Текст книги "Бокал крови и другие невероятные истории о вампирах"

Автор книги: Рубен Дарио

Соавторы: Орасио Кирога,Винсент О’Салливан,Лоуренс Даррелл,Реми Гурмон,Роберт Эйкман,Лестер Рэй,Изидор-Люсьен Дюкасс,Мэнли Уэллман,Эмилия Пардо-Басан,Марсель Швоб
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

П. де Васто
Вампир

В тот день, когда Пьер Бодру пришел к замку Марниваль, во всех окрестных деревнях звонили в колокол; казалось, все оделось в траур, а на улицах небольшого поселка господствовала торжественная воскресная тишина. Пьер с любопытством обратился к старику, стоявшему у ворот, опершись на палку.

– Что здесь случилось? Почему в будни звонят колокола и куда девались все люди?

– Как? Вы не знаете? Вы, вероятно, не здешний? Сейчас хоронят графиню Марниваль. Муж ее был тоже офицером, капитан, прекрасный человек. Он безумно любил графиню и подарил ей много великолепных бриллиантов. Из них можно было бы устроить целый музей… Если бы вы видели…..

Глаза Пьера горели.

– А кому они достанутся теперь… эти бриллианты?

– Разве вы не знаете? Ах да, ведь вы не здешний. Графиня пожелала, чтобы ее непременно похоронили в ее бриллиантах.

Лицо Пьера Бодру покрылось смертельной бледностью. Он судорожно сжал свою толстую палку, но глаза продолжали смотреть вдаль как будто совершенно равнодушно.

– Да, да, – продолжал словоохотливый старик, – гроб, что теперь опускают в графский склеп, содержит не только останки графини, но и целое состояние.

* * *

Теплая августовская ночь. Ясное небо горело бесчисленными звездами. Все погрузилось в сон и только изредка тишина нарушалась хриплым криком ночной птицы.

Тихо и осторожно крался человек к склепу графини Марниваль. По временам он с испугом останавливался, прислушиваясь к неожиданному шуму или шороху, и затем, озираясь по сторонам, продолжал путь, пока не достиг, наконец, цели. Человек этот был Пьер Бодру. Хладнокровно спустился он в склеп и укрепил вокруг гроба веревку, потом вылез и стал тянуть веревку вверх. Пот градом катился с его лба, все мышцы сильного тела были напряжены. Но вот у него вырвался вздох облегчения: гроб показался на поверхности. Он схватил его сильными руками и поставил возле себя. Пьер перевел дыхание и принялся открывать крышку гроб. Наконец, он увидел драгоценности: на груди – жемчужное ожерелье, два громадных бриллианта в ушах, на пальцах кольца… кольца… Стоя на коленях и дрожа, как в лихорадке, преступник прятал эти драгоценности, одну за другой, в свои карманы. Только одно кольцо он никак не мог снять с пальца, и как раз самое лучшее, может быть, самое драгоценное из всех!..

Одно мгновенье он колебался, но потом вытащил из кармана нож и приготовился отрезать палец вместе с кольцом. В эту минуту воздух огласился криком ужаса: мертвая пошевелилась. Вампир в страхе вскочил, думая, что это галлюцинация. Стуча зубами, стоял он, готовый снова броситься на графиню, чтобы водворить ее в мир смерти. Но мертвая медленно поднялась и глаза ее, блеснувшие в темноте, устремились на преступника.

– Стой! – прозвучал голос в тишине ночи, и Пьер, точно преследуемый фуриями, бросился бежать, обезумев от ужаса.

Когда на следующее утро графиня, среди всеобщего ликования, вернулась в свой замок на дороге был пойман вор по имени Пьер Бодру, как гласили найденные при нем бумаги.

Он был сумасшедший.

Эмилия Пардо-Басан
Вампир *

В округе только о том и судачили. Диво дивное! Каждый ли день случается так, что семидесятилетний старик идет к алтарю с пятнадцатилетней девушкой!

