Текст книги "Комендант Освенцима. Автобиографические записки Рудольфа Гесса"

Автор книги: Рудольф Гесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Через несколько дней полицейский патруль случайно задержал его в одном подозрительном берлинском баре, где он пытался сбыть последние вещи из чемоданов. Служанка, с которой он даже договорился о свидании, была отправлена в Равенсбрюк.

Когда врач вернулся домой, он был неприятно поражен. Айке еще хотел привлечь его к ответственности за оружие, однако отказался, когда врач выдвинул требование о возмещении значительного ущерба.

Вот только три примера, которые мне вспомнились, маленький фрагмент из довольно пестрой жизни КЛ[64]64
  64 Под этим отрывком (в оригинале лист 54) рукой Гесса сделано примечание: «Январь 47 Рудольф Гесс».


[Закрыть].

Насколько я помню, на Рождество 1939 я в Заксенхаузене стал шутцхафтлагерфюрером[65]65
  65 Согласно документам кадровой службы СС (см. личное дело), 9.11.1939 Гесс, «по приказу РФСС», получил чин гауптштурмфюрера, а 21.9.1939 стал начальником шутцхафтлагеря Заксенхаузен. Последняя дата в списке повышений Гесса по службе, следует, как ни странно, после его производства в чин гауптштурмфюрера СС; возможно, здесь имеет место ошибка (сентябрь вместо декабря). Это позволяет согласиться с сообщением Гесса о том, что он стал шутцхафтлагерфюрером «на Рождество 1939».


[Закрыть]. В январе 1940 внезапно прибыл РФСС, и после этого последовала смена коменданта[66]66
  66 Штурмбанфюрера СС Айсфельда (преемника умершего в 1939 Барановского) сменил оберфюрер СС Лориц. Более подробно об этой смене коменданта, сделанной лично Гиммлером, Гесс рассказал в сделанных тремя месяцами раньше, в следственной тюрьме Кракова, записках о Гиммлере, и здесь он ссылается на них (эти записки следуют дальше со стр. 168).


[Закрыть] Прибыл Лориц. Он должен был позаботиться о том, чтобы распустившийся, по мнению РФСС, лагерь снова стал «образцовым». Однажды, в 1936 я уже пережил такую ситуацию в Дахау[67]67
  67 В апреле 1936 Лориц стал комендантом Дахау вместо оберфюрера СС Дойбеля (см. выше с. 65, прим. 3; далее – замечания Гесса о Лорице в его записках о Гиммлере, см. со стр. 168).


[Закрыть]. Прекраснее времечка в моей жизни не было. Лориц уже давно гонялся за мной. Сначала я очень разозлил его тем, что в 1938 отбыл в качестве адъютанта к его заклятому врагу[68]68
  68 Штандартенфюрер СС Барановский (см. выше стр. 68, прим. 4).


[Закрыть]. Он думал, что я добился перевода за его спиной. Но это было не так. Комендант Заксенхаузена вытребовал меня, потому что видел, что в Дахау я был отодвинут на задний план, потому что я оставался верным ему, когда он был шутцхафтлагерфюрером в Дахау. Лориц был очень злопамятен. Он достаточно часто давал мне почувствовать свою немилость. По его мнению, в Заксенхаузене слишком уж смягчились нравы – это касалось и эсэсовцев, и заключенных.

Тем временем умер старый комендант Барановский, и Айке, который был слишком занят формированием своей дивизии[69]69
  69 В октябре 1939 Айке было поручено формирование дивизии СС «Мертвая голова». Это происходило в Дахау. С этой целью концлагерь Дахау временно, до марта 1940, закрыли. Заключенных Дахау на время перевели во Флоссенбюрг (см. показания Карла Роедера, равные данным под присягой = Nürnbg. Dok. NO-2122).


[Закрыть], удовлетворил его [Лорица] просьбу. Глюкс[70]70
  70 Оберфюрер СС Глюкс стал преемником Айке в Инспекции концлагерей (см. выше, стр. 65, прим. 2).


[Закрыть] так или иначе не был благосклонен к Барановскому. Возвращение в КЛ Лорица ему нравилось гораздо больше[71]71
  71 В 1939 Лориц был смещен с должности коменданта Дахау и назначен командиром подразделения всеобщих СС в Клагенфурте (см. записки Гесса о Гиммлере со стр. 168).


[Закрыть]. Ведь в его лице он, «старый» комендант, увидел хорошую опору в качестве нового инспектора.

8. Комендант Освенцима (1940–1943)

Как только понадобилось срочно создать Освенцим, инспекции не пришлось искать коменданта долго. Лориц мог отпустить меня, чтобы получить шутцхафтлагерфюрера, который подходил бы ему больше – им оказался Зурен, последний комендант Равенсбрюка[72]72
  72 Штурмбанфюрер СС Фриц Зурен (род. 10.6.1938/эсэсовский номер 109561) позднее, при отзыве Лорица из Заксенхаузена 1.9.1942 был назначен комендантом созданного весной 1939 женского лагеря Равенсбрюк (близ Темплина в Укермарке), которым заведовал до конца войны (см. личное дело Зурена – Nürnbg. Dok. NO-3647/49).


[Закрыть], который был адъютантом Лорица во всеобщих СС.

