Текст книги "Дочь Мытаря"
Автор книги: Рут Фландерс
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Несмотря на взрывной характер, Изабо была живой душой, в отличие от надменной и невозмутимой леди Маргарет. Эта матрона даже к собственным детям относилась с прохладцей.
Постоянные замужества старшей сестры Жуану ничуть не смущали. Она восторгалась благоволением небес, позволявшим Изабо каждый раз оставаться богатой вдовой и возвращаться в родительский дом. Здесь её с нетерпением ждали.
Даже при живых мужьях старшая дочь Брэмптона умудрялась оставаться свободной в своих поступках, связях и передвижениях. Причины подобной удачливости оставались для Жуаны тайной за семью печатями.
Одна мысль изнуряла Дэнтона больше остальных. Сведения должны исходить из нескольких источников, тогда они будут полны и достоверны. Лепет Жуаны имеет свою цену, но этот источник вот-вот будет испит до дна. В хранилище секретов Брэмптона необходим ещё один, главный ключ, зовущийся Изабеллой.
Он проклинал упрямство друга, но в голову просился неумолимый вывод.
Пусть Артур Уайлд Кервуд согласится использовать связь с Изабеллой в интересах державы. Только Уильяму Дэнтону эту игру будет очень тяжело вести через посредника. Кервуд – превосходный воин, но не шпик, не актёр, не паук-художник. Не умеет он плести сеть изысканных интриг. Каждая из них – извилистый коридор с непредсказуемым исходом.
Нынче на любой шаг королевских агентов поставлены судьбы нескольких европейских держав. Оступиться – значит разрушить всё, что было выстроено раньше.
Простая и страшная мысль обожгла разум Дэнтона. Ключ под названием «Изабелла» должен лечь на его ладони без посредников. Эту птицу нужно поймать в собственные силки. Обойти надежды друга либо идти с ним параллельным путём.
Подло? Да. Необходимо? Да, да, да! Другого выхода нет. О, если б только был! Он отдал бы за него руку и глаз, которые соблазняют его.
Будь ему лет на пять-десять меньше, он ненавидел бы себя. Он проклинал бы день своего рождения. Их дружбе с Кервудом – без малого пятнадцать лет; сестра Артура носит титул леди Дэнтон.
Когда-то Кервуд обронил фразу: «Дай Бог, mon ami, чтобы нам не пришлось соперничать за женщину». Любую из своих пассий Дэнтон беспрекословно уступил бы другу, и всегда знал, что тот сделает так же. Значимость их дружбы всегда была выше мимолётных увлечений.
А теперь отобрать у Кервуда надежду на Изабо? Дурень горит этой чёртовой бабой до мозга костей!
Всего лишь надежда, неосуществлённая мечта. Изабелла упорно отвергает Кервуда. Ей некогда размениваться на похождения с приезжими вояками, тем более, заводить ещё одного любовника в крепости Гин.
Упование Кервуда так и останется куртуазной мукой. Пусть он сам поймёт это, а подлец Дэнтон тем временем будет вышивать очередной узор в своей шпионской паутине…
* * *
Дни адвента неспешно текли в обыкновенной суете, исполненные сумрачной влагой приморского декабря. Свой двадцать пятый год жизни на грешной земле Кервуд встретил будничной пометкой в дневнике души.
Где-то далеко, в Уайлдернесс, тётка Элоиза возносит уединённую молитву о своём странствующем племяннике. Наверное, отправила купеческим кортежем письмецо. Даст Бог, оно дойдёт в Кале на святки. Отчёт о хозяйственных делах, ласковые упрёки за холостое существование. Неслыханная роскошь: дожить до четверти века и не задумываться о женитьбе. Не породить наследника замкам, землям, казне…
К тридцати годам некоторые люди успевают сменить двоих-троих супругов, которых отобрала болезнь, война или разбойничий нож. Обзавестись пятериком детишек, наплодить как можно больше сыновей, чтобы имение не осталось в женских руках. О чём он думает?
Да ни о чём, кроме военных авантюр.
Тот же Дэнтон годами бродит по свету. Дома бывает временами, для того, чтоб в очередной раз обрюхатить супругу. Бедняжка Кларисса, от природы меланхоличная, в супружестве мрачна, как монахиня. Одиночество в сельском замке, дети рождаются и умирают… Душа находит утешение в церкви, в шитье да в недолгих выездах ко дворам знатных подруг.
Такой станет и леди Кервуд. Её будущему супругу претит быть ленивым домашним котом. Огонь Марса в крови зовёт его к сражениям и завоеваниям.
Дай Бог вернуться в родные края, тогда он и подыщет себе жертву для венца. Подругу Клариссы по несчастью… Она будет возносить заздравные молитвы, пока супруг мотается по свету и в перерывах между войнами находит утешение в объятиях красавиц со всей Европы.
Размышления у песочных часов прервал паж. В руки легло послание с печатью в виде ястребиной головы. Кервуд привычным движением вскрыл печать и замер на первых же строчках письма.
«Достопочтенному Артуру, лорду Уайлд Кервуду от сэра Эдварда Генри Брэмптона, рыцаря —
Jhesu[61]61
Одно из типичных латинских предисловий к письмам того времени, аналогичное нашему «Слава Иисусу Христу!».
[Закрыть].Достопочтенный милорд, имею честь представиться гостеприимным хозяином, уповающим на Вашу милость. Приглашаю Вас посетить рождественский обед, назначенный в полдень, в доме моей фамилии на Корабельной улице.
Всегда Ваш Эдвард Брэмптон.
Писано летом Господним одна тысяча четыреста девяносто первое, в двадцать третий день декабря, в Кале».
Вот так подарок на день рождения! Сердце набатом громыхнуло в ушах. Приглашение на рождественский обед – большая честь. Её оказывают тем, кого считают друзьями семьи.
Жуана поведала отцу о своём ночном приключении? С неё станется; эта девушка обделена здравым смыслом. А торгаш Брэмптон положил глаз на кошелёк очередного влюблённого дурня.
Кервуд усмехнулся: он сам не лыком шит, даром что сорвиголова. Безумное желание ничуть не мешает здравомыслию. Нужно проторить путь к Изабо, минуя сватовство. Впору приносить глубочайшие извинения леди Анне Тиррел. Она так надеялась видеть лорда Кервуда за рождественским столом…
Услышав о приглашении Брэмптонов, леди Анна ничуть не обиделась. Она с детской непосредственностью захлопала в ладоши.
– О, милорд, я как в воду глядела! Помните болтовню про сонник Даниила? Мне случайно пришло на ум, когда вы с Ла Тремуйлем играли в трик-трак. Теперь вы приглашены в гости! Вероятно, вас ждёт не очень дружелюбное поведение некой особы…
Она огляделась и зашептала:
– Давеча некая донна интересовалась вами. Даже делала вид, что возмущена. А я ответила, что вы – настоящий рыцарь, и пересказала вашу сентенцию о французском вине. Она изобразила безразличие, но, клянусь, в её глазах… Ведь вы обыграли Ла Тремуйля в трик-трак, не так ли? Вам повезёт, обязательно повезёт!
Кервуд в порыве благодарности поцеловал обе руки добрейшей женщины.
За спиной, как бродячий призрак, возник Тиррел. Услышав о письме Брэмптонов, комендант Гина так и остался стоять с раскрытым ртом, в который Кервуд мысленно уткнул фигу.
Собираясь на званый обед и готовя рождественские дары, он чувствовал себя женихом, который спешит на визит почтения в дом тестя. Каждому из членов семьи Брэмптонов был готов персональный подарок.
Изабеллу ждал маленький сосуд из чёрного агата, подвешенный на шейную цепочку. В нём были индийские благовония с терпко-сладким, горячим запахом. Словно колдовской дым, этот аромат рисовал образ неприступной донны.
По окончании праздничной мессы Кервуд отправился на Корабельную улицу. Возле дома с флюгером в виде головы ястреба стояла ель, увешанная зимними яблоками. Кажется, это германский обычай «Христова дерева»… Его сажают на Рождество по завету святого Бонифация, низложившего священные дубы кельтских жрецов.
Из дверей выбежала младшая дочь фамилии. В своём пепельно-розовом наряде Мария напоминала китайскую фарфоровую куколку.
– О, primeiro convidado! Primeiro convidado! – как цыганка, она приплясывала у ног долговязого Кервуда. – Tomasina, еste homem de cabelos escuros![62]62
О, первый гость! Первый гость! Томазинья, это темноволосый мужчина! (порт.)
[Закрыть]
Вслед за Марией у ног Кервуда замельтешила бойкая карлица. Зазвучали торопливые приветствия и пояснения. Первый гость, мужчина с тёмными волосами, впустил в дом Рождество и принёс удачу. Кервуду всучили в руки наспех срезанную еловую ветвь и повели в холл.
Мягкий свет зимнего дня играл разноцветными стёклышками в длинных окнах от пола до потолка. Картинки сменялись так резво, как только бывает в доме уроженцев юга.
Слуги сновали со стопками салфеток и скамьями, громко ругаясь на смешении трёх языков. Дети, пажи, уродцы-затейники в разноцветных колпаках бегали друг за другом. Они хохотали, визжали, бросались позолоченными шишками, не обращая внимания на окрики хлопотливых дуэний.
Хозяин сошёл с устеленной коврами лестницы, неся в крепком теле вальяжную бодрость. На выразительном ястребином лице сияла широкая улыбка радушия. Только глаза с полоской выпуклых белков не улыбались. Они глядели бегло, цепко, будто выискивая и прицениваясь. Голову покрывала неизменная шляпа-тыква. На плечи спускались слегка подвитые тёмные волосы. Тяжёлые скулы переходили в бычью шею под белым шитьём воротника.
Брэмптон говорил по-английски превосходно, без малейшего акцента, словно искони жил в окрестностях Лондона. Так же уверенно и непринуждённо вставлял французские и латинские обороты, бегло перескакивая с темы на тему. Водил гостя по огромному дому, обставленному с вызывающей роскошью. Хвалился коллекцией дорогого оружия, останавливался у полок редких книг, у картин итальянской кисти с изображениями влиятельных особ и дарственными надписями.
Кервуд сдержанно кивал, говорил положенные комплименты. Брэмптон и не нуждался в его одобрении. Этот купец-авантюрист был настолько в себе уверен, что даже не спросил гостя об его английских владениях. Он попросту не искал сравнений.
Вскоре явились именитые персоны: граф Филибер де Шанде и епископ Теруанский. Его Преосвященство привёз хозяину дома ответное поздравительное письмо от декана Коллегии кардиналов, Родриго де Борха.
К гостям, наконец, изволила спуститься женская половина фамилии Брэмптон. Леди Маргарет пыталась её возглавлять, но резвые сёстры немедленно оказались в кругу кавалеров.
Старшая, в ослепительно роскошном наряде рубинового цвета, сохраняла малословное величие. Средняя ворковала, смущённо улыбаясь и держась в хвосте Изабо. Вездесущая Мария держалась за руку старшей сестры, никак не реагируя на призывы матери. Та поплыла на Кервуда, как на спасительный буй.
Своей ровной английской беседой леди Маргарет немного успокоила его раздражённые нервы. Вскоре из уст хозяина прозвучало приглашение пожаловать к обеду.
Рождественский стол Брэмптонов поражал своей щедростью. В одной половине столовой он предназначался для живых, ныне сидящих, а в другой – для душ почивших родичей.
Гостей ждали устрично-рыбный суп, осьминог в фасолево-чесночном соусе и вяленая треска-бакаляу, тушёная с турецким горошком. Исконно португальские блюда сменили английская кабанья голова, жареный барашек, молочные поросята в апельсинах. Здесь же радовали глаз хрустящие пятачки, индейка, начинённая жареными каштанами, ветчина в жгуче-ароматных приправах.
Мясной рай оттеняли гарниры из оливок и маслин, салаты из реповых ростков, яиц и капусты. В блюдах дымились нежный валенсийский рис под морковно-луковой подливой, куриная лапша и английская овсяная каша «плум-порридж» на мясном бульоне. Ее заправили хлебными крошками, изюмом, черносливом и мёдом.
Брэмптон охотно и часто строчил на ухо Кервуду португальскими названиями великолепных блюд. Тот и не пытался повторить либо запомнить. Его впечатлили испанские вина из Херес-де-ла-Фронтера. Напитки выдерживались под особым флёром – дрожжевой плёнкой. Она защищала от окисления, рождала светлые, тонкие сорта fino и тёмные, душистые, глубокие oloroso.
Рядом с хересами посверкивали за стеклом графинов благородные мадеры, португальские вина из долины Дору, французские вина Онисса и Сентонжа.
На десерт подали сладкий миндальный суп, медово-ореховую халву, горы печений. Венцом сладкого стола был королевский пирог «болу рей». Корону из выпечки украшали сухие фрукты, цукаты и орешки.
Мария приветствовала пирог радостными возгласами. Она горячо надеялась на то, что ей попадётся «кусочек удачи» с запечённым в него бобом.
Волшебным образом заветный кусок оказался в руках младшей любимицы семьи. Раздались дружные возгласы «Pax tecum![63]63
«Мир тебе!» (лат.)
[Закрыть]». Карлица Томазинья, подававшая пирог, лукаво улыбнулась.
Пророчество леди Анны Тиррел сбылось почти слово в слово. За весь обед Изабо не удостоила Кервуда ни словом, ни тёплым взглядом. Она вела себя так, словно «cavaleiro desesperado» нет за столом.
Кервуд стал подозревать, что это равнодушие – показное. Изабо хочет, чтобы куртуазная игра приобрела сугубую остроту… Он делал вид, что принимает правила этой игры.
Под непоколебимой сдержанностью Кервуд таил спящий вулкан. Взгляд против усилий воли замирал на плечах и груди, затянутых в рубиновый шёлк, проникал за кромку белой вставки на мягкой линии декольте.
Чем пахнет её кожа? Каков её вкус – терпкий, сладкий, горьковатый? Неистовая страсть под кромкой льда, пряное вино в плену холодного бокала… В мыслях он увлекал её под полог любовного ложа, и опомнился, когда ноги вынесли его следом за всеми в гостиную.
Здесь затевались развлечения, обмен подарками, шутливыми виршами. Студент-богослов Жуан, оставив напускную серьёзность, вырядился в шутовской костюм Лорда Беспорядка. Вместе с Томазиньей он веселил неугомонную детвору. Жуана с уродцами помчались переодеваться к мистерии о трёх волхвах.
Изабо со скупым «благодарю» приняла подарок от Кервуда и скользнула в боковую дверь.
Закончился обмен presentes и consoadas[64]64
У португальцев раздичаются два вида рождественского дарения – presentes дарят родным и близким, а consoadas – остальным, в знак благодарности и уважения.
[Закрыть]. Леди Маргарет с неудовольствием шепнула, что в её семье никогда не дожидаются дня святого Стефана[65]65
В средневековой Англии день подарков приходился на 26 декабря, день св. Стефана
[Закрыть]. Кервуд вежливо кивнул, поглядывая на дверь и на происходящее в гостиной.
Епископ Теруанский пытается подвигнуть маленьких шалунов на пение Adeste fideles[66]66
«Приидите, верные» (лат.) – один из рождественских гимнов того времени.
[Закрыть]. Можно выйти незамеченным.
Анфилада сумрачных комнат сменилась витражным холлом. Повинуясь инстинкту охотника, Кервуд отворил дверь на улицу. Изабелла стояла у Христова деревца и кормила птиц крошками сладостей. На скрип двери она нехотя обернулась.
– Так и знала, что будете ходить за мной по пятам. Напрасно вы не храните своих путей, монсеньор.
Подойдя сзади, Кервуд отогнул высокий ворот её симары и прошептал у самого уха:
– Оставьте проповеди, мадам, сейчас они – пустой звук для меня. Что там, бишь, по куртуазу? Паладину годится встречать даму виршами. Вы не обессудьте, но мне на ум просится только это:
Изабелла взглянула с недоумением, и бренчащий хохот сорвался с её вишнёвых губ.
– Ей-богу, desesperado… Вы редкая диковинка! Ха-ха-ха! Ещё никто не подходил ко мне таким солдафонским образом. Оригинально, свежо, и всего вам доброго, монсеньор.
Швырнув птицам последние крошки, она рванулась вверх по ступенькам. Кервуд крепко держал её за подол.
– Это ещё что?! – Изабо растопырила пальцы, словно хотела выцарапать глаза дерзкому воздыхателю. Тот показал на ветку белой омелы у входа.
– Обычай, мадам, – Кервуд снял Изабо со ступенек и, не опуская наземь, поцеловал в раскрытые губы.
Спелая вишня, тёплая от южного солнца… Губы, сказавшие правду встречным, страстным движением. Язык, словно жало, вливает в плоть жгучий яд. Пусть она съест его без остатка, пусть…
Тело в шелках, словно змея, скользнуло вниз, но Кервуд не отпускал её ладоней.
– Когда? Где?
– Идиот, каналья! – шипела Изабо. – Вон, сейчас же вон!
– Когда? – Кервуд сжал в ладонях её бледное от гнева лицо.
– Никогда! Кобель похотливый, сарацинский выплодок, плебей! Убирайся!
– Ругай меня, как хочешь, ты всё равно моя. Когда?
Изабо внезапно сникла. Тёмные щели глаз блеснули влагой, уголки губ дёрнулись в мимолётной усмешке. Прохладная, сухая ладонь тронула разгорячённое лицо Кервуда.
– Я напишу сама. Хочешь – ожидай, терпения нет – забудь, и баста. А сейчас иди; Мария хотела похвалиться тебе precépio, Господним хлевом. Тот, кто желает мне понравиться, обязан почитать моих родных.
– Ради тебя готов спеть Марии «Двенадцать святочных деньков», – Кервуд поцеловал руку Изабо на его плече. – Правда, я пою гораздо хуже, чем читаю стихи. В ноты не попадаю, а гимны исполняю в ритме марша.
В безудержном веселье Изабо закрыла лицо руками. Кервуд с упоением проводил взглядом её торопливую поступь.
Взяв с ели зимнее яблоко, он откусил сразу половину. Птицы порхнули с ветвей в предзакатное небо. В ушах звучал бренчащий смех, подобный стремительным переборам португальской лютни.
* * *
Дэнтон встретил Рождество на маяке Сен-Никола, разделив со старым смотрителем щедрый ужин, бочонок вина и нехитрые житейские байки. Сердце рвалось через пролив, на родную землю.
Нынче в замке Дэнтонсфилд царит праздничное веселье. В гости к бедной Клэр обещались приехать и тётка Элоиза из Кервудхолла, и двоюродный дядя Джон Сент-Чайлд. Что поделаешь, молодой и красивой женщине придётся встречать очередное Рождество с тремя детишками и двумя старыми вдовцами…
Она будто бы смирилась, но в каждый нечастый приезд супруга-бродяги выливала на него поток слёз и упрёков. Хотелось бежать обратно за тридевять земель.
Да, его нельзя назвать хорошим мужем. Переменчивый нрав, прохладная манера поведения, придирки, насмешки вынуждают чувствительную душу Клариссы прятаться за отстранённым высокомерием и ледяной вежливостью. Отстранённость не покидает её даже в супружеской постели. В соитии Клэр так и осталась боязливой девочкой, опасающейся вспышек собственной страсти…
За последние годы участилась её ревность, – небеспочвенная в столь долгих разлуках. Дэнтон стал замечать в супруге отвращение к любви. Зная Клэр, как свои пять пальцев, он не мог уличить её в ответной неверности. С горечью замечал, что в молодом возрасте в ней угасает женщина. Клэр превращается в плаксивую брюзгу с душой матроны и фигурой девицы. Единственным, что не испортило супружество.
Чувство вины и боли казалось невыносимым. В приступах тоски Дэнтон пытался запоить его. Похмелье присоединяло к душевным мукам страдания тела. Хотелось выть на полуденное солнце от головной боли, тошноты и уныния.
Глупышка Жуана стала нежданным проблеском света в тёмных пещерах души. Была такой чистой, безыскусной и доверчивой, что духу не хватало пользоваться ею, как обычной бабой. Мальчишка Педру, верно, научил её кое-чему и разбудил в ней природные желания. Жуана тянулась к мужской ласке, умела отвечать на неё. Давно, а может быть, никогда Дэнтона не любили так – чисто, возвышенно, не ища своего, даже не осознавая этого чувства.
Впервые за долгие годы тайной службы его мучила совесть. Его удерживали остатки чести, не позволяющей завершить грандиозный обман удовлетворением собственной похоти. После страстного свидания в доме пекаря он зарёкся касаться Жуаны. Она влекла его в себя, как райский сад, но такому грешнику в нём было не место.
Необходимый и жестокий розыгрыш превратился в явь. Бывалый королевский агент отдал сердце простодушной девочке, приказывая телу дождаться своего часа.
Всю мощь плотского желания Дэнтон берёг для Изабеллы. Хранительницы тайн семейства Брэмптонов, «чёрной вдовы», добропорядочной шлюхи, в каждом движении которой горела упоительная страсть.
Она не подозревала, что ежедневно за ней следят невидимые глаза. Её обволакивают невидимые мысли человека, задавшегося целью, бросившего вызов самому себе и переступившего через многолетнюю дружбу.
Дотошно выспросив Кервуда об его визите в дом Патиссона, Дэнтон пополнил свой внутренний архив кипой ценнейших сведений. Оставалось ждать момента, который он предвидел в деталях. Ла Тремуйль сам приведёт ему Изабеллу, вместе с ответом на письмо королю Карлу. Хитрый французишка пожелает увидеть «доверенное лицо ирландских вельмож» проницательными глазами своей наложницы.
На пятый день святок Жуана принесла Дэнтону записку из дома пекаря Тома. Послание было запечено в хлебе.
«Господину Джону Лукасу. Извольте получить ответ на ваше письмо из рук посланца сегодня в полночь».
Сердце сжала холодная рука предчувствия. Дэнтон торопливо обнял Жуану за плечи.
– Благодарствую, моя хорошая. А теперь заруби на своём миленьком носике: в тот дом больше ни шагу. Хоть за письмами, хоть за плюшками. Усекла?
Девушка растерянно кивнула. В глазах блеснули невольные слёзы.
– Тебе что-то угрожает?
– Красавица моя, не за себя боюсь, но за тебя. Скоро я уеду отсюда, не знаю, надолго ли. В утешение скажу, что отправлюсь к твоему Педру. Даст Бог, привезу его сюда.
Глаза Жуаны слабо вспыхнули. На губах мелькнула жалкая улыбка.
– Как же я здесь, одна? Что мне думать, чего ждать?
– Ничего не жди, а просто молись.
Он привлёк её к себе, зарылся лицом в пушистые кудри, пахнущие цветочной водой. Вонзился в губы, искривлённые судорогой плача, самым бесстыдным поцелуем. Жуана едва не сомлела в его руках.
– Ну вот, зарёкся и сам себя обманул, – Дэнтон тихо засмеялся в её пылающее ухо. – Беги, беги, моя хорошая. Не ровен час, хватятся тебя…
Он выпустил её из объятий, провёл между покосившихся надгробных плит. Кладбищенское свидание – обычное дело тайной любви… Стоя за колонной склепа, Дэнтон глядел вслед её ускользающей фигурке в мешковатом плаще.
Когда Жуана ушла, он побрёл от церкви Нотр-Дам к сторожевой башне на городской площади. Здесь, под видом нищего он высидит положенное время, и к полуночи отправится к пекарю Тома.
* * *
В день Святого Стефана Кервуд получил свой подарок – неожиданный и такой долгожданный. Ранним утром в Гин принесли записку от Изабо. В ней было короткое: «Свободна после часа вечерни. Ответ пришли Томазинье, до полудня».
Все святые, она согласна!
Кервуд выпросил у Тиррела отлучку и поехал в деревню Сен-Жозеф. На речном островке, он держал охотничий домик с причалом. Смотрителю в спешном порядке было велено закупить на деревенском рынке самые свежие продукты для ужина и приготовить дом к визиту.
Отдав распоряжения, Кервуд выехал в Кале. Там, в ювелирной лавке, он приобрёл золотое ожерелье с тремя рубинами. За изысканное украшение Кервуд выложил годовой доход капитана патрульной кавалерии. Он мог себе это позволить, живя, как спартанец, при многотысячном фамильном состоянии.
Его здешний банкир несказанно удивился. Давеча почтенный ломбардец прислал к нему слугу, справиться о здоровье: Кервуд полгода не беспокоил его распоряжениями. А что нужно воину? Кровать и стол казённые; в одежде неприхотлив, пьянствовать не склонен. Первый раз за год потратил крупную сумму на женщину, которая того стоит.
Выйдя из конторы, он отправил пажа с запиской на Корабельную улицу. Через время мальчик принёс ответ: «Жди к седьмому часу вечера. Изабо».
Сразу после вечерни Кервуд сорвался в Сен-Жозеф. Придирчиво оглядел каждый угол дома, особенно спальню. Поразмыслив, устроил в холле возле камина ложе из шкур и кожаных подушек.
Смотритель накрыл ужин на столе салфеткой, принёс вино и вышел. Дальний звон колоколов отбил седьмой час. Кервуд вынул из чересседельной сумки ожерелье, разложил его на шёлковом платке и подал на стол, будто коронное блюдо.
Рубины играли в отблесках камина кроваво-красными каплями. Одна крупная и две поменьше, в тонких плетениях ромбовидных оправ… Винного цвета камни на снежно-белой коже, струи чёрных кудрей на плечах…
Плоть волновалась, и сорочка мокла на спине от жара тела. Кервуд стащил куртку дублета, охладил пересохшее горло глотком вина. Ожидание смерти подобно…
Скрипнула входная дверь, прошуршали юбки. Кервуд едва не выронил бокал. Отставив его на каминный приступок, поднялся.
С губ сорвалось глухое ругательство. На пороге стояла Томазинья.
– С пожеланиями доброго здравия, монсеньор, – чирикнула карлица. Лупоглазый взгляд цепко пробежался по холлу. Кервуд небрежно кивнул.
– Проси хозяйку входить, здесь не едят живьём, – отвесил, едва сдерживая досаду. Ох, снежноликая донна! Отольёшь свои выкрутасы кровавым потом… Таких, как ты, надо не живьём есть, а жечь без остатка.
В ответ его мыслям Изабелла шагнула на порог.
Слова комом застыли в горле Кервуда, оно словно задеревенело. Светло-серый, суконный плащ горожанки не убавил в ней ни капли привлекательности. Облачённая в простую одежду, Изабо казалась ближе и доступней.
– Здесь едят живьём, но только гости, а не хозяева, – усмехнулась она с привычной хрипотцой в голосе. – Тебе известно моё прозвище – «Чёрная Вдова»?
Кервуд кивнул, ещё не в силах говорить. Изабелла снова засмеялась и сбросила подбитый мехом плащ на руки Томазинье. Под ним оказалось такое же простое платье из белого сукна с чёрной вставкой на груди, затянутой густой шнуровкой.
Над квадратным целомудренным декольте выступали небрежно-дерзкие росчерки ключиц. В широких раструбах рукавов, под пеной батистовых воланов, раскрылись изящные, тонкопалые руки.
– Вот она я, как было заказано, – Изабелла одарила Кервуда сияющей улыбкой и тут же посерьёзнела. Взгляд её упал на столик возле камина.
Казалось, рубины ожерелья сверкнули в её глазах кроваво-красным пламенем. Оно переметнулось к винным бокалам, поиграло на гроздьях винограда, коснулось мясных ломтиков и растворилось в огне камина.
– Стало быть, прилавок с кассой, – Изабелла задумчиво поджала вишнёвые губы. – Покупаешь оптом или по розничной цене?
– Я не силён в торговле, поясни, – первые слова дались Кервуду, словно порция сухого песка. Изабелла подошла к столу, приподняла ожерелье к свету.
– Эта вещица стоит одной ночи со мною, desesperado, либо многих?
– Тебе судить, ясновельможная, – Кервуд стоял на месте, как вкопанный. Изабелла небрежно бросила ожерелье обратно на блюдо.
– Славная игрушка, но ты ничем не удивил дочь Эдварда Брэмптона. Если хотел купить меня, то просчитался. Не потому, что цена низка. Ты считал меня обыкновенной шлюхой, готовой отдаться за деньги да побрякушки? Так вот, спешу тебе сообщить: я сплю с тем, с кем считаю нужным спать. Только и всего.
Изабелла снова улыбнулась с подкупающей искренностью змеи перед броском.
– Я пришла сюда, – продолжала так же неторопливо, играя каждым словом, – потому, что мне это интересно. Забавно, так сказать.
Она подошла к нему вплотную, положила руки на плечи. Близость её тела дохнула терпко-сладким ароматом восточных благовоний. Его подарок!
Сердце застучало в ушах, как пожарный набат. Руки Изабеллы скользнули по шее Кервуда, к вороту сорочки, провели по плечам.
– Красивый, – констатировала с оттенком задумчивой нежности, – молодой и сильный. Рыцарь на вороном берберийце. Наглый до смешного, но это подкупает. Очертя голову, не зная броду, идёт наугад… Горит весь; того и гляди, без ожогов от него не вырвешься.
– Ты – мой ожог, донна, – выдохнул Кервуд в её раскрывшиеся губы. Страсть плавила его, вынуждая позабыть, где тело, где душа, где собственный разум. Плоть взяла вершину в одно мгновение. Изабелла застонала, не прерывая поцелуя. Животом она чувствовала его напряжение и от этого вибрировала сама.
Кервуд рывком стащил её платье с плеч, провёл по груди лицом. Острые тёмные соски скользнули ему в губы и в пальцы. Руки Изабеллы гладили его затылок, тонкие пальцы зарывались в космы. Кервуд опустился на колени, ближе к заветному островку под пышными юбками.