Да, истинная правда! Инесине, племяннице священника Гонделле, едва исполнилось пятнадцать и два месяца, когда собственный дядя, в церкви Нуэстра Сеньора дель Пломо, что в трех лигах от Виламорты, благословил ее брачный союз с доном Фортунато Гайосо, семидесяти семи с половиной лет от роду, согласно записи о крещении. Инесина просила лишь провести церемонию в святилище, ибо она поклонялась Богоматери-дель-Пломо и всегда носила ее ладанку из белой фланели с голубым шелком. А поскольку жених никак не мог – вот беда! – подняться на своих двоих по крутому склону, ведущему к церкви от дороги между Себре и Виламортой, равно как и сесть на лошадь, два здоровых работника Гонделле взяли громадную корзину для сбора винограда, усадили туда дона Фортунато и принесли его в храм прямо на этом королевском троне. Ну и смеху-то было!

Правда, в игральных заведениях, лавках и прочих, скажем так, кругах Виламорты и Себре, а также на папертях и в ризницах прихода, пришли к выводу, что Гонделле очень долго охотился за женихом и что Инесина выиграла главный приз. Ну что можно сказать об Инесине? Давайте-ка на нее посмотрим. Свежая, молодая и жизнерадостная девушка с горящими глазками и щеками, словно розы, а толку с того! таких сколько угодно в Силь-аль-Авейро! Но другого такого богача, как дон Фортунато, не сыскать во всей провинции. Может, он свои деньги честно заработал, а может, и нет – кто знает, какие истории скрываются под крышками чемоданов тех, кто возвращается из Нового Света с тысячами дуро, но только… тсс! кто станет разнюхивать, откуда взялось состояние? Деньги – как погожие деньки: ими наслаждаются и не спрашивают, откуда они взялись.

Богатство сеньора Гайосо подтверждалось крайне достоверными и надежными сведениями. В одном только филиале банка Ауриабелла лежали в ожидании выгодного вложения примерно два миллиона реалов (в Себре и Виламорта еще считают на реалы). Гайосо, не торгуясь, покупал по всей провинции земельные участки; в Виламорте, на площади Конституции, он приобрел три дома, снес их и воздвиг на их месте новое и роскошное здание.

– Разве этому старому дураку мало семи футов земли? – спрашивали в казино насмешники и завистники.

Можете себе представить, что они прибавили, когда начали распространяться странные слухи о свадьбе и все узнали, что дон Фортунато не только щедро одарил племянницу священника, но и сделал ее своей единственной наследницей. Стенания близких и далеких родственников богача вопияли к небесам; поговаривали о судебных исках, о старческом слабоумии, о заключении в сумасшедший дом. Но дон Фортунато, хоть и выглядел очень престарелым и сморщенным, как пересохший изюм, сохранял ясность ума и прекрасно управлялся с делами; оставалось только предоставить его самому себе и надеяться, что должным наказанием старику послужит его собственное безумие.

Чудовищного кошачьего концерта, правда, избежать не удалось. Перед новым домом, украшенным и отделанным без оглядки на расходы, где поселились новобрачные, собрались более пятисот дикарей, вооруженных сковородками, кастрюлями, табуретками, жестянками, рожками и свистками. Они буянили, но никто их не останавливал: ни единое окно дома не приоткрылось, ни единый лучик света не показался между ставнями. Усталые и разочарованные, буяны разошлись по домам и легли спать. Шумели они целую неделю, но на брачную ночь оставили молодоженов в покое, и площадь была пустынна.

Инесине, оказавшейся в прекрасном особняке, уставленном богатой мебелью и полном всего, что душа может пожелать, временами казалось, что все это только сон; оставаясь одна, она иногда от счастья едва не пускалась в пляс. Страх, скорее инстинктивный, чем разумный, с которым она шла к алтарю Богоматери-дель-Пломо, рассеялся под влиянием нежных и отеческих наставлений старого мужа, который просил у юной жены лишь немного любви и тепла и постоянного ухода, что требовал преклонный возраст. Теперь Инесина поняла, почему ее дядя-аббат все время повторял:

«Не бойся, глупышка! Успокойся!» Это было благочестивое занятие, ей предстояло играть роль сиделки и дочери… играть, быть может, совсем недолго. Доказательством того, что к ней относились, как к ребенку, были две огромные куклы, разодетые в шелка и кружева, которых она нашла в своей туалетной комнате: куклы с серьезным видом и глупыми лицами сидели на атласной кушетке. Ни наяву, ни во сне она и представить не могла появления других существ, не сработанных из тонкого фарфора.

Помогать старику! Ну и ну! Инесина делала это великолепно. И днем, и ночью – прежде всего ночью, ибо по ночам он больше всего нуждался в сладостном пристанище, и Инесина прижималась к старику, обещая заботиться о нем и не покидать ни на минуту. Бедный сеньор! Он был милым и уже одной ногой стоял в могиле! Сердце Инесины было тронуто – она росла сиротой и считала, что Бог ниспослал ей отца. Она вела себя, как дочь, даже более того, ведь дочери не проявляют такой интимной заботы, не отдают пыл своей юности, теплый аромат своего тела, в чем дон Фортунато справедливо находил средство от дряхления.

«Во мне один холод, – повторял он, – мне очень холодно, дорогая: после стольких прожитых лет кровь в моих венах заледенела. Я искал тебя, как ищут солнце, и радуюсь тебе, как блаженному огню посреди зимы. Подойди ближе, дай мне руку, иначе я начну дрожать и сразу замерзну. Согрей же меня, Бога ради, больше я ничего не прошу».

Старик кое о чем умалчивал – эту тайну знали только он и английский целитель, к услугам которого он прибег, как к последней соломинке. Дон Фортунато верил, что если его старость соприкоснется со юной, свежей весной Инесины, произойдет таинственный обмен. И если жизненная энергия девушки, ее цветущее здоровье, нетронутый источник ее сил оживят дона Фортунато, ей передадутся его дряхлость, его изможденность, передадутся, когда их дыхание смешается: старик получит живую, пылкую и чистую душу, а девушка могильный туман. Гайосо знал, что Инесина была жертвой, овечкой на закланье, и в жестоком эгоизме последних лет жизни, когда все идет в ход, чтобы продлить существование хоть на несколько часов, не чувствовал ни малейшего сострадания. Он прижимался к Инесине, вбирал ее чистое дыхание, ее ароматный и нежный дух, заключенный в хрустальный флакон зубов; то был последний напиток, благородный и драгоценный, который он покупал и пил, чтобы поддерживать свою жизнь; он чувствовал, что не колебался бы, понадобись для этого надрезать шею Инесины и пить ее кровь. Разве он не заплатил? Инесина принадлежала ему.

Велико было удивление жителей Виламорты, пожалуй, большим, чем в день свадьбы, когда они заметили, что дон Фортунато, который, как все ожидали, на восьмой день брака отдаст Богу душу, стал выглядеть лучше и даже как будто помолодел. Он начал выходить на прогулки, сперва опираясь на руку жены, потом на трость, и с каждым шагом ступал уверенней, а ноги его меньше дрожали. Через два или три месяца после свадьбы он смог посетить казино, а через полгода – о чудо! – уже играл в бильярд, сбросив сюртук, он стал другим человеком. Казалось, ему подтянули кожу, ввели живительные инъекции: со щек сошли глубокие морщины, голова выпрямилась, глаза больше не напоминали глазницы черепа. Врач из Виламорты, известный Тропьесо, повторял с комическим ужасом:

– Будь я проклят, если у нас не завелся один из тех долгожителей, о которых пишут в газетах!

Тот же Тропьесо лечил Инесину в течение долгой, медленно развивавшейся болезни. Она умерла – бедная девушка! – не дожив и до двадцати лет. Угасла от истощения, горячки, всего, в чем наиболее ярко выразилось разрушение организма, отдавшего все свои жизненные силы другому. Племянницу священника ждали пышные похороны и богатый склеп. Дон Фортунато ищет невесту. На сей раз ему придется покинуть город, не то толпа сожжет его дом, а его самого вытащат наружу и забьют до смерти. Такое никто не станет терпеть дважды! И дон Фортунато улыбается, зажав вставными зубами кончик сигары.

Орасио Кирога
Вампир *

– Да, – сказал адвокат Роде. – Было у меня одно дело. Очень редкий случай вампиризма. Рохелио Кастелар, человек во всем нормальный, за исключением некоторых фантазий, был застигнут ночью на кладбище, когда он выкапывал тело недавно похороненной женщины. Руки его были изранены, так как он только что извлек ногтями кубический метр земли. На краю ямы лежали остатки сожженного гроба. В довершение чудовищного зрелища, рядом лежал труп кошки, несомненно бродячей, с переломанными ребрами. Как видите, все детали были соблюдены.