Так я стал комендантом вновь создаваемого карантинного лагеря Освенцим[73]73
  73 1.2.1940 рейхсфюрер СС приказал Инспекции концлагерей обследовать за пределами Старого рейха, т. е. в «присоединенных областях», различные комплексы зданий, тюрьмы и лагеря на предмет их пригодности для использования в качестве концлагерей. При этом был назван также Освенцим. 21 февраля 1940 оберфюрер СС Глюкс представил Гиммлеру следующие сведения: «Освенцим, бывшие артиллерийские казармы (каменные и деревянные здания) после устранения некоторых санитарных и строительных недостатков, пригоден для создания карантинного лагеря. Подробный доклад будет представлен РФСС и шефу немецкой полиции, группенфюреру Полю, группенфюреру Гейдриху и рейхсврачу СС. В настоящее время продолжаются необходимые обследования с точки зрения строительства и гигиены. Когда завершатся начатые по распоряжению шефа охранной полиции переговоры об уступке лагеря со стороны вермахта, – в лагере, как уже сообщалось, ещё находится строительная компания, – мной будут проведены ремонт и переоборудование под карантинный лагерь. Необходимые приготовления мной уже сделаны». (IMG, XXXVI, NO-034). Согласно докладу, который Ян Сень составил по результатам следственных действий в отношении Гесса и на основании находившихся в Польше немецких документов (см. J. Sehn, там же, с. 15), первое предложение о создании концлагеря в Освенциме уже в конце 1939 поступило от инспектора зипо и СД Бреслау, оберфюрера СС Вигандта (см. стр. 88, прим. 3). Далее Сень сообщает, что 17 и 18 апреля 1940 комиссия под руководством Гесса осмотрела Освенцим и признала окрестности казарм пригодными для сооружения концлагеря, хотя её внимание и было обращено на неблагоприятные условия (зараженная вода и др.) Согласно личному делу Гесса, 4 мая 1940 он, наконец, был назначен комендантом и ответственным за строительство концлагеря Освенцим.


[Закрыть]. Это оказалось весьма далеко, в Польше. Там неугодный Гесс мог дать перебеситься своему трудовому энтузиазму – таково было мнение Глюкса, инспектора концлагерей. Под таким знаком я принял своё новое задание. Сам я никак не рассчитывал так быстро стать комендантом, тем более, что ещё несколько старых шутцхафтлагерфюреров уже давно ждали освобождающихся комендантских мест. А задание было непростым.

Я должен был в кратчайшие сроки создать транзитный лагерь на 10.000 заключённых из существующего, хотя и застроенного хорошо сохранившимися зданиями, но совершенно запущенного и кишащего насекомыми комплекса. В смысле гигиены отсутствовало практически всё. В Ораниенбурге мне сказали на дорогу, что я не могу рассчитывать на большую помощь, что я должен по возможности помогать себе сам. Не хватало именно того, чего уже не первый год не хватало повсюду в рейхе.

Было намного легче построить новый лагерь, чем срочно создать, как это было приказано вначале, что-то пригодное из неподходящего конгломерата зданий и бараков[74]74
  74 Ядро концентрационного лагеря Освенцим (шталага) образовали казармы и несколько зданий бывшего польского табачного монопольного товарищества на левом берегу Солы возле Освенцима; см. J. Sehn, там же, с. 17.


[Закрыть]. Я ещё не доехал до Освенцима, а инспектор зипо и СД в Бреслау[75]75
  75 В районе эсэсовского района Бреслау, в который входил и Освенцим, относящийся к «присоединенному» округу Катовице, инспектор зипо и СД был представителем шефа РСХА; таким образом он тоже несёт ответственность за отправление заключённых в концлагерь Освенцим. В 1940 должность инспектора зипо и СД Бреслау занимал оберфюрер СС Вигандт (см. Nürnbg. Dok. NO-5322).


[Закрыть] спрашивал, когда могут быть приняты первые транспорты. С самого начала мне стало ясно, что из Освенцима что-то полезное может получиться лишь благодаря неустанной упорной работе всех – от коменданта до последнего заключённого. Но для того, чтобы иметь возможность впрячь в работу всех, мне пришлось покончить с устоявшимися традициями концлагерей. Требуя от подчинённых высшего напряжения, я должен был показывать в этом пример.

Когда будили рядового эсэсовца, я вставал тоже. Прежде, чем начиналась его служба, я проходил рядом, а уходил позже. Редкая ночь в Освенциме обходилась без того, чтобы мне не позвонили с сообщением о чрезвычайном происшествии. Если я хотел получить от заключённых хорошие результаты, приходилось, – в отличие от норм, сложившихся в концлагерях, – лучше с ними обращаться. Я исходил из того, что размещать и кормить их мне удалось бы лучше, чем в старых лагерях. Всё, что там мне не казалось достаточно хорошим, я хотел изменить здесь. Под этим я понимал также привлечение заключённых к охотно выполняемой, созидательной работе. При этих условиях я мог также требовать от заключённых исключительных результатов работы. С этими факторами я считался твердо и определенно.

Однако уже в первые месяцы, можно даже сказать, в первые недели я с горечью убедился, что все благие намерения и планы разбились об ограниченность и упрямство большей части моих подчинённых. Всеми доступными мне средствами я пытался разъяснить своим сотрудникам свои намерения и свой взгляд на вещи, показать им, что возможен только такой путь к успешному выполнению поставленных задач.

Напрасный труд! В «стариках» многолетняя выучка у Айке, Коха, Лорица сидела так глубоко, настолько въелась в плоть и кровь, что даже самые усердные просто не оказались способны ни к чему, кроме того, к чему они годами привыкали в концлагерях. Новички быстро учились у «стариков» – к сожалению, не самому лучшему. Все попытки получить от Инспекции концлагерей для Освенцима хотя бы немногих толковых командиров и унтерфюреров оказались неудачными. Глюкс просто не хотел этого.

Так же обстояли дела и с «функциональными заключёнными»[76]76
  76 Такие заключённые, как «капо», блок– и лагерэльтесте, или заключённые, которым в силу их профессий и квалификации в лагере поручалось выполнение части ответственной работы.


