Текст книги "С любовью насмерть, Дун..."

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Порою я грущу, а то воспряну вдруг,

Передо мной мелькнет минувших дней чреда…

Кристина Россетти. Из далекого

На фотографии Маргарет Годфри была в числе девочек, сидящих в первом ряду на каменной скамейке; она была в центре. Девочки во втором ряду стояли, положив руки на плечи сидящих. Уэксфорд посчитал, – их было двенадцать. Снимок, сделанный Дайаной Стивенс, был очень четким и ярким и, несмотря на то, что с тех пор прошло много лет, фотография не потускнела и не смазалась, и лица не потеряли своей выразительности. Уэксфорд постарался воссоздать в памяти то лицо на сырой земле и снова вернулся к его изображению на школьном снимке в залитом солнцем саду. Он долго, с растущим интересом, всматривался в снимок.

Лица у девочек были веселые, они улыбались. Все, кроме Маргарет Годфри.

Она сидела с отрешенным видом. У нее был очень высокий лоб, широко расставленные глаза смотрели без выражения; губы сомкнуты, а уголки рта чуть заметно приподняты; и в том, как она смотрела в камеру, было что-то от неуловимой улыбки Джоконды Леонардо. В этом лице под безмятежным спокойствием прочитывалась какая-то тайна. «Девочку с детства не баловала судьба, – размышлял Уэксфорд, – на ее долю выпали испытания, от которых ее подружки были избавлены». Но горький опыт детских лет не оставил следов страданий и унижений на ее лице, на нем застыло выражение умиротворенности, покорности бытию.

Школьная форма не вязалась с ее обликом, ей больше подошло бы длинное платье с высоким воротником и с пышными рукавами. Ее волосы, тогда еще не подстриженные и не завитые, как на последнем снимке, мягко обрамляли лицо, спускаясь по обе стороны от пробора полукруглой линией к вискам, как два блестящих крыла.

Уэксфорд взглянул на сидевшего напротив него затихшего Друри. Затем снова принялся рассматривать фотографию, заслонив ее ладонью от Друри, чтобы тот не видел. Когда в кабинет вошел Берден, он застал Уэксфорда склоненным над школьным групповым портретом. Его чай давно остыл.

Было почти три часа ночи.

– К вам мисс Типпинг, – сказал Берден.

Уэксфорд выбрался из потонувшего в солнечных лучах густого сада, положил сверху на снимок папку и сказал:

– Хорошо, пусть войдет.

Джанет Типпинг оказалась полненькой, крепкой девушкой. Волосы ее были высоко зачесаны и взбиты, и вдобавок густо залеплены лаком. Из-под начеса на них смотрело глупое лицо, в глазах были недоверие и неприязнь. Она мельком взглянула на Друри, при этом тупое выражение ее лица ничуть не изменилось.

– Нет, я его не узнаю, – сказала она. – Ну и вообще, это же давно было.

«Не двенадцать же лет назад, – подумал Берден, – прошло ведь всего четыре дня».

– Может, я его обслуживала. То есть я хочу сказать, что я многих кого обслуживаю, посетителей у нас много, все ребята к нам ходят пить пиво…

Друри умоляющими круглыми глазами смотрел на нее, не отрываясь, в надежде, что в ее утомленном, сонном мозгу его красноречивый взор зажжет искорку памяти.

– Слушайте, я вовсе не хочу, чтобы из-за меня кого-нибудь повесили, – сказала она.

Она подошла к Друри поближе и уставилась на него, как на диковинную музейную редкость, чудище под стеклянным колпаком. Затем она отошла и отрицательно покачала головой.

– Вы же должны меня помнить! – закричал Друри. – Ну, пожалуйста, вспомните меня, постарайтесь, я вам все отдам, только вспомните! Как вы не понимаете, это так важно для меня, это для меня всё!

– Ой, только не надо, – испуганно сказала девушка. – Я очень старалась вспомнить, у меня прямо голова кругом идет, но не получается у меня, – она жалобно посмотрела на Уэксфорда и спросила: – Можно я пойду?

Телефон зазвонил в тот момент, когда Берден выпроваживал ее за дверь. Он поднял трубку и передал ее Уэксфорду.

– Да, да… Конечно, везите, она здесь нужна… Мартин звонил, – сказал Уэксфорд Вердену, когда они вышли за дверь. – Миссис Друри сказала, что купила косынку в понедельник днем.

– Из чего вовсе не следует, что… – начал Берден.

– Не следует, и, кроме того, Друри во вторник вечером попал домой после семи тридцати вечера. Она хорошо это помнит, потому что ждала с нетерпением помидоры, которые ей были просто необходимы. Она хотела к чаю сделать салат. Так что, если он все это время не душил миссис Парсонс, Майк, значит, он чертовски долго сосал свою пинту пива. И потом, если он абсолютно невиновен, то почему он так обезумел от страха?

– Из чего вовсе не следует, что… – повторил Берден.

– Знаю, знаю, Майк. Миссис Парсонс больше нравились глупенькие несмышленыши, ты это хочешь сказать?

– Полагаю, сэр, в саду не удалось ничего обнаружить?

– Пяток гвоздей, около центнера крошеного кирпича, а также игрушечную машинку, – сказал Уэксфорд. – Друри должен быть нам благодарен. Теперь ему не надо будет вскапывать огород осенью.

Они вернулись в кабинет. Друри сидел, не шелохнувшись, лицо его было красным и блестело, как будто бы с него сняли кожу.

– Долго же вы пили пиво, Друри, – сказал Уэксфорд. – Домой, как нам стало известно, вы приехали позже половины седьмого.

Друри промямлил, еле шевеля губами:

– Я хотел забрать овощи, тот пакет. Долго сидел. В шесть сильное движение. А я не привык выпивать и боялся сесть за руль. Я хотел найти где-нибудь Спелмана.

«Всего-то пол пинты, и он боялся, бедняга, сесть за руль…» – подумал Берден.

– Когда вы впервые возобновили свои отношения с миссис Парсонс?

– Я же говорил вам, никаких отношений у меня с ней не было. Я ее вообще не видел двенадцать лет. Потом однажды еду по Хай-стрит, а она идет. Я остановил машину и начал с ней разговаривать.

– Вы ревновали ее к мистеру Парсонсу, не так ли?

– Я его не знал, мы с ним не были знакомы, никогда.

– Я думаю, вы стали бы ревновать ее ко всякому, кто бы на ней ни женился. Вам необязательно было даже видеть и знать того человека. Согласитесь, что вы встречались с миссис Парсонс, катали ее на своей машине. Ей это надоело, и она пригрозила вам, что расскажет все вашей жене.

– А вы мою жену спросите, пойдите, спросите у нее, изменял я ей когда или нет. Она скажет, что я ей никогда не изменял. У нас с ней счастливый брак.

– Ваша жена скоро будет здесь, Друри. Она уже в дороге. Вот мы ее и спросим.

Всякий раз, когда звонил телефон, Друри вздрагивал. И теперь, когда снова после долгого перерыва раздался звонок, Друри вздрогнул всем телом и застонал. Уэксфорд, с нетерпением ожидавший этого звонка целых четыре часа, только слегка кивнул Вердену, чтобы тот снял трубку.

– Сейчас, – сказал тот.

Сообщение стенографировал Брайант. Похожие на паучков иероглифы стенограммы торопливо ложились на бумагу. Уэксфорд закончил разговор с шефом полиции штата Колорадо и теперь, уже не вслушиваясь в слова, произносимые с характерным тягучим американским акцентом, забыв про наушники, смотрел, как у него на глазах возникают затейливые значки закодированных слов письма миссис Парсонс.

К четырем часам ночи оно было расшифровано. Уэксфорд был спокоен, но Берден знал, что за внешним спокойствием скрывалось волнение. Уэксфорд прочел письмо еще раз. Мертвые, холодные слова, отпечатанные на официальном бланке, вдруг заговорили человеческим голосом, зажили суетливой, нелегкой жизнью женщины из их тихого, провинциального уголка. Здесь, в кабинете полицейского участка, среди безликой мебели и шкафов с папками, этой ночью произошло то, что не случилось за все время, пока расследовалось дело, – это ночью, казалось, на какой-то момент миссис Парсонс ожила, возникла, наконец, из окутывавшей ее тайны как живой человек, со всеми ее сомнениями и страхами. Писала она просто, в ее словах не было ничего драматического, возможно, лишь слабый намек на совсем незначительную, маленькую личную трагедию, да и то как-то вскользь, но сама судьба этой женщины превращало письмо в документ страшной силы, полный скрытого смысла, последнее живое свидетельство ее внутренней душевной борьбы.