Во время первой же беседы с этим человеком я понял, что имею дело с сумасшедшим, оплакивающим свою потерю. На первых порах он упорно отказывался говорить со мной, хотя время от времени и кивал в ответ на мои слова. Наконец, он решил, что я достоин его выслушать. Его губы дрожали от желания выговориться.

– А! Вы меня понимаете! – воскликнул он, устремив на меня лихорадочный взгляд. И разразился потоком слов, который я с трудом могу передать:

– Я вам все расскажу! Все! Что там с этой ко… кошкой? Я! Я один! Слушайте. Когда я пришел… туда, жена…

– Пришел куда? – прервал я.

– Ну… кошка или нет? Так вот… Когда я пришел, жена кинулась ко мне, как безумная, и давай обнимать. А потом она сразу упала в обморок. И все бросились ко мне, глядя на меня сумасшедшими глазами. Мой дом! Сгорел, обвалился, рухнул! Это… это был мой дом! Но не жена, не жена! Тут один несчастный локо стал трясти меня за плечо и кричать:

– Ты как? Говори!

И я ответил:

– Главное – жена! Моя жена спаслась!

Все закричали:

– Это не она! Не она!

Я опустил глаза, чтобы посмотреть на женщину – и глаза чуть не вылезли у меня из орбит. Это была не Мария, не моя Мария. Мои руки разжались, и я выпустил женщину, которая не была Марией. Потом я вскочил на бочку. Я стоял на высоте и видел всех работников. И я закричал громким голосом:

– Почему? Почему?

Ветер развевал у всех волосы. И все глаза смотрели на меня. Потом со всех сторон раздалось:

– Умерла.

– Умерла. Раздавлена.

– Погибла.

– Кричала.

– Только раз вскрикнула.

– Я слышал, что кричала.

– Я тоже.

– Умерла.

– Твою жену раздавило.

– Ради всех святых! – закричал я, заламывая руки. – Спасем ее, друзья! Мы должны спасти ее!

И мы все побежали. Мы молча и яростно набросились на обломки. Летели кирпичи, падали куски рам, работа шла полным ходом.

К четырем часам работал один я. Ни руках не осталось ни единого целого ногтя, пальцам нечего было больше рыть. Но в груди! Ярость и печаль ужасного несчастья дрожали у меня в груди, пока я искал мою Марию!

Осталось только сдвинуть пианино. Ничего – только тишина, как в вымершей деревне, разорванная нижняя юбка и мертвые крысы. Под перевернутым пианино, на каменном полу, покрытом кровью и гарью, раздавленная служанка.

Я вынес ее в патио, где остались только четыре молчаливые, закопченные стены. Скользкий пол отражал темное небо. Затем я поднял служанку и стал ходить с ней по двору.

Я слышал свои шаги. О, какие шаги! Шаг, еще шаг, еще шаг!

В проеме двери – обугленная дыра, больше ничего – съежилась наша кошка. Она спаслась от гибели, но пострадала. Когда мы со служанкой в четвертый раз прошли мимо, кошка злобно завыла.

– Что, не я? – закричал я в отчаянии. – Разве не я копался в развалинах, в мусоре, среди разбитых рам, в поисках хоть следа моей Марии!

В шестой раз мы прошли мимо кошки, и она вздыбила шерсть. В седьмой – и она потащилась за нами, волоча ноги и стараясь лизнуть засаленные волосы служанки – ее, Марии, не мои, проклятого искателя трупов!

– Искателя трупов! – повторил я, глядя на него. – Значит, вот что было на кладбище?

Вампир пригладил волосы и уставился на меня громадными безумными глазами.

– Так вы знали! – проговорил он. – Все знали и позволили мне болтать здесь целый час! Ах! – зарыдал он, запрокинув голову, и стал скользить по стене, пока не оказался сидящим на полу. – Но кто объяснит мне, несчастному, почему я ободрал в доме все ногти, но не нашел в гари и копоти даже волоска моей Марии!

– Как вы понимаете, больше ничего не требовалось, – заключил адвокат. – Я определился в отношении этого человека. Его немедленно заперли. Миновало два года, и прошлым вечером он вышел, полностью излеченный.