[Закрыть]. Рапортфюрер Палич[77]77
  77 О гауптшарфюрере СС Паличе, который служил в Освенциме рапортфюрером с 20.5.1940 (см. также сообщения о нём на страницах 93 и 97), Гесс весьма грубо высказался в отдельных, не публикуемых здесь заметках (на 3 листах), которые он написал в Кракове в ноябре 1946. В них Гесс сообщает, что Палич, который уже с 1933 служил в Заксенхаузене в должностях блок– и рапортфюрера, и с тех пор был ему (Гессу) известен, обращался с заключёнными Освенцима более чем своенравно. Он терроризировал их, вступал в сделки с ними, а также с помощью угроз и посулов создал сеть связей, которая настолько увеличила его могущество, что он вышел из подчинения даже своему начальству. Свой отзыв о Паличе Гесс заканчивает следующими словами: «Палич был самым хитрым и продувным малым из всех, с кем я познакомился за всё время службы в концлагерях. Чтобы насладиться властью, он шагал буквально по трупам!» В конце 1943 в отношении Палича за его связь с заключённой-еврейкой эсэсовский суд провел дознание. Палич оказался в тюрьме, но затем был условно освобожден и отправлен на фронт, где, вероятно, погиб.


[Закрыть] должен был получить у РСХА для Освенцима 30 подходящих уголовных и политических заключенных всех профессий. Он отобрал в Заксенхаузене 30 лучших, по его мнению, кандидатур – заключённых всех профессий. На мой взгляд, из них едва ли был пригоден десяток. Палич отбирал заключённых согласно своим представлениям, так, как он привык, и как это было принято. Его способности и не позволяли ему действовать иначе.

Таким образом, с самого начала в обустройство лагеря легла ошибочная схема. С самого начала возобладали нормы, которые впоследствии выросли в чудовищные результаты. И все они могли бы и не наступить, и даже не наступили бы, если бы шутцхафтлагерфюреры[78]78
  78 Из-за размеров концлагеря Освенцим в нём были первый и второй шутцхафтлагерфюреры. Первым шутцхафтлагерфюрером вначале был (до конца 1941) гауптштурмфюрер СС Карл Фрицш (род. 10.7.1903, эсэсовский номер 7287). За ним, начиная с января 1942, эту должность занимал (до 1943) гауптштурмфюрер СС Ганс Аумайер (род. 20.8.1906, эсэсовский номер 2700). Оба не только были старыми членами СС, но и принадлежали к ветеранам охранного отряда «Верхняя Бавария» в концлагере Дахау. Видимо, будучи пригодными к эсэсовским офицерским должностям только в концлагере, в Освенциме они вряд ли играли более достойную роль, чем подчиненный им (но превосходящий их в умственном развитии) рапортфюрер Палич. Из-за своей никчёмности оба по настоянию Гесса были, наконец, сняты с должностей. Так же, как и о Паличе, Гесс, сидя в следственной тюрьме, написал о Фрицше и Аумайере отдельные записки (в общей сложности 4 рукописные страницы). Среди прочего, Гесс обвиняет их (и прежде всего Фрицша) в том, что из-за своей непригодности они позволяли функциональным заключённым слишком многое. После войны Аумайер был выдан Польше и 22.12.1947 польский Верховный народный суд приговорил его к смерти. О судьбе Фрицша ничего не известно. Вторыми шутцхафтлагерфюрерами в Освенциме были Майер и Зайдлер. О них Гесс в уже упомянутой (см. выше, с. 89, прим. 2) записке о Паличе сообщает, что Майер, «созданный Кохом» в Бухенвальде, «был готов на любую гадость, настоящий бандит». За совершённые им махинации Гесс уже через несколько недель смог передать его эсэсовскому суду. Последователь Майера Зайдлер оказался не настолько плох. Но, будучи старым сообщником Палича по Заксенхаузену, Зайдлер, как и он, жестоко обращался с заключёнными и пускался в совместные с ними интриги.


[Закрыть] и рапортфюрер придерживались моей точки зрения и добросовестно исполняли мои приказы. Но они этого и не хотели, и не могли делать – из-за ограниченности, упрямства, злонамеренности и, не в последнюю очередь, ради собственного комфорта. Им эти твари подходили – по своим способностям, по своим задаткам.

Подлинным хозяином каждого концлагеря является шутцхафтлагерфюрер. Возможно, личность коменданта накладывает на жизнь заключённых отпечаток, который становится более или менее очевидным. Конечно, комендант – это направляющая, принимающая решения сила. В конечном счете за всё отвечает он. Но подлинным управляющим жизнями заключённых, внутренним распорядком, являются шутцхафтлагерфюрер либо рапортфюрер, если он более умный и волевой. Конечно, комендант управляет жизнью заключённых так, как считает правильным. Но вот как это управление будет в конечном счете использовано, зависит от руководства шутцхафтлагеря. Комендант целиком полагается на добрую волю и здравый рассудок своего шутцхафтлагерфюрера. Бывает, что комендант сам выполняет его функции, когда он ему не доверяет или не считает его способным к исполнению данных функций. Только так может он обеспечить исполнение своих указаний и приказов в том смысле, который им изначально сообщен. Даже полковому командиру тяжело довести собственное понимание своих приказов до конечных исполнителей в случае, если речь идёт о вещах, выходящих за рамки повседневного. Насколько же тяжелее коменданту довести до заключённого приказ, имеющий серьёзные последствия, добиться его неукоснительного исполнения! Руководство именно заключёнными и не позволяет это в большинстве случаев проконтролировать. Этические и дисциплинарные соображения никогда не позволят коменданту расспрашивать заключённого об эсэсовском персонале – разве что речь идёт о раскрытии преступления. Но и тогда заключённый почти во всех без исключения случаях ничего не знает, или дает уклончивые ответы, потому что боится репрессий.

