнилась лишь тогда, когда за ним закрылась дверь.
5
Дальний угол пастбища Джеффа Кумберленда напоминал съемочную площадку. На сверкающее звездами небо начинали набегать облитые серебряным светом луны тучи. Свет укрепленных на высоких подставках прожекторов – свидетельства вторжения современной цивилизации в затерявшиеся в безвременье зимние заснеженные просторы – выхватывал из темноты лежащих на земле зарезанных коров.
Мик вполне понимал своего шефа. Выборная должность накладывает обязательства перед избирателями, но сейчас ему хотелось, чтобы хоть раз Нэйту хватило твердости характера, и он не стал бы изображать показательную активность в попытке доказать, что шериф и его ведомство не дремлют. Что касается Джеффа, то старик, без сомнения, был страшно расстроен, и это более чем понятно. Крупный рогатый скот – не пара старых штиблет, тем более что после перехода Джеффа на новую программу селекции его призовое стадо стало предметом зависти в округе и за его пределами.
– Не беспокойся, – сразу же сказал Нэйт Мику, как только тот вышел из машины. Люди стояли на изрядном расстоянии от изувеченных животных, и один из помощников шерифа следил за тем, чтобы никто не смог затоптать следы. – Кроме нас с Фредом никто не подходил к трупам, да и мы больше чем метров на пять не приближались.
Нэйт передал Мику ручной фонарик.
– Боюсь только, что и на этот раз ты ничего не найдешь…
Нэйт тоже был мастером в подобных делах, так что рассчитывать на очевидные улики едва ли приходилось.
– Чертовски много нападений на животных для такого маленького округа, как наш, – заметил Гэйдж, присоединяясь к Мику и Нэйту, стоявшим на границе освещенного круга.
– Вот именно, – кисло отозвался Нэйт. – Пару таких происшествий за год еще можно как-нибудь переварить. Но пять зарезанных животных за три дня – это уж слишком!
Мик подошел к первой туше и нагнулся. У человека с нервами послабее волосы встали бы дыбом: язык и глаза вырваны и валяются рядом – хотя известно, что глаза – любимое лакомство для любого хищника. Гениталии тоже вырваны – или, скорее, вырезаны ножом, судя по характеру раны. Конечно, день холодный, но не настолько, чтобы снова рассуждать о рефлекторном сжатии мышечной ткани.
Преодолевая невольное отвращение, так часто являвшееся спутником его работы, Мик начал тщательный осмотр туши. Ага, на сей раз она выпотрошена. Это уже что-то новенькое.
Закончив осмотр, Мик отошел в сторонку и посмотрел на окоченевшую тушу с разного расстояния и под разными углами.
Крови не очень много – обычная картина для всех предыдущих нападений на скот. Никакой дополнительной информации из этого обстоятельства не извлечешь. Впрочем, если животных убили здесь, на месте, их горячая кровь должна была бы растопить снег под собой.
Мик махнул рукой Нэйту и Фреду, чтобы те подошли – нужно было сдвинуть тушу. Ему не улыбалось надрываться с тонной окаменевшего на морозе мяса, но выхода не оставалось: если нападение и убийство совершены тут же, внизу, под бычком должна образоваться кровяная корка.
Но ее не оказалось.
– A-а, черт, – пробормотал Мик. – Где Джефф?
– Здесь я, здесь, – заторопился старик Кумберленд, выходя из-за прожектора. – Мне подойти к вам?
– Именно, старина. Ничего необычного я не обнаружил. Но кое-что показать хотел бы. И тебе, Гэйдж, тоже, – добавил он, обращаясь к детективу.
Все вместе они склонились над перевернутой тушей.
– Если скотину прирезали здесь, на месте, – пояснил Мик, – снег под ней должен был растаять, а затем, когда труп остыл… Понимаете?
Джефф Кумберленд выругался: ему не требовалось дополнительных пояснений.
– Пойдемте взглянем на другое животное, – сказал Мик, разминая плечи. – Хотя, я уверен, результат будет тот же.
Так оно и оказалось.
– Мертвую скотину бросили здесь во время снежной бури, – констатировал Мик. – И не просто бросили, а сбросили с неба. Например, с вертолета. Уже мертвую.