– Прошлым вечером? – воскликнул молодой человек в глубоком трауре. – Сумасшедших выпускают по вечерам?

– Почему бы и нет? Он вылечился и так же здоров, как мы с вами. Если же произошел рецидив, в настоящее время он уже приступил к делу. Но это меня не касается. Доброй ночи, господа.

Лестер дель Рэй
Огненный крест *

Ну и ливень! Он когда-нибудь прекратится? Я промок до нитки и весь продрог. Но молнии, по крайней мере, больше не сверкают. Странно. Ни одной не видел с тех пор, как проснулся. Хотя одна вроде была. Ничего толком не помню, но небо точно прочертила вилка света… нет, не вилка. Скорее, крест.

Конечно, это глупо. Молнии не принимают форму креста. Наверное, пока я лежал в грязи, мне приснился сон. И как очутился на земле, тоже не помню. Возможно, меня подстерегли, ограбили и бросили, а потом дождь привел меня в чувство. Голова, правда, не болит, но плечо простреливает острая боль. Нет, ограбление исключается. Кольцо и деньги в кармане.

Вспомнить бы, что случилось, но когда пытаюсь восстановить события, ничего не выходит. Где-то в глубине души я не хочу вспоминать. И почему так? Кажется… нет, ниточка снова порвалась. Вероятно, это был другой сон. Точно другой. Ужасно!

А пока нужно укрыться от дождя. Как вернусь домой, первым делом разожгу камин, а мозги пусть отдыхают. Ага, вспомнил, где мой дом. Все не так плохо, если я помню…

* * *

Ну вот, камин горит, одежда сушится перед ним. Все верно, этот дом мой. А я Карл Хархоффер. Завтра порасспрашиваю в городке, как меня сюда занесло. Жители Альтдорфа – мои друзья. Альтдорф! Когда я не насилую мозг, все понемногу вспоминается само. Точно, завтра схожу в город. Все равно нужна еда, в доме хоть шаром покати.

Вообще-то, не мудрено. Когда я сюда приехал, дом стоял заколоченным. Я провозился с дверью почти час, а потом ноги сразу понесли меня в подвал, и он оказался не заперт. Порой мои мышцы соображают лучше головы, а иногда выкидывают трюки. Нет, чтобы подняться в эту комнату – повели обследовать подвал.

Все заросло грязью и пылью, мебель чуть ли не разваливается. Можно подумать, здесь никто не жил целый век. Может, я отлучался из Альтдорфа надолго, но не настолько же! Надо найти зеркало. Где-то оно было, но исчезло. Не важно, хватит и кастрюли с водой.

В доме нет зеркала? Когда-то я любил собственное отражение, считал свое лицо красивым и аристократичным. Но я изменился. Лицо постарело самую малость, но взгляд стал жестким, губы покраснели и утончились, да и выражение какое-то неприятное. Вместо прежней дерзкой усмешки получается кривая. Сестрице Фламхен когда-то нравилась моя улыбка.

На плече у меня ярко-красная рана, похожая на ожог. Все-таки, наверное, в меня ударила молния. Та, в виде огненного креста. Мозг не выдержал, я потерял сознание и валялся на мокрой земле, пока холод не привел меня в чувство.

Только это не объясняет ни состояние дома, ни того, куда подевался Фриц. Фламхен могла выйти замуж и уехать, но Фриц остался бы со мной. Возможно, я брал его с собой в Америку, но что с ним стало потом? Да, я ездил в Америку до… до того, как что-то случилось. Видно, пробыл там дольше, чем собирался. За десять лет с заброшенным домом многое может произойти. Да и Фриц был стареньким. Что, если я похоронил его в Америке?

В Альтдорфе это могут знать. Дождь давно перестал, небо зарделось рассветным румянцем. Скоро пойду туда, но не сейчас. Все сильнее клонит в сон. Оно и понятно, учитывая, через что пришлось пройти. Подремлю наверху, а потом отправлюсь в Альтдорф. Солнце встанет через несколько минут.