Изабелла с упоением принимала его ласки, помогала разоблачить себя. Оказавшись полностью голой, она легла на шкуры у камина и раскрыла себя навстречу его губам и пальцам. Выгнулась под сильными движениями его языка, застонала в голос и сорвалась на крик.
Её лоно затрепетало, источая влагу. Кервуд вошёл в него быстрым, точным движением, сжал запястья Изабеллы. Она двигалась в унисон с рывками его дыхания. Хрипела от экстаза, всхлипывала, и слёзы стекали в её спутанные, влажные кудри.
Сквозь глухой рёв победителя горячий поток вырвался из тела Кервуда на белоснежный живот любовницы. Смерть, блаженная смерть… Он умирает, не чувствует ни рук, ни ног. Его трясёт в агонии…
– Ох, desesperado, – прошептала Изабелла в его ухо, – ты горяч, как десять мавров…
Я умею платить за искренность. Глоток вина, и можем продолжить.
Он потянулся к столику и передал Изабелле бокал с красным хересом. Она сделала пару глотков и вручила бокал ему. Кервуд выпил вино до дна, отёр полотном своё лицо и живот Изабеллы.
Она села и начала стягивать с него рубашку. Восхищённо гладила мышцы шеи, плеч, зарывалась пальцами в мохнатую поросль на груди, внизу живота, прижималась губами, пленяла ими. Её касания были отточены в каждом движении, нежны и страстны одновременно.
– Desesperado… amoroso…, – шептала на своём чарующем португальском. Она не знала ни стыда, ни усталости. Делала всё, что заблагорассудится, и увлекала за собой без оглядки. Выгибалась по зову тела, принимала в себя потоки его страсти, на вершине удовольствия не скрывала восторга.
Кервуд едва помнил своё имя. В голове гудело, в глазах стелился мутный туман.
– Ты сожрёшь-таки меня живьём, донна, – выдохнул в её влажные волосы. Изабелла тихо засмеялась, гладя его живот. Кервуд крепко прижал её к себе.
– Мне нужна только ты, слышишь? Только ты. Теперь я не хочу никого другого.
– А мне нужен не только ты, – сухо бросила Изабелла и села спиной к нему. – Так я устроена, и такова моя жизнь. Смиришься – будь со мной, пока не надоест. Захочешь держать на привязи… Лучше не пытайся!
Она обернулась, глядя через плечо мутными агатами глаз. В них застыла мрачная решимость. Кервуд вздохнул, успокоительно накрыл её руку своей ладонью.
– Не буду. Самой осточертеет спать со всяким старьём.
Изабелла снова засмеялась, на этот раз – с каким-то сожалением.
– Я не удивлю тебя, если скажу, что мне уже осточертело? Ты – приятное разнообразие на свалке мужчин, только и всего. Согласен быть моей игрушкой?
– Партнёром по игре, ясновельможная. Ты ведь тоже моя прихоть.
– Тогда уговор?
– Уговор, – Кервуд сжал её руку и вновь повлёк на себя. – Оставайся ночевать.
– Я не ночую у любовников.
– Отец не велит? – подмигнул Кервуд в её суровое лицо.
– Смысла не вижу. Никогда не хотела проснуться с кем-то другим.
– Попробуем? Всё равно я поднимусь раньше тебя.
– Ещё один аргумент против. Я всегда ухожу первой.
– А я не уйду. На рассвете обольюсь холодной водой, выпью глоток брандвейна. Пока ты будешь спать, приготовлю в очаге мясо «Бретиньи». Его ещё называют «жареный француз». Походный рецепт моего деда.
Изабелла хохотала, откинув голову на подушки, затем похлопала в ладоши.
– Браво, desesperado! Так меня ещё никто не уговаривал. Просто, ясно и без выкрутас. Что ж, попробуем с утра «жареного француза». Достойный завтрак после горячего английского ужина!
* * *
В доме пекаря Дэнтон успел избавиться от лохмотьев. Глазам Изабеллы он предстанет солидным господином – в цилиндрической широкополой шляпе горожанина, в упленде[68]68
Здесь упленд – плащ-накидка до колен или до пят, надеваемый через голову, с вышитым или гладким стоячим воротником
[Закрыть], подбитом кроличьими шкурками, в добротных сапогах с кожаными пуговицами.