Уэксфорд читал: «Милая Энн, воображаю, как ты удивилась, прочитав мой новый адрес. Да, мы опять вернулись сюда и живем совсем недалеко от школы, всего в нескольких милях от нашего родного старого коттеджа. Нам пришлось продать тетин дом, мы потеряли на этом много денег, и поэтому, когда Рону подвернулась тут работа, мы решились на переезд. Принято считать, что в сельской местности жизнь обходится дешевле, но должна тебе сказать, что до сих пор мы этого не заметили.

Я помню, как вы все относились к Флэгфорду, но что касается меня, то мне даже нравится здесь жить. Правда, мне одно время было не приятно вспоминать Флэгфорд, ты знаешь из-за чего, поверь мне, Энн, я не вру, – Дун и вся та история наводила на меня жуткий страх. Поэтому можешь себе представить мое неудовольствие, когда мы неожиданно столкнулись нос к носу, ровно через две недели после того, как мы с Роном здесь обосновались. И хотя я уже не та девочка и с тех пор прошло немало лет, я до сих пор чего-то боюсь и испытываю отвращение. Я сказала, что лучше будет, если мы все забудем, это мое желание. Да, я так хочу, но Дун и слышать об этом не хочет. Говорит, что не может жить без меня. Но вообще приятно, когда тебя катают в роскошной комфортабельной машине и угощают обедами в шикарных ресторанах в отелях.

Поверь мне, Энн, между нами все осталось, как раньше, только дружба, ничего более. Когда я и Дун были моложе, нам и в голову не приходило, что это может перейти во что-то другое. Во всяком случае, так думала я. Сама мысль о том мне мерзка и отвратительна. Дун говорит, что ждет от меня только чистой дружбы, но все равно я ощущаю в этом что-то противное, нехорошее.

Ты писала, что собираешься купить новую машину. Жаль, что мы не можем купить машину, для нас это пока неосуществимая мечта. Меня очень огорчило твое сообщение о болезни Кима. Корь после ветрянки, бедный ребенок! Да, дети в семье приносят не только радость, но и бесконечные хлопоты и волнения. Что касается нас с Роном, то, кажется, мы будем лишены счастья иметь детей и связанных с ними тревог, потому что за два года, что мы с ним вместе, у меня ни разу не было даже задержки.

И все-таки я тебе скажу, что, если брак счастливый, такой, как у нас с Роном, то совсем не обязательно иметь детей, которые бы скрепили брак. Возможно, слабое утешение, кто знает. Но мы с Роном счастливы, и он здесь не так нервничает, как тогда, когда мы жили в городе. Знаешь, Энн, я, наверно, никогда не пойму, почему такие люди, как Дун, не умеют довольствоваться тем, что у них есть, все им мало, хочется чего-то необыкновенного.

Ну, ладно, пора заканчивать. Дел полно, дом огромный и старый, без всяких там современных приспособлений и технических фокусов! Передавай привет Уилу и деткам. Привет от Рона.

С любовью, Мэг».

«Счастливый брак? Как может быть счастливым брак, который изнутри подтачивают неверность и ложь?» – Уэксфорд положил письмо на стол, но снова взял его и еще раз прочел. Потом пересказал Вердену, о чем они беседовали с шефом полиции штата Колорадо, и у Вердена чуть просветлело лицо.

– Мы никогда не сможем это доказать, – сказал он.

– Главное, что теперь ты сможешь сказать Друри, что он свободен, и Гейтс отвезет его домой. Если он вздумает предъявить нам иск, то можно смело предположить, что найдет союзника в лице Дуги Кводранта. Только этого ты ему не говори и, пожалуйста, сделай так, чтобы я его больше не видел. У меня от него ноет печенка.