Нет, глупые ноги, налево! Справа подвал, а не спальня. Наверх! Кровать, может, и не в лучшем виде, но белье должно было сохраниться, и на ней удастся поспать. Глаза слипаются прямо на ходу…

* * *

Должно быть, я устал сильнее, чем думал, потому что снаружи снова темно. Крайняя усталость всегда влечет за собой кошмары. Они уже изгладились из памяти, как обычно происходит со снами, но, судя по ощущениям, я видел что-то довольно жуткое. И есть хочется неимоверно.

Хорошо, что карманы набиты деньгами. До банка в Эдельдорфе путь не близкий, а теперь можно какое-то время не волноваться. Деньги эти какие-то странные – видимо, поменялись за время моего отсутствия. Как же долго меня не было?

Воздух после вчерашнего дождя дышит свежестью, но луна затянута облаками. Меня уже начинает воротить от пасмурных ночей. И дорога в город какая-то не такая. Конечно, она должна была измениться, но слишком уж много перемен для десятка лет.

Ах, Альтдорф! Там, где когда-то стоял дом бургомистра, теперь какой-то магазин с курьезным насосом у входа… бензин. Многое я вообще не помню, и в то же время разум многое узнает, даже предвосхищает. Перемены повсюду, но не настолько основательные, как я боялся. Вот таверна, за ней – бакалейная лавка, а дальше винный магазин. Отлично!

Нет, я ошибался: изменился не город, а люди. Кругом незнакомцы, и смотрят неприветливо. А ведь, по идее, должны быть моими друзьями. И ребятишки почему-то не бегут следом, выклянчивая сладости. Откуда такой страх? Почему та старуха вскрикнула и загнала детей в дом? Почему, стоит мне приблизиться, свет гаснет и улицы пустеют? Разве в Америке я стал преступником? Вроде не было у меня таких наклонностей. Меня явно принимают за кого-то другого. В моей внешности и впрямь произошли сильные перемены.

Продавец выглядит знакомо, но моложе и чуть отличается от того, которого я помню. Брат?

– Эй, дурень, стой! Я не причиню тебе вреда. Просто зашел купить немного овощей и прочей еды. Дай взглянуть… нет-нет, никакой говядины. Я не грабитель, и за все заплачу. Видишь, у меня есть деньги.

Он бледнеет, его руки дрожат.

Почему он так на меня уставился? Я ведь ничего такого не попросил.

– Разумеется, это для меня. Для кого же еще? Дома шаром покати. Да, вот это подойдет.

Да хватит уже дрожать! Что это он все время украдкой посматривает на дверь? Теперь вот повернулся спиной и… он там что, крестится? Наверное, думает: раз съездил в Америку, так и душу дьяволу продал.

– Нет, не это. Более тошнотворного красного в жизни не видывал. Еще немного кофе и сливок, сахар и… да, ливерной и вон той поджаристой колбаски, но чтобы была не слишком постной… люблю пожирнее. Давать ли кровянку? Ну нет. Еще чего! Да, я все донесу сам, если ваш посыльный заболел. До моего дома пешком долго. Если одолжишь повозку, завтра верну… Ладно, тогда я ее покупаю.

– Сколько? Разумеется, я заплачу. Вот этого должно хватить, раз не хочешь называть цену. Мне что, швырнуть в тебя деньгами? Ладно, я оставлю их на прилавке. Да, можешь идти.

И почему этот болван шарахается от меня, словно от чумного?

Ну и ладно. Если я раньше болел чем-то заразным, меня и должны избегать. Но разве больной смог бы вернуться один? Нет, это не объяснение.

Теперь к виноторговцу. Он молодой и очень самодовольный. Может, хоть у него мозги на месте. По крайней мере, не сбежал, хоть и побледнел.

– Да, немного вина.

Он удивляется не так сильно, как бакалейщик. Похоже, вино для меня более обычная просьба, чем бакалея. Странно.

– Нет, не красного. Белый рислинг. И бутылочку токайского. Да, эта марка подойдет, если у вас нет другого. И коньяку. Вечера нынче холодные. Вот деньги… Спасибо!

Этот не только не отказывается от денег, но и без стеснения сдирает с меня двойную цену. Однако принимает их с опаской и сдачу кладет мне в руку, не пересчитывая. Наверное, вчера ночью я плохо рассмотрел себя в воде. Что-то с моей внешностью не то. Продавец смотрит вслед моей повозке, будто завороженный. В следующий раз обязательно куплю хорошее зеркало, но на сегодня хватит с меня этого городка.