Все пятеро переглянулись, и на лице у каждого был один и тот же вопрос: зачем?
– Полагаю, – резко заметил Нэйт, – нам всем лучше некоторое время держать рот на замке. А населению пока сообщим, что это типичный случай нападения хищников.
Он посмотрел на Кумберленда.
– Что скажешь, Джефф?
– Ладно, – старик послушно кивнул. Простейший вывод, который напрашивался, это что кто-то решил заново насолить Джеффу, но этот вывод являлся и наименее вероятным – Кумберленда любили и уважали в округе.
Нэйт обернулся к Мику.
– Спасибо, что приехал. Извини за испорченный выходной, но если хочешь, можешь взять выходной в пятницу. Насколько я понимаю, миссис Уильямс скоро должна будет переехать в свой дом, и ей потребуется помощь.
– Наверное, так. Спасибо, шеф. – Коротко кивнув, Мик зашагал прочь, за ним следом – Гэйдж. Оба не проронили ни слова, и только когда подошли к машинам, Мик с тревогой взглянул на Гэйджа и спросил:
– У тебя ведь неплохие связи с криминалистами?
– В каком-то смысле, да.
– Постарайся, чтоб они отложили другие дела и срочно занялись этими коровами. Боюсь, хищниками здесь и не пахнет.
– Утром позвоню в лабораторию и договорюсь с ними, – заверил Гэйдж.
– Вот и славно. – Мик сел за руль и включил зажигание. Теперь – домой. Интересно, как там Фэйт после этой дурацкой сцены с отбивными…
Уже подъезжая к дому, Мик, несмотря на горящий в кухне свет, внутренним чутьем понял, что Фэйт ушла к себе в спальню. Он почувствовал, будто гора свалилась с плеч. Он и без того был на взводе, и реагировать на всяческие женские страхи ему было бы сейчас не по силам.
Ужин стоял на столе рядом с микроволновой печью – бери и грей. Брови Мика чуть приподнялись: никто и никогда за все сорок лет его жизни не оставлял ему на столе готовый ужин.
Разогревая мясо, он расстегнул кобуру, сбросил на стул китель и снял рубашку, чтобы почувствовать себя свободнее.
– Ах! – раздалось вдруг сзади. – Я и не слышала, как вы вошли, – смущенно произнесла Фэйт. – Должно быть, задремала.
Поколебавшись мгновение, Мик неохотно обернулся. В конце концов, обнаженный мужской торс не Бог весть какой проступок против нравственности, да и не в первый раз она видит мужскую грудь – в конце концов, замужняя женщина.
У Фэйт перехватило дыхание: такого мощного, изумительно пропорционального скульптурного торса, такой гладкой с медным отливом кожи она никогда не видела.
– Спасибо, что оставили мне ужин, – сказал Мик.
– Ну что вы, – растерянно отозвалась Фэйт. Фрэнк никогда и ни за что не благодарил ее, а тем более за такую малость, как приготовленный ужин. Она шагнула ближе к Мику.
– Я подумал, что вы уже легли, – хрипло бросил ей он.
– Я… я ждала наверху, – откликнулась Фэйт и, собравшись с духом, шагнула еще ближе. Она уже решила, что не будет вести себя как трусливая мышь, и не хотела отступать. – Я собиралась попросить у вас прощения…
Мик, обернувшись, недоуменно уставился на нее своими непроницаемыми черными глазами.
– За что?
– За то, что вела себя так глупо. За то, что поставила вас в неловкое положение в присутствии Гэйджа.
У Мик вырвалось словечко, явно не предназначенное для женских ушей. Фэйт ошеломленно заморгала и почувствовала, как кровь прилила к лицу.
– И за то, что не умею выражаться, как вы, тоже извините, – еле слышно выдохнула она.
Глаза у Мика округлились еще больше, а мгновением позже он почувствовал, как его распирает смех. Уголки его рта взметнулись вверх. Он понял, что Фэйт пытается шуткой разрядить напряжение, непроницаемой стеной стоявшее между ними все эти последние часы. И сейчас она тоже ответила улыбкой, и голубые глаза ее весело заблестели.