Начинало светать. Небо было серое, стоял легкий туман, лужи на улицах подсыхали. Проведя всю ночь в большом напряжении и почти без движения, сидя в кресле, Уэксфорд с трудом разогнул спину. Руки и ноги затекли, и поэтому он решил оставить машину у полицейского участка и пройтись до дома пешком.

Он любил встречать рассвет, но это не было для него самоцелью, то есть он наслаждался им только по необходимости, раз уж так складывались обстоятельства. На рассвете хорошо думалось. Никого вокруг не было, никто не мешал. Торговая площадь казалась просторней и больше, чем днем. У тротуара, где останавливались автобусы, по сточной канаве бежал мелкий ручеек. На мосту Уэксфорду повстречался чей-то пес. Он спешил по своим, только ему известным делам с озабоченным и решительным видом, высоко подняв голову, словно уже отчетливо различал впереди цель, к которой стремился. Уэксфорд на секунду остановился, нагнулся над перилами моста. В воде отразилась большая, серая фигура, но тут набежал ветерок, и отражение рассыпалось.

Дальше он обогнул дом миссис Миссал, потом пошли коттеджи… Он уже почти был дома. У методистской церкви на доске информации для паствы в тусклом свете занимающегося дня он с трудом разобрал слова, написанные красными буквами: «Помогай ближнему и будешь угоден Богу». Уэксфорд подошел поближе и прочел, что было написано на бумаге, приколотой внизу, под этим изречением: «Мистер Роналд Парсонс приглашает всех прихожан церкви и друзей прийти на заупокойную службу в память о его жене, Маргарет, трагически скончавшейся на прошлой неделе. Служба состоится в нашей церкви, в воскресенье, в десять часов утра».

«Значит сегодня, впервые с тех пор, как она умерла, в доме на Табард-роуд никого не будет… Нет, – вспомнил Уэксфорд, – Парсонс отлучался один раз, когда объявляли результаты экспертизы. Да, но тогда…». Он мысленно вернулся к событиям того вечера, когда смех словно застрял в горле Кводранта, и к той книге; вспомнил бурю скрытых страстей, которая потрясла тех двоих, и женщину, хлопотливо наряжавшуюся перед свиданием, о котором никто не должен был знать.

Берден сказал: «Мы никогда не сможем этого доказать».

Но поехать на Табард-роуд сегодня же утром стоит, и попытаться тоже стоит.

* * *

«Мои желания были скромны, Минна. Мне так мало надо было от тебя, всего несколько мимолетных часов из бесконечно долгой недели, а это малюсенькие ключики живой воды в огромном океане вечности.

Мне хотелось говорить с тобою, Минна, хотелось сложить у твоих ног весь груз боли и отчаяния и жестоких страданий, что сопровождали мою жизнь все эти десять с лишним лет. Была надежда, что время, которое стесывает мучительно-болезненные шипы неприязни, притупляет острые лезвия презрения и смягчает ядовитое жало порицания, зажжет свет сочувствия в ее взоре, склонит к терпеливому вниманию ее слух.

И вот мы снова в тихом лесу нашей юности, мы идем проселком, которым ходили столько раз вдвоем, но ты забыла душистые, нежные цветы, что мы в былое время срывали по дороге, вплетая их в венок нашей с тобой верной дружбы.

Моя речь льется тихо, и я думаю, что ты в задумчивости ей внимаешь. Наступает пауза, я жадно слушаю, ожидая ответных слов любви, твои слова любви, Минна. Да, да, любви, и что дурного в том, что она пришла к нам в невинно-розовых одеждах дружбы?

Я долго на тебя смотрю, рукой касаюсь твоих волос. Ты крепко спишь, сон для тебя слаще моих слов. Увы, я понимаю, что поздно, все прошло. Любви не будет, не будет дружбы. Остается только смерть…»

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В какие тайники ступить, в какие вторгнуться

альковы…

Роберт Браунинг. Любовь в нашей жизни

Парсонс был в темном костюме. Он повязал черный галстук, уже не новый, который всегда носил в дни траурных событий. Края галстука блестели: чья-то неумелая рука старательно прошлась по нему раскаленным утюгом. На левом рукаве костюма была нашита полоска из черной ткани.

– Нам хотелось бы еще раз осмотреть дом, – сказал Берден. – Если вы не против, оставьте нам, пожалуйста, ключ.