Эти вещи я довольно хорошо изучил в Дахау и Заксенхаузене, будучи блокфюрером, рапортфюрером и шутцхафтлагерфюрером. Я отлично знаю, как обходят неприятные приказы лагерного руководства и даже саботируют их так, чтобы руководство этого не заметило.

В Освенциме мне стало ясно, что здесь дела обстоят именно так. Радикальные перемены были возможны лишь после немедленной замены руководства лагеря. Но добиться этого от Инспекции концлагерей было бы невозможно. И проследить за буквальным исполнением отданных мной приказов было невозможно. Для этого мне понадобилось бы отложить решение главной задачи, – быстро, как только можно, создать действующий лагерь, – и самому стать шутцхафтлагерфюрером. Именно в это время, в ходе создания лагеря, мне следовало находиться там постоянно – учитывая образ мышления шутцхафтлагерфюреров. И именно тогда бездарность стоящего надо мной руководства принуждала меня к длительному отсутствию. Для того, чтобы вообще запустить лагерное производство и поддерживать его, я должен был вести переговоры с хозяйственными инстанциями, с ландратом, с начальником окружного управления. А поскольку мой начальник администрации был круглым дураком, я должен был работать и за него, добывая средства к жизни для охраны и заключённых. И если бы дело касалось только хлеба, мяса, картофеля! Я должен был доставать даже солому. Поскольку я никак не мог рассчитывать на помощь Инспекции концлагерей, приходилось вертеться самому. Я должен был клянчить горючее для автомобилей. За котлами для лагерной кухни я ездил в Закопане и Рабку[79]79
  79 Оба города находятся в районе Новы Тарг (Ноймаркт) на юге краковского округа у словацкой границы, более чем в 100 километрах от Освенцима.


[Закрыть], за нарами и соломенными тюфяками – в Судеты. А поскольку начальник строительных работ у меня не был в состоянии достать даже самые необходимые материалы, их поиском и заготовкой также должен был заниматься я. В Берлине ещё спорили о ведомственной принадлежности расширенных площадей Освенцима – согласно контракту[80]80
  80 См. с. 88, прим. 1.


[Закрыть], весь объект принадлежал вермахту и передавался в ведение СС лишь на время войны. Тем временем РСХА, командование охранной полиции Кракова[81]81
  81 Наряду с Главным управлением имперской безопасности (РСХА) и его региональным представителем в Освенциме – инспектором зипо и СД в Бреслау (см. выше с. 88, прим. 3), должностным лицом, компетентным в вопросах отправления заключённых в концлагерь Освенцим, был начальник охранной полиции (BdS) в Кракове, бригадефюрер СС Бруно Штрекенбах. Как начальнику BdS Кракова, Штрекенбаху подчинялись начальники зипо и СД в Кракове, Лемберге [Львове. – Прим. пер.], Люблине, Радоме и Варшаве. В его ведении находилась вся территория генерал-губернаторства, и он имел гораздо больше полномочий, чем инспекторы зипо и СД в Германии.


[Закрыть], инспекция зипо и СД в Бреслау постоянно спрашивали: когда могут быть приняты бóльшие контингенты заключенных. А я ещё не знал, где смогу раздобыть хотя бы 100 метров колючей проволоки. На саперном складе в Глейвице лежали горы колючей проволоки. Но я не мог получить оттуда ничего, поскольку для этого сначала надо было получить ордер из штаба инженерных войск в Берлине. Инспекцию концлагерей это никак не беспокоило. Поэтому крайне нужную мне колючую проволоку я был вынужден просто воровать. Везде, где я находил останки полевых укреплений, они демонтировались, а бункеры разбирались ради добычи арматурного железа. Везде, где встречались крайне необходимые мне материалы для лагерных сооружений, я приказывал их забрать, не заботясь об их принадлежности.

Я должен был помогать себе сам.

Одновременно закончилось расселение первой зоны в окрестностях лагеря. Очередь дошла и до второй зоны

[82]82
  82 При сооружении концлагеря Освенцим окрестные сельскохозяйственные земли вместе с усадьбами были разделены на различные зоны, которые по очереди конфисковались и объявлялись принадлежащими лагерю. В течение 1940 сложилась так наз. «сфера влияния концлагеря Освенцим». Она имела площадь около 40 квадратных километров и занимала треугольную область земли в месте слияния рек Сола и Висла (точные границы указаны у Я. Сеня, там же, с.18). Из семи польских деревень этой области, в т. ч. из Бжезинки (Биркенау) местные жители были выселены. Позже в них расположились принадлежавшие концлагерю Освенцим сельскохозяйственные службы, опытные станции и т. д. Зона I, граничившая с лагерем, представляла собой сельскохозяйственное владение, а зона II – площади с предприятиями, на которых трудоиспользовались около 2.000 заключенных. Местная, силезская служба ведомства, подчинявшегося Гиммлеру как рейхскомиссару по вопросам укрепления немецкого народного духа, в начале апреля предприняла первые отчуждения и выселения польских крестьян, землевладельцев и отдельных лиц, которые проживали в окрестностях будущего концлагеря Освенцим. В середине 1940 Гесс вел с местным отделением этой службы в Катовице переговоры по вопросам конфискации и выселения с территорий первой зоны вокруг Освенцима. (См. в IMG, XXVII, документ, напечатанный под номером PS-1352).


[Закрыть]

Мне пришлось позаботиться об использовании освободившихся сельскохозяйственных угодий. В ноябре 1940 г. был сделан первый отчет РФСС об исполнении приказа по расширению лагерных площадей[83]83
  83 Об этом Гесс рассказывает в своей записке о Гиммлере (см. ниже с. 173 и далее)


[Закрыть].

Думал ли я, занятый перестройкой и строительством в лагере, что моё первое задание будет лишь началом – началом цепи всё новых поручений, новых планов? С самого начала я отдавался полученным заданиям и поручениям без остатка, можно даже сказать, был одержим ими. Все трудности на моём пути лишь подвигали меня к ещё большему усердию. Я не хотел сдаваться. Мое честолюбие здесь не при чём. Я не видел ничего, кроме работы. То, что при избытке самой разной работы я имел мало времени для заключённых, более чем понятно. Мне пришлось полностью передать заключённых в ведение таких во всех отношениях неприятных персон как Фрич, Майер, Зайдлер, Палич[84]84
  84 О перечисленных лицах см. с. 89, прим. 2 и с. 90, прим. 1.


[Закрыть] – хотя я сознавал, что они организуют жизнь в лагере не по моему образцу. Целиком и полностью я мог отдать себя лишь одной задаче: либо заниматься только заключёнными, либо продолжать перестройку и строительство лагеря всеми имеющимися средствами. Обе задачи требовали всей личности целиком, без остатка. Разорваться было невозможно. Моей задачей было и осталось строительство лагеря. В течение года возникали самые разные проблемы, но главная задача, решению которой я посвятил себя целиком, осталась всё та же. Она захватила все мои помыслы и стремления. Она подчинила себе всё остальное. Только исходя из неё, я и мог руководить.

С этой точки зрения я рассматривал и всё остальное. Глюкс часто говорил мне, что моя величайшая ошибка заключается в том, что я всё делаю сам вместо того, чтобы заставить работать подчинённых. Следует также принять во внимание ошибки, которые они допустили по собственной нерадивости. С этим тоже приходится считаться. Не может всё происходить так, как мы того желаем. Мои протесты против того, что в Освенциме я имею наихудших командиров и унтерфюреров, которые принуждают меня делать самому всё самое важное не только из-за их неспособности, но ещё больше из-за их нерадивости и злонамеренности, он не принимал во внимание. По его представлениям, комендант, сидя в своей дежурке, должен был управлять лагерем одной лишь силой приказов и посредством телефона. Мол, хватило бы и того, чтобы комендант вообще случайно прошел бы через лагерь!

О, святая простота!

Такое представление могло сложиться лишь потому, что Глюкс никогда не работал в лагере. Поэтому и не мог он понять моих нужд. Такое непонимание со стороны начальства приводило меня почти в отчаяние.

Я отдавал работе все свои возможности, всю волю, я уходил в неё с головой – а это казалось игрой, выполнением собственных капризов. После визита РФСС в марте 1941[85]85
  85 См. также в записке Гесса о Гиммлере (с. 174 и далее).


[Закрыть] и получения новых больших заданий (но не помощи в самом необходимом) исчезла моя последняя надежда на лучших, более надёжных сотрудников. Я должен был довольствоваться теми, что были, продолжая с ними сражаться. Сделать своими союзниками я мог лишь нескольких действительно хороших, ответственных работников – но, к сожалению, не на самых ответственных постах. Их мне приходилось нагружать и даже перегружать работой, что, как мне позже стало ясно, оказалось никак не меньшим злом. Из-за этой полной безнадежности я в Освенциме стал совсем другим. Прежде в своем ближайшем окружении, особенно в своих товарищах, я видел только хорошее – до тех пор, пока не убеждался в обратном. Моя доверчивость часто играла со мной злые шутки. Только в Освенциме, где так называемые сотрудники предавали меня на каждом шагу и ежедневно повергали меня в разочарование, я изменился. Я стал недоверчивым, везде видел обман, везде видел лишь самое плохое. В каждом новшестве я тоже искал прежде всего самое плохое. Я оскорбил и оттолкнул от себя многих замечательных, честных людей. Доверия не стало. Товарищество, прежде бывшее для меня святым, стало казаться мне фарсом – ведь меня разочаровывали и старые друзья. Всякие товарищеские встречи стали вызывать у меня отвращение. Каждую из таких встреч я пропускал, был рад, имея уважительные причины для отсутствия. Конечно, такое поведение товарищи ставили мне в вину. Даже Глюкс часто обращал моё внимание на то, что в Освенциме не поддерживаются товарищеские отношения между комендантом и его помощниками. Я просто не был больше к ним способен. Слишком уж часто пришлось мне разочаровываться в людях. Всё больше я уходил в себя. Я стал одинок и неприступен, заметно очерствел. Моя семья, особенно жена, очень страдали из-за этого – я бывал невыносим. Я не видел ничего, кроме своей работы. Это вытеснило из меня всё человеческое. Моя жена пробовала вырвать меня из этой темницы. Она пробовала «открыть» меня, приглашая знакомых издалека, устраивала с той же целью дружеские встречи, хотя её такая общественная жизнь интересовала так же мало, как меня.

На время я вырывался из своего «индивидуализма». Но новые разочарования быстро возвращали меня за стеклянную стену. О моём поведении сожалели даже посторонние. Но ничего другого я уже не хотел – разочарования сделали меня в определённом смысле мизантропом. Часто случалось, внезапно я становился молчаливым, даже отстранённым, и предпочитал пройтись в одиночку, потому что внезапно у меня пропадало всякое желание кого-либо видеть. Усилием воли я брал себя в руки, пробовал с помощью алкоголя преодолеть приступы дурного настроения, и тогда опять становился разговорчивым, весёлым, даже развязным.

Вообще-то алкоголь приводил меня в радостное согласие со всем миром. В таком настроении я не обидел ни одного человека. В такой ситуации у меня выманили множество уступок, которые я не сделал бы в трезвом виде. Однако в одиночку я никогда не пил, да и не имел такого желания.

