Текст книги "Чада в лесу"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Глава 11

Джордж Трой пытался ответить, но не мог – он постоянно уходил от сути дела и возвращался к ней окольными путями – через частные владения Национального треста, в которых ему когда-то довелось побывать, через особняки Чатсуорта и Бленхейма, которые он мечтал увидеть, но только времени на это не хватало, через шотландские пустоши, поросшие вереском, где как-то раз его дальнего, ныне покойного, родственника ранили в ногу, когда тот не вовремя решил прогуляться во время охоты. Наконец его прервали, но сделал это не Вайн, а жена Троя, которая сказала:

– Дорогой, конечно, все это ужасно интересно, но не совсем то, что нужно сержанту.

– А эта пустошь, – спросил Вайн, – та, где был ваш родственник, она принадлежит вашему семейству? То есть он знал ее владельца или состоял с ним в родстве?

– Боже мой, нет! – воскликнула Эффи, которая, судя по всему, уже не раз слышала эту историю. – Среди Троев нет землевладельцев. Этот родственник родом из Морекомба, да и в любом случае, это было в 1926 году.

Вайна это не удивило.

– Значит, Джоанна, – поскольку никто не возражал, он так и продолжал называть ее но имени, – не знала никого, кому бы принадлежал большой земельный участок в сельской местности?

– Нет, не знала. Правда, она как-то давала дополнительные уроки кому-то из таких, готовила к экзаменам на аттестат о среднем образовании. Это была девочка, но имени ее я не запомнила. – Миссис Трой подумала обратиться за помощью к мужу, но потом, видимо, сообразила, что это бесполезно. – Джулия какая-то или Джудит какая-то. Джоанне она не очень нравилась, она говорила, что та грубиянка. Родителям девочки принадлежал Салтрем-Хауз, думаю, они и сейчас там живут. Вы знаете тот огромный дом, который был практически полностью перестроен лет десять-пятнадцать назад? Он занимает примерно двадцать акров. Ну, тот, что стоит на Форби-роуд. Как же он назывался?

– Гринвелл, – ответил Вайн. Прочесывая близлежащие земельные владения, они уже успели побывать в Салтрем-Хаузе и на прилегающей к нему территории, а также порасспросить владельцев Гринвелла. – А сама Джоанна любила где-нибудь бывать? Пусть не в нашей округе, да и владельцев знать необязательно. Но просто – было ли такое место? Тропинка какая-нибудь, по которой она любила гулять, например…

– Не такая уж она любительница прогулок, – заговорил Джордж Трой, которому больше не надо было сдерживаться. – Она бегала, или, как сейчас говорят, совершала пробежки, а кто-то, наверное, еще назвал бы это моционом. Но она, как и все остальные, никогда не заходила на частную территорию. Представить себе не могу, что кто-то может это сделать, даже если дома им негде бегать, или совершать моцион. Когда Джоанне надо было заняться гимнастикой, она шла в спортзал, так сокращенно называют «спортивный зал», как вы знаете. Кстати, Джоанна сказала, что «гимнаст», или «гимнос», в переводе с греческого означает «обнаженный». Только не подумайте, будто Джоанна там раздевалась догола, вовсе нет. Она всегда очень скромно одета – скажи, Эффи? Когда жарко, она носит шорты, наверное, она их надевала и в спортзал. Ну, что бы она там ни носила, одно я знаю точно: заниматься она ходила только в спортзал.

Он остановился перевести дыхание, и Эффи тут же мягко его перебила:

– Боюсь, что мы действительно ничем не сможем вам помочь. Джоанна, конечно, родилась в деревне и большую часть жизни провела здесь, но сельской жительницей она не была. Природа, сельское хозяйство, животные особо не интересовали ее.

– Вы же нам сообщите, когда ее найдете? – казалось, Джордж Трой совсем перестал переживать за дочь – он говорил так, словно Кингсмаркэмская полиция, да и полиция всей страны занята поисками зонтика, забытого им в автобусе. – Когда она вернется, где б она сейчас ни была. Мы хотели бы знать.