– Делайте, что хотите, – сказал Парсонс. – Священник пригласил меня к себе на воскресный обед. Я вернусь только к вечеру.

Он уже позавтракал, и на столе оставались чайник и вазочка с мармеладом. Он убрал их в буфет, поставив каждый предмет на предназначенное место, куда обычно их ставила покойная жена. Берден наблюдал, как Парсонс, взяв свежую воскресную газету, которую он даже не развернул, смахнул на нее со стола крошки хлеба, скомкал и сунул в ведро под раковиной.

– Я хочу поскорее продать этот дом, – сказал он.

– Моя жена собирается пойти в церковь на службу, – сказал ему Берден.

Парсонс стоял, повернувшись к нему спиной, и мыл над раковиной чашку с блюдцем и тарелку, поливая их сверху из чайника.

– Я рад, – сказал он. – Я как раз подумал, что сегодня захотят прийти на службу люди, которые не смогут завтра быть на похоронах, – раковина была в рыжих пятнах, к жирным местам прилипли чаинки и крошки. – Я полагаю, вы еще не вышли на след? Я имею в виду, на след убийцы.

«Идиотская фраза», – подумал Берден, но тут же вспомнил, чем занимался Парсонс вечерами, пока жена вязала ему свитер.

– Нет еще.

Парсонс вытер полотенцем посуду, а затем руки, тем же полотенцем.

– Какая разница, – мрачно сказал он, – все равно ее не вернешь.

Наступал жаркий день, первый по-настоящему жаркий день лета. Водные миражи играли на мостовой Хай-стрит – озерки несуществующей влаги, которые вспыхивали вдалеке, а когда Берден подходил ближе, гасли. На шоссе, где еще ночью блестели жирные лужи, теперь плясали лужицы-привидения. Длинная вереница машин сплошным потоком направлялась к побережью. На перекрестке стоял Гейтс и регулировал движение. Он был в легкой голубой рубашке, в летней форме, и Берден, глядя на него, почувствовал, как жарко и тяжко в пиджаке.

Уэксфорд ждал его в кабинете. Окна были открыты, но это не спасало от жары.

– Кондиционер лучше работает, когда окна закрыты, – сказал Берден.

Уэксфорд ходил взад и вперед по кабинету, вдыхая теплый летний воздух.

– Ничего, так даже лучше, – сказал он. – Подождем до одиннадцати и отправимся.

* * *

Как и предполагал Уэксфорд, машина уже стояла. Кто-то, соблюдая осторожность, поставил ее в переулке, в стороне от Кингсбрук-роуд, почти на выезде на Табард-роуд, где эта улица кончалась.

– Слава Богу! – произнес Уэксфорд с таким сильным чувством, как будто молился в церкви. – Пока все идет, как надо.

Парсонс оставил им ключ от задней двери, и, открыв ее, они тихо проникли в кухню. Раньше, когда Берден здесь бывал, ему казалось, что в этом доме всегда холодно. Но сейчас, когда за окнами пекло, в доме было душно и тепло, пахло лежалыми продуктами и не стираным, затхлым бельем.

Стояла полная тишина. Уэксфорд прошел в холл, за ним Берден. Они ступали осторожно, стараясь, чтобы под их шагами не скрипели старые половицы. На вешалке висели куртка и плащ Парсонса; на маленьком столике, среди груды рекламных проспектов и вскрытых конвертов со счетами, рядом с грязным носовым платком что-то поблескивало. Берден подошел поближе и наклонился, чтобы лучше рассмотреть предмет, но трогать его не стал. Он только слегка отодвинул в сторону бумаги и платок, и они с Уэксфордом увидели ключ на серебряной цепочке, к которой был подвешен брелок в виде подковки.

– Попались, – беззвучно, одними губами, произнес Уэксфорд.

В гостиной было жарко, везде лежала пыль, но все стояло, как прежде, на своих местах. Производя обыск, люди Уэксфорда постарались не нарушить порядок, даже не забыли вернуть искусственные розы в вазу на каминной полке. В лучах солнца, проникающих в закрытые окна, плясали мириады пылинок. В остальном же царила полная неподвижность.

Уэксфорд и Берден стояли да дверью и ждали. Казалось, прошла вечность, но ничего не происходило. И вдруг все сразу изменилось, Берден едва поверил своим глазам.