Я также никогда не бывал пьяным, а тем более не впадал в алкогольные эксцессы. Когда мне уже хватало, я просто тихо исчезал. Халатности по службе из-за растянувшегося наслаждения алкоголем не было в принципе. Я мог задержаться с возвращением домой, но на службу я приходил всегда вовремя и всегда полным сил. Такого же поведения я всегда требовал и от своих подчинённых. Потому что никакой грех начальства не деморализует подчинённых так, как приём любой дозы алкоголя в начале рабочего дня. Однако тут я не встречал понимания подчинённых. Лишь мое появление вынуждало их к трезвости – они прекращали пить, грязно издеваясь над «стариковскими капризами». Желая правильно выполнить задание, я должен был стать мотором, который неустанно стремится к работе, который должен гнать всех вперёд и вперёд на работу – совершенно всё равно, эсэсовца или заключённого. Я боролся не только с трудностями военного времени и попытками отлынивать от работы, но и – ежедневно, даже ежечасно – с равнодушием, небрежностью, разобщённостью своих сотрудников. Активное сопротивление было сломлено, против него можно было бороться. Но против тихого саботажа я был бессилен – пассивное сопротивление было неуловимо, хотя оно и присутствовало повсюду. Но недовольных я должен был подгонять, если ничего больше не оставалось, силой принуждения.

Если до войны концлагеря были самоцелью, то благодаря воле РФСС в ходе войны они стали средством достижения цели. В первую очередь они должны были служить самой войне, созданию вооружений. Следовало по возможности сделать каждого заключённого рабочим по созданию оружия. Каждый комендант должен был полностью подчинить лагерь достижению этой цели. Согласно воле РФСС, Освенцим следовало сделать мощным центром трудоиспользования заключённых на работах по производству оружия. Его заявления во время визита в марте 1941 были в этом смысле достаточно прозрачными. Лагерь на 100.000 заключённых, перестройка старого лагеря на 30.000 заключённых, необходимость 10.000 заключённых для производства буны – всё говорило об этом достаточно ясно[86]86
  86 На основании указаний, полученных от Гиммлера 1 марта 1941 во время его посещения Освенцима, в октябре 1941 при местечке Биркенау (польск. Бжезинка), удаленном от шталага примерно на 3 км, было начато строительство «лагеря для военнопленных «Освенцим», которому предстояло оказаться самым крупным из всех созданных национал-социалистами концлагерей. Ёмкость лагеря, изначально определенная Гиммлером в 100.000 заключённых, была удвоена в планах, составленных отделом «С» (строительство) Главного административно-хозяйственного управления СС (WVHA) к сентябрю 1941. Таким образом, в окончательном виде лагерь Биркенау должен был содержать около 600 бараков для 200.000 заключённых. Однако этот план был осуществлён лишь частично. До конца войны окончательно был построен участок «B I» (позднее – женский концентрационный лагерь Освенцим, FKL Auschwitz), рассчитанный на 20.000 заключённых, затем участок «B II» (позже мужской лагерь) на 60.000 заключённых, и меньшая часть участка «B III», также рассчитанного на 60.000 заключённых. Участок «B IV» в конце концов остался лишь на бумаге. Однако даже оставшись недостроенным, лагерный комплекс Биркенау (разделенный на лагеря женский, мужской, семейный, цыганский и т. д.) с его более чем 250 примитивными каменными и деревянными бараками (так называемыми конюшнями), рассчитанными на 300–400 заключённых каждый, но вмещавшими зачастую вдвое большее количество людей, представлял собой гигантский город-концлагерь, разместившийся на площади в 175 гектаров. Отдельные отделы и подотделы лагеря Биркенау отделялись друг от друга двойным рядом колючей проволоки под электрическим напряжением, и так называемым Кольцевым рвом общей протяжённостью 13 км (см. J. Sehn, там же, с. 25). В то время как шталаг Освенцим, в 1941 равным образом расширенный, имел среднюю ёмкость 18.000 заключённых, в лагере Биркенау во время наивысшей нагрузки (в 1943) размещалось около 140.000 заключённых. В непосредственной близости от Биркенау были построены также газовые камеры и крематории (см. об этом изложение Гесса на страницах 154 и 160). Ещё до начала строительства лагеря Биркенау с весны 1941 началось привлечение заключённых Освенцима к строительству завода по производству буны, принадлежавшего акционерному обществу I. G. Farben AG. Завод находился в 7 км от шталага Освенцим. Расположение завода рядом с Освенцимом определялось возможностью получать из концлагеря дешёвую рабочую силу – для руководства I. G. Farben AG это обстоятельство сыграло решающую роль (см. приговор VI американского военного суда по делу I. G. Farben от 29.7.1948). Для того, чтобы упростить трудоиспользование заключённых, I. G. Farben AG построило в 1942 рядом с заводом рабочий лагерь Моновиц, ставший крупнейшим из 39 внешних лагерей концлагеря Освенцим, созданных преимущественно в промышленных районах Верхней Силезии, при том, что некоторые внешние лагеря находились и достаточно далеко (например, в Брюнне).


[Закрыть]. Однако к этому времени появились величины, ставшие совершенно новыми в истории концлагерей.

Лагерь с 10 тысячами заключённых считался тогда необычно большим.

