Текст книги "Адский договор: Переиграть Петра 1 (СИ)"
Автор книги: Руслан Агишев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
5. Не все так просто, как казалось
Думный боярин Михаил Петрович Воротынский, возглавлявший Разбойный приказ, был весьма примечательной фигурой. Имевший свое мнение по каждому вопросу и не боявшийся его высказывать самой государыне царевне Софье, он слыл чрезвычайно резким человеком, очень жёсткого нрава и скорым на расправу. Поговаривали, что чем-то неугодившие ему люди, быстро пропадали, словно из никогда и не было. Ладно бы это касалось обычных «черных» людишек ещё ничего. Им сам Господь заповедовал в страданиях и страхе жить. Но в казематах Разбойного приказа ведь исчезали и большие люди – приказные дьяки, городовые воеводы и даже некоторые бояре.
Внешне выглядел боярин подстать идущей о нем славе. Весьма дородный, внушительных статей. Его брюхо всегда прежде него самого в комнату входило. Глаза, когда гневался, выкатывались из глазниц, гром и молнии метать начинали. Того и гляди как дикий зверь, на людей бросаться начнет. Может и правду про него говорят, что своих обидчиков голыми руками рвать любит. Но разве может такое Господь допустить?
Сегодня ждал он в гости своего старого друга, Федора Скуратова, с которым ещё при покойном государе Алексее Михайловиче сильно дружен был. Вроде бы даже его племяшка за младшего сына Скуратова вышла. А родная кровь не водица, как известно, крепче веревок держит.
Вот кстати о сам Скуратов пожаловал. Не испугался начавшейся распутицы. Ведь еще пару дней такого тепла и дороги совсем пропадут. Грязь непролазная начнется.
– А! Дорогой друже! Великая радость в дом! Совсем забыл обо мне! – радостно закричал Вортынский, едва только в воротах появился Скуратов, верхом на черном жеребце, и в окружении своих людей. Со всех сторон уже бросились слуги помогать гостям. – Проходи, проходи!
Скуратов грузно слез с коня. Размашисто перекрестился и пошел к хозяину.
– Вчерась только, Федор, мне такого вина раздобыли, что ни в сказке сказать, ни пером описать, – обнявшись со Скуратовым, стал рассказывать Воротынский, кивая на большую дубовую бочку у крыльца дома. – Я из кувшинчика для пробы пару глотков сделал и чуть не обомлел. Скажу тебе, даже у самой государыни такого не пробовал…
Вдруг он развернулся к бочку.
– А ну-ка, моему лепшему другу, этого божественного нектара налейте! Где мой кубок? Тот, что из самой Гишпании привезли, тамошним государем дарованный! – крикнул Воротынский, повелительно указывая на бочку. Кто-то из слуг уже бежал с огромным, едва ли не литровым, серебряным кубком, украшенным крупными опалами. – Лейте! До краев лейте! Пусть попробует сего вина! Никогда такого еще не пробовал! Мне шепнули, что несусветные деньги за него уплачены.
Из бочки уже выбили крышку и зачерпнули оттуда кубком, который тут же супружница боярина на белом ручнике поднесла гостю. Тот в этот миг едва не светился от удовольствия. А как же⁈ Такое великое уважение ему оказали! Сам глава Разбойного приказа, почитай правая рука государыни, его чаркой вина жаловал. Воистину великая честь! Завтра же о сем по всей Москве разговаривать будут. К тому же и самому Скуратову уважения прибавиться от других, что услышат о таком.
Взяв кубок, Скуратов преувеличенно уважительно поклонился. Мол, ценю и благодарю, друже. После сделал глубокий глоток и тут же едва не выронил кубок.
– Хр-р-р, – захрипел гость, сплевывая простую воду. В серебряном кубке, который ему только что с такой помпой преподнесли, была самая обыкновенная родниковая вода. – Тьфу! Тьфу!
В тут же повисшей во дворе тишине бледный, как смерть, Скуратов поднял кубок над головой и с силой его шмякнул прямо о землю. Не смог от стерпеть такого надругательства над своей чести, да еще от лучшего друга. Надо было такое придумать, при всех преподнести ему простой воды, выдав его за вино. Худшего оскорбления даже в голову прийти не может.
– Что же ты, боярин, так меня невзлюбил? Как шавку подзаборную на посмешище реши меня выставить? Воды мне простой налил вместо вина, – с сильной обидой в голосе говорил Скуратов, уставившись на хозяина дома. Воротынский же никак не мог взять в толку, что происходит. Он же пробовал это вина у кабатчика, что ему в особом кувшинчике отпить дал. Не дурак же он в самом деле, без пробы товар брать. – Не по чести это, не по людски, Михаил Петрович.
– Что… – боярин, с диким изумлением оглядывая двор, пошел к бочке. Оттолкнул какого-то служку, что услужливо пытался помочь ему зачерпнуть из бочки содержимого. Так со злости пнул холопа, что тот вверх тормашками полетел.
Громко глотнул из кружки, самолично опущенной им в бочку.
– А-а-а-а! – вдруг заревел он. Набычился, словно бодать кого-то собрался. Кружка вылетела из его руки и с хрустом глиняных осколков разлетелась о стену дома. – А-а-а! Стенька! Витька! Прошка! – кричал, зовя наивернейших холопов. Те, у него всегда по особым поручениям хаживали. – Кривого Емельку, кабатчика, сукина сына, немедля ко мне привести! Чтобы мигом! Коней возьмите! Под мои очи, этого стервеца! Обмануть меня решил! Подлюга! Плетьми до костей хлестать буду! – бушевал боярин, размахивая руками, как ветряная мельница лопастями. – Самолично… До костей, чтобы мясо лоскутами слезало! Апосля в подвалах сгною…
И тот и другой успокоились лишь тогда, когда выпили по чарке крепкой медовухи. Супружница Воротынского, женщина пожившая и все понимающая, быстро сообразила принести из подвала старого меда и подать обоим. Те, сверкая глазищами друг на друга, опрокинули по чарке, крякнули и словно под копирку губы рукавами кафтанов вытерли. После чарки на стол поставили и требовательно пристукнули ими о дерево. Мол, еще по одной нужно.
Вскоре уже виниться друг перед другом начали. Обида начала растворяться в крепком меде, вперед полезли старые воспоминания, извинения.
– Прости меня, друже. Все бес меня попутал. Я же к тобе, как брату старшому, – стучал по столу кулаком Скуратов. Того и гляди обниматься полезет, чтобы выразить свои братские чувства. – Сердце аж болит, – со всей силы рванул на своей груди кафтан, тот аж пуговицами выстрелил. – Совсем дураком стал…
Не отставал от него и Воротынский, чувствовавший за собой не меньшую вину. Не мог он себе простить, что невольно нанес старому другу такую сильную обиду. Ведь, и за меньшее могли злобу затаить и убивцев подослать. Нехорошо это, плохо.
– И я перед тобой повиниться хочу. Негоже было так делать, – гундосил боярин. – Я ведь, все проверил. Самолично попробовал. Кабатчик собака кувшин принес, сказал, что из этой бочки наливал. Паскудина! Все душу у него наизнанку выверну! Падаль такая! – поливал он кабатчика последними словами. – Скажи, что нужно. Все тобе сделаю. За мою обиду великую все исполню.
Скуратов сначала замотал головой. Мол, не нужно ему ничего, все есть. Только вдруг остановился.
– А есть у меня до тебя просьбишка, Михаил Петрович. Ведь и ехал до тебя для этого, чтобы поговорить с тобой, – подсел он ближе к хозяину дома. – Хотел до твоей милости обратиться. Ты ведь сам глава Разбойного приказа.
Воротынский при этих словах решительно отодвинул от себя чарку и блюдо с исходящим паром мясом.
– Говори… – мотнул он головой и хмеля в глазах, как не бывало. – Может, кто обиду тебе или твоей семье нанес. Али кто из соседей на земли твои зарится. Чем смогу, тем и помогу.
Гость тоже убрал руки от чарки. И так много выпили, а дело слишком серьезным было. Скуратов не стал «тянуть быка за рога», а сразу в лоб начал.
– … Совсем меня лихие людишки одолели. Спасу от них никакого нету, – жаловался он, хмуря лицо. – Никогда не было раньше, сейчас же цельная шайка завелась. Все моих людишек запугали. Те, вообще, перестали в лес ходить. Холопов в бронях с ружьями и пиками приходится с ними пускать, а то большой расход получается. Третьего дни, вообще, чуть мой дом не сожгли. Ночью, когда все спали, запалили один из сараюшков, где у меня брюква хранилась. Еле-еле остальное спасли.
Рассказывал про то, что душегубы совсем от него торговцев отвадили. Оттого у него много припасов пропало, что хотел продать. В убытки великие его ввели. Правда, это не помешало ему положить на стол увесистый мешочек с серебряными талерами. Мол, для доброго дела не жалко.
Много чего другого рассказывал гость, отчего лицо Воротынского все больше и больше вытягивалось. Ведь совсем недавно он самолично государыне царевне Софье рассказывал, что почти не осталось на Руси-матушке разбойников и душегубцев. Похвалялся, что очень многих извел, на кол посадил и в подвалах сгноил. Государыня за то изволила его похвалить и пожаловать его саблей булатной с самого Индейского царства[1]. Теперь же, выходило, что обманывал он саму государыню. За такое вряд ли погладят по головке…
– Вот, что сделаем Федор, – решительно произнес боярин, принеся из другой светелки пергамент, гусиное перо и чернила. – Самолично отпишу про твою просьбу главе стрелецкого приказа. Попрошу, чтобы немедля, послал на твои земли стрельцов. Пусть они там все вверх дном перевернут, а душегубов этих доставят под мои очи.
Почти пять десятков стрельцов с пушками пообещал Скуратову боярин, что по тем временам считалось более чем серьезной силой. Лесных разбойников обычно гоняли существенно меньшие отряды – десяток, может два десятка стрельцов.
– Еще вот что, Михаил Петрович, – оказалось, у Скуратова была еще одна просьба, которую он и не преминул высказать. – Есть у меня соседушка один. Худородный дворянчик, у которого в амбаре мышь на аркане повесилась. Ни рожи, ни кожи. Только землица у него уж больно хороша: все растет, лес густой, в озерах железной руды много. Мне бы оно очень хорошо подошло. Поместье бы округлилось.
Воротынский понимающе хмыкнул. Рядовая ситуация. Кому не хочется землицы к своему поместью прибавить? Лесок с речкой отхватить? Всем хочется. Это понимание их и сближало.
– Кто таков хоть? – кивнул головой боярин, берясь за гусиное перо. Следовало записать имя, а то за день столько всего наслушаешься, что многое забывать начинаешь. А может и возраст уже сказывается, чай не мальчик уже. Почти шесть десятков годков ему уже. Вот Воротынский и завел такую привычку все самое важное записывать. Он даже гордился этим. Мол, грамотный. – Как его звать?
Услышав имя дворянина Кобылина, боярин пожевал губы. Вспоминал, что за род такой, где само поместье располагается. Не вспомнил. Значит, действительно, род был худой, незнатный. С такими и говорить нечего.
– Сделаем, Федор. Все сделаем в лучшем виде. Придумаем что-нибудь. Говоришь, юнец там и вдовица. Тогда, считай, дело вовсе решеное, – успокоено проговорил хозяин дома. – Придумаем что-нибудь. Впервой что ли… Юнцу уже сколь? Новик уже поди. Значит, после смерти отца должен прийти на поместный смотр с оружием и боевыми холопами. Где он на все это гроши возьмет? Тут чуть ли полсотни рублем потребно, – усмехнулся Воротынский. – Коли хозяйство у них дырявое, значит, взять деньги неоткуда будет. Словом, после поместно смотра поместье отберем. Я словечко скажу, чтобы тебе отдали…
Напрягшийся было, Скуратов тут же расцвел. Подождать, конечно, придется немного: может до полгода, а может поболе. Кто этого юнца с его матушкой знает? Вдруг решат все сами отдать. Тем более он уже предлагал их землицу выкупить.
– Добро, Михаил Петрович. По гроб жизни благодарен буду, – сидя поклонился гость. Подтянул к себе кувшин с медовухой и разлил по чаркам: себе и хозяину. – Давай, друже, выпьем за тебя. Пусть сильна будет твоя рука, пусть удача с тобой останется и Господь одаривает своими милостями.
Все внимательно и важно выслушав, хозяин тоже поклонился. Ответное уважение выказал. С таким нельзя было шутить, коли пожелание от чистого сердца шло.
– И тебе тоже желаю всех благ, – ответил Воротынский, поднимая чарку вслед за гостем. – Нет у меня больше столь лепшего друга, как ты. Давай с тобой обнимемся…
Выпили, крепко обнялись и троекратно расцеловались. После, повернувшись к красному углу с образами, осенили себя крестами. Мол, чтобы Господь хорошее дело с землицей благословил.
… Воротынский, конечно, помочь с военным отрядом пообещал, письмо в Стрелецкий приказ написал. Только там тоже не дураки сидели. Пришлось, Скуратову и туда поминок[2] занести. Почитай, почти двадцать рублей серебром отдал.
За всеми делами удалось лишь на третий день из столицы выехать. Целой шумной кавалькадой скакали. Впереди два его холопа в бронях со стягом. Позади он сам на черном жеребце в ярко начищенной кольчуге и золоченом шлеме. Подле него по правую руку стрелецкий полусотник, высокий воин в ярко-красном кафтане и с бердышом. Позади них скакал весь стрелецкий отряд, все пять десятков бравых молодцов: мордатые, косая сажень в плечах, с ружьями на плечах, шапки малиновые залихватски на бок сдвинуты, песню голосят. За последней парой воинов две лошади целую пушку везут. Знатно расщедрился стрелецкий голова. Повозки и телеги с их дороги прочь уходят. Люди сразу же шапки снимают с голов и кланяться начинают. Не иначе думаю, какой знатный боярин едет к себе домой.
Скуратов, восседая на жеребце, лишь в бороду посмеивается и по сторонам важно посматривает. Мол, прочь, чернь, с дороги. Большой человек едет, не чета вам.
В душе же довольство, что все задуманное исполнил: и стрелецкий отряд выпросил, и про поместье Кобылиных договорился. Хорошо, получалось. Во всех его начинаниях Господь благоволит. Значит, особый он, Федор Скуратов, человек, Божьей милостью осененный. По правде поступает.
Мыслью уже начал планы на новую землицу строить. На следующий год еще одно поле прикажет распахать, чтобы все его рожью засеять. Рожь ведь всегда в цене. Ее потом монастырю продаст. С местным игуменом уже договорился. Тот все возьмет по хорошей цене. А не возьмет, заезжим торговцам продаст. Лесок, что у Кобылиных под боком, пожалуй, не будет трогать. Больно уж для охоты он хороший. Запретит крестьянами туда нос казать. Сам будет там зверя промышлять. Может даже кто-нибудь из дорогих гостей пожелает там поохотиться.
– Господине, сказать хотел, – тут, нарушая всю идиллию, к нему наклонился полусотник и негромко произнес. – У нас ведь порохового зелья кот наплакал. Ведь, уже полгода денег на зелье казна не платит. Почитай, и стрелять-то нечем, – он выразительно потряс здоровенным ружьем, притороченным к седлу. – Может, у тебя разживемся? Совсем немного нужно зелья. По четверть фунта на брата. Тогда так лиходеев шуганем, что по всей округе слышно будет. Только, чтобы хорошее зелье было, не отсыревшее…
Скривившийся Скуратов нехотя кивнул. Мол, даст немного. Было у него три или четыре бочонка с отличным французским порохом припрятано на «черный» день. Видимо, придется немного этим голодранцам дать.
– Вот же, голова, брехун… Похвалялся, что отряд даст со всеми припасами, – забурчал недовольно Скуратов, негромко, правда. Кто знает, вдруг, полусотник донесет кому-нибудь про его речи. Плохое тогда случится может. – Нужно с этим потолковать. Пару рубликов ему кинуть, чтобы рот за замке держал и лишний раз не разевал. Ничего… Дома прикажу баньку истопить, стол накрыть, да Дуньку-дуру ему подложить в постель. Как шелковый станет…
Скуратов искоса посмотрел на полусотника, который уже отъехал чуть в сторону и о чем-то разговаривал со своими людьми. Вроде, человек, как человек. Можно, значит, с ним договориться…
[1] Индейское царство – так, как правило, называлась Индия в России до Петра Великого.
[2] Поминок – подарок, в данном контексте взятка.
6. Поворот
К борьбе с Воротынским Дмитрий, чего греха таить, подошёл по всем правилам современного военного искусства со всем его богатым багажом грязных и просто отвратительных технологий. Страх в его руках превратился в искусный инструмент такой силы, до который было далеко и ружьям и пушкам вместе взятым.
В течении недели он вместе с Михайлов, своим холопом, парализовали жизнь почти целой округи, площадью в уезд и населением под три тысячи человек. Жителей местных сел так запугали своими выходками, что те даже по дорогам ездить перестали. Между сёлами, если и ездили обозы, то по два или три десятка повозок с кучей вооруженного народа. Помещики, особенно мелкие, вообще, старались не вылазить из своих усадеб, спрятавшись за частоколом и паля из ружей на каждый подозрительный шум.
– … Ты, Михайла, побольше болотных гнилушек на свой маскхалат сыпь, чтобы ночью все на тебе огнями сверкало. Знаешь, как в темноте страшно, когда из леса на тебя черная в огнях образина смотрит. В портки быстро наложишь, – учил Дмитрий напарника перед очередным псевдонападением на одно из сел. На маскировочный халат из рыболовной сети и всякого тряпья щедро сыпал блестевшие в темноте гнилушек для эффекта. Обязательно крепили рожки на шапках, от которых люди, особенно подвыпившие, сразу замертво падали. – Это у тебя больно большие рога получаются. Ты теперь олень, Михайла! Ха-ха-ха! – громко заржал над понятной только ему шуткой. Недоумевающему же холопу сказал, чтобы тот поменьше рожки сделал. – Чуть ножом подрежь… И еще, лицо не забудь грязью измазать, чтобы оно темным было и ночью не отсвечивало.
После первых вылазок – ночью и днем – Михайла, как-то быстро втянулся. Если сначала относился ко всему этого с опаской и настороженностью, то теперь просто исходил энтузиазмом. Правда, все его порывы, в конечном, итоге сводились к одному – к изъятию у сельчан или торговцев алкоголя всего и в любом виде.
– Ну, господине, целую же повозку бочонков везут. Смотри, одни монахи только. Таких соплей перешибить можно, – канючил он за плечом Дмитрия, когда они сидели в засаде у торгового тракта и увидели первый монастырский обоз. По весенней грязи лошади-доходяги с трудом тащили шесть повозок, в одной из которых, действительно, виднелись небольшие бочки. – Шагнем их, как следует. Апосля же вон ту повозку в лес умыкнем. Там же медовуха или брага, всем своим нутром чую, – холоп все порывался вскочить на ноги из их неглубокого окопчика и броситься на обозников. – Ухнем пару раз, саблями свистнем, они сразу все побросают.
Дмитрию пришлось его ногой пнуть за излишнюю резвость. Не хватало еще днем разбойничать. Под вечер еще куда ни шло.
– Ты, дубина стоеросовая, на небо посмотри. Солнце еще стоит. Тут все видно, как на ладони. Вмиг опознают, – прошипел парень на него. – Сиди и не отсвечивая. Запоминая лучше, кто, куда и чего везет. На будущее пригодится… Кстати, напомни-ка, чего мы там за седьмицу «нахомячили»?
Обиженное лицо Михайлы тут же просветлело. Еще бы не радоваться. В лесном схроне у них столько было товару свалено, что челюсть могла отпасть от удивления. Только пальцы загибая, когда считать начнешь.
– … Так, Митрий Ляксандрыч, много, всего и не счесть. Одних отрезов с тканью только пяток штук взяли, – довольно проговорил холоп, наконец, отрывая взгляд от вожделенного обоза. – Копченной дичины почти целый воз. Две бочки соленых грибов. Столько же большущих осетров. Вот такенные были, – как заправский рыбак, Михайла начал руками показывать размер каждой рыбины. Учитывая, что детина он был немаленький, рыбины тоже получались просто чудовищными. Где-то за полтора метра смело выходило[1]. – Зерна взяли десяток мешков по три пуда каждый. Маслица и меда по восемь ведер…
Дмитрий же, то и дело косясь на торговый тракт, мысленно потирал руки. Пока все шло по его плану. Пугая жителей местной округи, он медленно пополнял свои продовольственные запасы. Получалось даже немного подкармливать своих крестьян, особенно семейных или с хворыми детьми. Каждые несколько дней раздавал таким семьям продуктовые пайки – мешки с крупой, парой килограммов копченой птицы, несколькими горстями сушеных грибов, по кувшинчику меда и по фунту сушеных сухарей. Всякий раз при такой раздаче громко говорим, что за все это нужно благодарить местного игумена. Мол, тот, услышав про голод и бескормицу, дал ему в долг немного денег. Те тут же принимались яростно креститься, многие вставали на колени, руки старались поцеловать.
– Ладно, хватит. Ясно, что набрали уже лишнего. Столько и не нужно, – Дмитрий махнул рукой в сторону разошедшегося Михайлы. Тот так разошелся, что уже перешел в своем перечислении к всякого рода захваченным шмоткам: тулупам, портам, шапкам, сапогам. – Ты, кстати, узнавал про Скуратова? Как он там, не готовит новый поход по нашу душу?
Вопрос был далеко не праздным. Разведка в их деле была наиглавнейшим делом. У Михайлы, как раз, из родового села Скуратова была бабенка знакомая. Вдовая с дитем жила в избенке. Вот он и хаживал к ней с гостинцами. Мальца подкармливал, ее обхаживал. Мир и согласие, как говориться. У нее-то он и все выспрашивал про барина: чем тот занимается, куда собирается, сколько у него боевых холопов, есть ли пушки и ружья.
– А то получится, как в прошлый раз, – вздохнул Дмитрий, вспоминая одну из не самых удачных вылазок на «большую дорогу».
Это было, кажется, на второй или третий день, как они затеяли свои разбойничьи нападения. Все у них получалось: крестьяне бежали при виде них, одетых в бандитские наряды; обозники бросали свое имущество. Решив, что им море по колено, они расслабились. Скуратов же в этот самый день решил навести порядок на своих землях. Собрал всех своих боевых холопов, дворню, мужиков из села. Вышло у него под шесть десятков человек, вооруженных и ружьями, и пистолями, и саблями, и дубинами, и кольями. И начала вся эта орава гонять Дмитрия с Михайлой вдоль торгового тракта, как бешеных лис. Едва живьем не взяли. Если бы не Дмитрий с перепуга не превратили небольшое озерцо за сними в спирт и не поджег его, взяли бы их «тепленькими». Потом почти сутки в бане отлеживались, и царапины с ушибами зализывали.
Многое из будущего успел Дмитрий провернуть, пока пугал местных. Вспомнил как-то про собаку Баскервиль. Решил «замутить» и такое. Еле-еле уговорил Михайлу поймать пару барбосов из соседних сел. Вдвоем их обрядили в сбрую с рогами и крыльями, морду и туловище раскрасили гнилушками с болота. Последние, содержащие немного фосфора, создали просто безумный антураж. Получилось из обычного дворового кабыздоха невероятное существо с полуметровыми светящимися клыками, с короткими крыльями. Увидишь ночью такое, сразу же готов гроб. Очень страшно получилось.
Пару дней назад выпустили они обоих псов, устроив просто безумный переполох. В селе случилось самое настоящее сумасшествие: визжали бабы, носились, как угорелые мужики с топорами и вилами, кто-то стрелял из ружья. Орали про сатану, про демонов и духов.
На утро выяснилось, что пока гремел весь этот переполох, сгорело три избы и два сарая, пропала корова, двух мужиков затоптали и одна девка была обрюхачена. Про брюхо до сих пор на демонов кивают.
К счастью, сегодня все прошло нормально. Взять, ничего не взяли. Просто попугали немного на дороге. Попалась им пара бродяг, что сразу же наутек пустились, едва их в маскхалатах увидели. Затем до чертиков напугали какого-то молодого парня, что с рыбалки возвращался.
Возвращаясь домой после этого, Дмитрий улыбался. Все шло, как нужно. Скоро Скуратова можно будет «голыми руками брать». В его родовом селе среди крестьян самая настоящая паника. Уже третий крестовый ход вокруг села проводят. Ходят кругами между домами, с хоругвями, крестами, поют православные гимны. Среди помещичьей дворни тоже сказывают неспокойно. Появились слухи, что все последние напасти оттого напали на село, что их помещик Федор Кобылин великий грешник. Поговаривали даже, что он в старых богов верует. И многие верили в эти слухи, готовясь бежать, куда глаза бежать. Даже сельский священник, сидевший раньше тише воды ниже травы, так осмелел, что стал обличать барина. Мол, замаливать нужно грехи и новую церкву строить.
– Еще пару дней село Кобылина и само поместье немного помаринуем. Как раз полная луна на небе будет. Слышишь, Михайла⁈ – тот, идя от него чуть в стороне, заинтересованно повернулся. – Говорю, выть готовься по-волчьи. Оборотней будем изображать. Умеешь выть-то? Только так выть нужно, чтобы кровь в жилах стыла.
Холоп усмехнулся и вдруг, как завоет. Протяжный, леденящий душу, вой прорезал ранний вечер, далеко-далеко раздаваясь в округе. Сразу стихли лишние звуки. Лесное зверье, только что своими звуками наполнявшие лес, затихли.
– Ни хера себе! Откуда такое умение? – удивился Дмитрий. – Жуткова-то получается… особенно под вечер. Представляю, что будет, когда настанет глубокая ночь. Люди дома с лавок будут падать.
– Дык, могем немного, – скромно ухмыльнулся холоп, неопределенно качнув головой. Мол, на свете живет долго, и много разного нахватался у добрых людей. – Э-э-э… господине, может седни с устатку того крепкого вина разрешишь принять? Этого… что конским прозывается. Третьего дни угощал.
У парня удивленно поползли вверх брови. Это какой еще конской брагой он его раньше угощал? Никак он не мог взять в толк. Что за конская брага⁈ Медовуха что ли⁈
– Подожди-ка, ты про коньяк говоришь? – наконец, осенило Дмитрия, про какой напиток идет речь. Услышав знакомое название, Михайла закивал головой. – Хорошо, дружише. Обещать не буду. Попробуем, что у нас сегодня получится… Хорошо, говорю. И не делай такое страдальческое выражение лица! Сказал, значит, будет. Вопрос только в том, что получится.
С его способностью, которой его наделил Дьявол, по-прежнему, творилось что-то непонятное. Никак ему не удавалось к этому всего верный ключик подобрать. Разброс в напитках получался просто неимоверно широким. Некоторые названия получившихся напитков, что чудесным образом всплывали у него в мозгу, он даже выговаривал с трудом.
– Ладно, ладно… Не нуди под ухом. Осталось немного воды? – Михайло, едва в обморок от радости не свалился. Знал, собачий сын, что обычно следовало за этим словами. Мигом подставил кувшин, в котором плескалось немного питьевой воды – их запаса на прошлую вылазку. – Только учти, коньяк может и не получится… И гляди у меня, не спейся! Начнешь фортеля выкидывать, прокляну, – здесь пришлось на Михайлу глянуть фирменным «дьявольским» взглядом, то есть посильнее выпучить глаза. На того это особенное действие оказывала. Холоп сразу же вытягивался по стойке смирно, словно на военном смотре, и едва дышал.
Подержав немного в руках кувшин, Дмитрий попытался представить самое обыкновенное пиво. Чтобы было немного горьковатое, светлое и не слишком забористое. Такое обычно литрами потягивать можно, сидя у телевизора и наблюдая за игрой какой-нибудь футбольной команды.
– Надеюсь, получилось, – пробормотал он, встряхивая кувшин в руках. К сожалению, из него потянуло чем-то совершенно незнакомым, совсем не напоминающим запах пива. – Хм… – вскоре в голове (спасибо, Дьяволу) всплыло название. – Ого-го… Чудо-чудесное. Б-52!
Перед глазами появился большой прозрачный немного запотевший бокал, содержимое которого состояло из трех слоев – трех ликеров – кофейный ликер, сливочный ликер и крепкий апельсиновый ликер.
– Держи…
Михайла, сглатывая появившийся в горле ком, жадно схватил кувшин. С предвкушением принюхался к незнакомому запаху, исходящему от содержимого.
– Не пойму чяго-то… Вроде сладко и щекочет что-то, – бормотал холоп, пытаясь описать свои ощущения.
– Пробуй уже… сомелье бородатый!
Кувшин сразу же запрокинулся.
– О! – округлились глаза холопа. Выпить залпом коктейль Б-52 весьма непростое дело, особенно для того, кто не приучен к крепким алкогольным напиткам. Михайла, ведь, при всей его тяге к хмельному пил больше слабенькое вино и пиво. Крепкий мед ему не был по карману. Здесь же почти тридцать градусов! – Ух! Как борть с пчелами в рот ухнуть, а потом ржи туда бадейку кинуть. Сверху слив забродивших положить… Уф! Чуть пузо не вывернуло наизнанку.
Почти всю оставшуюся дорогу Михайла выспрашивал, что за чудо он только что пробовал. Успокоился лишь тогда, когда показалось их сельцо с покосившимися избенками.
– Митрий Ляксеич, гляньте! Приехал кто-то! Важные люди, видно, – Михайла уже кого-то высмотрел у околицы.
Через полсотни шагов казалось, у барского дома, Дмитрий тоже заметил что-то странное. У изгороди стояли трое всадников в красных кафтанах с притороченными у седла ружьями. На поясах сабли.
– Ба, стрельцы, – ахнул холоп и затрясся самым натуральным образом. – Нежто, все прознали про наши дела⁈ Как же так, господине⁈ На дыбе теперь вздернут, апосля в кандалы.
Дмитрий резко развернулся к своему холопу и с силой взял его за грудки. Притянул к себе и несколько раз встряхнул так, чтобы зубы клацали.
– Молчать, харя! Молчи! Все нормально! – шикнул он на Михайлу. – Заткни пасть! Я все решу…
Выяснилось, что стрельцы прибыли не по их душу. Вопрос был совершенно в другом.
Правда, у Дмитрия был опасения. А если сейчас возьмут их под «белые ручки» и в подвалы Разбойного приказа потащат. Вдруг, они все узнали. Может кто-нибудь видел, как они разбойничали.
К счастью, все обошлось на этот раз.
– Матушка, что случилось? – вскрикнул Дмитрий, едва вошел в избу. Екатерина Кобылина сидела на лавке вся расхристанная, бледная, едва дышала. – Что с тобой?
В избе у стола стояло двое – мордатый стрелец в теплом красном камзоле с позументами и мужчина с недовольным лицом в богатом платье.
– Что тут происходит? – еще раз спросил Дмитрий, смотря только на маму. – Мама?
– Они… Сынок… Вот… сказывают, что продавать надо нашу землицу Скуратову, – пролепетала женщина, испуганно косясь на высокого стрелецкого полусотника. – От самого государя приехали…
Дмитрий недовольно засопел, встав в середине избы. Ему было все ясно, как божий день. Сосед Скуратов, скотина, решил подключить государственный ресурс, притащив сюда стрельцов. Думал, что стрелецкий полусотник сможет надавить на бедную женщину, и она все продаст. Рейдеры, уроды!
– А ну, пошли к черту! – рявкнул Дмитрий во весь голос. Подскочил к печке и вытащил из укромного места батин мушкетон – здоровенный пистоль-дробовик. – Мы дворяне! Никто у нас землю не может отобрать! Сам государь нам ее даровал за службу!
Пистоль охренительного калибра уставился в сторону незваных гостей. А решительный вид взъерошенного Дмитрия не оставлял никаких сомнений, что тот готов спустить курок.
– Валите отсюда! Свинцом накормлю, подавитесь! – рыкнул он, водя пистолем из стороны в сторону. – И передайте Скуратову, что хрен ему в рыло, а не нашу землицу! Еще увижу кого-нибудь, мочить буду…
Спровадив незваных гостей, Дмитрий подскочил к матери. Та все еще полулежала на лавке с совершенно непонимающим видом.
– … Все у нас заберут, сынок. Сказали, из самого Стрелецкого приказа приехали, чтобы на наше поместье посмотреть, – женщина пыталась что-то объяснить, но у нее получалось невнятно и не очень понятно. – Мол, ты мал еще и не осилишь ратной службы. Может, даже погибнешь там. Лучше, сказывал стрелецкий полусотник, отдать нашу землицу, а самим в однодворцы пойти.