Из окна гостиной было видно небольшое пространство улицы, совершенно пустынной; залитый солнцем асфальт казался светло-серым, почти белым, и на него резкими силуэтами падали тени от деревьев из садов на другой стороне улицы. Внезапно в правом углу окна, как в кинокадре, появилась женщина, куда-то спешащая. Одета она была ярко, как королева из детской телевизионный сказки, напоминающая пестротой одеяний тропическую птичку; в ее одежде оранжевый цвет переливался в фисташковый и зеленый. Волосы женщины, чуть темнее тоном ее оранжевой блузки, тяжелой волной падали на плечи, скрывая лицо. Она распахнула калитку, – длинные ногти зажглись рубинами на сером некрашеном дереве, – пересекла двор, направляясь к задней двери, и исчезла из вида. Миссис Миссал, наконец, нашла время посетить дом своей старой школьной подруги.

Уэксфорд приложил палец к губам, но Берден не нуждался в предупреждении. Уэксфорд взглянул на украшенный лепниной потолок. Сверху донеслись приглушенные звуки шагов, – там, наверху, кто-то ходил. Кроме них кто-то еще услышал, как процокали по дорожке высокие каблуки гостьи.

В небольшую щель между дверью и стеной Берден видел площадку лестницы на повороте между первым и вторым маршем. До сих пор оттуда никто не появлялся, даже тень не падала на обои поверх деревянных перил. Он почувствовал, как у него вспотели подмышки. Но вот чуть скрипнула под чьей-то ногой ступенька, и одновременно тихонько запели старые дверные петли, это открылась задняя дверь дома.

Берден жадно припал к щели, стараясь не потерять из вида узкую светлую полоску, кусочек стены с перилами. Он весь напрягся и даже перестал дышать, когда в просвете мелькнули черные волосы, смуглое лицо и белая с синим рубашка. Дальше опять все стихло. Он даже не мог угадать, где те двое встретились, но знал, что недалеко от того места, где стоял он сам. Он не слышал, а скорее чувствовал, что они встретились, – в последовавшей тишине было столько немого отчаяния и драмы.

Берден вдруг поймал себя на том, что молится, просит Бога послать ему силы выдержать это напряжение, ничем не выдать себя и быть готовым к действиям, как Уэксфорд. Наконец снова послышался стук каблуков, и те двое перешли в столовую.

Первым заговорил мужчина. Вердену пришлось напрячь слух, чтобы слышать все, что он говорил. Мужчина говорил тихо, явно сдерживая сильное волнение.

– Тебе вообще не стоило сюда приезжать, – сказал Дуглас Кводрант.

– Я должна была видеть тебя, – сказала она громко и настойчиво. – Ты же обещал мне вчера, что мы встретимся, и не приехал. Ну, почему ты не приехал, Дуглас?

– Я не мог вырваться. Только собрался, нагрянул Уэксфорд, – он понизил голос, и конца фразы Берден не расслышал.

– Ты бы мог потом. Я знаю, что он был у вас, потому что встретила его.

Недалеко от Вердена в гостиной еле слышно хмыкнул Уэксфорд: наконец-то одна ниточка этого дела была распутана.

– Я думала… – она издала нервный смешок, – я думала, ты сердишься из-за того, что я слишком много сказала. Я действительно…

– Ты должна была молчать.

– Я так и сделала. Я потом замолчала. Дуглас, ты меня обижаешь!

Он ответил какой-то грубостью, но слов они не слышали.

Хэлен Миссал говорила в полный голос, ничего не боялась, и Берден не мог понять, почему Кводрант говорит тихо, чего-то опасаясь, а она не считает нужным понижать голос, таиться.

– Зачем ты сюда приехал? Что ты здесь ищешь?

– Ты знала, что я приеду сюда. Когда ты мне позвонила вчера вечером, чтобы сказать, что Парсонса не будет дома, ты уже знала…

Они слышали, как она ходит по комнате, и Берден представил себе ее в этот момент: сморщив хорошенький носик, она брезгливо рассматривает ветхие чехлы на диванных подушках; ее тонкие пальцы оставляют следы на пыльных выступах псевдоготического буфета. Неожиданно она засмеялась, презрительно и резко, но не весело.

– Ты когда-нибудь видел такое убожество? Жуткий дом! И она тут жила! Можешь себе представить? Малютка Мэг Годфри…

Вдруг с Кводрантом что-то случилось; он не выдержал и, забыв об осторожности, громко, истерически закричал:

– Я ненавидел ее! Боже мой, Хэлен, как я ее ненавидел! Я никогда ее не видел, первый раз увидел тогда, на прошлой неделе, но это она, она превратила мою жизнь в муку, из-за нее я так всегда жил… – деревянные резные башенки и галерейки буфета дребезжали, и Берден догадался, что Кводрант стоял, прислонившись к буфету, совсем близко, так близко, что можно было дотянуться до него рукой, если бы между ними не было стены. – Я не желал ей смерти, но теперь я рад, что ее нет!

– Милый! – Берден представил, как она прижалась к Кводранту, обвив его шею руками. – Давай уедем отсюда, немедленно, сейчас же. Ну, пожалуйста! Нам с тобой нечего здесь делать!

Он с яростью оттолкнул ее от себя. Они слышали, как она вскрикнула, затем раздался звук проехавшего по линолеуму стула.

– Я должен вернуться наверх, – сказал Кводрант, – а ты иди. Слышишь, Хэлен? Быстро уходи. Твое присутствие здесь неуместно. Один твой вид в этом наряде… – он помолчал, подыскивая подходящее сравнение, – ты здесь, как попугай на голубятне.

Она неуверенно поплелась к двери, уничтоженная его предательством. Она еле шла, ей теперь мешали высокие каблуки. Берден, увидев в щель, как мелькнул ее оранжево-зеленый силуэт, нетерпеливо рванулся вперед, но Уэксфорд с силой сжал его руку. Судя по шуму, раздавшемуся сверху, там кто-то начал терять терпение. Над ними грохнуло, словно прямо над крышей дома ударил гром. Это на пол швыряли книги.

Дуглас Кводрант тоже услышал грохот. Он кинулся к лестнице, но Уэксфорд опередил его. Они стояли в холле у подножия лестницы, глядя в упор друг на друга. Хэлен Миссал взвизгнула и зажала рот рукой.

– Черт возьми! – закричала она, очнувшись. – Зачем, зачем ты не ушел со мной, когда я тебе говорила!

– Никто не уйдет отсюда, миссис Миссал, – сказал Уэксфорд. – Сейчас мы все поднимемся наверх, – и он носовым платком взял со столика ключ на серебряной цепочке.

Кводрант неподвижно застыл с поднятой рукой, как фехтовальщик в белой рубахе на помосте. «Фехтовальщик, проигравший свой выпад, – подумал Берден, – охотник, попавший в расставленные им же силки». Однако лицо Кводранта было непроницаемо. Он посмотрел долгим взглядом на Уэксфорда и закрыл глаза.

– Ну, так пойдем? – наконец произнес он.

Они стали подниматься. Впереди шел Уэксфорд, шествие замыкал Берден. «Странная процессия», – думал он на ходу. Поднимались они медленно, не спешили, шли, опираясь на перила, и напоминали чем-то покупателей, которые пришли осматривать дом на предмет его покупки, а может быть, и родственников больного человека, который лежал там, наверху, и теперь им, собравшимся у его одра, было дозволено подняться и предстать пред очи.

На первом повороте лестницы Уэксфорд сказал:

– Я веду вас в комнату, где Минна держала книги, которые дарил ей Дун. Дело началось здесь, в этом доме, и будет справедливо, если, следуя канонам поэзии, оно здесь и закончится. Правда, тех книг, содержащих высокие образцы поэзии, больше тут нет; вы их не найдете, мистер Кводрант. Как сказала миссис Миссал, вам тут нечего больше делать.

Он замолчал. Грохот наверху стал еще сильнее. В тот момент, когда Уэксфорд взялся за ручку двери, оттуда донесся протяжный, жалобный стон.

* * *

В комнате повсюду на полу валялись растерзанные книги, с отодранными корешками и вырванными страницами, с изорванными и мятыми обложками. Одна книжка стояла торчком у стены, куда ее в сердцах запустили, и была раскрыта. Иллюстрация изображала девочку, здоровую, спортивного вида, с задорным хвостиком на макушке; она улыбалась, салютуя зрителям хоккейной клюшкой. Посредине этого хаоса ползала на коленях жена Кводранта, яростно комкая в руках оторванную от книги цветную обложку.

Увидев Уэксфорда, она сделала над собой невероятное усилие и постаралась принять такой вид, будто она у себя дома, занимается поисками какой-то понадобившейся ей вещи на собственном чердаке, и вошедшие четверо людей совсем некстати, они мешают, отрывают от дела, но надо быть вежливой. Вердену даже пришла в голову смешная, фантастическая мысль, что, пожалуй, она может разыграть роль светской дамы, подойти и протянуть руку. Но она только поднялась с пола и стояла безмолвно, опустив беспомощно руки. Затем она тихонько стала пятиться к окну, а руки медленно поднесла к лицу. Унизанные кольцами пальцы впились в щеки. Каблуком она зацепилась за толстую книгу на полу, объемистый женский календарь, споткнулась и осела на сундук, тот, который был побольше. Отняв руки от лица, она схватилась за его крышку. На лице остался след – огромный бриллиант всеми гранями отпечатался на ее щеке.

Она полулежала на сундуке и пыталась подняться, но у нее не было сил. Тогда Кводрант подошел и поднял ее с сундука. Она со стоном приникла к нему, спрятав лицо у него на груди.

Хэлен Миссал, стоявшая в дверях, вдруг топнула ногой и капризно произнесла:

– С меня хватит! Я хочу домой!

– Инспектор Берден, закройте, пожалуйста, дверь, – спокойно сказал Уэксфорд и, подойдя к маленькому окошку, распахнул его. Движения главного инспектора были неторопливы и уверены, как будто он находился не на чужом чердаке, а в своем собственном кабинете. – Неплохо было бы впустить свежего воздуха, тут душно, – сказал он.

Комнатка была маленькая и длинная и обклеена обоями тускло-зеленого цвета, что делало ее похожей на коробку из-под обуви – изнанку этих коробок обклеивают такой же неяркой бумагой. И хотя Уэксфорд открыл окно, прохладнее не стало. Зато сразу дохнуло уличным пеклом.

– Я должен извиниться за то, что вынужден держать вас здесь, в тесноте и духоте, – сказал Уэксфорд тоном смущенного хозяина дома. – Мы с инспектором Верденом постоим, а вы, миссис Миссал, можете присесть на другой сундук, что поменьше.

К большому удивлению Вердена, она повиновалась. Он заметил, что она не отрывает глаз от главного инспектора, как послушный пациент от гипнотизера. В ней произошла разительная перемена. Она была смертельно бледна и выглядела надломленной, постаревшей. Даже пышная грива ее рыжих волос теперь казалась париком, с помощью которого пожилая женщина скрывает свои истинные годы.

До сих пор Кводрант молчал, нежно прижимая к себе жену, словно утешал обиженного ребенка. Наконец он изрек в обычном своем презрительном тоне:

– Копируете методы Сюрте [5]5
  Сыскная полицейская служба в Париже


[Закрыть], господин главный инспектор? Ну что же, мелодрама вполне в их духе.

Уэксфорд не ответил на колкость. Он стоял у открытого окна, за его головой сияло голубое небо.

– Я хочу рассказать вам историю одной любви, – проговорил он. – Историю любви Дуна к Минне.

Никто не двинулся с места, кроме Кводранта. Он дотянулся рукой до своей куртки, которая лежала на сундуке рядом с миссис Миссал, вынул из кармана золотой портсигар и спички и закурил.

– Когда Маргарет Годфри впервые приехала сюда, – начал Уэксфорд, – ей было шестнадцать лет. В семье ее воспитывали в старомодном духе и, естественно, она казалась чопорной, строгой, застенчивой. Это не была молоденькая жительница Лондона, приехавшая покорять провинцию, не тот случай. Выросшая сиротой в бедном предместье Лондона, она попала в атмосферу богатого и весьма просвещенного старого сельского городка со своими понятиями, историей и традициями, которые он чтит. Вы согласны со мной, миссис Миссал?