Категоричность, с которой РФСС потребовал предельно быстрой постройки лагеря, его заведомый отказ принимать во внимание уже имеющиеся, едва ли устранимые недостатки, тогда меня уже насторожили. То, как он отклонил доводы гауляйтера и начальника окружного управления, говорило о чём-то совершенно необычном. Я ко многому привык, общаясь с членами СС и с РФСС. Но та категоричность и та непреклонность, с которой РФСС потребовал скорейшего выполнения своего только что отданного приказа, была новой и для него. Даже Глюкс обратил на это внимание. И ответственным за выполнение этого приказа назначался я один. Из ничего создать – да ещё мгновенно, согласно тогдашним понятиям – нечто совершенно новое, с моими-то работниками, без едва ли достойной упоминания помощи сверху, при уже накопленном горьком опыте! А как обстояло дело с наличной рабочей силой? Что стало тем временем с шутцхафтлагерем? Руководство шутцхафтлагеря прилагало все усилия, чтобы сохранить традиции Айке в обращении с заключёнными. Сюда же были подброшены «улучшенные методы», вынесенные Фричем из Дахау, Паличем из Заксенхаузена и Майером из Бухенвальда. Мои постоянные напоминания о том, что взгляды Айке давно устарели благодаря изменению самих концлагерей, они игнорировали. Изгнать уроки Айке из их ограниченных мозгов было невозможно – наставления Айке подходили к ним гораздо лучше. А все мои приказы и распоряжения, которые противоречили их сознанию, просто «изымались из оборота». Ведь не я, а они руководили лагерем. Они воспитали функциональных заключённых – от лагерэльтесте до последнего блокшрайбера. Они воспитали лагерных блокфюреров и обучили их обращению с заключёнными. Впрочем, об этом я уже достаточно сказал и написал. Против вот такого пассивного сопротивления я был бессилен. Понятным и достоверным всё это может быть лишь для того, кто сам прослужил в шутцхафтлагере годы.

Я уже вскользь упомянул, какое влияние имеет лагерный актив[87]87
  87 То есть заключённые, назначенные на должности «капо», блок– и лагерэльтесте.


[Закрыть] на своих солагерников. В концлагере оно особенно сильно. В необозримо громадных массах заключенных Освенцима-Биркенау это влияние было фактором решающего значения. Казалось бы, общая участь, общие страдания должны привести к нерушимому братству, к твёрдой как скала солидарности. Глубокое заблуждение! Нигде голый эгоизм не проявляется так резко и постоянно, как в заключении. И чем суровее там жизнь, тем сильнее эгоизм. Таков инстинкт самосохранения.

Даже натуры, в обычной жизни добрые и готовые прийти на помощь, за решёткой способны безжалостно тиранить своих товарищей по несчастью, если это может облегчить их собственную жизнь. Но насколько же более жестоки люди, эгоистичные изначально, холодные, порой с преступными наклонностями, в тех случаях, когда появляется возможность хотя бы малейших преимуществ. Заключённые, ещё не оглушённые жестокостью лагерной жизни, в целом страдают от психического воздействия гораздо больше, чем от самого жёсткого физического воздействия. Даже самый низкий произвол, самое плохое обращение со стороны охраны не действует на их психику так сильно, как поведение солагерников. Уже само по себе беспомощное наблюдение того, как подобные члены лагерного актива истязают солагерников, потрясает психику заключённых. Горе тому заключённому, который восстанет против этого, заступится за истязуемого! Террор внутреннего насилия слишком силен, чтобы на это решился хоть кто-то. А почему лагерный актив, функциональные заключённые обращаются так со своими товарищами по несчастью? Потому что они хотят казаться дельными ребятами, хотят представить себя в выгодном свете своим единомышленникам – охране и надзирателям. Потому что они тем самым могут получить льготы, облегчающие их собственное существование. Но это всегда достигается за счёт солагерников. А возможность вести себя так, действовать таким образом им даёт охранник, надзиратель, который либо равнодушно наблюдает за их поведением и не пресекает их деятельность из соображений собственного комфорта, либо даже одобряет их поступки из низких побуждений, а иногда из сатанинского злорадства даже поощряет заключённых к взаимной травле. Но и среди самого лагерного актива есть низкие твари, одержимые грубостью, подлостью и преступными наклонностями, которые истязают солагерников психически и физически, которые затравливают их порой до смерти, и которые делают это из чистого садизма. Даже моё нынешнее заключение, мой маленький кругозор предоставил и будет предоставлять достаточно поводов для того, чтобы увидеть описанное выше в меньшем масштабе и повторить всё сказанное выше. Нигде «Адам» не раскрывается настолько полно, как в заключении. Там с него спадает всё напускное, всё заимствованное, всё ему не свойственное. Отказаться от всяческих подражаний, прекратить игры в прятки его заставляет продолжительность заключения. Человек оказывается голым, таким, каков он есть: хорошим или плохим.

Как же совместная жизнь в заключении действовала на отдельные категории заключённых?

Рейхсдойчи всех цветов[88]88
  88 Имеются в виду категории заключённых, обозначавшиеся разными цветами (см. с. 83, прим. 1).


[Закрыть] проблем не имели. Почти все они, за единичными исключениями, занимали «высокие» должности и благодаря этому имели для своих физических нужд всё. Если они чего-то и не могли получить легально, они это «доставали».

Субъекты, способные «достать всё», имелись в каждой группе ответственных функционеров Освенцима независимо от их цвета и национальности. Залогом успеха были только ум, отвага и бессовестность. Недостатка же в удобных случаях никогда не было. После начала еврейских акций не осталось практически ничего, чего бы они не смогли достать. А ответственные функционеры имели к тому же необходимую свободу передвижения.

