Текст книги "Ротвейлер"
Автор книги: Рут Ренделл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
Джереми поднялся со скамейки и прошелся по саду против часовой стрелки. Затем обратно, по часовой. В сквере было очень тихо. По Суссекс-стрит проехала машина. Потом другая. Это были большие и дорогие автомобили, такие ездят почти бесшумно. Он снова перелез через ограду и пошел обратно, но дворами, которые привели его к Брайнстон-сквер. Здесь же, недалеко от Йорк-стрит, он задушил Николь Ниммс и забрал ее зажигалку. Она шла домой, в маленький дом, где жила еще с двумя девушками. Это место находится там, под каменной аркой. Он обратил внимание на букет нарциссов, лежащий на мостовой. Неудивительно! Вчера ведь была первая годовщина со дня ее смерти. Он забыл об этом, но для него это не имело большого значения.
С каждой минутой на улице холодало. Небо прояснилось, и появилась луна. Наверное, сегодня ночью будет прохладно. Он торопливо прошел по Сеймор-плейс, повернул налево, на Олд-Марилебон-роуд. Там он увидел одинокую девушку. Она не казалась испуганной, но шла быстро, по направлению к Эджвер-роуд. Он посмотрел ей вслед и улыбнулся, скорее себе, чем ей. Она два раза оглянулась через плечо, чтобы проверить, на каком расстоянии от нее он находится. Но ей ничто не угрожало. В ней не было того, что делало девушек его жертвами. Он чувствовал это даже в темноте. Как, наверное, неуютно и странно быть женщиной, и бояться ходить по ночам. Он не мог представить себя женщиной. Легче вообразить себя зверем, какой-нибудь собакой благородной породы. Или ягуаром из магазина Инес, но только не чучелом, а свободным охотником, во всей своей животной красе. Или даже ротвейлером?
Время шло к десяти, когда он пересек Суссекс-гарденс и повернул на Саутвик-стрит. Вокруг ни души. А на Эджвер-роуд всегда оживленно, горят фонари, толпы подростков повсюду, в кафе сидят азиаты, курят кальяны, ливанские рестораны заполнены народом, а мелкие лавочки все еще открыты. На Стар-стрит то же самое. Но Джереми больше нравилось там, где очень спокойно. Он всегда предпочитал покой и тишину. Он хорошо помнил, что случилось, когда он зачем-то пошел погулять в шумное место. Если бы тогда его занесло на другую улицу, то, возможно, не начались бы все эти убийства…
Впереди, на Стар-стрит, показался парень лет шестнадцати, азиатской внешности, возможно, с юга. Кожа темно-бронзовая, черные волосы до плеч. На нем был пиджак в тонкую полоску, что уже необычно. Не доходя до поворота на Сент-Майкл-стрит, он перешел дорогу и встал на углу, кого-то поджидая. Джереми, подходя к центральному входу в дом Инес, посмотрел на парня и разглядел его лицо – оно оказалось светлее, почти европейское, губы тонкие, но скулы высокие, длинный прямой и острый нос. Их глаза встретились: черные с розовато-серыми. Джереми отвел взгляд и вошел в дверь.
Он сказал себе, что подобно Леопольду и Лоэбу из «Конца веревки»,[13]13
«Конец веревки» – пьеса Патрика Хэмилтона, сюжет которой был подсказан реальными событиями: делом Леопольда-Лоэба. Ричард Леопольд и Натан Лоэб, богатые чикагские подростки, в 1924 г. убили 14-летнего Бобби Фрэнкса, чтобы убедиться, что это им удастся. По этой пьесе впоследствии Альфред Хичкок снял свой знаменитый фильм «Веревка».
[Закрыть] Джереми убивал из любопытства, чтобы проверить, что при этом чувствуешь. Но «Веревка» была написана во времена, когда психоанализ еще не столь сильно влиял на литературу, и в наши дни такое объяснение никого не убедило бы. Александр это понимал, и предполагал, что в его случае наряду с этим объяснением есть еще какое-то. Но какое? Наверняка, у него был синдром подавленного воспоминания, если такой существует в природе. Но тогда это воспоминание нужно выманить из подсознания. Джереми надеялся, что ему удастся вспомнить какое-то печальное событие из прошлого, что-нибудь вроде домогающегося родственника. (Маловероятно. Мать обычно не выпускала его из виду, и до семи лет не отправляла в школу.) Может, няня, которая безнаказанно избивала его? (Но у него не было няни.) Или мать-вдова не уделяла ему достаточно внимания? (Она его обожала, а после смерти отца – еще сильнее.) Джереми беспрестанно копался в себе и ничего не находил.
Он почти не помнил раннее детство, а в книгах по психологии читал, что травма могла произойти как раз в младенчестве. Там же он прочел, что большинство людей не помнят себя до трех лет. Но что могло случиться, когда мать так опекала его? В школе он не сталкивался с издевательствами одноклассников, да и учителя не применяли драконовских методов воспитания.
Может, разобраться с неудачами на любовном фронте? Проблем не было, если не считать его брак. Женился он на студентке, когда оба учились на втором курсе Ноттингемского университета. Она сообщила, что беременна, а в те годы считалось, что в таких обстоятельствах нужно жениться. Но с ребенком не получилось. Через два месяца она сообщила, что у нее был выкидыш. В то время Александр не разбирался в таких вопросах, но после засомневался в ее честности. Ведь у нее не было признаков беременности и не было угрозы ее прерывания. Но в целом сексуальные отношения всегда удовлетворяли его, и он был вполне доволен своей семейной жизнью, хотя не мог сказать, что любит свою жену. А ее их секс не устраивал, она жаловалась в обидных выражениях на то, что во время секса он думает только о себе, а к ее чувствам равнодушен. Они стали часто ссориться и развелись, прожив вместе два года.
Александр вернулся жить к матери. Он перепробовал несколько мест работы, связанных с компьютерами, и постепенно поднялся по служебной лестнице. Тогда же он встретил девушку, которая стала его любовницей. Он переехал в ее квартиру, и некоторое время был счастлив. Его подруга оказалась опытнее бывшей жены и менее требовательна. Но, живя с ней, он вдруг обнаружил в себе одну странность. Ему не нравилось трогать и когда его трогают. Он сразу понял, что эта фобия или неспособность к определенным действиям и привела к разводу. Теперь же он решил, что с женщиной можно заниматься сексом и без прикосновений. С любовницей обсуждать это он не пожелал, и вскоре обнаружил, что она предпочла вернуться к парню, которого оставила ради Александра. Но не возражал. Он любил свободу и одиночество. И хотя он соскучился по уюту матушкиного дома, решил, что хоронить себя в деревне до конца жизни не желает. Так что он переехал в Лондон и поселился в квартире.
У него были способности к компьютерной науке, и в тридцать лет он вернулся в университет (уже не Ноттингемский), чтобы окончить новый компьютерный курс. После этого он получил более прибыльную работу и начал зарабатывать хорошие деньги. Стал увереннее в себе, вел себя непринужденно и весело, и его стали часто приглашать на вечеринки. Иногда на благотворительные вечера. Внешне добрый и общительный, внутри он оставался холодным отшельником, и это – как он сам себе внушал – был его выбор. Он купил квартиру побольше, на этот раз в Челси.
Однажды, навестив мать, он заехал в Ноттингем. Впервые с тех пор, как расстался со своей девушкой несколько лет назад. Ему хотелось посмотреть, как изменился за это время город. Ночные клубы его не интересовали. Жизнь его была спокойной, уединенной, из развлечений – театр и опера, немного телевизора, чтение и покупки дорогой обстановки для загородного домика, который он купил. Домик располагался к югу от Кенсингтон-гарденс. Однако шум и суета города, где прошла его юность, взволновали и привлекли его. Он решил совершить безобидную «ночную вылазку» в какой-нибудь ночной клуб.
Это произошло около двух лет назад. Он очутился в клубе под землей, где полураздетые девушки танцевали и садились к мужчинам на колени. Он всем своим видом сразу дал понять, что не желает никаких поползновений со стороны девушки, которую, как он позже узнал, зовут Гейнор Рей. К ночи он устал и стал скучать, но решил остаться. Он сам не понимал, почему так поступает.
В полночь он уже серьезно напился. Раньше такого не случалось, даже в студенческие времена. Около трех он вышел из клуба и направился к «мерседесу», который припарковал неподалеку от импровизированной стоянки, примыкавшей к стройке. Он вытащил одеяло из багажника, решив переночевать прямо в машине. Постоял на тротуаре, чтобы ночной воздух развеял головокружение и начинавшуюся головную боль. Из клуба вышли три девушки. Это танцовщицы возвращались домой. Одна из них, только одна была предназначена ему. Почему? Все три были молодые, довольно симпатичные, в клубе соблазнительные, а сейчас уставшие. Но одна, стоявшая ближе остальных, была той самой, девушкой с невидимым знаком, царапиной или товарным лейблом, но этот знак никто, кроме него, не видел. Он и сам его не видел, но чувствовал.
Его охватило сильнейшее волнение. Кровь застучала в висках. На груди выступил пот, и руки тоже вспотели. Если бы какой-нибудь доктор спросил его, что он почувствовал в тот момент, он ответил бы, что ему казалось, будто его тело вот-вот взорвется. Он понаблюдал за девушками. Нет, за ней. Она попрощалась с остальными и пошла одна, в другом направлении. Остановилась, улыбнулась ему и сказала:
– Вы в хорошем отеле остановились?
– Может быть, – ответил он.
– Тогда, может, и меня с собой возьмете?
– Залезай.
Она элегантно забралась на пассажирское сиденье, отработанным движением продемонстрировав длинные ноги в туфлях на высоких каблуках. Достала из сумочки серебряный крестик и надела на шею, словно амулет. Он наклонился к ней, как бы собираясь закрыть дверь, но вместо этого схватил цепочку и затянул как можно сильнее. Но даже в этот момент его пальцы не коснулись ее шеи. Он и не подумал, что цепочка может порваться. Она порвалась, но девушка к тому времени была уже мертва, и ее выпуклые голубые глаза еще сильнее выкатились из орбит, беззащитно взирая на него. Лицо ее посинело точно так, как пишут в книгах о задушенных. Он положил порванную цепочку в карман, вытащил девушку из машины, отнес на стройку и закидал строительным мусором. Вокруг никого не было. На стоянке его машина осталась последней.
Возможно, разумней было бы задержаться там на всю ночь, но он этого не сделал. Все еще пьяный, он сел за руль, отъехал на милю, нашел улицу на окраине и проспал в машине до восьми утра. Его разбудили мальчишки-разносчики газет. Он купил воды в магазине и поехал на стройку, проверить. Рабочие выгружали обломки кирпичей как раз на то место, где он ее закопал. Какая удача. Он вернулся в Лондон. Только оказавшись в своей квартире в Челси, он взглянул на цепочку с крестиком. Но у него не возникло чувства вины или какого-то объяснения своему поступку.
Что касается Николь Ниммс, то она стала жертвой такого же необъяснимого порыва, охватившего все его существо, вернее, существо Джереми, и этот порыв предназначался ей и только ей одной. Когда же он наконец осознал, что ответственен за их смерти, и понял, что он наделал, то его прошиб пот, и захотелось громко кричать. Чтобы прогнать эти странные ощущения, он придумал Джереми Квика. Его злило, что в газетах его называют Ротвейлером. Он ведь никого не кусал. Он не мог кусать, это было самое отвратительное прикосновение к чужой плоти. Его бы вырвало, если бы он попробовал. К тому же какой он садист, если он не собирался и не хотел никого убивать? Почему же он убил? И еще один загадочный вопрос: почему это случилось с ним так поздно? «Оно» как будто ждало, пока Джереми не пойдет пятый десяток Пока он не найдет ответы на эти вопросы, он не сможет остановиться…
Глава 10
– Можно многому научиться, – сказал Фредди Перфект, – если ходить по магазинам, таким, как этот. Я так и делаю. Заметь, я не сказал «по лавкам старьевщиков». Нет, Инес, по антикварным магазинам. Да, можно многому научиться, просто разглядывая разные мелкие вещички. Эту вазу, например. Эту коробочку.
– Фредди! – Инес оторвалась от газеты, в которой написали о поисках Джеки Миллер. – Поставь на место эту коробочку, пожалуйста. Она очень хрупкая.
– Я не испорчу ее. У меня очень нежные пальцы. Так Людо говорит. Я подумываю, не стать ли мне аукционистом? Боюсь, что у меня к этому делу талант.
– Возможно.
У полицейских имелась одна версия, у родителей Джеки – другая. Оказалось, что Джеки была любительницей Интернета. Она обменивалась электронными письмами и фотографиями с мужчиной, которого впоследствии пыталась разыскать полиция, но тщетно. Он тоже куда-то пропал, и домашние не знали, куда. Возможно ли, что Джеки бросила все и уехала с этим мужчиной? Но в этом случае, говорил отец Джеки, почему она не сообщила матери, ведь та не стала бы ее останавливать. Дочери уже исполнилось восемнадцать. Они с женой надеялись, что дочь уехала отдыхать на Красное море. Оказалось, этот друг звал ее и еще двоих ребят поехать туда по групповой путевке. Но мать Джеки сделала все возможное, чтобы не пустить девушку. Она считала, что в районе Израиля сейчас слишком небезопасно. Джеки восприняла запрет в штыки, и даже сказала, что все равно поедет, хотя после к этому вопросу уже не возвращалась.
Несмотря на новые сведения, в газете появилось несколько статей о серийных убийцах и их жертвах – молодых женщинах – где журналисты проводили параллели между Ротвейлером, Джеком-Потрошителем и Йоркширским Потрошителем. Но что же со всем этим делать?
А сегодня утром Джереми Квик еще раз удивил Инес, сообщив, что полностью поддерживает смертную казнь для убийц.
Зейнаб прибыла как раз в тот момент, когда позвонил инспектор Криппен и дал задание Зулуете и Джонсу узнать полные имена и адреса квартирантов, которых они еще не опросили, а также помощницы Инес и постоянных покупателей.
– Мне скрывать нечего, – сказал Фредди, когда Инес попросила у него эти сведения.
Зейнаб сегодня воткнула в нос новую серьгу-гвоздик, скорее всего, настоящий бриллиант.
Каждый раз, когда она поворачивала голову, чтобы отбросить волосы с лица, по стенам прыгали бриллиантовые зайчики.
– Про Мортона я такого не могу сказать. Он не будет рад видеть их у себя дома, на Итон-сквер.
– Адрес звучит презентабельно. Наверное, лучшее место в Лондоне. Ты там собираешься жить, если станешь миссис Фиблинг?
– Если, – сказала Зейнаб. – И это очень большое «если». Не крути перед Инес этим блюдом. Ему двести лет.
Инес отложила бумагу в сторону:
– Довольно, Фредди. Кстати, завтра вечером я собираюсь к сестре, поэтому если вы с Людмилой пойдете куда-то поздно, я дам вам номер охранной сигнализации. Я запишу его.
– Интересно, – сказал Фредди с таким видом, будто собирался затеять долгий разговор. Он взял у Инес листок с номером. – Все эти годы, которые я… хм, то есть, Людо здесь живет, я и не задумывался, что ты включаешь сигнализацию.
– Меньше, чем два года. Иди, пожалуйста, Людмила тебя уже потеряла.
Фредди не спеша вышел из магазина и столкнулся с Зулуетой и Джонсом. Так как он выглядел наименее респектабельным из всех жильцов, полицейские, конечно, его не пропустили.
– А вы кто?
– Мистер Перфект, – сообщил Фредди, поднимая японское фарфоровое блюдце и мечтательно его разглядывая.
– Вы не шутите?
Сдерживая смех, Инес вмешалась:
– Уверяю, это и есть его имя. – Но вдруг сама засомневалась в этом. Знает ли она наверняка, откуда все эти люди? За исключением Уилла, конечно.
– Хорошо, мистер Перфект, – Зулуета с иронией произнес его имя и достал блокнот. – А ваше полное имя?
– Фредерик Джеймс Виндлсэм Перфект.
– Вы живете на втором этаже, так?
– Нет, это моя подруга там живет. Я на самом деле просто частый гость здесь.
– Тогда где вы живете?
– В Лондоне. Хакни, Рафтон-роуд, двадцать семь.
Инес слышала это впервые. Возможно, он все только что выдумал. Наверняка существует какое-то наказание за неверные сведения, предоставляемые полиции. Затем последовала очередь Зейнаб, которая очень нервничала. Чтобы Фредди поскорей оставил их, Джонс открыл внутреннюю дверь магазина и придержал ее для него.
– Ваше полное имя?
– Зейнаб Сюзанна Манро Шариф.
«Интересно, откуда взялась Сюзанна Манро, – подумала Инес, – возможно, она это просто выдумала». Когда Джонс попросил сообщить ее домашний адрес, лицо Зейнаб изменилось, стало решительным.
– Не понимаю, зачем вам это. Ко мне вся эта история отношения не имеет. Я не душила девушек цепочками.
– Вас ни в чем не обвиняют, мисс Шариф. Это просто наша обязанность.
– Но если я скажу, вы не пойдете туда и не станете общаться с моим отцом? Иначе он просто убьет меня.
– Информация будет храниться только у нас. Гарантируем вам полную конфиденциальность.
У Инес где-то в документах уже был записан адрес Зейнаб. Если она сейчас назовет другой, то… Инес прислушалась. Зейнаб продиктовала тот же самый: Редингтон-роуд, Хэмпстед-хит. Это где-то недалеко от Итон-сквер.
– А этот джентльмен, вы сказали, что он ваш жених…
– Он и есть мой жених, но я не собираюсь говорить вам, где он живет. Спросите его сами.
Зейнаб сильно покраснела и выглядела какой-то взъерошенной оттого, что без конца пропускала волосы сквозь пальцы.
Инес назвала имена нескольких постоянных клиентов, но отказалась давать их адреса. Зейнаб принялась расчесываться и подкрашиваться перед зеркалом с позолоченной оправой. Девушка явно что-то скрывала, но что? Неужели все вокруг, исключая Уилла и сестру Инес, а также нескольких друзей, постоянно ее обманывают?
Джереми Квик – вероятно, Зейнаб и Фредди – скорее всего. И эта Людмила с ее меняющимся акцентом и разговорами о России. А как насчет Роули Вудхауза? Однажды Зейнаб показала ей мужчину на улице и сказала, что это он. Но он не перешел на их сторону, чтобы поговорить, и вообще, казалось, не заметил их. Неужели для того, чтобы быть честным до конца, нужно родиться немного умственно отсталым, как Уилл? А сама она разве никого не обманывает?
Конечно, нет, подумала она, закрывая дверь, которую Зулуета и Джонс оставили открытой. Потом она подумала о видеокассетах, которые скрывала от всех, о том, как она несколько раз выключала телевизор, когда кто-то звонил в дверь, и о том, как обманула Джереми и Бекки, когда они спросили, что она смотрела. Только с Уиллом она была честной…
Он провел с Бекки весь вечер в пятницу и все воскресенье. Она была так расстроена, когда он спросил ее за ужином в пятницу о том, можно ли прийти еще и в воскресенье, что не смогла сказать «нет». Все равно Джеймс вряд ли позвонит ей в ближайшее время, да и вряд ли вообще когда-либо позвонит. Но у нее все же осталась слабая надежда, за которую она старалась уцепиться, одновременно думая, что если это случится, ей придется увиливать, оправдываться, пытаться объяснить ситуацию с Уиллом.
Ее немного успокаивали радость и хорошее настроение Уилла, его ликование, когда она разрешила прийти к нему через два дня. В воскресенье вечером на кухне, когда она ждала, пока закипит чайник, она увидела Уилла, который вышел из гостиной в туалет, но остановился в холле, открыл дверь ее кабинета и заглянул внутрь. Он, конечно, и раньше туда заглядывал, но на этот раз ей показалось, что он смотрит не просто так. Наверняка он пытается оценить свободное пространство комнаты, говорит себе, что для одной кровати там найдется место. Почему бы этой комнате не стать его спальней?
Пока Бекки разливала воду по чашкам с чайными пакетиками и доставала из холодильника большой шоколадный торт, она повторяла про себя, что скажет, если он заведет разговор на эту тему. «Я там работаю, иногда допоздна. Мне ведь нужно зарабатывать деньги, так же, как и тебе, Уилл, ты же знаешь». Это казалось неубедительным. Так оно и было, просто желание найти отговорку.
Мысли Уилла были близки к тому, о чем думала Бекки. Но она ошибалась, когда думала, что он попросит комнату или хотя бы подумает об этом. Он осмотрел стол, стулья, компьютер, копировальный аппарат, бумагорезку, и сразу понял, что ему здесь места нет. К тому же она сама так сказала, а слово Бекки – закон. Бедная Бекки, у нее просто не хватает денег для того, чтобы жить с ним.
Несколько недель назад, мечтая о сокровище, он думал, что все изменится, они купят дом, будут вечно жить вместе. На конверте с рекламой пиццы он написал два слова «Шестая авеню». Ему пришлось спросить у Инес, как это сделать, и приложить немалые усилия, чтобы вывести буквы шариковой ручкой. Все это для того, чтобы показывать людям, если они не поймут.
Однако он уже почти потерял надежду найти это место. Он всех спрашивал и показывал надпись, но ему говорили, что Шестая авеню находится в Нью-Йорке, или «где-то в Америке». Сначала он не верил. Уилл не легко мирился с действительностью. Он не любил размышлять и делать выводы. Закон причины и следствия не был ему доступен. Если бы кто-то вроде Джереми Квика перечислил ему все пронумерованные авеню в Америке и сказал, что раз Шестая авеню имеет номер, следовательно, она находится в Америке, то Уилл посмеялся бы и согласился, но ничего бы не понял. Сейчас он слегка отчаялся, но одно вселяло в него надежду. Вой полицейских сирен. Сирены были точно такими же, какие он часто слышал ночью, когда лежал в кровати. Он слышал это завывание, когда по Эджвер-роуд или Суссекс-гарденс проезжали полицейские машины или «скорая помощь».
Сложность заключалась еще в том, что никто из тех, кого он спрашивал, не видел фильма. Он попытался позвать в кино Кейта, когда они сидели в понедельник в квартире на Лэдброк-гроув и ели сэндвичи.
– Я не смогу пойти, Уилл. Не могу бросать по вечерам жену одну с детьми, она ведь и так с ними целый день сидит.
– Пусть они тоже пойдут.
– Нет, они не смогут. Ты не знаешь, как себя ведут мальчишки трех и четырех лет. И мы не можем просить Ким посидеть с ними. – Он замолчал, чтобы посмотреть, как отреагирует Уилл на имя сестры. – Боюсь, что она слегка разочарована. Ты ей ни разу не позвонил с тех пор, как вы ходили в кино.
Кейт подумал, что молчание сосредоточенного на шоколадке «Кит-Кат» Уилла означает, что парень чувствует себя неуверенно и стыдится. Он всегда переоценивал умственные способности своего компаньона. Если бы он в полной мере осознал всю его ограниченность, он был бы категорически против их знакомства с Ким.
– Знаешь, если ты беспокоишься, что обидел ее, просто позвони ей, я уверен, ты удивишься.
Они закончили работу в четыре часа. Начался дождь, и как только Кейт завел машину, струи залили ветровое секло. На Харроу-роуд Кейт вспомнил, что обещал жене купить хлеба и помидоров.
– Слушай, я тут сейчас остановлюсь, а ты садись за руль, и если увидишь дорожного инспектора, то отгони машину на некоторое расстояние.
Пять лет назад Уилл успешно сдал практический тест по вождению автомобиля. Но провалил письменный экзамен, и это лишило его возможности когда-либо получить лицензию. Он любил машины и мечтал побольше попрактиковаться. Сейчас он надеялся на приход инспектора, чтобы можно было отъехать за дом и там подождать Кейта.
Посидев некоторое время в машине, Уилл решил протереть стекла и зеркала, так как дождь почти прекратился. Когда он поднял глаза, то увидел на стене дома табличку, указывающую название переулка: Шестая авеню. Он закрыл глаза, испугавшись, что спит, потом снова их открыл и перечитал надпись. Шестая авеню, написано так же, как и на конверте. Знак был прикреплен не к фонарю, как в фильме, а к стене, и довольно высоко. Они, видимо, переместили его, с тех пор как сняли фильм.
Уилл собирался пересечь улицу и поближе рассмотреть знак, но в этот момент вышел Кейт с хлебом и помидорами.
– Я протирал зеркала.
– Молодец. Жена вечно твердит, что цены взлетают выше крыши, но такое обычно мимо ушей пропускаешь, пока сам не увидишь, правда?
– Да, всегда нужно самому увидеть, – сказал Уилл, кивая, но думая совсем не о помидорах.
Несмотря на то, что Джереми явно произвел на полицейских хорошее впечатление, он беспокоился, что они придут снова, с обыском. Он мог бы, конечно, попросить их показать ордер, но это сразу бросит на него тень подозрения. Криппен подумает, что Джереми есть что скрывать. А ведь так оно и было.
Нужно, по крайней мере, спрятать подальше эти разоблачающие штуковины. В шкафу в гостиной у него был сейф, из тех, что обычно стоят в спальнях отелей. Очень простой, с четырехзначным кодом. Джереми ни разу еще им не пользовался. Он решил не выбирать в качестве шифра свой день рождения, как это делают многие. Это слишком просто. Если у Александра день рождения четвертого июля, то код должен быть 4755. Любой полицейский, даже не слишком умный, быстро догадается. А день рождения Джереми? Тот же, что и у Александра? Возможно, нет. У себя дома, в Кенсингтоне, он сначала выбрал свой год рождения 1955, как код для сигнализации, но оказалось, такой уже существует, и он сменил его на дату, когда Джереми убил Гейнор Рей, свою первую жертву: 14 апреля 2000 года – 1440. Может, и здесь этот же использовать? Нет. Если они его узнают, то могут догадаться, хотя и неясно, как.
Он вынул предметы из ящика стола и поместил их в сейф. Он не сразу закрыл дверцу сейфа. Может, вообще не стоит их хранить у себя? Но этот риск приятен, хочется продлить удовольствие. Это не просто «маленькая радость», он ощущал нечто большее. С тех пор как им завладела эта болезнь, мания, он понял, что нужно добавить в нее игру, загадку, тайну. Иначе в один прекрасный день он совершит самоубийство. Иногда, в тяжелые моменты, он подумывал о том, что пора избавить мир и бедных женщин от себя. Но Александру умирать не хотелось, не сейчас, хотя порой даже он считал смерть единственным выходом из положения. Но он хотел, чтобы умер не он, а Джереми.
Итак, код для сейфа. День рождения матери? Не пойдет. Может, номер ее дома плюс почтовый индекс? А дни рождения жены и любовницы он уже не помнил. Лучше всего просто выбрать удачный год или просто выдумать его. 1986 год был для него вполне удачным. Тогда он получил диплом, переехал в Челси, избавился от старого «остина» и купил новую машину – голубой «фольксваген». Это случилось в марте, хотя день он точно не вспомнил. Да и не важно. Пусть будет третье марта. Он набрал число 3386, затем открыл свой блокнот на второй странице. Там он написал Челси, Остин и якобы чей-то телефон: 0207 636 3386. Чтобы запись выглядела убедительнее, он добавил фиктивный электронный адрес: [email protected].
В то время Александр начал хорошо зарабатывать и мог позволить себе все что угодно. И он позволял. Отпуска за границей, дорогие театральные ложи, хорошая мебель, лучшая одежда. Он даже начал коллекционировать дорогие первые издания классиков. Затем появился Джереми, который убивал девушек Он стал убивать их в самое спокойное и приятное для себя время. Он убил пятерых. Эта цифра его иногда пугала. Слишком опасно, слишком много, не так давно мужчин за это вешали. Да и сейчас в США за это вешают, казнят на электрическом стуле и в газовой камере. Но когда он думал о каждой из своих жертв, то почти не боялся. Он чувствовал не больше страха, чем до, во время и после убийства. Это просто то, что требовалось Джереми. Вскоре он понял, что ощущает после совершенного: расслабление, как после секса. Он просто расслабляется – не более того. Но в то же время он знал, что хотя он и является двоими мужчинами: один из которых убивает, а другой ни в чем не виновен, на самом деле они оба живут в нем одном.
Зулуета был целеустремленным. Он неплохо продвинулся по служебной лестнице и намеревался до тридцати лет стать инспектором уголовной полиции. Криппен учил его, что для этого требуются две вещи – много работать и вцепляться в каждую мелочь и каждое сомнение, словно бультерьер в кость. Этих псов разводила жена Криппена. Как всякий восточный человек, Зулуета считал, что Зейнаб Шариф очень красивая женщина, но еще он считал, что она лгунья. Что-то в ее поведении его настораживало. А какой смысл врать полиции? Скорее всего, она и работодателя своего обманывала.
Вообще Зулуета считал, что в каждом из жильцов этого дома есть нечто подозрительное. Взять, к примеру, Перфекта, который постоянно сует свой нос куда не следует, или этого строителя, который притворяется, будто у него не все дома, да и сама Инес Ферри… Зулуете не верилось, что она просто нашла этот серебряный крестик и кольцо для ключей, когда вытирала пыль. Скорее всего, кто-то просто продал их ей, и она собиралась перепродать, а в последний момент струсила. А этот строитель? Чем он вообще занимается в свободное время? Одним словом, и он сам, и Криппен, и начальство – все были убеждены, что кто-то из этого дома замешан в убийствах. А что до девушки… Тут стоит превратиться в бультерьера и вцепиться в косточку. Он лично сходит на Редингтон-роуд и проверит, кто там живет. Звонить не стоит. К тому же в его распоряжении была только справочная служба «Бритиш Телеком».
Дом был огромным, настоящий дворец, такие стоят не меньше пяти-шести миллионов. Зулуета ожидал, что ворота будут заперты и ему придется возиться с кодом или диктовать в домофон свое имя и должность. Однако ворота открылись легко, и во дворе не было заметно охранника, видеокамер, собак и даже табличек, предупреждающих о злых собаках. А Зулуета терпеть не мог собак, особенно крупных. Он позвонил в дверь.
Он бы не удивился, если бы ему открыла служанка в фартуке, но к нему вышел сам хозяин. Он был очень высокий и полный, с красным лицом. В майке и джинсах.
– Мистер Шариф? – спросил Зулуета, показывая ему документ.
– А я что, выгляжу, как мистер Шариф?
«Он что, на расизм намекает?» – подумал Зулуета и испугался, но успокоился, разглядев хозяина. Его курносый нос, светло-голубые глаза и остатки светлых волос никак не могли быть неевропейскими.
– У вас в доме никто под такой фамилией не живет?
Зулуета смягчил тон, и это подействовало на мужчину.
– Никто. Моя фамилия Дженнингс, я живу с женой и сыном. Их зовут Маргарет и Майкл Дженнингс. Можно поинтересоваться, что заставило вас думать, что здесь должен жить мистер Шариф?
Зулуета не планировал отвечать на расспросы.
– Нас, кажется, неверно проинформировали, сэр.
– Да, кажется, неверно. До свидания.
– До свидания.
Криппен остался доволен работой Зулуеты, но сказал, что эту же информацию можно было найти в журнале избирателей.
– Просто хотелось собственными глазами увидеть.
– Правильно.
Оба прибыли на Стар-стрит в двадцать минут десятого, но Зейнаб не застали.
– Она, случайно, не сбежала? – спросил Криппен у Инес.
– Для нее это еще не сильное опоздание, – сказала Инес. – Начинайте волноваться, только если она не появится после десяти.
Инес была в магазине одна. Джереми Квик заходил и уже ушел, а Фредди с Людмилой решили пройтись по недавно открытому мосту Миллениум-бридж к Шекспировскому театру «Глобус». Оба они уже несколько лет жили в Лондоне, но все еще вели себя как туристы, боялись пропустить любое важное событие столицы.
Криппен сидел в сером бархатном кресле, а Зулуета расхаживал по магазину и вел себя почти как Фредди. Только выбрал он очень уж некрасивое викторианское янтарное ожерелье, которое всегда не нравилось Инес. Вместо того чтобы спросить, сколько оно стоит, он поинтересовался:
