355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Рубен Дарио » Бокал крови и другие невероятные истории о вампирах » Текст книги (страница 7)
Бокал крови и другие невероятные истории о вампирах
  • Текст добавлен: 24 февраля 2019, 10:30

Текст книги "Бокал крови и другие невероятные истории о вампирах"


Автор книги: Рубен Дарио


Соавторы: Орасио Кирога,Винсент О’Салливан,Лоуренс Даррелл,Реми Гурмон,Роберт Эйкман,Лестер Рэй,Изидор-Люсьен Дюкасс,Мэнли Уэллман,Эмилия Пардо-Басан,Марсель Швоб
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

И она указала на завернутое в ткань банджо, которое я держал под мышкой. Я терялся в догадках насчет того, как она узнала, что это музыкальный инструмент; возможно, подумал я, она видела меня играющим на банджо, когда я гулял в окрестностях городка. Как бы то ни было, я ничего на это не возразил и, более того, дал понять Элси, что, когда мы доберемся до места, она получит более существенную награду. На это она опять рассмеялась и выразительным движением поднесла к голове руку. Я высвободил банджо, тронул пальцами струны и заиграл причудливую танцевальную мелодию, под звуки которой мы устремились по дороге. Элси шла чуть впереди, двигаясь в такт музыке. Ее поступь была такой легкой, плавной, упругой, что еще немного – и я подумал бы, будто она, словно бесплотный дух, парит над землей. Мое внимание привлекли ее стопы необыкновенной белизны, и я предположил, что она босая, но потом не без удивления разглядел белые атласные туфли, затейливо расшитые золотыми нитями.

– Элси, – произнес я, растягивая шаг, чтобы поравняться с нею, – где вы живете – и на какие средства?

– Разумеется, я живу своим трудом, – ответила она. – И если вы позднее захотите узнать как, вам нужно прийти и посмотреть своими глазами.

– Скажите, для вас обычное дело – ходить ночной порой за холмы в таких туфлях?

– А почему я не должна это делать? – в свой черед спросила она. – И откуда у вас на пальце это прелестное золотое кольцо?

Кольцо, не обладавшее большой ценностью, я углядел в скромной антикварной лавке в Корке. Это была очень старомодная, видавшая виды вещица, которая, как уверял продавец, могла некогда принадлежать кому-то из первых королей или королев Ирландии.

– Оно вам нравится? – поинтересовался я.

– Ваша честь подарит его Элси? – наклонив голову, вкрадчиво спросила она.

– Возможно, Элси, но при одном условии. Я – художник и рисую портреты разных людей. Если вы пообещаете прийти ко мне в студию и позволите нарисовать вас, я дам вам это кольцо и вдобавок немного денег.

– И вы дадите мне это кольцо сейчас? – уточнила Элси.

– Да, если вы пообещаете.

– А вы мне еще сыграете? – продолжала она.

– Сколько захотите.

– Но быть может, я окажусь недостаточно хороша для вас, – сказала она, украдкой глянув на меня из-под темного капюшона.

– Я рискну, – со смехом отвечал я, – хотя, с другой стороны, я не против того, чтобы посмотреть на вас заранее и лучше запомнить.

С этими словами я протянул вперед руку, намереваясь откинуть скрывавший ее капюшон. Но Элси каким-то образом ускользнула от меня и вновь засмеялась – все с той же дразнящей интонацией.

– Сперва дайте мне кольцо – и затем сможете меня увидеть, – уговаривающим тоном произнесла она.

– Тогда протяните руку, – ответил я, снимая кольцо с пальца. – Когда мы познакомимся ближе, Элси, вы не будете столь недоверчивы.

Она вытянула вперед тонкую, изящную руку, и я надел кольцо на ее указательный палец. Когда я это проделал, половинки ее плаща слегка разошлись, и я мельком увидел белое плечо и платье, сшитое, насколько я смог разглядеть в этой неверной полутьме, из роскошной и дорогой ткани; кроме того, я заметил – или мне это только показалось – ледяной блеск драгоценных камней.

– Эй, осторожнее! – пронзительно воскликнула вдруг Элси.

Я огляделся и неожиданно для себя осознал, что мы стоим посреди полуразрушенного моста, перекинутого через ручей, который стремительно бежал далеко внизу. Перила моста с одной стороны были разбиты, и я в самом деле находился в одном шаге от бездны. Осторожно миновав развалившийся пролет, я обернулся, чтобы помочь Элси, но ее нигде не было.

