Текст книги "Адский договор: Переиграть Петра 1 (СИ)"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

[5] Шивекяр – армянка, любимая супруга османского султана Ибрагима I, правившего в середине XVII в. Питал особую любовь к женщинам с пышными формами. В гарем отбирались женщины миловидной внешности, весившие не меньше ста килограмм. Шивекяр, считалось, весило около ста шестидесяти килограмм.

Неожиданный поворот

Достигнув реки Самарки, русское воинство с облегчение вздохнуло. Наконец-то, засушливые крымские степи с их пересохшими руслами крошечных речушек и выжженной палящим солнцем травой оказались позади. Истомившиеся лошади, особенно запряженные в тяжелые повозки с многочисленным добром, жалобно ржали и рвались к воде. Возчики их распрягали, обтирали и давали немного постоять, чтобы остыть после тяжелого пути. Лишь потом вволю поили холодной водой.

Многие воины с ходу бросались в речные воды, даже не разоблачившись. Лишь скидывали на песчаный берег саблю с ружьем, да пороховой припас. После долго отмокали в воде, не вспоминая и о еде.

К вечеру на правом «родном», что смотрел в сторону Москвы, берегу зажглось множество костров. Воевода дал воинству пару дней, чтобы прийти в себя, привести в порядок прохудившуюся обувь и одежду, начистить воинскую сброю. Чай, с победой домой возвращались, а не с попойки какой-нибудь. Все должно быть справно, чтобы глазу приятно было.

Ближе к ночи, когда все дела были сделаны, а в казанах уже доходила сытная похлебка, пошли разговоры. Воины вспоминали о доме, ждущих их женках и детишках, хвастались друг перед другом взятым у крымчаков добром, делились планами.

– … Как вернуся, братка, знаешь, что сделаю? – у костра, что горел почти у самого берега реки, развалился на теплой кошме коренастый воин. На его плоском веснушчатом лице играла мечтательная улыбка. – Сразу строиться стану. Рядом со своей халупой поставлю справную избу и стану сапоги тачать. Ха-ха, да не сам, конечно! – довольно рассмеялся конопатый, встретив удивленный взгляд соседа – плотного угрюмого мужика с перебитым носом. – Я же у крымчака знатного мастера взял. Прежде хотел было саблей его рубануть. Мол, и так уже богато добра взял. На кой мне черт еще этот чернявый⁈ Он же взмолился, в ноги бросился, умолял его пощадить. Сказывал, что самый известный в Бахчисарае обувных дел мастер. Во!

Рассказчик махнул рукой в стороны своих сапог. Его товарищ, едва взглянув, завистливо покачал головой. Даже при свете костра было видно, что сработал их настоящий мастер. Сидели на ноге, как влитые, в обтяжку. Все швы ровные, кожа мягкая, подошва толстая, особыми гвоздиками подбитая и обильно дегтем от влаги смазанная. Такие сапоги не грех и боярину преподнести в подарок.

– Хороши, – самодовольно заулыбался конопатый, прихлопнув одним сапогом по другому. Мол, смотри, любуйся на мою удачу. – Будут за мои сапоги чистым серебром платить. А коли грошей нема, то проходи мимо. Может даже для самой государыни черевички тачать будем, – размечтался он, любуясь сапогами. – А что? Такие сделаем, что все от зависти падать будут…

Второй воин, явно завидуя, что-то неопределенное буркнул в ответ и махнул рукой. Похоже, сказать хотел что-то такое, что бы стерло улыбку с лица первого. Наконец, нашел.

– Ты бы, Кострома [конопатый родом был с Кострому, за что и получил такое свое прозвище среди товарищей], рано не радовался, – вдруг огорошил он товарища. Вроде и говорил тоном сочувствующим, но подспудно проскальзывали и насмешливые нотки в его голосе. Точно хотел гадость какую-то сказать. – Людишки сказывают, что затеялась в Москве великая буча. Вроде бы лихие люди замыслили нашу государыню трона лишить. Нонче только от нашего писарчука слышал. Он как раз добрую чарку принял, окосел, а у него апосля язык развязался.

У конопатого от удивления аж рот раскрылся. Лицо с оттопыренными ушами стало напоминать лицо ребенка, которому впервые показали, что под кроватью-то на самом деле лежат старые отцовы тапочки, а не страшный монстр.

– Нашу государыню трона лишить? – оторопело повторил он услышанное и замолк. Это же звучало даже, как ересь. Настоящее потрясение основ. Как можно что-то замышлять против государыни, поставленной на российский престол божьи промыслом? – Кто же сей изверг? Уж не ляхи ли?

Его товарищ наклонился вперед и, сделав подозрительное лицо, шепотом ответил:

– Сказывают, бучу подняли Нарышкины… Петьку-царевича хотят царем ставить.

–//-//-

Запорожская сечь – насколько яростные и противоречивые эмоции вызывало это название у врагов Московского царства, сложно даже описать пером. Расположенные в низовьях Днепра и сторожившие речные переправы, военные городки свободных казаков были настоящей костью в горле у крымчаков и осман, называвших Запорожскую Сечь дьявольскими землями. Немало беспокойств доставляли они и Речи Посполитой, прозывавших казаков не иначе, как неистовыми московитами.

В эти дни наиглавнейший Кош, главное военное укрепление Сечи, готовился к большому празднику – к встрече своих братьев-казаков и московской рати с победой над своим извечным врагом – Крымским ханством. Еще пару суток назад прискакал от них гонец с радостным известием о том, что пал Бахчисарай, а сам хан оказался в кандалы закован. В Коше после такого известия до самой глубокой ночи не смолкали оглушительные выстрелы из артиллерийских орудий, ружей и пистолей. Без устали казаки ревели пьяными голосами победные песни.

С самого утра этого дня казаки в крепости готовились к празднику. На площадь у гетманской избы телегами возили дрова и хворост для костров. Сколачивали столы и скамьи, разделывали туши быков и овец, из погребов с воплями вытаскивали бочонки с прохладным пенистым пивом и сладким вином. В корчме уже готовилась здоровенная бадья с крепленной брагой для тех, кто выпить был особенно силен.

Лишь в гетманской избе царила тишина, где за столом с ошалелым лицом сидел перший помощник гетмана Гайдана. На другом конце стола на самом краешке лавки присел писарь, лопоухий парень в платье семинариста, державший в руках пергамент послания.

– Ох, грехи мои тяжкие. За что мне сие, Господи? – сокрушался помощник гетмана, горестно мотавший головой. Его роскошные висячие усы, выделявшиеся на безбородом лице, мотались вслед за головой, словно две метелки. – Что же теперь творить-то? Андрей-ка, прочти еще раз. Можа что другое там писано? Хорошенько прочти, чтобы все буковки заметить! Не одну не забудь! Слышишь меня? А то розгами всю задницу развальцую.

Паренек еле слышно вздохнул при этом. Видимо, не первый раз уже приходилось перечитывать послание. Может в четвертый, а может и в пятый раз читал.

– Сделаю, батька, – тем не менее, с готовностью произнес писарь. Знал, что у батьки Гайдана не забалуешь. Лучше не перечить, а то живо плетей заработаешь. Батька на плети и розги не скупился. – Послание сие писано в городе Москва больше седьмицы назад. Итак…

Он поднес пергамент ближе к глазам, потому что освещение было не очень. Лишь одна свеча на столе горела.

– Пресветлейший и державнейший великий государь и великий князь Петр Алексеевич всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец: Московский, Киевский, Владимерский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский и царь Сибирский, государь Псковский, великий князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятцкий, Болгарский и иных, государь и великий князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея северныя страны повелитель, и государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских царей, и Кабардинские земли, Черкасских и Горских князей и иных многих государств и земель Восточных и Западных и Северных Отчичь и Дедичь и наследник и государь и обладатель, – медленно, по слогам читал писарь, разбирая витиеватый почерк. – Приказываем схватить лихоимца и злодея, помышлявшего на царскую жизнь, Ваську Голицына и заковать его в кандалы. После же под доброй охраной верных людей отправить сего разбойника в Москву. За то будет дадена большая награда.

Не услышав ничего нового, Гайдана аж в голос застонал. Как же так? Что, вообще, происходит? Хотя, пожалуй, на последний вопрос у него был ответ. Прибывший прошлым днем гонец все рассказал, что в Москве происходило и чего в царском послании не было. А в столице неделю назад между тем весьма знатная буча произошла. Нарышкины в Боярской Думе шум подняли, государыню Софью болезной признали и в монастырь оправили. Всех Милославских под это дело в темную пересажали, а их имущество между собой поделили. Теперь, получается, один боярин Голицын остался, что за бывшую государыню Софью встать мог.

– И что же делать теперь? – продолжал сокрушаться Гайдана, задумчиво теребя свои усы. – Выходит нам не победную пирушку готовить нужно, а стражу с кандалами… Как? Там же цельная армия с пушками и ружьями идет? Коли против пойду, меня же самого в кандалы закуют или на дереве вздернут… Ох, грехи мои тяжкие.

В этот самый момент дверь в избу с треском распахнулась и внутрьвлетел мордатый казак в дорогой одежде. Раскрасневшийся, с выпученными глазами, он подлетел к столу и своим внушительным пузом едва не наехал на Гайдану.

– Ты что это творишь, Гайдана⁈ Я тебя спрашиваю? Почто обчеству про послание государя ничего не говоришь⁈ – чувствовалось, что казак очень хорошо умел «переобуваться». Успел уже списать государыню Софью и присягнуть новому государю. Одно слово, гибок без меры. – Я все знаю! Гонец мне все про послание государя рассказал. Нужно скорее казачий круг собирать и сбор нового войска объявлять. Будем лиходея Ваську Голицына ловить…

Помощник гетмана не дал ему договорить. Встал и, сложив руки на груди, с брезгливостью сплюнул прямо под ноги вошедшему казаку. После грозно нахмурил брови.

– Смотрю, Мазепа, быстро ты нашу государыню забыл! И дня не прошло с того дня, как в корчме здравницу ей кричал. Сейчас уже хулу ей творишь, – скривился Гайдана, смерив казака презрительным взглядом. Очень хорошо знал он Мазепу, что за гнутый гривенник мать родную продаст османам. Знатный сребролюбец был. Все грошей и власти хотел. – Желаешь выслужиться и милость у нового государя заработать?

Вздрогнув от неприкрытой ничем правды, Мазепа недовольно оскалился. За рукоять дорогого пистоля схватился, что был за парчовый, красного цвета, пояс засунут. Пузо еще сильнее выпятил, словно им толкнуть хотел. Только то все пустая бравада была. Трусоват он. Скорее сподличает, чем в драку полезет. Словом, мерзкая душонка.

– И желаю! Я верный слуга государя Петра Алексеевича! А ты, вижу, желаешь бунтовщика поддержать⁈ Ваську Голицына схватить не хочешь! – обвиняюще зыркал казак, медленно пятясь к двери. Решил, видно, на площадь бежать и казаков поднимать. – Казачий круг должен про то знать! Слышишь⁈ Не скрыть тебе сие послание от государя!

–//-//-

С десяток всадников взобрались на холм, поросший корявыми березками. Внизу в паре верст отсюда в неглубокой ложбине спрятался небольшой острог, окруженный валом и бревенчатой стеной. С трех стороны торчали невысокие башни с бойницами.

С одной из башен громко хлопнул предупреждающий пушечный выстрел. Рядом потянулся к небу черный-черный дым сторожевого костра. Со стороны леса к острогу уже бежали люди, с тревогой оглядывавшиеся на холм. Что-то кричали. Видно, думали, что крымчаки вновь задумали в набег отправиться.

– Что, колдун, снова свой, русский люд, воевать будем? – оказавшийся рядом с Дмитрием, Голицын скрипнул зубами. Стоявшие за ним ближники тоже недовольно что-то пробухтели. Никому не хотелось против своих, православных биться. С басурманам сам Бог велел воевать, а с своими нехорошо, неправильно. – Что молчишь?

А что говорить тут? Паршиво все это. Дмитрий молча смотрел на крепость, ничего не отвечая.

Вообще, с походом на Москву все сразу не заладилось. Слишком долго Голицын раздумывал, идти ему против нового государя или нет. С одной стороны страстно желал свою любимую защитить, а с другой страшился бунт поднимать.

Только это промедление стоило им инициативы. Новый государь, Петр Алексеевич, а точнее стоявший за ним дядя, опытный царедворец боярин Артамон Матвееич Нарышкин начал действовать молниеносно. Десятки его гонцов с грозными посланиями были отправлены на юг. За неполную неделю, забивая насмерть коней, падая от усталости, они объездили почти все мало мальски крупные города, городки и острога с наказом «не пускать бунтовщика Ваську Голицына, не давать его войскам ни провианта, ни порохового припаса». Тем же, кто сумеет схватить «лиходея», будет от великого государя Петра Алексеевича царская награда и великий почет.

Словом, почти каждый город или острог теперь встречал возвращавшееся из похода войско закрытыми воротами и ощетинившимися ружьями стенами. Невозможно было пополнить продовольствие и порох, починить повозки, узнать последние новости.

Другой серьезной проблемой, постепенно выраставшей до невиданных масштабов, стали брожения в войске. Воины толком не понимали, что происходит, почему их так встречают свои же приграничные гарнизоны. Они ведь победители, те, кто разгромил Крымское ханство. Где торжественные встречи, праздничные гуляния, накрытые столы? Бродили самые разные слухи, которые лишь умножали всеобщую неразбериху. Одни болтали о войне с ляхами, шведами и османам вместе взятыми, другие шептались о перевороте, третьи – о гонениях на старообрядцах, новых налогах и восстании крестьян.

Сейчас все эти просчеты были видны парню особенно отчетливо. Не с того они начали этого поход. Не так стали действовать: второпях, без подготовки, без понимания.

– Неправильно все это, – задумчиво проговорил Дмитрий, продолжая разглядывать суетившихся защитников острога. – Все неправильно. Мы же с главным не определились, начиная все это дерьмо.

– Что ты бормочешь там колдун? – услышав его бормотания, воевода тронул поводья коня, чтобы подойти ближе. – Уж не ворожишь ли? Наворожил бы лучше лёгкую дорогу!

Парень даже не повернулся. Идея одна шикарная в голову пришла, упустить боялся. Поэтому просто пробурчал в ответ что-то неопределенное, и правда, похожее на колдовство.

– Не шали, колдун! Ответствуй, как на духу, как дальше делать будем? – не успокаивался Голицын. – Через сотню верст большие города пойдут, там воинов поболе будет. Оружны, с пушками. Что там делать будем?

Дмитрий вновь отмахнулся. Не готов ещё был.

А задумал он Голицыну напомнить про историю с Лжедмитрием, что произошла меньше сотни лет назад. Ведь тогда какой-то проходимец из села сумел всех обмануть и выдать себя за чудесно спасшегося царевича Дмитрия. Занял престол и даже успел немного поправить. Может и им попробовать такое провернуть? Шикарно могло бы получиться. Это же прекрасная причина, чтобы объявить себя не бунтовщиками, а борцами за правое дело.

– Придумал, воевода, – наконец, повернулся к нему парень. Идея созрела для того, чтобы выставить ее на суд. – Поспешили мы слишком. Ничего не продумали. В этом наша главная ошибка. Для чужих мы бунтовщики, для своих – непонятно кто. Воины скоро, вообще, разбегаться начнут без ясности. Так больше нельзя… Гляди, эти даже на нас косятся. Думают, а не переметнуться ли на другую сторону

Парень махнул рукой в сторону стоявших в стороне ближников-бояр, настороженно поглядывающих на них. Точно, подумывали, как сдать и его и самого воеводу.

– Нужно, воевода, их самих бунтовщиками объявить! – с жаром начал рассказывать о своей задумке Дмитрий – Это они клятвопреступники, кто против божьего промысла пошел, а нему! Они должны бояться и стыдиться! Мы идём, чтобы спасти истинную царицу Софью! Понимаешь, воевода? Идём не любушку твою выручать, а царице престол возвращать! Вот, что говорить нужно! Трубить на каждом углу! Перед воротами каждого города! Гонцов во все места рассылать, что едут победители, едут избавители, едут почти святые радетели за старину! Нечего сиськи мять и нюни распускать! Чего, вообще, стесняться⁈ Нужно перехватывать инициативу у них! А знаешь, что, воевода?

Тут парня, вообще, «понесло», словно взбесившегося жеребца.

– … Скажем, что Петр Алексеевич царь ненастоящий! Во! – при этих словах Голицын чуть с жеребца не свалился. Брови вверх взлетели, челюсть, напротив, – вниз. Охренел, по-другому не скажешь. – Именно так и скажем! Царя Петра подменили! А настоящий царевич Петр с нами идет!

Воевода уже за сердце схватился. Прихватило, сердешного, видимо от далеко идущих планов Дмитрия.

– Да, да! – с жаром повторил парень, продолжая фонтанировать идеями. – Всем объявим об этом! Пусть на каждой площади, в каждой избе об этом говорят! Пусть у каждого в голове поселится червячок сомнения!

Голицын тряхнул головой, пытаясь прийти в себя от услышанного. Рванул на груди ворот камзола, освобождая шею. Воздуха перестало хватать.

– Тогда, колдун, скажи… – голос его ослабел, стал едва слышен. – А где же, по твоему, царь Петр Алексеевич? – воевода даже развел руками, показывая: мол, нет никого вокруг. Где ты увидел юного царя!

Парень на мгновение примолк, набирая в грудь воздуха. После, как гаркнет со всей дури:

– Я! Я! Не видишь что ли⁈

Все ближе и ближе

-//-//-

В маленькой светлице, что стеной примыкала к Грантовитой палате, находились трое. На небольшом троне сидел высокий крепкий мальчишка, с увлечением рассматривавший испанский мушкетон с богато украшенным ложем. Лицо у него было загорелое, обветренное, руки ободранные, в цыпках. Так сразу и не скажешь, что это российский самодержец Петр Алексеевич, еще недавно бывший царевичем.

Чуть в стороне на узкой лавке сидела его мать, Наталья Кириловна Нарышкина. Моложавая полная женщина с чуть одутловатым лицом, она испуганно смотрела на своего брата, Артамона Сергеевича Матвеева, который ей только что сообщил весьма тревожное известие. Оказалось, на юге царства стали шириться слухи о том, что царя Петра Алексеевича подменили. Мол, не он сейчас на троне сидит, а какой-то безродный мальчишка.

– Неужели то правда, Артамоша? – женщина встревоженно вскинула руки, с трудом веря в то, что ей рассказывал брат. – Как же так можно? Вот же он, государь! Вот он, на троне восседает. Где же ему еще быть-то?

Матвеев с усмешкой покачал головой, поражаясь простоте своей сестры. Женщина, что с ней взять…

– Сестрица, никто разбираться не будет с тем, где правда, а где ложь! Главное, голытьба начинает в это верить… Даже по дворцу начинают слухи ходить. Кое-кто из кормилиц сказывал, что к ним уже людишки подходили и про нашего Петрушу выспрашивали.

Опытный царедворец, собаку съевший в интригах против своих противников, он-то прекрасно понимал, насколько все серьезно. Простому люду можно с легкостью голову заморочить. Главное, врать поубедительнее, да покрасивее. Больше крику чтобы было при этом. Тогда люди во все поверят.

– Думать нужно, сестрица. Крепко думать, – задумчиво добавил Матвеев, размышляя, как им разбираться со всем этим.

А тут вдруг Петр оживился. Мушкетоном громко стукнул о позолоченную ручку трона.

– А что тута, дядько Артамон, думку думать? – решительно произнес юнец, грозно сдвинув брови. Лицо при этом приобрело тяжелое, неприятное выражение. – Казни лютой нужно всех этих лиходеев придать! Сначала на дыбу, чтобы всех приспешников и сподручников выдали. Апосля же головы им отрубить или стрельнуть, – он вытянул руку с мушкетоном вперед и сделал вид, что стреляет. – А еще лучше вешать на виселицах у дорог, чтобы все видели, что с ослушниками бывает[1].

Женщина с мужчиной при этих словах юнца понимающе переглянулись. Сразу видно, настоящий государь растет. Не в меру лют к своим врагам. С таким государства завсегда спокойней бывает…

–//-//-

Почти всю ночь Василий Голицын провел без сна. Словно хищник в клетке, метался из одного угла шатра в другой. Места себе найти не мог. Все раздумывал, принять ли предложение колдуна или нет. Слишком уж дьявольским попахивало от все этого. Подумать только, объявить самого себя настоящим государем всероссийским.

– Поистине колдун обезумел, раз на такое решился, – шептал воевода, пытаясь принять решение. – Назваться божьим помазанником…

Однако, не мог Голицын не признать и то, что в таком случае их шансы на вызволение государыни Софью весьма сильно вырастают. Объявляя, что царь в Москве не настоящий, они смогут внести некоторое замешательство в ряды своих противников и посеять семена сомнений в ряды сторонников Нарышкиных. Волей-неволей сомневаться начнут и простые люди. Начнут задаваться вопросом, а вдруг все эти слухи правда и царя, действительно, подменили.

– И наша рать укрепиться в вере, что за правое дело идем биться. Настоящего государя на трон сажать, – с каждой минутой предложение колдуна ему нравилось все больше и больше. В голову приходили новые аргументы. – И для любушки моей избавление быстрее придет, коли слух пойдет, что с нами идет настоящий государь…

Всплывшее в памяти лицо печальное лицо возлюбленной стало для него последней каплей. Не мог он не понимать, что каждая минута промедления была ей во вред и грозила смертельной опасностью. Никак нельзя было ему медлить! Никак нельзя!

– Софьюшка, любушка моя, потерпи еще немного. Близко твое избавление… Я послушаюсь колдуна, поручкаюсь с самим врагом Человеческим, если это спасет тебя…

Голицын принял решение. Завтра на Москву пойдет не войско бунтовщиков-лиходеев, а рать законного российского государя. И колдун, обряженный в соответствующие богатые одежды, станет во главе этого войска.

–//-//-

Поход на Москву начался с большим скрипом, словно поездка на телеге не смазанными осями. В войске шли внутренние брожения. Появились первые беглецы, даже среди знатных. Бросали награбленное в Бахчисарае барахло и бежали, выждав подходящий момент. Вдобавок, каждый встреченный на пути городок или острог приходилось брать штурмом, а если не получалось то вставать в осаду.

Все стало меняться, когда Голицын принял предложение Дмитрия о самозванце. С момента, когда из шатра воеводы вышел парень в по-царски роскошных одеждах, у восставшего войска появился символ или знамя. Теперь они не бунтовщики, которым место на дыбе или плахе, а борцы за законного государя.

– … Пришлось мне бежать от злодеев, что опоили мою матушку и грозил и мне лютой смертушкой. Темной ночью выскочил я в окошко в светлице и был таков. Верные люди спасли, Господь им дай здоровья: оберегали, поили и кормили, – именно такую «песню заводил» он при встречах с «лучшими и большими» людьми каждого села, острога и городка. Со скорбным лицом, пуская слезу и то и дело целуя крест, Дмитрий рассказывал о своем чудесном спасении, о яростной погоне, об испытанных им лишениях. На тяжелые испытания он особенно напирал, когда видел среди встречающих его людей много женских лиц. Были бы способности к музыке и голос, парень бы и запел что-то жалостливое, например, «журавли летят над зоной». Хотя про зону лишнее. – … Стрелы и пули над моей головой летели. Лиходеи, что скакали за мной, грозили мне страшными пытками и плахой… Пришлось мне лишь коркой черствого хлеба довольствоваться и глотком речной воды за целый день. Ноги в кровь сбивал, когда ходил по острым камням и колючим кустам…

Боже, какие же они все были наивные, всякий раз поражался Дмитрий, когда «выступал» перед очередной толпой жителей какого-то городка. Перед ним стояли солидные бородачи в длинных рубахах и лаптях, бабы и молодухи в сарафанах и платках, и навзрыд плакали. Некоторые, вообще, «истерить» начинали: на колени перед ним падали и кругами ползали, царапали свое лицо ногтями. Они все (ну, по крайней мере, большая часть) истово ему верили. Ни тени сомнения не было на их лицах.

– Изверги! Христопродавцы! – когда градус напряжений' подскакивал до потолка', люди начинали выкрикивать проклятья тем, кто преследовал их юного государя. Грозили кулаками, размахивали саблями, даже в воздух стреляли. – Казни их, батюшка-государь! Казни их лютой смертью! Чтобы и следа этого поганого племени на земле не осталось! Гореть им в геене огненной!

Что уж говорить про простой люд, если даже их собственные воины прониклись. Они, знавшие его все это время, как писаря Митьку, а позже воеводского колдуна, поверили в его царское происхождение! Просто дикая мешанина была в их головах, если все это принималось на веру! Стали называть его государем Петром Алексеевичем, низко кланяться, здравницы при встрече кричать!

– А воям моим верным я обещаю многие вольности – освобождение от податей на веки вечные, свободную добычу соли, освобождение от посадского суда, – не забыл он «хвалить» и задабривать свое войско, прекрасно понимая, кому обязан своей защитой. На каждом импровизированном митинге, при вхождении в очередной город, Дмитрий рассказывал, какие великие блага посыпятся на тех, кто присоединиться к его воинству. В его положения никаких обещаний не могло быть много. Собственно, парень и обещал так, что даже помалкивающий Голицын диву давался. – С любыми обидами и проблемами приходите ко мне. Всех приму, никого не обижу невниманием. Коли беды на вас какие-нибудь навалятся, идите ко мне. Помогу вам… все решу…

Немало помогла им в продвижении к Москве и особая тактика, придуманная лично Дмитрием. Ведь на их пути встречалось множество укрепленных острогов, огороженных тыном селений и поселков, которые сразу же закрывали ворота при виде подходящих войск Голицына. Брать все эти крепости, пусть и не всегда серьезные, было просто физически невозможно. Никакой армии не хватит, если подходить к штурму по всем правилам современной воинской науки. Тут города могли месяцами, а то и годами, осаждать. При штурме же теряли десятки тысяч человек, а нередко и, вообще, назад откатывались.

– … Все не так, воевода! Совсем не так! – в свое время объяснял он Голицыну, что нельзя воевать по старинке. Ни в коем случае нельзя делать так, чтобы жители городов принимали их за врагов. – Мы не лиходеи, не бандиты, не разбойники! Мы законное войско настоящего государя, мы свои люди! Не надо сразу же угрожать казнью при виде закрытых городских ворот, не надо палить из пушек и ружей! Покажем, что мы для них не враги! Вот, что я предлагаю, воевода…

Дмитрий решил попробовать применить нетривиальный ход, чтобы обезоружить своих потенциальных противников, сделать их своими сподвижниками, почти друзьями. Ведь, они ничем особо не отличались и еще пару месяцев назад были, вообще, на одной стороне истории.

– Помнишь, воевода, что давным-давно говорил сам великий Владимир Красное Солнышко? – хитро улыбался парень, поглядывая на Голицына. Тот же отвечал ему недоуменным взглядом. Откуда ему было помнить то, что говорил Владимир Святой? Это же невообразимая древность! – Напомню: веселие Руси есть питиё! Неужели забыл воевода, про мое чудесное умение?

Голицын задумчиво усмехнулся. Кажется, до него начинало что-то доходить. Осталось ему лишь разжевать идея, чтобы все прошло «без сучка и задоринки».

– … К каждому городу будет наше воинство подходить с праздником, весельем. При виде крепостных стен столы будем накрывать с угощениями и бочки с хмельным выкатывать… Про хмельное я позабочусь, как ты понимаешь… Цыгане с медведями, бабы в красивых платьях танцевать станут, громко песни петь. К стенам же пустим самых горластых воинов, чтобы непрестанно кричали они про законного государя Петра Алексеевича, про лиходеев в Москве, про наше милосердие, про богатую добычу и великие милости для защитников города… Думаешь, долго устоят люди в городе, чтобы ворота нам не открыть⁈

Долго молчал Голицын, каким-то странным взглядом посматривая на Дмитрия. Видно, удивлялся тому, что было в голове у парня.

–//-//-

Белгород, город-крепость, еще недавно был важнейшим южным форпостом Российского государства и веками сдерживал набеги то казанских, то крымских ханов. Находился в самом центре грандиозной системы оборонительных сооружений – сотен крепостей острогов и длинных засечных черт, протянувшихся от левобережной Украины и до Урала. Его мощные каменные стены, ограниченные массивными угловатыми башнями с пушками, до сих пор ни разу не удалось преодолеть врагу. Только сегодня все было иначе…

Городской воевода Федор Михайлович Толбухин, мощный кряжистый мужчина в кольчуге, едва не трещавшей в плечах, и старинным шлемом на голове, с тревогой всматривался в сторону леса. Вот-вот, сказывали доглядчики, должно появиться войско бунтовщика и клятвопреступника Васька Голицына.

– Эх, не вовремя как… – сокрушался он, щурясь от солнца. Время от времени начинал растирать уставшие от напряжения глаза ладонью. – Совсем не ко времени.

Городские укрепление Белгорода только внешне выглядели грозными и неприступными. На самом же деле крепостица была в последние годы не в самом хорошем состоянии: пришли в ветхость укрепления, сильно подгнили нижние венцы двух из шести сторожевых башен, часть городских валов завалились, ров песком заплыл после весеннего половодья. Словом, отбиться от быстрого набега крымчаков можно было смело, но долгой осады они вряд ли выдержали. Поэтому и тревожно ему было.

– Идут, воевода, – прохрипел стоявший рядом угрюмый воин, вытянувший руку в сторону извилистой дороги у леса. На ней показалась, голова большой колонны всадников и пеших воинов. – Бить тревогу? – воевода махнул рукой. Мол, давай, поднимай всех на стены. Бунтовщики идут. – Сделаю, воевода.

Через несколько минут над крепостью поплыл звонкий колокольный звон с городской колокольни. К стенам побежали воины гарнизона, в домах прятались испуганные жители. Никто ничего хорошего от сегодняшнего дня не ждал.

– Что сие такое, воевода? – возвратившийся к воеводе воин, вновь показывал на вставшего лагерем врага. – Диковинно то…

Внизу, и правда, происходило что-то непонятное. Одни воины тащили из леса длинные слеги, другие тесали доски из бревен. Может лестницы для штурма готовили? Но для чего тогда так много костров жгли?

– То же не лестницы! Гляди, воевода! Столы ставят! – изумился воин, почти перегнувшийся через зубчатую стену. Хотел все рассмотреть, видно. – У ни там праздник что ли? Нежто, воевода, сегодня святой праздник какой-то? – он удивленно посмотрел на воеводы. Мол, подскажи, сделай милость, что происходит.

Но тот и сам ничего не понимал, видя подготовку внизу к масштабному празднеству. Она там с ума что ли посходили⁈ Какой еще праздник на войне?

На глазах не менее удивлённых защитников, что гроздями торчали на стенах крепости, осаждающие быстро сбивали столы. Соединяли их вместе, ладили рядом лавки. Над кострами уже висело жаркое, которое исходило ароматными запахами. Кое-где слышалась задорная муза свирели и лютни, вроде бы даже в пляс кое-кто пускался.