В Мике что-то дрогнуло, и, распахнув объятия, он хриплым голосом сказал:
– Мир, и навеки! Идите сюда!
Фэйт колебалась, но не так долго, чтобы он успел пожалеть о своем порыве. И не успел Мик опомниться, как она уже была в его объятиях – на этот раз по собственной воле, доверяясь ему с такой непосредственностью, что сердце сорокалетнего отшельника сжалось.
Вздохнув, Мик закрыл глаза и зарылся лицом в ее длинные шелковистые волосы.
– Я беспокоился о тебе весь вечер, – признался он. – Мне не хотелось никуда уезжать, когда ты так расстроена.
– Я уже привыкла в одиночку справляться со всеми невзгодами. – А вот к чему она не привыкла – так это чувствовать себя уютно и спокойно в мужских объятиях.
Микроволновая печь загудела, и Мик отпустил Фэйт, подумав, что ему, пожалуй, следует остерегаться этих игр – слишком уж приятно ему обнимать эту хрупкую женщину, слишком легко он входит во вкус.
Поставив ужин на стол, Мик жестом предложил Фэйт присоединяться к трапезе. Она налила себе стакан молока и уселась напротив.
– Вам удалось выяснить, что случилось с несчастными коровами? – спросила она первое, что пришло в голову.
Мик отрицательно мотнул головой.
– Куча всяких странностей, которые не поддаются никакому логическому объяснению.
Ему совсем не хотелось обсуждать эту тему. С Нэйтом и Джеффом он поделился своими соображениями о том, что сумел обнаружить, а другим до поры до времени ничего знать не следовало. До того момента, когда свое заключение дадут криминалисты, всякие предположения были бы чистой воды спекуляцией, а Мик не принадлежал к числу тех, кто любит переливать из пустого в порожнее. Его готовили на роль бойца, коммандос, специалиста по сбору разведывательных данных. По сути, он всегда и везде имел дело с фактами, углубляться в дебри умозаключений ему было ни к чему.
Но интуиция нашептывала ему, что дело обстоит вовсе не так, как может показаться на первый взгляд, и зрительное впечатление может подвести, если ты имеешь дело с иллюзией. Мик вонзил вилку в отбивную, а потом, подняв глаза, обнаружил на себе пристальный взгляд Фэйт.
– Изучаешь? – угрюмо спросил он. Она только и делает, что смотрит: то ли из страха, то ли из праздного любопытства, то ли еще по какой причине. И сейчас он абсолютно сознательно задал резкий вопрос, чтобы наконец выяснить для себя это.
Но вместо того, чтобы вспылить или испугаться, она, залившись краской, тихо сказала:
– Восхищаюсь.
Черные глаза Мика чуть сузились.
– То есть?
– Вы кажетесь… таким уверенным в себе. Таким сильным. Таким независимым. И я все время спрашиваю себя, возможно ли такое – жить и ничего на свете не бояться? Как должен чувствовать себя человек, который ничего не боится?
Мик умял вторую отбивную и тут же принялся за третью.
Наверное, он принял меня за наивную дурочку, решила Фэйт, видя, что он по-прежнему не отвечает. За дурочку и за трусиху… Но он вдруг заговорил, и голос его рокотал, как дальний раскат грома.
– Страх – это другое название инстинкта самосохранения, – неторопливо, как на лекции, сообщил он. – Страх чувствуют все без исключения люди. По причине страха даже малый ребенок боится совать руку в огонь.
Он явно пытался утешить ее, но Фэйт прекрасно знала, что ее страх не имеет ничего общего с древним природным инстинктом.
– Наши страхи рождаются из обстоятельств, угрожающих нашему существованию, – продолжал разглагольствовать Мик, – и как только обстоятельства меняются, постепенно исчезают и страхи. – Он пристально посмотрел в глаза Фэйт. – Вот вы, Фэйт, уже начали преодолевать свои страхи…
Да, начала, поняла вдруг Фэйт. Пусть чуть-чуть, но начала.
– А вы чего-нибудь боитесь, Мик?
Вообще-то это было нескромно – задавать такой вопрос, но ей очень хотелось убедиться, что даже этот сильный, уверенный в себе мужчина иногда чего-то боится.