– Можете быть в этом уверены, сэр, – ответил Вайн, стараясь не выдать своих сомнений.

– Мы так рады это слышать! Так ведь, Эффи? Мы так рады, что нас будут держать в курсе. Сначала я очень волновался, мы оба волновались. Моя жена волновалась не меньше меня. Она не какая-то злюка, как мы привыкли думать о мачехах, нет-нет, она совсем другая. Она была другом семьи, когда еще моя дражайшая первая супруга была жива, вы знаете, она ведь крестная мать Джоанны. Не так-то часто встретишь мачеху и крестную в одном лице. А Эффи одновременно и крестная, и мачеха. Бедняжке Джоанне было всего шестнадцать, когда ее мать умерла, что может быть хуже для молодой девочки, она была убита горем, просто убита, а чем я мог ей помочь? Эффи все взяла на себя. Она явилась, как настоящий ангел, и буквально спасла Джоанну, она была для нее не только мачехой и крестной, но и самой настоящей матерью, и тем, и другим, и третьим, я совсем не преувеличиваю, когда говорю, что она спасла Джоанну от помешательства…

Но в этот момент Барри Вайн, у которого было полное ощущение, что его стукнули по голове чем-то большим и тяжелым, перестал его слушать. Он сидел, как выразился бы Вексфорд, словно памятник терпению, и улыбался этим потокам бессмысленной болтовни, пока его не спасла Эффи – она встала и еще раз повторила свои последние слова:

– Боюсь, что мы действительно ничем не сможем вам помочь. – Она проводила его и, задержавшись у двери, сказала: – Я все еще волнуюсь. А разве может быть иначе?

Вайн искренне ответил:

– Не знаю, миссис Трой. Правда, не знаю.

Ни один дантист не сообщил, что к нему приходила молодая женщина, потерявшая коронку. А Вексфорд был уверен, что хотя бы несколько человек обязательно заявят, что к ним действительно обращалась такая женщина и что они лечили ей зубы, – пусть даже они обознались и впоследствии окажется, что ни одна из этих пациенток не Джоанна. Но никто ничего такого не заявлял. Это было настолько необычно, что Вексфорд даже позвонил в один из полицейских участков, выбрав наугад какой-то находящийся в отдаленной части Шотландии, и справился у старшего офицера, действительно ли его подчиненные предупредили всех дантистов. Несомненно, все до единого дантисты в крупных районах были оповещены и каждый был бы рад помочь.

Но разве не болит зуб, с которого слетела коронка? Этого он не знал. Он позвонил собственному дантисту, и тот ему объяснил, что все зависит от того, на чем держалась коронка. Если зуб, корень которого не был удален, мертв или если коронка держалась на имплантанте, больно не будет. Ну а что касается красоты, то сломанный зуб будет незаметен, если он коренной, а так оно, скорее всего, и было. Уже положив трубку, Вексфорд вспомнил слова Эффи Трой: Джоанна поставила коронки, потому что считала, будто зубы портят и старят ее.

Но сейчас зуб, должно быть, портит ее еще больше. А если она так и не обратилась к дантисту, то почему? Потому, что ее больше не волнует собственная внешность и она не чувствует боли? Она подозревает, что дантисты будут предупреждены, и не хочет привлекать к себе внимание? Или существует еще какая-то, более ужасная причина?

Пока поиски шли в Сейвсбери-Хаузе и Минфорд-Нью-Холле – особняках, окруженных обширными земельными владениями, в которые можно было легко попасть прямо с дороги, – Вексфорд отправился на встречу в школу «Хэлдон Финч».

Она тоже была крупной общеобразовательной школой, но считалась – по крайней мере, до прихода Филиппы Сикорски – более престижной, чем Кингсмаркэмская. Если у вас есть возможность, вы пошлете своего ребенка именно в такую. Известны случаи, когда чересчур заботящиеся об образовании своих детей родители специально селились по соседству со школой «Хэлдон Финч». Должно быть, у Джоанны Трой очень высокая квалификация и сама она сумела произвести особое впечатление, раз получила здесь работу, будучи такой молодой.

Был последний день четверти. В обед школа закрывалась, и ученики отправлялись домой на каникулы. Завтра никто уже не придет сюда посмотреть на украшенную белоснежными и серебряными игрушками рождественскую елку, стоящую на невысокой подставке в парадном холле. Из лифта вышел мужчина, не похожий ни на учителя, ни на родителя, ни, наконец, на школьного инспектора, однако он мог оказаться и тем, и другим, и третьим. Невысокий, худой, с рыжеватыми волосами, он был в джинсах и коричневом кожаном пиджаке. Вексфорда проводили наверх в кабинет директора. Да, он совсем иначе представлял себе женщину, которую пытался не называть «директрисой». Белокурые вьющиеся волосы, красивое лицо; ярко-красный маникюр, ярко-красная помада; юбка, может, и не настоящая мини, но колени едва прикрывает. Ей, высокой и гибкой, можно было дать лет сорок, в аромате, исходившем от нее, Вексфорд, разбиравшийся в духах хорошо, сразу узнал «Рому» Лауры Бьяджотти. Внешность Филиппы Сикорски, ее манеры и стиль беседы были далеки от стереотипа – как у большинства удачливых женщин нового тысячелетия.

– Естественно, я читала об исчезновении Джоанны, старший инспектор. Думаю, вы хотите расспросить меня об обстоятельствах, которые привели к ее увольнению? – Ее голос, вопреки ожиданиям, совсем не был аристократическим, напротив – в нем слышался сильный ланкаширский акцент. Еще один сюрприз. – Кстати, это может показаться вам интересным – здесь только что был человек по имени Колмен. Назвался частным детективом. Разумеется, я не могла его принять, ведь у меня была назначена встреча с вами.

– Думаю, это его я видел внизу. Его наняла бабушка пропавших детей.

– Понятно. Но вы, конечно, хотите поговорить о Джоанне Трой. Я работала здесь всего полгода, когда она уволилась, и, хотя с тех пор прошло уже пять лет, все еще не могу прийти в себя после того шока.

– Почему это, мисс Сикорски?

– В увольнении не было никакой необходимости, – был ответ. – Она не сделала ничего такого. Глупый мальчишка все вообразил или выдумал или что там еще. Я не знаю, почему. Адвокат сказал, что ребенок был на грани нервного срыва. А я ответила, что это чепуха и не верю я во все эти срывы. – Вексфорд про себя искренне с ней согласился, но вслух этого не сказал. – Вы хотите знать, что случилось. А вы слышали версию Уимборнов?

– Уимборнов?

– О, простите. Родителей Деймона. Мальчика зовут Деймон Уимборн. Вы, возможно, этого не знали. Если в общих словах, случилось вот что. Джоанна замещала заболевшего учителя по физкультуре. Она была со студентами на улице во дворе, девочки играли в нетбол, а мальчики, человек восемь, в теннис. Эта пара была у них где-то в обед. Она вернулась с ними в раздевалку, но пробыла там всего минуту или две. На следующий день мистер и миссис Уимборн заявились сюда, пыша злобой и яростью, и заявили, будто, по словам Деймона, Джоанна украла из его рюкзака двадцатифунтовую банкноту. Рюкзак висел на крючке, и, когда Деймон с другими мальчиками вернулся в раздевалку – все девочки уже были там, – он увидел, что мисс Трой копается в его рюкзаке. Он говорил, что она опустила в рюкзак руку. Конечно, это была очень неловкая ситуация. Я поговорила с Деймоном, он повторил то же самое. Уверял, что до него все дошло только дома, тогда он проверил деньги, и оказалось, что они исчезли. Я спросила его: ради всего святого, о чем ты думал, когда оставлял двадцатифунтовую банкноту в рюкзаке, висевшем в раздевалке? Но, конечно, это к делу не относилось. Я поговорила с девочками, которые находились там же, но никто ничего такого не видел. А потом мне уже пришлось поговорить с самой Джоанной.