Основной контингент до начала 1942 составляли польские заключённые. Все они знали, что должны будут оставаться в КЛ по крайней мере до конца войны. В то, что Германия войну проиграет, верило большинство, а после Сталинграда, пожалуй, все. Ведь благодаря вражеским сообщениям все они имели верное представление об «истинном положении» Германии. Прослушать вражеские сообщения было нетрудно, в Освенциме имелось достаточно радиоприёмников. Послушать радио можно было даже в моём доме. Имелось много возможностей благодаря общению с гражданскими работниками, а также благодаря тем эсэсовцам, которые способствовали обширной нелегальной переписке. То есть источников новостей было предостаточно. Кроме того, новости приносили вновь прибывающие в лагерь. Поскольку, согласно вражеской пропаганде, поражение государств «оси» было лишь вопросом времени, могло показаться, что в этом смысле польские заключённые не имели причин для беспокойства. Вопрос стоял иначе: кому посчастливится пережить заключение? Именно такого рода неизвестность и отягощала положение поляков. Все они испытывали страх перед случайными несчастьями, которые могли произойти в любой день и с каждым: каждый мог умереть от заразной болезни, которой уже не способен был сопротивляться ослабленный организм. Каждого могли неожиданно расстрелять или повесить как заложника. Каждого могли внезапно заподозрить в принадлежности в движению Сопротивления и приговорить к смерти по приговору военно-полевого суда. Могли ликвидировать в порядке репрессии. Могли, подстроив несчастный случай, убить на работе недоброжелатели. Заключённый мог умереть от жестокого обращения. Или от подобной случайности, которая давно над ним висела. Мучительный вопрос: сможет ли он выжить физически при всё более скудном питании, во всё более ветхом жилище, при прогрессирующем общем упадке гигиенических условий, выполняя работу, которая становится всё более невыносимой из-за погодных условий? Сюда же надо добавить постоянную тревогу за родных и близких. Где они сейчас? Не подверглись ли они такому же заключению или высылке на работы? Живы ли они вообще? Многие думали о побеге, который избавил бы их от таких мучений. Сделать это было нетрудно, в Освенциме имелось много возможностей для побега. Необходимые условия можно было и создать. Легко было обмануть охрану. Имея мужество и немного удачи, сделать это было можно. Когда на карту ставят всё, надо рассчитывать также и на исход, который может кончиться смертью. Но мыслям о побеге противостояли возможные репрессии, аресты членов семьи[89]89
  89 Гесс лично приказал арестовать родителей одного заключённого, бежавшего из Освенцима, и выставить их в лагере на обозрение со щитами на шеях. На этих щитах было написано, что родители будут стоять там до тех пор, пока их беглого сына не доставят обратно (см. об этом: Hermann Langbein: Die Stärkeren. Ein Bericht, Wien 1949, S. 121). К ещё более жестоким репрессиям прибегал, например, шутцхафтлагерфюрер Карл Фрицш, который приказывал хватать без разбора заключённых и запирать их в карцере блока 11 (шталаг), где они были обречены на смерть от голода (см. свидетельские показания бывшего польского заключенного Францишека Гаёвнички, Инст. соврем. истории, архив, рукопись Fa 86).


[Закрыть], ликвидация десяти и более солагерников. Многих заключённых репрессии заботили мало, они решались на побег вопреки всему. Если им удавалось уйти за цепь сторожевых постов, дальше им уже помогало местное гражданское население. Остальное уже не представляло проблем. Возможность неудачи их не останавливала. Их лозунгом было: всё равно так или иначе пропадать. Товарищи по несчастью, солагерники, должны были проходить строем мимо трупа застреленного при попытке к бегству и смотреть, чем может окончиться побег. Это зрелище многих заставляло отказаться от намерений бежать. Многих это пугало. Но упрямцы всё же решались на побег, и если им везло, они входили в те 90 процентов, которым побег удавался. Что же могло происходить внутри заключённых, которые маршировали рядом с убитым? В их лицах я мог прочесть: ужас перед такой судьбой, сострадание к несчастному и месть, возмездие, для которого ещё настанет время. Такие же лица я видел во время смертных казней через повешение перед строем заключённых. Разве что страх перед такой же участью проступал на их лицах сильнее.

Здесь я должен также рассказать о военно-полевом суде и ликвидации заложников, поскольку всё это касалось исключительно польских заключённых. Обычно заложники находились в лагере уже долгое время. О том, что они заложники, не знали ни сами эти заключённые, ни лагерное руководство. Внезапно приходила телеграмма с приказом начальника зипо и СД или РФСС: следующих заключённых расстрелять или повесить как заложников. Об исполнении следовало доложить в течение нескольких часов. Упомянутых доставляли с рабочих мест или вызывали и брали под стражу. Заключённые, сидевшие давно, уже обо всём знали или, по крайней мере, догадывались. Взятым под стражу объявляли об экзекуции. Изначально, в 1940/1941 их расстреливала исполнительная команда части. В позднее время вешали или по отдельности убивали выстрелом в затылок из мелкокалиберного ружья; лежачих больных ликвидировали с помощью смертельных инъекций. Военно-полевой суд Катовице обычно прибывал в Освенцим каждые четыре-шесть недель и заседал в помещении камерного типа. Большинство уже сидевших или доставленных незадолго перед тем подсудимых приводили к председателю и через переводчика допрашивали, либо выслушивали их признания. Заключённые, которых я при этом видел, вели себя свободно, открыто и уверенно. Особенно мужественно выступали некоторые женщины. В большинстве случаев выносился смертный приговор, который немедленно исполняли. Подсудимые, как и заложники, с достоинством шли на смерть. Они были уверены в том, что умирают за Отечество. В их глазах я нередко видел фанатизм, который напоминал мне об исследователях Библии и их смерти. Однако уголовники, приговорённые военно-полевым судом, – грабители, бандиты и т. д. – умирали не так. Либо тупо, ошеломлённые приговором, либо со стонами, с воем, с мольбой о пощаде. И здесь те же картины, те же явления, что и в Заксенхаузене: идейные умирали храбро и достойно, асоциальные умирали тупо или сопротивляясь.