Пришел его черед удивить ее, и он это сделал, произнеся слова, которые никому в жизни не говорил:
– Я боюсь оказаться похороненным заживо.
Онемев, Фэйт уставилась на него. Мик перевел взгляд на тарелку и неслышно вздохнул. Ну вот! Сейчас последуют еще вопросы, и, что самое глупое, я сам в этом виноват. Она начнет расспрашивать, и я нагрублю ей. Весь вечер будет испорчен. Но грубить ей нельзя – она не заслужила подобного обращения.
Не дожидаясь, пока она заговорит первой, Мик резко отодвинул от себя тарелку и поднялся из-за стола.
– Пойдемте, посидим в гостиной, – сказал он отрывисто. Если уж выворачивать душу наизнанку, то по крайней мере в комфортабельных условиях, с чашечкой кофе в руках.
В гостиной он опустился на диван, и Фэйт, к его удивлению, не стала искать более безопасного места в каком-нибудь из дальних кресел, а уселась рядом.
Увидев ее гордо приподнятый подбородок, он понял, что это ее вызов самой себе и своему страху, попытка выйти из заколдованного круга, по которому она ходила последние несколько лет своей жизни.
От лампы по комнате разливался уютный золотистый свет, но ветер за окном выл, дребезжа стеклами – начиналась ожидаемая с обеда снежная буря.
– Уже вторая буря подряд, – заметил Мик. – Я связывался с управлением, и мне сообщили, что ветер будет ураганный, но без снежных заносов. Столько снега в это время – вещь для нас необычная.
– В самом деле? Но ведь зима на носу.
– Мы находимся под прикрытием гор, и все дожди и снегопады почти не пробиваются к нам. Именно по этой причине здесь так мало растительности. А за одну вчерашнюю ночь выпала половина всей нормы осадков за целую зиму.
– А вторая половина выпадет нынешней ночью?
– Нет, на этот раз сильного снегопада не обещали, а вот ветрило будет что надо, все сугробы поразметает. Работы завтра будет хоть отбавляй, лопату в руки – и разгребай, пока семь потов не сойдет. – Впрочем, чего-чего, а работы он не боялся.
И снова наступило молчание, но во взгляде Фэйт он видел один и тот же вопрос. В конце концов, никто его за язык не тянул. Можно сказать, что он боится преждевременной старости… Но ему почему-то не хотелось врать.
Фэйт уловила его сомнения и с деликатностью, к которой бывалый вояка совсем не привык, тихо произнесла:
– Так что с тобой произошло, Мик?
Пэриш-младший, сын индианки и солдата, никогда не увиливал от неприятных вопросов, а потому безоглядно ринулся вперед:
– Во время службы во Вьетнаме я был ранен и попал в плен к партизанам с Юга. Мы их звали «чарли». – Он покосился в сторону Фэйт, но та лишь кивнула, чтобы он продолжал. – Я был в плену трое суток или чуть больше, – ежась, продолжал Мик, и каждое мгновение тех страшных дней воскресло в его памяти. – Меня держали в яме, вырытой в земле. Там было так тесно, что я не мог даже присесть, поэтому все это время простоял. Яма была сверху чем-то накрыта, так что внутри было темно. В общем, я – один, вокруг только темнота и москиты.
Фейт что-то прошептала, но Мик уже ничего не слышал.
– Впрочем, иногда, те, наверху, приоткрывали яму и выплескивали вниз дерьмо. Прямо на меня. Чтобы я не скучал.
– О Господи!
– Такие вот у них были представления о гостеприимстве, – усмехнулся он.
– И… как же ты сумел убежать?
– Мой славный дружище, Рэнсом Лэйерд. Ты с ним скоро познакомишься, он твой ближайший сосед. После артобстрела и ковровой бомбардировки лагеря он рискнул пробраться туда в надежде найти мой труп. Не найдя меня среди обломков и тел убитых, он сообразил, что я, возможно, еще жив, начал прочесывать территорию и обнаружил яму. Я к тому времени так отощал и ослаб, что он без труда вынес меня на своих плечах. Впрочем, «без труда» – это так, для красного словца. Положа руку на сердце, я до сих пор не пойму, как это ему удалось. Потом, задним числом, я перестал злиться на партизан: мы для них были враги, воевали на их территории… Но факт остается фактом – я был не просто в полушаге, а на волоске от смерти…
Фэйт вдруг обнаружила, что ее не пугает больше собственный страх, он стал таким ничтожным в сравнении с тем, что пережил этот сильный мужчина. Стремительно, не раздумывая, она обняла Мика, прислонившись к могучему, бессильно опустившемуся плечу. Она не сказала ни слова – слова были не нужны, просто прижалась к нему, словно хотела всю его боль вобрать в себя.
Мик бережно обнял Фэйт, кожей ощущая ее горячее дыхание. Кошмар вьетнамского плена, последнее время посещавший его куда реже, чем раньше, вдруг отступил и показался таким незначительным перед сегодняшней реальностью – перед теплом, возбуждающим ароматом прильнувшей к его груди женщины.
И насколько живительны были для него ее ласка и нежность, настолько непереносимым было осознание своей потребности в них. Много лет назад Мик Пэриш разделил для себя способность любить самому и потребность в ответной любви, потому что если с первой он мог справиться, то второй суждено было оставаться кровоточащей раной всей его жизни.
И вот сейчас, именно сейчас, хрупкость и незащищенность этой маленькой, чуткой, нежной женщины пробились через все бастионы, возведенные им вокруг себя.
Ей нужны были его защита, его сила, его ласка – и это оказалось величайшим счастьем, о котором он мечтал лишь в самые редкие мгновения своей жизни.
Чуть приподняв Фэйт, он посадил ее к себе на колени. Она обратила лицо ему навстречу – ни капли сомнения или колебания, лишь отсвет заново воскресшей надежды.
Выдохнув воздух из легких, Мик легко, мягко, нежно коснулся ее губ, и, к своему изумлению, почувствовал ответ. Робкий, неуверенный, но – ответ. Он имел обширный опыт отношений с женщинами, и в его азбуке основой всякой интимной близости являлось взаимное согласие – единственное условие обоюдного наслаждения.
В неловком ответе Фэйт он почувствовал неуверенность, и сперва хотел отпрянуть, но передумал и вместо этого прижал ее лицо к своей груди. Она замерла у самого его сердца.
Миком овладели противоречивые чувства. Только оторвавшись от женских губ, он понял, как жаждет ее, как изголодался по женскому теплу. Хватит, сказал он себе. Пора остановиться! Но эта женщина обладала какой-то особой силой, она была способна пробуждать в нем чувства, о существовании которых он уже начал забывать. Она с первых минут своего появления ухитрилась сломать все барьеры, порушить взлелеянное им одиночество, внесла смуту в царство его уединения. Играть с огнем и дальше было бы верхом глупости.
– Мик!
– Фэйт, я…
Интересно, а что я? Что тут вообще можно сказать?..
– Не надо ничего объяснять, – торопливо заговорила она. – Понятно, что для мужчины я не представляю интереса, тем более в нынешнем своем положении…
Он нежно притронулся пальцем к ее губам.
– Ты сама не понимаешь, какую чушь говоришь.
Ее губы непокорно шевельнулись. Сидя у него на коленях, она наверняка ощущала всю степень его возбуждения, но собиралась спорить с ним. Смех да и только!
– Тсс! – Мик улыбнулся. – Ты играешь с огнем.
Оказывается, она не заметила, как он возбужден. Для Мика это стало очевидным, когда через секунду Фэйт вдруг ошеломленно застыла. И щеки ее сразу же вспыхнули. Теперь она получила неопровержимое свидетельство!
Мик напрягся, ожидая, что она перепугается и попытается вырваться из его рук. Но она по-прежнему сидела, не шелохнувшись, а потом, помедлив, искоса взглянула ему в лицо.
– Женщина прекрасна во всех своих жизненных проявлениях, Фэйт. – Ему казалось, что он произносит банальность, но для Фэйт его слова звучали совсем иначе. Она замерла, а затем, поймав его руку, положила на свой живот. Секундой позже он почувствовал, как ребенок шевельнулся.
– Я все это время чувствовала себя толстой уродиной и мучилась от одиночества, – тихо сказала она. – А благодаря тебе вновь стала красивой и избавилась от страха. – Улыбка тронула ее губы, глаза заискрились. – Но несмотря ни на что, я все же толстая, и мне не хотелось бы давить на тебя всем моим весом.
Может быть, себе она и казалась толстой, но для Мика весила чуть больше пушинки. Тем не менее, он приподнял ее и усадил рядом. Вообще-то, ему следовало отодвинуться подальше, чтобы соблюсти безопасную дистанцию, но она, нарушая игру, тихо припала щекой к его плечу.
– Ты уверена, что хочешь перебраться к себе на ранчо и вести самостоятельную жизнь? – неожиданно сменил Мик тему разговора.
– Да. – Она вгляделась в его лицо, пытаясь понять по его выражению, хочет ли он, чтобы она осталась здесь.
– Подумай еще. Если что-то стрясется, я должен быть рядом, чтобы успеть прийти на помощь. Вокруг нас на многие мили ни души, и тебе лучше остаться здесь, если, конечно, ты не наймешь какую-нибудь женщину, чтобы она жила при тебе.
– Не беспокойся, Мик. Поверь, там я буду чувствовать себя спокойнее, чем в центре Сан-Антонио за все эти четыре года.
– Да, но тогда ты не была беременной.
– Это что-то меняет? Я знаю срок родов, примерно представляю, каких осложнений мне в моем положении следует опасаться, и… Тебе не о чем тревожиться.
На губах Мика промелькнула улыбка. Вечно эти женщины уводят разговор в сторону. Он и не собирался уговаривать ее, чтобы она вернулась к себе в Сан-Антонио. Из утреннего разговора с Гэрретом было совершенно ясно, что возвращаться в Техас ей нельзя. И беспокоил Гэррета не столько Фрэнк, сколько его сообщники. Они могли решить, что Фэйт – опасный свидетель, и тогда ей не поздоровилось бы.
– Откуда в тебе столько упрямства? – спросил он.
– Я должна это сделать, понимаешь, Мик? – Фэйт чуть наклонилась, чтобы лучше видеть его лицо. – Слишком долго я была бессловесной рабой. Если я желаю стать хорошей матерью своему будущему ребенку, мне нужно научиться твердо стоять на своих ногах, научиться самой заботиться о себе.
Спорить с этой логикой Мику показалось бесполезным, и он попробовал предложить запасной вариант.
– Чтобы приучиться к самостоятельности, не обязательно обрекать себя на полное одиночество. Что думает по этому поводу Дочь Луны?
Прозвище из того далекого лета непроизвольно вырвалось у него, хотя он сам его забыл. И ответом ему стала ее восторженная улыбка.
– Я совсем забыла, что ты меня так называл, – воскликнула она, хлопая в ладоши. – Боже, как я люблю тебя, Мик!
Миках поймал пальцами ее белый локон.
– Они и тогда выглядели как свет луны в звездную ночь. С тех пор я обошел полсвета, но нигде таких поразительных волос не видел.
И только сказав это, Мик понял, что всю жизнь искал девушку именно с такими вот белокурыми волосами.
Дочь Луны. Прямо, чертовщина какая-то!
Фэйт ушла наверх, в спальню, и Мик остался в гостиной с неизменной чашечкой кофе и Ли Гринвудом, проникновенно певшим, как он гордится тем, что он американец. Затем Ли запел о каком-то ребенке, которого он собирается взять с собой на утреннюю прогулку, и Мик сменил кассету.
Дочь Луны. Казалось, это полушутливое прозвище должно было напомнить ему о крохотной девочке, пробудить в нем то ли родительские, то ли братские чувства, но вместо этого оно заиграло новыми гранями и обрело неуловимо чувственный оттенок. Эта женщина вся была как лунный свет, мягкий шепот и живительный жар. Она вся была обещание нежной и теплой женственности, по которой он неосознанно тосковал всю жизнь.
В ней не было ничего от современной эмансипированной американки: ни наглого напора, ни вгоняющей в тоску любого мужчину самоуверенности. Но, судя по всему, ей суждено было приблизиться к этому отталкивающему образцу, коль скоро она решила впредь стоять исключительно на собственных ногах. Финал всегда один, что в Нью-Йорке, что в округе Конард. А жаль, если такое с ней случится. Чертовски жаль, подумал Мик.
Мик не относил себя к числу ярых противников эмансипации. По его разумению, среди женщин вполне могли найтись ученые и администраторы, ни в чем не уступающие мужчинам. Он просто отдавал себе отчет в том, что между женщиной и мужчиной существует кое-какая разница, и отрицать ее бессмысленно. Тело женщины создано для святой задачи: рожать и вскармливать новую жизнь, а мужчина, лишенный такой способности, гораздо лучше женщины способен защитить и ее, и рожденных ею детей. Мик никогда не понимал, зачем бесконечно спорить на эту тему. В современной жизни существуют многочисленные области деятельности, где мужчины и женщины вполне могли конкурировать на равных, и Мик охотно мирился с таким положением вещей. А вот чего ради то одна, то другая половина человечества устраивает бесконечные баталии по поводу, который выеденного яйца не стоит, – этого Мик не понимал и не хотел понимать.
Да, в вопросах личной жизни он старомоден. Да, он желал бы иметь жену, которая не боится чувствовать себя женщиной. Которая способна оценить его рост, его силу и его стремление ощущать себя главой семьи и ее защитником. Которая не нуждается в унижении партнера ради самоутверждения, и в то же время сохраняет достоинство в присутствии мужчины.
Жену, способную понять, что и он нуждается в поддержке и ласковом одобрении.
Мик пошел на кухню, чтобы налить еще кофе. Он столько времени не позволял себе даже задумываться над подобными вещами. Давным-давно, целую вечность назад, он, еще юноша, длинными, одинокими ночами во враждебной стране мог часами размышлять о своем возможном выборе. Это уже потом он понял, что уединение – его твердыня, его спасение в море бед, и единственный человек, на которого он может положиться, – он сам. И все эти годы он полагался только на себя самого. И он не позволит даже самой малой толике юношеской бесплодной мечтательности взять над ним верх. Ни за что!
Мик Пэриш уже получил от жизни все, что хотел, и больше его не соблазнить ничем – даже нежным прикосновением лунного света.
6
Утром Мика срочно вызвали на службу. Джед Барлоу, известный в городе пьяница, взобрался на колокольню церкви Св. Варфоломея и начал наугад палить в прохожих.
– Надеюсь, ты будешь осторожен?
Мик замер, на секунду перестав застегивать бронежилет, надетый поверх футболки. В очередной раз он решил, что она мирно спит в своей постели, и в очередной раз ошибся. У нее поразительно легкая походка – даже для его изощренного слуха. Повернувшись, он увидел ее на пороге спальни.
– В каком смысле осторожен? – спросил он с напускной легкостью в голосе.
– Только не надо меня разыгрывать, мистер Пэриш, – отозвалась она, и тон ее можно было даже назвать резким. – Я достаточно долго была женой полицейского, чтобы разбираться в назначении этой детали одежды.
– Вообще-то, нам полагается носить бронежилет на службе постоянно. Согласно инструкции.
– Знаю, можешь не объяснять. Только, кроме новичков, никто не носит эти доспехи каждый день. Тяжело, жарко, неудобно. Так что же стряслось, скажи мне, Мик?
Мик со вздохом застегнул бронежилет и потянулся за форменной рубашкой. A-а, черт, мрачно сказал он себе. Не ты ли вчера размечтался о спутнице жизни? И вот женщина стоит на пороге спальни и как настоящая жена смотрит на тебя полными страха глазами. Пожалуйста, вот тебе и еще одна головная боль!
– Да Джед Барлоу малость перебрал, оседлал колокольню и палит по окрестностям из духового ружья, – нехотя сообщил Мик. – Нам нужно убрать народ с улицы и переждать, пока из Джеда выветрятся пары ликера или виски, не знаю уж, чего он там налакался. Как видишь, дело ерундовое.
Фэйт приблизилась к нему – как раз в тот момент, когда он застегнул последнюю пуговицу на рубашке. С бронежилетом под одеждой Мик казался просто гигантом.
– Но ты, надеюсь, не собираешься разыгрывать из себя киногероя?
– Детка, – сказал Мик, – в Конард-сити нет собственной киностудии.
– Зато есть ты!
– Не волнуйся. Я не для того почти двадцать лет оттрубил в армии, чтобы меня как куропатку подстрелил местный пропойца. К ужину буду дома. Устраивает?
– Это было бы чудесно, – неуверенно отозвалась Фэйт. – Но ведь сегодня у тебя выходной. Почему же им понадобилось вызывать тебя, если дело и вправду ерундовое?
– Им нужны сейчас все наличные силы, – объяснил Мик. – Нэйт не может снять всех своих людей с патрулирования и ради одного Джеда оставить без присмотра целый округ.
Взглянув на себя в зеркало, вделанное в шкаф, он поднял вверх воротник рубашки. Фэйт, не отрываясь, смотрела, как он надевает и завязывает темно-зеленый галстук, пристегивает к груди сверкающую серебряную звезду.
– Погоди, – сказала Фэйт. Помимо глажки формы она за несколько лет своей неудачной семейной жизни превратилась в доку по части прикалывания значков и воротничков. И хотя Мик был защищен броней от всякого интимного прикосновения, руки у нее, тем не менее, дрожали. Мик, однако, истолковал эту дрожь по-своему, как очередную попытку Фэйт переступить через себя, самоутвердиться, одержать победу над страхом.
Поймав ее дрожащие руки, он сказал:
– Фэйт, посмотри мне в глаза.
Она медленно подняла голову. До чего же она хороша в своей неукротимости, подумал Мик. Столько решимости в таком хрупком теле.
– Будь осторожен, – шепнула она. – Будь осторожен.
И тут же, боясь сказать слишком много, она резко развернулась и выбежала из комнаты.
– Что за бес в него вселился! – изрек Нэйт, когда Мик подъехал к церкви Святого Варфоломея, простому зданию из белого кирпича с островерхой крышей. – Преподобный отец Фромберг добрых полчаса расчищал улицу от снега, когда на колокольне вдруг возник Джед и начал выкрикивать грязные ругательства. Фромберг не заметил, чтобы Джед вертелся около церкви сегодня утром. Возможно, он залез туда накануне вечером, когда запирались двери.
Мик молча слушал раздраженного шефа, но внимание его целиком сосредоточилось на колокольне, и он уже прикидывал, как лучше подобраться к ней. Полицейские стояли в отдалении от церкви, укрывшись за полицейскими машинами. Обитателей прилегающих домов и служащих соседних учреждений успели к этому времени эвакуировать, и теперь они в здании местной гимназии ожидали, чем все закончится.
Мод Бликер, чей ресторанчик располагался напротив церкви, разъяренная вынужденным простоем своего заведения, невзирая на попытки полицейских задержать ее, плечом проложила дорогу к Нэйту.
– Шериф! – запальчиво заявила она, – вы должны немедленно прикончить эту тварь! Этот тип стал прямо бедствием для нашего округа с тех пор, как впервые попробовал отцовской браги. Не думаю, чтобы в городе нашлась хоть одна живая душа, которая будет лить слезы, если вы его пристрелите.
– Боже мой, Мод! – донесся до них укоризненный голос преподобного отца Фромберга. – Откуда такая жажда крови в кроткой христианке?
– Я все понимаю, преподобный отец, но этот человек перешел границы дозволенного и не заслуживает снисхождения. Сколько можно терпеть выходки этого пьяницы. Он всем уже осточертел! – И снова гнев разъяренной женщины обрушился на шерифа. – Мы все тут наслышаны, шериф, что за отменный стрелок этот ваш индеец-чероки. Пусть же он продемонстрирует нам свою хваленую меткость.
– Хватит, Мод, – оборвал ее Нэйт. Зная о хладнокровии и невозмутимости Мика, сам он, однако, взрывался, как только в его присутствии начинали оскорблять его друзей. Отвернувшись от Мод, он подошел к Мику и взглянул ему в глаза, закрытые черными зеркальными очками. – А ты что думаешь?
– Если кто-нибудь отвлечет его на полминуты, я сумею добраться до церкви. Дальше – дело техники. Черт возьми, Нэйт, он же просто в стельку пьян и не ведает, что творит.