* * *

Снова ночь. Улегся я перед рассветом. Думал, немного вздремну, а потом обследую дом, но опять проспал дотемна. Что ж, свечей хватает. Можно и ночью осмотреться, не важно.

Как бы я ни был голоден, пища не идет в горло, и вкус у нее странно незнакомый, будто я не ел очень давно. С другой стороны, в Америке готовят, естественно, по-другому. Мне начинает казаться, что я отсутствовал дольше, чем думаю. А вот вино отличное. Бежит по жилам, словно новая жизнь. К тому же вино помогает заглушить отголоски моих странных кошмаров.

Я надеялся отдохнуть без сновидений, но они пришли снова, на этот раз ужаснее прежних. Некоторые я смутно помню. Одно было с Фламхен, несколько – с Фрицем.

Мои кошмары – следствие того, что я вернулся в прежний дом. А поскольку он столь плачевно изменился, Фриц и Фламхен из моих снов превратились в жуткие пародии на самих себя.

Пора осмотреть мое обиталище. Сначала чердак, потом подвал. Остальное я уже видел, и оно мало изменилось, если не считать налета замшелости, оставленного годами. Наверное, и чердак такой же, но делать все равно нечего, почему бы не посмотреть?

Ступеньки надо починить. Лестница выглядит опасной для жизни. Впрочем, хоть и шаткая, она вроде довольно крепкая. Теперь люк… открывается легко. Но чем это пахнет? Чеснок… или то, что осталось за годы от чесночного запаха. Это место буквально смердит чесноком. Маленькие засохшие пучки до сих пор висят повсюду.

Наверное, здесь кто-то жил. Кровать, стол, несколько грязных тарелок. Этот мусор, похоже, когда-то был едой. А вот старая шляпа, в которой постоянно ходил Фриц. Крест на стене и Библия на столике принадлежат Фламхен. Должно быть, моя сестра и Фриц заперлись тут, когда я уехал. Опять загадки. Если так, то здесь они и умерли. В городке должны что-нибудь знать. Возможно, кто-то расскажет. К примеру, виноторговец, если заплатить.

На чердаке мало интересного, разве что в ящике стола скрываются секреты. Заклинило! Ржавчина и трухлявая древесина не могут лгать. Я, похоже, отсутствовал куда дольше, чем думал. Ага, пошел. Так, что у нас здесь? Какая-то книжица. Дневник Фрица Августа Шмидта. Возможно, найду в нем ответы, если сумею вскрыть застежку. В мастерской должны быть инструменты.

Но сначала нужно осмотреть подвал. Странно, с какой стати эти двери открыты, если все остальные были тщательно заколочены. Эх! Вспомнить бы, сколько я отсутствовал.

Ноги сами несут меня в подвал! Ладно, пусть. Возможно, им известно то, о чем умалчивает память. Они и раньше норовили сюда свернуть. Следы! Отпечаток мужского ботинка на слое пыли. Так-так… размер совпадает с моим тютелька в тютельку. Это мой. Значит, я сюда спускался перед тем, как меня шарахнуло молнией. Тогда понятно, почему дверь была открыта. Я пришел сюда, отворил ее и походил немного. А потом я отправился в Альтдорф и разразилась гроза. Да, похоже на то. Потому-то ноги и вели меня так уверенно ко входу в подвал. От мышечных привычек трудно избавиться.

Но почему я здесь задержался? Следы идут во все стороны, буквально усеивают пол. Вряд ли здесь есть что-то достойное внимания. Голые стены, трухлявые полки и ничего необычного. Нет, кое-что все-таки есть. Эта доска, там, где сходятся все следы, не должна свободно болтаться. Как легко она поддалась под моей рукой!

И зачем за стеной яма, если подвал и так пустой? Возможно, там что-то спрятали. Воздух внутри тошнотворно-затхлый. Где-то я такой запах слышал, и с ним связаны не самые приятные воспоминания. Так, теперь вижу. Ящик… большой, тяжелый. А внутри… гроб! Открытый и пустой гроб!

Здесь кого-то похоронили? Нет, чушь: гроб ведь пустой. К тому же тогда его бы забросали землей. Странные, однако, дела творились в этом доме, пока меня не было. Все в нем такое старое, и горожане меня боятся, и Фриц зачем-то заперся на чердаке, да еще этот спрятанный пустой гроб. Должна быть какая-то связь. И мне предстоит ее найти.

Когда-то этот гроб потрясал красотой. Атласная обивка до сих пор почти чистая, если не считать нескольких странных коричневых пятен. Плесень, что ли? Никогда не видел, чтобы ткань твердела от плесени. Больше похоже на кровь. Кажется, здесь я зацепок не найду. Но остается еще дневник. В нем должен быть хоть какой-то ответ. Я наконец взломаю застежку и выясню, так ли это…

* * *

На этот раз чтение и работа не оставили мне времени на дневной сон. Снова почти ночь, а я еще не смыкал глаз.

Да, я нашел ответ в дневнике. Он уже обратился в золу, но я могу процитировать по памяти. Память! Что за мерзкое слово! Слава богу, некоторые подробности до сих пор, как в тумане. Теперь я уповаю на то, что так и не вспомню полностью. Как я не сошел с ума – чудо за гранью моего понимания. Не отыщи я этот дневник, возможно… нет, так лучше.

Теперь картина обрела целостность. Она настолько странная, что сначала, читая каракули Фрица, я не мог ей поверить, но имена и события служили толчком ко все новым воспоминаниям, пока передо мною не ожил описанный кошмар. Что же я раньше не догадался? Дневной сон, возраст дома, отсутствие зеркал, поведение людей, моя внешность, да и многое другое, все это должно было мне подсказать, кто я на самом деле. Фриц изложил события, как есть, перед тем как покинуть чердак.

Я уже все распланировал и через три дня должен был уехать в Америку, но повстречал незнакомку, которую называли «Ночной фрау». Жители смотрели на нее косо и со страхом, шептали о ней всякие гадости, но я лишь смеялся над их суевериями. Для меня она обладала странной притягательностью. Путешествие было забыто, нас не раз видели по ночам вместе, и, в конце концов, даже мой духовник отвернулся от меня. Со мной остались только Фриц и Фламхен.

Потом, как выразились врачи, я «умер» от анемии, но люди знали правду. Они собрали поисковый отряд и разыскали тело той женщины, а потом вогнали ей кол в сердце и сожгли. Но мой гроб к тому времени стоял в другом месте и они не смогли уничтожить меня, хоть и поняли, что я превратился в чудовище.

Фриц знал, чего ждать. Старый слуга вместе с Фламхен закрылся от меня на чердаке. Впрочем, он не терял надежды, что для меня возможно спасение. У него касательно нежити была собственная теория. «Это не смерть, – писал он, – а одержимость. Подлинная душа спит, а телом управляет демон. Черную силу наверняка можно изгнать без убийства самого человека, как это сделал наш Господь с тем одержимым. Я должен как-то отыскать способ».

Эти слова были написаны до того, как я вернулся и заманил Фламхен к себе. И почему мы – существа вроде меня теперешнего – обязательно охотимся на тех, кто нам дорог? Разве мало корчиться в аду собственного подневольного тела без дополнительных мук, которые причиняет бессильное созерцание того, как друзья становятся жертвами захватчика?

Когда Фламхен тоже стала нежитью, Фриц покинул свое укрытие. Он добровольно, а то и радостно пришел присоединиться к нам. Такая преданность заслуживала лучшей награды. Бедная Фламхен, несчастный Фриц!

Они явились сюда вчера ночью, но близился рассвет, так что им пришлось уйти. Злосчастные, кровожадные лица, прижавшись к разбитым стеклам, звали меня к себе. Раз уж они меня нашли, значит, вернутся. Снова ночь, Фриц с Фламхен должны явиться с минуты на минуту. Пусть приходят. Все наготове, я жду. Вместе жили – вместе уйдем в небытие.

Под рукой у меня горящий факел, а сухой старый пол забросан тряпьем и полит маслом, поэтому сразу займется огнем. На столе – заряженный револьвер с тремя пулями. Две из серебра, на каждой глубокая насечка в виде креста. Если Фриц прав, только такие и могут убить вампира. Что ж, у меня нет оснований ему не верить, ведь в остальном он не ошибся.