– Не самая приятная миссия, – вставил Вексфорд.

– Это точно. Но в то же время все было довольно странно. Я ожидала, что она придет в ярость, откажется этому верить, будет потрясена. Но ничего подобного, она даже не выглядела удивленной. Нет, скорее, даже не так. Казалось, она восприняла это так… ну, так, как мы воспринимаем плохие известия, когда заранее знали, что их вполне можно было ожидать. Вы, наверное, удивляетесь, что я по прошествии столь долгого времени до сих пор об этом помню. – Она улыбнулась, когда Вексфорд покачал головой. – Просто не могу забыть. Я помню все те разговоры до мельчайших подробностей. Такое впечатление они на меня произвели. Джоанна сказала кое-что, и оно показалось мне очень странным. Я ушам своим не могла поверить. Она сказала: «Я не крала у него денег, но могу подарить ему двадцать фунтов, если ему от этого станет легче». Она говорила абсолютно спокойно, твердо и невозмутимо. Потом добавила: «Я в любом случае подам в отставку. Сегодня же напишу заявление об уходе». Она даже словом не обмолвилась о полиции, не попросила меня туда не звонить. Я сказала ей: «Не в моих силах запретить мистеру и миссис Уимборн звонить в полицию, если они захотят», – а она ответила: «Конечно, не в ваших. Я это знаю».

– А что случилось потом?

– Уимборны не стали звонить в полицию, думаю, вам это и так известно. Почему – не имею ни малейшего понятия, но мне кажется, они знали о своем драгоценном сыночке гораздо больше, чем говорили. Может, он и раньше выступал с такими необоснованными обвинениями. Но говорю вам, мне это неизвестно. Джоанна была непреклонна в своем решении уйти из школы. Мне было очень жаль. Она была прекрасным педагогом, и я не могла не переживать эту потерю: жаль, когда человеку, призвание которого – учить и которому это удается так хорошо, как Джоанне, приходится растрачивать свой талант на переводы и виртуальные уроки или чем еще она там сейчас занимается.

Филиппа Сикорски очень оживилась. По ее лицу разлился легкий румянец. А вот и еще один человек, которому, судя по всему, нравится или нравилась Джоанна – женщина, по словам ее бывшего мужа, неприятная в общении.

– Вы поддерживали с ней связь? – спросил Вексфорд.

– Если принять во внимание все обстоятельства, то странно, что вы об этом спрашиваете. Я пыталась поддерживать с ней контакт, но она не проявила особого желания. У меня сложилось впечатление, будто она хочет порвать все связи со школой «Хэлдон Финч», попытаться ее забыть. Деймон, кстати, закончил школу так себе, а потом скитался по свету с рюкзаком за спиной, живя случайными заработками. – Она улыбнулась. – Кажется, случай в раздевалке, что бы там ни произошло, не умерил в нем страсти к рюкзакам.

Поблагодарив собеседницу, Вексфорд ушел, размышляя о том, стоит ли наведаться к Уимборнам, если Деймон, которому сейчас двадцать два, где-то далеко. С другой стороны, родители должны многое знать об этом случае, по крайней мере, побольше директрисы. Зачем шестнадцатилетнему мальчику обвинять учителя в воровстве? Возможно, он действительно видел или ему показалось, что он видел, как она копалась в его рюкзаке. Но что заставило его передумать? Или он вообще этого не видел и сам знал, что не видел, но хотел как-то навредить ей, унизить ее. Но опять-таки, почему он тогда впоследствии передумал? Возможно, мистер и миссис Уимборн просветят его.

Они жили недалеко от школы. Идя по улице к их дому, Вексфорд размышлял о том, что родители, которым приходится выслушивать обвинения в адрес своих детей, чисто инстинктивно начинают защищать и выгораживать их. Особенно женщины. Те могут превратиться в настоящих тигриц, когда чувствуют, что над их чадами нависла опасность. Даже самые рассудительные отказываются признать, что их ребенок мог плохо себя повести.

А Розмари Уимборн как раз трудно было назвать рассудительной. Как только он, усевшись напротив нее в маленькой неприбранной гостиной, изложил суть дела, она тут же принялась настойчиво уверять его в том, что поведение Деймона было просто образцовым. Он всего лишь ошибся. А ошибиться может каждый, не так ли? Он подумал, что видел, как «эта женщина» ворует его деньги. Он был так расстроен, сам не понимал, что говорит. Но когда обнаружил пропажу двадцатифунтовой банкноты… Для бедного Деймона двадцать фунтов были большими деньгами, целым состоянием. Они были небогаты, на жизнь им, конечно, хватало, но не более того. Деймон заработал эти деньги, продавая в ларьке фрукты по субботам.

– Но мисс Трой не крала этих денег, не так ли, миссис Уимборн?

– Я уже говорила, их никто не крал. Но ведь ошибиться может каждый, разве нет? Она была настоящей мегерой, с такими острыми чертами лица и преждевременными морщинами. Ее никто не просил уходить из школы. Деймон признал, что ошибся. Но она была слишком высокомерна, да-да, высокомерна, она слишком много воображала из себя и, конечно не могла снизойти до того, чтобы простить невинного мальчика, который всего лишь ошибся. Просто показала свой характер.

– А Деймону нравилась мисс Трой?

– Нравилась ли она ему? А какое это имеет значение? Для него она была всего лишь учительницей. Не говоря уже о том, что он предпочел бы настоящего учителя по физкультуре. Тот был, по крайней мере, мужчиной, а Деймон не хотел, чтобы им руководила женщина, во всяком случае, так он мне сказал.

Вексфорд мягко спросил:

– Деймон в конце концов нашел деньги?

– Да, они так и лежали в его рюкзаке, купюра свернулась и застряла между страниц книги.

Пустое занятие, бесполезные расспросы, думал Вексфорд, возвращаясь назад. Полицейский участок находился на приличном расстоянии, и он не мог понять, что подвигло его отправиться сюда пешком. Прогулка ему, конечно, полезна, но он не подумал, что и назад идти придется на своих двоих. Снова начался дождь и лил не переставая.

«Обновки к Новому году», – прочел он неудачный каламбур на мерцающей неоновой вывеске Кингсбрукского моста. Прежде она гласила: «Пять дней рождественских покупок», но тогда все дни были днями покупок. Неужели вывеска была здесь и раньше, а он ее не заметил? Наверное, он не заметил и того, как празднично украсили Хай-стрит, не заметил всех рождественских атрибутов – ангелов, елок, колокольчиков, стариков с белоснежными бородами и в забавных колпаках. Все это, переливаясь красными, зелеными и белыми огнями, выглядело безвкусно как никогда. Не было раньше здесь только одного, совершенно точно – объявления «Пропали» с двумя цветными фотографиями: Джайлза и Софи. Номер телефона ему показался незнакомым. Явно не местный, он, возможно, принадлежал «Кто ищет, тот найдет, Лтд.». Это его почему-то раздосадовало, и он еще больше разозлился на самого себя за то, что пока не успел купить ни одного рождественского подарка. Неужели им с Дорой придется покупать подарок и для Кэллума Чэпмена? Его охватила обычная предрождественская паника. Хотя на самом деле ему-то придется покупать что-то только для Доры. Потому что она сама, должно быть, обо всем позаботилась, купила подарки всем и даже, как обычно, изысканно их упаковала. Он почувствовал легкий укол совести, но сказал себе, что ей, наверное, нравитсявсем этим заниматься, а не то, что все эти годы она делала вид, будто ей это нравится.

В кинотеатре шел фильм, как нельзя лучше подходящий к случаю: «Чего хотят женщины». Кажется, они никогда не хотят того, что им даришь. Медленно он дошел до Кингсбрукского центра, по ходу отмечая все те же объявления «Пропали», и изумленно остановился у витрины с одеждой, дамскими сумочками, забавными крошечными безделушками «для женщин, у которых уже все есть», флаконами духов, колготками, нелепым, невообразимым бельем. В этот магазинчик он и зашел. У прилавка стоял не кто-нибудь, а Бёрден и с умным видом что-то выбирал.

– Хорошенькое дельце, – проговорил Вексфорд, но ему полегчало: уж Майк знаетвсе. Он наверняка лучше Вексфорда разбирается в том, что носят и любят жены других мужчин. Может, даже знает, какие размеры носят жены других. Облегченно вздохнув, он решил целиком положиться на него.

Глава 12

Питеру Бакстону никогда и в голову не приходило, что брак – это когда двое, муж и жена, постоянно мозолят друг другу глаза. Он и раньше был женат. Он и его первая жена, конечно, не были друг другу чужими, но у каждого имелись свои личные интересы и увлечения, и они не всюду бывали вместе. Вот тут-то собака и зарыта, говорила Шэронн, с этого-то и начинаются все проблемы. Ее представления о браке были совсем иными.

Мужу нужны ее поддержка и советы, необходимо, чтобы в его ушах постоянно звучал ее вездесущий голос, произносящий мудрые и рассудительные речи. Без нее он пропадет. На званых обедах она даже не позволяла ему садиться рядом с кем-то другим: не случилось бы чего из-за его нескромного поведения или сказанных по неблагоразумию слов. Нет, она не была ни ревнивицей, ни тем более собственницей. Ее непоколебимая уверенность в своей внешности, сексуальной привлекательности и неповторимой индивидуальности говорила сама за себя. Шэронн считала, что она как жена должна приглядывать за ним каждую минуту каждый божий день, конечно, за исключением того времени, что он проводил на Трафальгарской площади, но и тогда она ему часто позванивала. Она взяла власть над мужем, потому что у него была в ней, Шэронн, потребность, которую она сама и создала. Она слепила из него того образцового мужчину, который ей был нужен, единственное, чего она не смогла сделать, – это заставить его отказаться от алкоголя.

Вот вроде бы и все. Но человеческая натура такова, что очень немногие из нас соглашаются подолгу пребывать в добровольном плену. Питер вовсе не хотел разрывать узы брака, которым был доволен, он гордился своей женой. Когда они обзаведутся двумя-тремя детьми, ее желание верховодить и быть постоянно необходимой перенесется на них. Он хотел не сбежать от брака навсегда, а просто ненадолго уйти. Побыть самим собой, отдельным человеком, а не частью пары, не половинкой единого целого, хотя это и есть брак. Ему хотелось этого совсем ненадолго.

На смену одним выходным приходили другие. Шэронн накупила всего для Рождества, а он накупил всего для Шэронн. Ей нравилось, когда помимо большого подарка он дарил ей еще и чулок, в котором было полно всяких маленьких презентов: и духи, и дорогая косметика, и кольца для ключей из золота 750-й пробы, и крохотные жемчужные сережки. Кажется, она позабыла напрочь о синей машине в каменоломне и о том, что было внутри и воняло. Они никогда этого не обсуждали, ни один из них ни слова не сказал о машине с тех пор, как они уехали их Пэссингэм-Холла в тот воскресный день. У Шэронн даже сомнений не было: муж серьезно отнесся к ее совету и, как она решила, выкинул машину из головы, оставив ее стоять там, где она была, пока ветви деревьев, заросли ежевики и папоротника не скроют ее от глаз, пока ржавчина не съест ее каркас и пока то, что внутри, не сгниет до самых костей и не разложится. Пока время само не устранит, не прогонит этот ужасный запах.

Но он ничего не забыл. И сейчас уже думал о машине почти постоянно. На встречах, на конференциях, покупая рождественские подарки, рассматривая новую продукцию, заходя в Интернет и подписывая контракты. Единственным способом избавиться от чудовищных картин, рисуемых воображением, которое увеличивало машину до размеров автобуса, так что она с трудом помещалась в каменоломне, а зловоние превращало в облако ядовитого газа, проносящегося по всей окрестности, было съездить туда, посмотреть и, возможно – возможно, – что-то предпринять. Только каким же образом сделать это так, чтобы Шэронн ничего не узнала?

Но ведь он в конце концов босс. Если он решит не пойти на конференцию среди недели, никто его не сможет упрекнуть. Действительно – если только не случится обещанный переворот в руководстве – его никто не может уволить. Ему только надо сказать, что у него другие, более важные дела. Но все равно Шэронн будет звонить. Секретарша не станет беспокоить его во время конференции, если это только не будет срочное дело, но его-то на конференции не будет,он будет уже на дороге М2. А если Шэронн спросит, где эти его более важные дела, секретарша скажет, что не знает, а она и не будетзнать, потому что и дел-то никаких не существует, но Шэронн все равно устроит ему сладкую жизнь. Впрочем, в жизни все случается совсем не так, как мы планируем. Почти всегда. Он сказал жене, что встречается с важным инвестором в Басингстоке и все утро, да и середину дня, пробудет в Лондоне. А она даже не спросила, как зовут инвестора и куда ей в случае чего звонить. В десять она собиралась сделать укладку, а потом отправиться на показ мод.

А для компании, вернее, для тех, кого он потрудился оповестить о своем отсутствии, была приготовлена другая история. Он собирался на похороны в Суррей. Его водитель долго занудствовал, настаивая на том, чтобы отвезти Питера, но Питер отказался, сказал, что справится и без него, и без «бентли». Это было неслыханно. Тогда Питер сказал, что его машине нужен пробег, она целых три недели безвыездно стояла в гараже, но тут Антонио предложил поехать на ней в Годалминг. И тогда, загнанный в угол, работодатель был вынужден слабо проговорить, что должен побыть один.

Он так ни разу и не ездил один в своем «мерседесе» с тех пор, как купил его полтора года назад. Побыть в одиночестве, сидя за рулем машины, оказалось приятно уже само по себе, но спустя какое-то время после всех пробок, очередей и закрытых на ремонт дорог ему стало скучно и захотелось, чтобы в машине был кто-нибудь еще, кому можно пожаловаться на пробки, и этот кто-то ответил бы, что в прошлом году было гораздо хуже и что виной всему правительство. Наконец дорога стала свободнее, он свернул с шоссе на один из проездов и еще до полудня оказался на узкой дороге – той самой, что вела в Пэссингэм-Холл. И хотя день был прохладный, он опустил боковое стекло и внюхался в воздух. Ничего, никакого запаха. Неужели он действительно ожидал его учуять? На таком расстоянии? Конечно, ожидал, страхи мучили его целыми днями, а по ночам превращались в кошмары. И сейчас, направляя машину по дороге, ведущей к дому, и не ощущая никакого, ну просто никакого запаха, он почувствовал надежду. Пусть это было глупо и нелогично, но он надеялся, что машина исчезла – провалилась в сырую почву или ее смыло в поля. Он даже почти убедил себя в том, что выдумал эту машину. В конце концов, ее ведь кроме него никто не видел, может, все его страхи вызваны всего лишь галлюцинацией, не более…

И хотя припарковаться можно было там, где дорога делала поворот, он решил доехать до самого дома. Сейчас, находясь здесь, он малодушно боялся спуститься в каменоломню. А вдруг это не было галлюцинацией, а вдруг он ничего не придумал? Он медленно вышел из машины, принюхался. Если он сейчас же не предпримет что-нибудь, то так и будет всю жизнь нюхать здесь воздух, и это сделается неотъемлемой частью поездок в Пэссингэм-Холл. Приехал, припарковался, принюхался… Проснулся поутру, вышел на улицу, принюхался… Он переобулся в резиновые сапоги и пошел по дороге. И тут же неприятная неожиданность. Он ведь совсем забыл о сарае фермера, а фермер как раз стоял на крыше и спиливал нависшие над ней ветки деревьев. Проскочить мимо было невозможно. Рик Митчелл уже заметил Питера, поднял руку и прокричал:

– Давненько вас не было видно. С вами все в порядке?

Питер кивнул и небрежно махнул рукой. Там, где дорога сворачивала и откуда фермеру его было не видно, он снова посмотрел вверх, втянул носом воздух, а потом еще раз. Ничего. Если ее там действительно нет, придется сходить к психиатру, и это уже серьезно. Сзади взвизгнула и зажужжала пила.

Конечно, она была там. Маленькая, темно-синяя, она лежала на боку, а из открытого окна исходило это мерзкое зловоние. Он прекрасно ощущал его, даже стоя в двадцати футах от машины. А может, немного спуститься вниз, подойти ближе и заглянуть внутрь?

Скалистый спуск в каменоломню был покрыт сплетенными корнями деревьев, порослью ежевики, папоротника и сломанными ветками. Сухую ветку можно было легко принять за корень, наступить на нее и полететь вниз. Питер начал осторожно спускаться. Мокрые ветки, покрытые почерневшим мхом, скользили под ногами. По ошибке он ухватился за сухую ветку, думая, что это корень, и она тут же треснула у него в руках. Он поскользнулся, исторг нечто среднее между криком и проклятием, но уцепился за торчавший рядом корень и удержал равновесие. Отсюда он снова посмотрел вниз. В машине было что-то голубое, скорее всего – какая-то вещь из грубой хлопчатобумажной ткани. А потом он увидел руку, бледную, с длинными пальцами.

Все. Дальше он не пойдет. Это кто-то из тех детей. Он стал подниматься обратно. Подниматься было легче, чем спускаться. Он уже знал, где поджидает опасность. Вернувшись наверх, он попытался вытереть запачканные руки о влажную траву, но резко их отдернул, нащупав слизня длиной в три дюйма. Он огляделся, и тут у него перехватило дыхание. По тропинке, начинающейся от дороги, прямо к нему шел Рик Митчелл.

– С вами все в порядке? – громко спросил он, когда подошел настолько, чтобы его можно было слышать. Это была его любимая фраза. – Я слышал, как вы кричали. Да вы же весь в грязи.

Питер проклял про себя тот нечаянно вырвавшийся крик. Но он понимал, что лгать бесполезно. Он больше не мог притворяться, что внизу ничего нет. Митчелл начал принюхиваться, приближаясь к краю каменоломни.

– Что за вонь?

Решив говорить начистоту, Питер спросил:

– Вы видите вон ту машину? В ней труп… кажется, даже два.

– Это те пропавшие дети, – благоговейно пролепетал Митчелл. Он отступил на шаг, потом еще на два. – А зачем вы спускались вниз? Вас же здесь несколько недель было не видать, а? – но сам же и ответил. – Наверное, этот запах. Как хорошо, что вы туда спустились. Такая удача.

Питер повернулся и пошел назад по тропинке. А Митчелл за ним, спрашивая, все ли в порядке, и забрасывая дельными советами. Надо позвонить в полицию. Связаться с ними прямо сейчас. А нет ли у него с собой мобильного телефона? Если нет, то он позвонит сам. Конечно, он, Митчелл, побудет с ним, поддержит его. Питер ответил, что предпочитает позвонить из дома.

– Не тратьте на меня время, – сказал он. – Я сам со всем справлюсь. Вас в это втягивать необязательно.

Митчелл затряс головой:

– Да я с удовольствием! Не оставлю я вас одного. – Ему, наверное, до смерти хотелось стать участником разворачивающейся драмы. А электропилой он еще успеет поработать в любой другой день. Невероятно, но, когда они шли по дороге, Митчелл спросил: – А на Рождество что собираетесь делать? Приедете с миссис Бакстон сюда на денек-два или будете в Лондоне?

Питер поборол в себе огромное желание сказать, что ноги его больше не будет в Пэссингэм-Сент-Джоне, но вместо этого ответил, что они останутся в Лондоне. Он взглянул на дом. Тот выглядел нежилым, неухоженным, даже запущенным – как дом, где хозяева не бывают неделями, а прислуга приходит просто для того, чтобы прибраться и сразу уйти. В окне гостиной не было видно елки, свет не горел, хотя день и был темным.