Что сталось с девушкой? Я звал ее, но ответа так и не последовало. Я внимательно осмотрел обе стороны моста, однако не обнаружил никаких следов ее присутствия. Если только она не кинулась в пропасть, разверзшуюся подо мной, ей абсолютно негде было спрятаться – по крайней мере, все возможные укрытия я осмотрел. И тем не менее она исчезла; и поскольку ее исчезновение, вероятно, было преднамеренным, я в конце концов заключил, что все попытки отыскать ее бесполезны. Когда придет время, она объявится сама – или же не вернется совсем. Она очень ловко ускользнула от меня, и мне следовало с этим смириться. Пожалуй, это приключение стоило потери кольца.

Продолжив путь, я испытал заметное облегчение оттого, что снова стал узнавать окружающую местность. Мост, который я пересек, был тем самым, что я упоминал несколько раньше; я находился в миле от города, и дорога лежала прямо передо мной. Более того, облака на небе совершенно рассеялись, и луна сияла в полную силу. Что ни говори, а Элси оказалась надежным проводником – она вывела меня из зачарованной страны обратно в реальный мир. Несомненно, это было необыкновенное приключение; я размышлял над ним с тайным удовольствием, по мере того как не спеша шел вперед, напевая и аккомпанируя себе на банджо. Но что это? Чьи легкие шаги послышались у меня за спиной? Они напоминали шаги Элси; но Элси там не было. Однако, прежде чем я достиг окраины города, это впечатление или иллюзия – звук легких шагов позади или рядом со мной – возникло еще несколько раз. Оно не заставило меня занервничать – наоборот, я испытал удовольствие при мысли, что меня преследуют подобным образом, и предался романтическим и радостным грезам.

Миновав пару домишек, лишенных крыш и поросших мхом, я оказался в начале узкой, извилистой улицы, которая идет через весь город и в определенном месте несколько расширяется, словно для того, чтобы путник мог как следует рассмотреть удивительный старый дом, стоящий на северной ее стороне. Это величественное каменное здание напомнило мне некоторые дворцы старой итальянской знати, которые я видел на континенте, и весьма вероятно, что оно было построено кем-то из итальянских или испанских иммигрантов два-три столетия назад. Лепнина выступающих окон и аркообразного входа была густо испещрена резьбой, а на фасаде красовался герб в виде горельефа, хотя я не мог разобрать, что именно на нем изображено. Лунный свет озарял эту живописную громаду, подчеркивая ее великолепие, и вместе с тем делал ее похожей на видение, которое может исчезнуть, когда сияние луны угаснет. Вероятно, я не раз видел этот дом прежде, и тем не менее у меня не осталось о нем ясных воспоминаний; до сей поры мне, так сказать, не доводилось рассматривать его пристально. Прислонившись к стене на противоположной стороне улицы, я долго разглядывал интересовавший меня дом. Массивное угловое окно было поистине превосходно. Оно нависало над мостовой, отбрасывая на нее густую косую тень; двустворчатый переплет был забран решеткой с ромбовидными стеклами. Как часто в былые времена это окно открывала прелестная рука, являя ожидавшему в лунном свете ухажеру очаровательное лицо его высокородной возлюбленной! То были прекрасные дни, которые давным-давно миновали. В этом величавом здании уже давно не обитал никто, кроме летучих мышей и хищных птиц. Где теперь пребывают те, кто его строил? И кем они были? Вероятно, даже их имена ныне забыты.

Пока я, вскинув голову, рассматривал особняк, меня посетило одно предположение, очень скоро превратившееся в уверенность. Уж не тот ли это дом, о котором мне рассказывал вечером доктор Дадин, дом, который некогда был пристанищем Керна из Кверина и его загадочной невесты? Здесь имелись и выступающее окно, и аркообразный вход, о которых упоминал доктор. Да, вне всяких сомнений, это был тот самый дом. У меня вырвался тихий возглас неожиданного интереса и удовольствия, и мои мысли приняли более мечтательное и вместе с тем более ясное направление.

Что сталось с прекрасной дамой после того, как Керн доставил ее, бесчувственную, на руках в свой дом? Она очнулась, и впоследствии они поженились и жили счастливо остаток дней – или же продолжение этой истории было трагическим? Я припомнил, что где-то читал, будто жертвы вампиров обычно сами становятся вампирами. Затем мне пришла на ум та могила на склоне холма. Она определенно находилась на неосвященной земле. Почему ее похоронили именно там? Белоплечая Этелинда! О, почему я не жил в то время; или почему его нельзя вернуть посредством какого-нибудь волшебства? Тогда я разыскал бы в ночи эту улицу и, стоя здесь, под самым ее окном, не раздумывая заиграл бы на своей лютне и играл бы до тех пор, пока Этелинда не откроет осторожно окно и не выглянет наружу. Воистину сладостная мечта! Что же мешало мне воплотить ее в жизнь? Всего лишь пара столетий или около того. А в самом ли деле время – вечный предмет насмешек поэтов и философов – столь неподатливо и неизменно, что его невозможно преодолеть малой толикой веры и воображения? Так или иначе, у меня было банджо – прямой и законный наследник лютни, а память о Фионгуале заслуживала любовной песни.

Вслед за этим, настроив инструмент, я начал исполнять старинную испанскую любовную песню, текст которой обнаружил во время своих странствий в одной забытой Богом библиотеке и к которой сам сочинил музыку. Пел я тихо, поскольку малейший звук отдавался эхом на пустынной улице, а моя песня предназначалась только для слуха моей госпожи. Слова были одушевлены пылом древнего испанского рыцарства, и я вложил в них всю силу страсти, какая отличала влюбленных в рыцарских романах. Несомненно, белоплечая Фионгуала смогла бы их услышать, пробудиться от своего многовекового сна, подойти к решетчатому переплету и взглянуть вниз! Чу! Что там? Что за огонек – что за тень как будто порхнула по комнатам заброшенного дома и теперь приближается к двустворчатому окну? Мои глаза обмануты игрой лунного света, или же решетчатое окно и в самом деле пришло в движение – в самом деле отворяется? Нет, это не галлюцинация, никакого обмана чувств тут нет. Есть лишь молодая, прекрасная, облаченная в роскошный наряд женщина, которая выглядывает из окна и молча делает мне знак приблизиться.

Слишком изумленный, чтобы сознавать свое изумление, я пересек улицу и остановился под самым окном, и когда женщина склонилась ко мне, ее лицо очутилось прямо надо мной на расстоянии всего лишь в два человеческих роста. Она улыбнулась и послала мне воздушный поцелуй; что-то белое мелькнуло в ее руке, а затем, порхнув по воздуху, упало к моим ногам. В следующее мгновение она исчезла, и я услышал, как закрывается окно.

Я подобрал то, что она уронила; оказалось, что это тонкий кружевной носовой платок, привязанный к головке искусно выточенного бронзового ключа. Несомненно, то был ключ от входной двери, означавший, что меня приглашают войти. Сняв с него платок, от которого исходило приятное, едва уловимое благоухание, напоминавшее аромат цветов в старинном саду, я направился к сводчатому дверному проему. У меня не было никакого дурного предчувствия, я не испытывал даже удивления. Все шло так, как я желал и как должно было идти: средневековые времена вернулись, и я почти физически ощущал, что с моего плеча свешивается бархатный плащ, а на поясе покачивается длинная рапира. Остановившись перед дверью, я вставил ключ в замок, повернул и почувствовал, как язычок сдвинулся с места. Мгновением позже дверь отворилась – по-видимому, изнутри; я переступил через порог, дверь снова закрылась, и я остался в одиночестве в темноте пустого дома.

Впрочем, нет, не в одиночестве! Когда я вытянул перед собой руку, дабы на ощупь определить, куда идти, ее встретила другая рука, нежная, тонкая и холодная, которая кротко легла в мою и повела меня вперед. Я не сопротивлялся. Вокруг была непроглядная тьма, но я слышал совсем рядом тихий шелест платья, а в воздухе, которым я дышал, чувствовалось прелестное благоухание, ранее исходившее от платка; меж тем пожатие отзывчивых холодных пальцев маленькой ручки, неразлучной с моей рукой, то слабело, то, напротив, становилось сильнее. Так, легким шагом, мы преодолели длинный извилистый коридор и поднялись по лестнице. Еще один коридор – и вот мы замерли на месте; открылась дверь, и из проема полился поток мягкого света, в который мы и ступили, по-прежнему держась за руки. На этом тьма и неизвестность закончились.

Внушительных размеров комната была обставлена и отделана с пышностью, характерной для минувших столетий. Стены были обиты тканями спокойных цветов; в блестящих серебряных канделябрах горели десятки свечей, умножаемых высокими зеркалами, которые располагались по углам комнаты. Массивные потолочные балки из темного дуба, сходившиеся под прямым углом, покрывала искусная резьба; портьеры и чехлы для кресел были пошиты из узорчатого полотна. У дальней стены стояла широкая оттоманка, а перед ней стол, на котором красовались огромные серебряные блюда с великолепными угощениями и хрустальные бокалы с вином. Сбоку возвышался огромный камин, в широкой и глубокой топке которого можно было бы сжечь целые древесные стволы. Огонь в нем, однако, не горел – виднелась только груда погасших углей; да и сама комната, при всей ее роскоши, была холодной – холодной как могила, холодной, как рука моей возлюбленной, – и от этого холода в мое сердце закрался едва различимый озноб.

Но моя возлюбленная – как прекрасна она была! Я окинул интерьер лишь беглым взглядом, ибо мой взор и мои мысли были всецело поглощены ею. Она была одета в белое платье, точно невеста; в ее темных волосах и на белоснежной груди сверкали бриллианты; восхитительное лицо и тонкие губы были бледны, что особенно подчеркивал темный блеск глаз. Она смотрела на меня с какой-то странной, еле заметной улыбкой; и вместе с тем, несмотря на эту странность, в ее облике и манере держаться чувствовалось что-то смутно знакомое, похожее на припев из песни, слышанной очень давно и вспоминавшейся вопреки переменам жизненных обстоятельств. Мне казалось, что какой-то частью своей натуры я узнал ее, что я знал ее всегда. Она была той самой женщиной, о которой я грезил, которую я видел в мечтах, той женщиной, чьи лицо и голос преследовали меня с отроческих лет. Я не знал, встречались ли мы прежде в реальной жизни; вероятно, я, сам того не осознавая, искал ее повсюду, а она ждала меня в этой роскошной комнате, сидя у этих погасших углей до тех пор, пока в ее жилах не застыла кровь, которую отныне мог согреть только пыл моей любви.

– Я думала, ты забыл меня, – сказала она, кивая, словно в ответ на мои мысли. – Эта ночь наступила так поздно – наша единственная ночь в году! Как возликовало мое сердце, когда я услышала твой милый голос, который пел песню, так хорошо мне знакомую! Поцелуй меня – мои губы так холодны!

Они и вправду были холодны – холодны как уста смерти. Но тепло моих губ как будто их оживило, и они слегка порозовели, а на щеках появился слабый румянец. Она сделала глубокий вдох, словно пробуждаясь от длительной летаргии. Неужели ей передалась частичка моей жизненной энергии? Я готов был пожертвовать ее всю без остатка. Моя избранница подвела меня к столу и указала на яства и вино.

– Поешь и выпей вина, – сказала она. – Ты долго странствовал, и тебе нужно подкрепиться.

– А ты не присоединишься ко мне? – спросил я, разливая вино.

– Ты – единственное угощение, которое мне нужно, – ответила она. – Это вино слабое и холодное. Дай мне вина, такого же красного и теплого, как твоя кровь, и я до дна осушу свой бокал.

При этих словах, сам не знаю почему, по моему телу пробежала легкая дрожь. С каждой минутой моя возлюбленная, казалось, обретала все большую жизненную силу, тогда как меня все глубже пробирал стоявший в комнате холод.

Внезапно она предалась необыкновенному веселью, захлопала в ладоши и принялась с детской беспечностью танцевать вокруг меня. Кем она была? И был ли я самим собой? Или она все же смеялась надо мной, когда намекала, что мы в прошлом принадлежали друг другу? Наконец она остановилась передо мной, скрестив на груди руки, и я увидел, как на указательном пальце ее правой кисти блеснуло старинное кольцо.

– Откуда у тебя это кольцо? – осведомился я.

Она тряхнула головой и рассмеялась.

– Ты серьезно? – спросила она. – Это мое кольцо – то самое, что связывает тебя и меня, то самое, что ты подарил мне, когда полюбил впервые. Это кольцо Керна – волшебное кольцо, а я твоя Этелинда – Этелинда Фионгуала.

– Да будет так, – произнес я, отбрасывая все сомнения и страхи и безоглядно отдаваясь во власть ее чарующих загадочных глаз и страстных губ. – Ты моя, а я твой, и мы будем счастливы, сколько бы нам ни суждено было прожить.

– Ты мой, а я твоя, – повторила она, кивнув с озорной улыбкой. – Сядь подле меня и спой ту нежную песню, что пел мне давным-давно. О, теперь я проживу добрую сотню лет!

Мы опустились на оттоманку, и, пока Этелинда устраивалась поудобнее на подушках, я взял банджо и начал петь. Песня и музыка оглашали пространство величественной комнаты, отдаваясь ритмичным эхом. И все это время я видел перед собой лицо и фигуру Этелинды Фионгуала в украшенном драгоценностями подвенечном наряде, устремлявшей на меня взгляд пылающих глаз. Она уже не выглядела бледной, а была румяной и оживленной, как будто внутри ее горело пламя. Я же, напротив, стал холодным и безжизненным – и тем не менее тратил остаток жизненных сил на то, чтобы петь ей о любви, которая никогда не умрет. Но в конце концов мой взор потускнел, в комнате как будто сгустилась тьма, фигура Этелинды то прояснялась, то делалась расплывчатой, напоминая мерцание угасающего костра. Я подался к ней и почувствовал, что теряю сознание, а моя голова склоняется на ее белое плечо.

В этом месте Кенингейл на несколько мгновений прервал свой рассказ, бросил в огонь свежее полено и затем продолжил.

– Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я очнулся и обнаружил, что нахожусь один в просторной комнате полуразрушенного дома. Ветхая драпировка клочьями свисала со стен, паутина густыми пыльными гирляндами покрывала окна, лишенные стекол и рам и заколоченные грубыми досками, которые давно прогнили и теперь сквозь щели и дыры пропускали внутрь бледные лучи света и сквозняки. Летучая мышь, потревоженная этими лучами или моим движением, сорвалась с куска обветшалой драпировки совсем рядом со мной и, покружив у меня над головой, устремила свой порывисто-бесшумный полет в более темный угол. Когда я, шатаясь, поднимался с груды хлама, на которой лежал, что-то с треском упало с моих коленей на пол. Подобрав этот предмет, я обнаружил, что это мое банджо – такое, каким ты видишь его сейчас.

Вот, собственно, и вся история. Мое здоровье оказалось серьезно подорвано; из моих жил как будто выпустили всю кровь; я был бледен и изможден, и холод… О, этот холод! – прошептал Кенингейл, придвигаясь к огню и вытягивая к нему руки, жаждавшие тепла. – Я никогда не избавлюсь от него; я унесу его с собой в могилу.


Реми де Гурмон
Магнолия *

Они вышли из двери дома скорби – Арабелла, красавица, и Бибиана, старуха, две сестры: Арабелла, полная прелести юности, и Бибиана во всем безобразии старости, Арабелла, дитя, и Бибиана, мать.

Они вышли из дома горестей и остановились под магнолией, волшебным деревом; никто не помнил, кто посадил его, но оно царственно высилось близ печального дома. Магнолия, подобно всем магнолиям, цвела дважды в год: сперва весною, когда появлялись острые зеленые ростки, после же осенью, прежде чем тяжелые листья утрачивали свой цвет; и весною, и осенью благородные соцветия волшебного дерева походили на священные цветы лотоса, и средь снежной россыпи белых лепестков жизнь сверкала в сердцевине цветов красными каплями крови.

Опираясь на материнскую руку доброй Бибианы, терпевшей все ее капризы, Арабелла стояла под магнолией и думала:

«Он умрет вместе с осенними цветом магнолии, тот, кто должен был напитать меня, цветок, каплей живой крови. Ах! я буду вечно бледна, так уж суждено!»

– Остался еще один цветок, – сказала Бибиана.

То был нераспустившийся цветок, бутон, поднимавшийся средь восхищенных его прелестью листьев, как совершенное воплощение невинности.

– Последний! – произнесла Арабелла. – Он украсит мой свадебный наряд. Последний? О, нет. Взгляни, Бибиана, вот еще один, увядший и почти мертвый. Это мы!.. Мы обе! Ах! меня охватывает ужас, я дрожу, видя нас на ветке. Цветы эти так явственно отражают нашу судьбу! Я сорву себя… Вот я и сорвана, гляди, Бибиана! Мне тоже предстоит умереть?

Молчаливая Бибана с любовью обняла дрожащую сестру и, сама охваченная страхом, увела ее с печального двора, подальше от магнолии, лишенной своего последнего украшения.

Они вошли в дом напрасных радостей и преждевременного горя.

– Как он? – спросила Бибиана, снимая с плеч Арабеллы плащ, в который куталась бледная невеста.

И когда Арабелла уселась, кроткая, как ребенок, смущенно разглядывая зажатый в пальцах цветок, мать умирающего ответила:

– Поспешим, ибо он умирает, поспешим исполнить его последнее желание. Пойдем, Арабелла, дочь моя, невеста предсмертных вздохов, красота, что овеет любовью четки заупокойных молитв. Смерть ждет тебя, Арабелла! увы! увы! о горе! погребальный поцелуй осенит лоб невесты, и похоронная улыбка всесильной тьмы ответит эхом в ночи прелестному рассветному сиянию твоих чарующих глаз, милая Арабелла! Сын мой умрет, он умирает, и мертвого отдам я тебе, увы! увы! о горе! столь полной жизни, тебе – гниение могилы, тебе, рожденной для ложа душистых цветов, увы! увы! о горе!

Пришли люди, дабы засвидетельствовать неоспоримое право смерти обвенчаться с жизнью; все плакали; прибыл священник, не знавший, благословить ли нерушимые узы или помазать елеем лоб, грудь, руки и ноги умирающего.

Они поднимались в тишине, гулкой, как тяжелые шаги по мощеному камнем двору; он лежит там в постели, говорили люди, что в гробу, приодетый к свадьбе, будто для похорон.

Они боязливо поднимались, но мать торопила их, твердя:

– Поспешим, ибо он умирает, и должны мы исполнить его последнее желание.

В комнате они опустились на колени, Арабелла же, стоявшая у брачного ложа в подвенечном наряде, казалась одетой в саван, и когда она, в свою очередь, преклонила колени, опустив лоб на край подушки, сердцами всех овладела тревога, словно очаровательной головке предстояло навеки остаться там, во власти смерти; правая рука невесты покорно лежала в худой и костлявой руке умирающего, левая прижимала к губам нераспустившийся цветок магнолии, совершенное воплощение невинности.

Таинство свершалось в благословении слов; все смотрели на сына, которого поддерживала мать. У него было зловещее, измученное лицо, отражавшее отчаянную, сатанинскую агонию, – уязвленное до глубины души жаждой уходящей жизни и ревнивой завистью к покидаемой любви; цветущая красота Арабеллы возжигала ненависть в беспомощном фосфоре его запавших глаз, и все думали: «Как он страдает!»

Он еще немного приподнялся, и слова полились из лилового рта, обведенного белой загробной каймой, в то время как мужчины улыбались, слушая предсмертный бред, а испуганные женщины рыдали, как плакальщицы:

– Прощай, Арабелла! Ты принадлежишь мне. Я ухожу, но ты придешь. Я буду ждать. Я буду ждать тебя каждую ночь под магнолией, ибо не должна ты познать иную любовь, Арабелла, лишь мою, и никого другого! О, я докажу тебе мою любовь! Какое доказательство! Какое доказательство! Ибо ты – душа, что нужна мне!

И с улыбкой, дьявольски исказившей тени на его изможденном лице, он повторил, преодолевая хрипение, те же слова, быть может, лишенные смысла, а может, полные таинственного значения и вдохновленные нечестивым потусторонним знанием:

– Под магнолией, Арабелла, под магнолией!

Каждый день и почти каждую ночь потрясенная скорбью Арабелла с болью в сердце смотрела на магнолию, и по вечерам, когда ветер шуршал мертвыми листьями оголенного дерева, а луна светила волшебными ясными лучами меж тяжелых октябрьских туч, – Арабелла начинала дрожать и приникала к Бибиане, восклицая:

– Он здесь!

И он был там, под магнолией, тень средь опавших листьев, вздымаемых ветром.

Однажды вечером Арабелла сказала Бибиане:

– Мы любили друг друга. Он не причинит мне вреда! Он здесь. Я пойду.

– Мы должны подчиняться мертвым, – ответила Бибиана. – Ступай и не бойся. Я оставлю дверь открытой и прибегу, если ты позовешь. Иди, он здесь.

И он в самом деле был там, средь опавших листьев, тень, гонимая ветром. И когда Арабелла приблизилась к магнолии, тень простерла к ней руки, гибкие, длинные, змеиные руки, и две эти адские, извивающиеся, шипящие змеи легли на плечи Арабеллы.

Бибиана услышала громкий крик и кинулась к магнолии. Арабелла лежала под деревом. Бибиана внесла ее в дом; на шее Арабеллы виднелись две отметины, словно отпечатки пальцев костяных рук.

Ее прекрасные безжизненные глаза сияли от ужаса, и в стиснутых пальцах сестры Бибиана разглядела увядший цветок брачного утра, печальный и бесполезный цветок, из жалости оставленный ими на дереве – цветок, что был Другим и истинным посмертным цветком.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю