Текст книги "Песнь меча"

Автор книги: Розмэри Сатклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Потом нагнулся и взял кусок остывающего мяса с тарелки.

– Я рад, что мы поклялись в дружбе прежде, чем это выяснилось, потому что мои молодые смельчаки, могли не так понять. – И он взял к мясу кусок ячменной лепешки.

Бьярни, ставя еще одно блюдо на раскаленные угли костра, догадался, что старик намеренно дождался клятвы, прежде чем заговорить о голове своего повелителя.

Глава 15. Тени среди деревьев

Старейшины разукрашенного народа вернулись восвояси, забрав тело своего принца, завернутое в шкуры и привязанное к настилу, который тащила одна из лошадей. А на следующее утро, оставив молодого ярла и новый курган, Рыжий Торштен со своими воинами направился обратно на север.

В полдень на второй день пути они спустились с холмистых пустошей в небольшую лесистую долину, по которой цепью заводей, соединенных нитью быстро бегущей воды, протекала река. И там они сделали привал, как и раньше, чтобы напоить и накормить лошадей.

У реки росли не густолистые дубы и темные шепчущие сосны диких лесов, а березы, рябины и ольха, чьи тонкие листья наполняли тусклый конец лета ослепительным солнечным светом и пестрыми тенями, а под ногами было много травы, так что лошади смогли вдоволь наесться.

В воздухе мерцали тучи мошкары, и искусанный Бьярни, почесываясь, побрел вдоль речки к заводи, где они поили лошадей, мечтая охладить зудящую кожу. Но, подойдя к воде и нагнувшись, чтобы окунуть в нее голову, он увидел то, что заставило его забыть про укусы. Крупная озерная форель лежала у самого берега, носом против течения, которое волнистыми струйками обдавало ее бока. Прекрасное дополнение к лепешкам на ужин!

Стараясь, чтобы его тень не упала на воду, он растянулся на берегу и с невероятной осторожностью окунул ладонь, а потом и всю руку в холодную, мутную воду. Не торопясь, он повел рукой против течения, пока его пальцы не оказались под рыбой. Еще немного, совсем чуть-чуть… Ничто не нарушало тишины, кроме жужжания мошкары, о которой он успел позабыть, и плеска ручейка. На один лишь миг ему показалось, что между деревьями скользнула беззвучная тень, но видение тут же исчезло. Наверное, это всего лишь прозрачная паутина блеснула на солнце. Он не шелохнулся: его пальцы уже чувствовали трепещущие бока форели. Он затаил дыхание. Еще мгновение…

И вдруг где-то внизу, у лагеря, тишину пронзил звенящий свист тетивы.

Бьярни выдернул руку из воды, форель, ударив хвостом, исчезла, а он вскочил на ноги и помчался обратно к лагерю. Лес оставался безмолвным, тишина оглушала и спустя минуту, когда он добежал до прогалины, взорвалась криками людей, рычащей волной голосов и звоном мечей, а посреди всего этого – Торштен Олафсон, пронзенный стрелой с красным оперением, лежал, кашляя кровью, в ковыле у ручья.

После мирного плеска форели в заводи это нахлынуло на Бьярни, как страшный сон. Все бежали, словно во сне, и Бьярни с ними, туда, откуда прилетела стрела – к темному мерцанию среди деревьев. Он сжимал в руке нож, хотя и не помнил, когда выхватил его из-за пояса. Шум и крики прекратились, и они бежали в тишине, рассредоточившись и принюхиваясь, как ищейки, к призрачным следам.

Бьярни не знал, сколько длился этот сон, но потом ему казалось, что совсем недолго. В темных тенях и густых зарослях дикого леса стрелку наверняка удалось бы скрыться, но здесь, на открытом месте, среди редких берез, рябин и ольхи, было сложнее. И позже Бьярни задумался: а действительно ли стрелок хотел скрыться, совершив то, ради чего пришел…

В воздухе послышался новый запах – отсыревших корней; деревья редели, а долина ширилась, и окружавшие ее холмы исчезли. Вдруг он оказался на прогалине, покрытой травой и дроком, за ней блестела сочная зелень с белыми завитками болотной травы. А впереди, на расстоянии выпущенной стрелы, – добыча.

Бьярни закричал, набрав в уставшие легкие как можно больше воздуха, чтобы собрать рассеявшихся охотников, выбрался из леса и побежал быстрее.

Стрелок замешкался, не зная куда бежать. Он петлял по долине, облегчая задачу охотникам – наверняка он плохо знал эти земли и не ожидал наткнуться на болото. Все еще словно во сне, Бьярни видел, как собрались остальные, услышав крик, и выбежали со всех сторон из леса, но он все еще был впереди. Вокруг раздавались глухие возгласы – так кричит стая, завидевшая добычу. Стрелок неожиданно обернулся – Бьярни увидел, как он схватил лук, и успел уклониться от стрелы, просвистевшей мимо его щеки.

Для другого выстрела не осталось времени, или в колчане закончились стрелы. Он отбросил лук в сторону и приготовился к нападению – с кинжалом в руке, спиной к болоту, а Бьярни рванулся вперед, в два прыжка преодолев разделявшее их расстояние.

Земля под ногами стала мягкой и сухой, но Бьярни этого не заметил; сейчас для него существовал только человек, ждущий его с кинжалом в руке, и собственный нож, и жажда крови, бьющая в голову. В его сне их было только двое, остальные охотники исчезли в тумане. На мгновенье, уклоняясь от молниеносного пиктского кинжала, он увидел оскаленные зубы и широко раскрытые глаза убийцы Рыжего Торштена, его господина. Затем услышал глухой удар и скрежет лезвия по кости, когда его нож вонзился над ключицей в упругую шею. Этот удар развеял сон и вернул его к действительности. Прохладный ветер дул с болота, ворон пронзительно вскрикнул над его головой, а человек все еще стоял перед ним, покачиваясь, прежде чем его колени подкосились, и он упал лицом вверх в болотную траву.

И это было лицо молодого пикта, которого он видел три дня назад, мертвого, у погребального костра ярла Сигурда. Бьярни уставился на него и почувствовал, как волосы встают дыбом, он вспомнил древние легенды об убитых воинах, восставших из мертвых, которые рассказывали бесконечными зимними вечерами. То же вытянутое, узкое лицо, еще совсем безбородое, те же темные волосы, откинутые со лба, украшенного знаком воина, тот же взгляд широко раскрытых глаз и оскаленные зубы.

Вдруг он заметил изогнутый серебряный браслет над правым локтем – такой же, но на другой руке, а на левой не было никакого следа, который остался бы, сними он браслет с этой руки. Братья; возможно, даже близнецы! Сыновья Мелбригды Волчьего клыка. И то, что мгновенье назад казалось сном, превратилось в кровную месть.

Кровь хлестала из глубокой раны на его шее, из других ран – на груди, животе, боках, когда подбежали остальные охотники, жаждущие участвовать в убийстве. Бьярни, нагнувшись, чтобы вытереть нож о траву, увидел, что ноги его почти погрузились в болотную тину, и торопливо вытащил сначала одну, затем другую.

– Лучше перетащить его на твердую землю, пока мы все не застряли в этой вонючей жиже, – сказал он спокойно, как будто они завалили оленя; но теперь, когда чары сна рассеялись, его сердце сильно забилось и тошнота подступила к горлу.

Они вытащили тело молодого пикта из болотистой земли, связали щиколотки ремнем его собственного колчана, чтобы легче было тащить, – никому не нужно, чтобы это выглядело как бойня, – и направились обратно, волоча его за собой.

Когда они вернулись, воины уже сворачивали лагерь и готовились отправиться в путь, оседлали коней, собрали оружие и снаряжение, и в воздухе висела зловещая ярость, словно буря, готовая разразиться в любую минуту, а посреди всего – лежал Торштен Олафсон, завернутый в свой полосатый блестящий плащ, и Эрп примостился возле него, все еще держа в руке обломки стрелы, которую ему удалось вытащить. Неподалеку стоял Эджил, предводитель дружины Торштена, наблюдая, как плели носилки из прутьев и веток.

Он обернулся, когда охотники швырнули тело молодого пикта к его ногам, и сказал:

– Славная была охота?

– Славная, – согласились они, тяжело дыша.

– Кажется, в ней участвовали многие.

Бьярни не собирался приписывать убийство себе. Он совсем не был уверен, что хочет этого.

Но Оттар Эриксон, всегда отдававший должное тем, кто заслуживал, сказал:

– Бьярни Сигурдсон первым вонзил нож.

– Кажется, он похож на того, который приходил за головой Мелбригды и хотел убить ярла Гутторма, – сказал Бьярни, как будто были нужны какие-то оправдания.

– Да, – согласился Эджил, посмотрев на израненное тело у своих ног, – значит, это кровная месть.

Бьярни воскликнул без тени сомнения:

– Тогда мы вернемся на юг, чтобы отомстить, – и услышал одобрительные возгласы молодых воинов вокруг.

– Кажется, ты уже это сделал. Но даже если бы ты не убил его… – устало заворчал Эджил, словно говорил уже в который раз, – мы воины Торштена Олафсона, и наша задача – идти на север и защитить леди Од, его матушку, если возникнет необходимость, а в дальнейшем следовать ее приказаниям.

Тут Бьярни понял, почему в лагере ощущалось угрюмое негодование, еле сдерживаемый бунт.

– Она всего лишь женщина, – не выдержал Оттар Эриксон. – Не ей решать….

И его возмущение подхватили все охотники.

Остальные воины собрались вокруг них, держа своих коней под уздцы, с горящими глазами, угрюмые, нетерпеливо вертя в руках мечи – то, что недавно было улажено, всколыхнулось с новой силой, как будто лопнула заплата на старом плаще.

Эджил взревел, как горный медведь.

– Во имя грома! Она госпожа флота, армии и поселений Рыжего Торштена, которую называют Мудрой за ее проницательность!

Он сделал глубокий вдох и продолжил спокойнее:

– Неужели вы забыли, что мы приплыли на Кейтнесс не как пираты, чтобы спалить усадьбы и разграбить церковное золото. Мы хотим, когда кончится вражда, построить здесь свой дом, новые поселения, а это касается женщин не меньше, чем мужчин! Поэтому, что бы ни случилось потом, мы едем на север.

И вскоре они направились на север, везя на носилках богатырское тело Рыжего Торштена, Торштена Олафсона, и оставив труп молодого пикта на съеденье волкам и серым воронам.

А Эрп и Бьярни, верхом на двух самых быстрых конях, поскакали вперед, чтобы первыми добраться до зимнего лагеря и принести горестные вести Мудрой Од.

Они гнали коней нещадно, останавливаясь лишь на несколько часов во мраке ночи, чтобы дать им отдохнуть. Однажды, когда они грызли сухие лепешки, Бьярни задал вопрос, который мучил его весь день:

– Должно быть, он шел за нами все время. Помнишь, лошади волновались… Зачем он зашел так далеко? Ведь не ждал же он подходящего случая: их и раньше было много. Это не его земля, он ее плохо знал, поэтому мы и поймали его на краю болота, о котором он не подозревал.

– Если это кровная месть, – задумчиво сказал Эрп, – она касается только Рыжего Торштена, а не его людей, и вряд ли он хотел снова разжигать войну на вересковых пустошах. Лучше было убить врага подальше от земель своего племени.

Поднялся легкий ветер, покачивая вереск, и брызги дождя ударили им в лицо.

– Ты поступил бы так же? – спросил наконец Бьярни.

– Да, если бы был свободен и мстил за убийство своего брата.

Задолго до рассвета они оседлали коней и вновь пустились в путь. Солнце висело низко, и погода портилась; к полудню с северо-запада налетел шквалистый ветер, и стена дождя прошлась по холмам, когда они поднялись по склону над болотом, въехали в ворота лагеря и во дворе спрыгнули с измученных коней.

– Где госпожа? – спросил Бьярни человека, который вышел им навстречу.

– Какие новости? – поинтересовался тот вместо ответа.

– Никаких, – ответил Бьярни, – пока она не услышит их первой.

Но голос его прозвучал красноречивее всяких слов.

– В доме, – сказал им кто-то из сбежавшейся толпы.

Всем хотелось узнать, что случилось, но вопросов больше не задавал никто. В них не было нужды.

В женских покоях леди Од сидела у торфяного огня и зашивала накидку из темно-зеленой шерсти, Мергуд с работой устроилась рядом с ней, а у их ног примостились две внучки – они с весьма серьезным видом пряли нить, которая получалась неровной, шероховатой, и Лила, младшая, даже высунула кончик языка от напряжения. Услышав чьи-то шаги, они подняли головы, и на мгновенье остановившись на пороге, Бьярни увидел, как они безмолвно застыли, словно мухи в окаменелой смоле. Затем Мергуд прошептала, дрожа:

– Я же говорила, что слышала его голос в морском ветре. Вот и он!..

Прялка выпала из рук девочек, и они испуганно захныкали.

– Мергуд, отведи детей в опочивальню, – очень тихо сказала Од, почти не двигая губами. И когда они ушли, она только спросила:

– Убит?

– Убит, – мрачным голосом ответил Бьярни.

Мгновенье они молчали, дождь барабанил по крыше.

Потом она спросила:

– В сражении? Ну, конечно, в сражении.

Бьярни покачал головой.

– Нет, битва закончилась, прежде чем мы добрались до лагеря ярла. Стрелой из-за деревьев на пути домой.

Од вздрогнула и сделала глубокий вдох. Но она так привыкла заботиться о людях, что минуту спустя сказала:

– Вы промокли до нитки. Подойдите к огню.

И когда они подошли, добавила:

– Садитесь и расскажите мне все.

Они повиновались, тепло горящего торфа приятно согревало их намокшие, уставшие тела. И вместе с Эрпом, который никогда за свою рабскую жизнь не сидел в присутствии госпожи, а сейчас только изредка вставлял слово, Бьярни, запинаясь, рассказал эту мрачную историю – о смерти ярла Сигурда, погребальном костре, мирных переговорах, голове Мелбригды и двух молодых пиктах, его сыновьях. И о стреле, выпущенной из-за берез у ручья.

– Это все, – закончил он. – Они везут его сюда – завтра в полдень уже должны быть здесь. Предводитель дружины приказал нам поехать вперед, чтобы принести вам вести.

Порыв ветра забил по крыше, словно крылья гигантской птицы, и шквал дождя залил шипящий огонь. Леди Од, не сводившая глаз с Бьярни, вдруг вздрогнула.

– Как безрадостно ему будет этой ночью, – прошептала она.

– Его обязательно где-нибудь укроют, – ответил Бьярни.

Это прозвучало ужасно глупо, но что еще он мог сказать?

А Эрп, с неуклюжей заботой в голосе, добавил:

– Многие с радостью отдадут свои плащи, чтобы укрыть его от дождя.

Леди Од скомкала зеленую накидку, которую она зашивала, и встала.

– Идите, поешьте и выспитесь, – сказала она, когда они поднялись вслед за ней. И ни слова больше.

Бьярни часто потом вспоминал, как в ту минуту она стояла, с накидкой в руках, и смотрела на темно-зеленые складки, словно держала ребенка и вглядывалась в его крошечное личико у своей груди… Затем она повернулась и направилась в опочивальню, откуда из-за завесы доносились испуганные, горькие всхлипывания.

Эрп и Бьярни взглянули друг на друга и вышли в дикий серый мир, чтобы поесть и поспать, как она приказала, и ответить на расспросы столпившихся вокруг них людей.

К вечеру следующего дня дружина вернулась, привезя Рыжего Торштена на плетеных носилках.

Голая земля в Каминном зале была устлана свежими листьями папоротника, с желтеющими кончиками – ведь близилась осень, и леди Од встретила его на пороге без слезинки на глазах. И вот, при свете факелов, прогоняющих тьму, и буре, все еще грохочущей по крыше, она и Мергуд, единственные взрослые женщины в лагере, подготовили тело для погребального костра по древнему обряду.

И до захода солнца он лежал при факелах, укрытый блестящим плащом и медвежьей шкурой, среди воинов, которые по очереди несли стражу, а на склоне холма, над лагерем, откуда виднелось море, возводился погребальный костер.

Дождь перестал, но сухих веток почти не осталось, и не было сваленного молнией дерева, как шесть дней назад, когда погребали ярла Сигурда. Они нашли немного хвороста в устье реки, прочесали опушку леса в поисках веток и собрали дрок на холмах. Смолу принесли с берега. И в ночной тьме Дангадр с несколькими своими людьми прискакал с мыса, с парой повозок, полных сухого торфа, и огромными кувшинами огненной, ржаной воды. Новости быстро расходятся по этой дикой земле.

Всю ночь и следующей день готовились к отпеванию вождя, а Торштен лежал в своем доме с тарелкой соли на безмятежной груди и горящими факелами у ног и головы. Высокий погребальный костер виднелся на склоне горы, охотники отправились в лес за оленями и кабанами, чтобы приготовить их в накалившихся ямах для жарки, за усадьбой вождя.

К вечеру третьего дня они вынесли Торштена из зала и понесли вверх по холму, где его ждал костер. Когда его поднимали на вершину костра, ветер с моря загибал его рыжую бороду набок и бороздил мех черного медведя. На этот раз животных не приносили в жертву, вместо этого брат Ниниан [81]81
  БРАТ НИНИАН – назван в честь святого Ниниана (ок. 360–432) – первого прибывшего в Шотландию христианского епископа. По преданию св. Ниниан появился на свет в Камбрии (Уэльсе) на северо-западном побережье Англии. Еще юношей он отправился в Рим, чтобы постичь там основы христианского учения. В Риме он был посвящен в сан епископа, а затем получил от римского папы Сириция поручение обратить в христианство языческие племена пиктов.


[Закрыть], капеллан леди Од, стоя рядом с усопшим в своем привычном коричневом одеянии с колоколом и посохом в руках, совершил христианский обряд погребения. Бьярни не слышал слов, он думал:

«Два костра за девять дней. Недобрая жатва».

Факелы вонзились глубоко в основание костра, и пламя красными нитями пронеслось по собранному торфу. Бьярни смотрел, как огненные языки облизывали смолянистые ветки – осторожно, как будто пробуя их на вкус, а затем вспыхнули алчным порывистым пламенем. Стал потрескивать хворост, объятый огнем, и запах горящей смолы разнесся удушливым облаком, пестревшим летящими искрами. Кто-то закричал и указал рукой поверх бурных вод Пентленд-Ферта, где виднелся огонь на высоком мысе острова Хой, зажженный в ответ на их костер, и все поняли, что Оркни, покинутый своим ярлом, безмолвно сочувствуют их горю.

В сером рассвете, когда высоко в небе кричали береговые птицы, погребальный костер обрушился в свое пылающее сердце. А когда сердце потухло, они сгребли раскаленную золу и стали строить курган из камней и торфа над огненным рубцом на склоне холма, чтобы и здесь, как и над тем проливом на юге, был знак для будущих кораблей.

С наступлением длинных северных сумерек на открытом дворе зимнего лагеря зажгли и другие костры. Весь день продолжалось отпевание, и люди, строившие курган, возвращались к дому, чтобы выпить кружку эля и подкрепиться, а затем уходили обратно – добавить еще несколько камней к растущей горке. И вот курган был готов, и воины собрались перед усадьбой вождя. Ямы для жарки стояли открытыми, и воздух наполнился жирным ароматом готового мяса. Перед входом в Каминный зал соорудили для леди Од скамью из торфа, и она сидела там на разостланной серебристой тюленьей шкуре. Лила и Сигни примостились у ее ног, а Мергуд, которая некогда сама была королевой, – стояла, как обычно, в тени, за госпожой.

Дангадр со свитой вернулся в свою крепость к молодой жене. Бьярни думал, что найдет ее среди сестер, но ее место теперь у очага мужа, а не в усадьбе отца. Хотя Дангадр мог бы проявить больше сочувствия – и к ней, и к леди Од, и это было бы важнее повозок с торфом и выпивкой.

Он сказал об этом Эрпу, но тот ответил:

– Другие люди, другие обычаи. На Аргайле поступили бы так же.

Близилось утро, пиршество закончилось, глаза горели ярче, а языки стали развязнее от выпитого эля. То тут, то там в толпе раздавался смех, вперемешку с хвастливыми клятвами отомстить и рассказами о прошлых или будущих геройствах – кое-где вспыхивали драки, но почти все они затухали так же быстро, как разгорались. Временами кто-то брал в руки гусли, когда его одолевало желание спеть песню, – неважно, хотели его слушать или нет, главное – дать волю языку.

Предводитель дружины Эджил поднялся со своего места, с рогом, полным эля; и люди, сидевшие неподалеку, подтянулись поближе, чтобы послушать, а потом и другие и дальние, пока весь лагерь и воины, достаточно трезвые, чтобы понимать происходящее, не окружили его в освещенной факелами тьме.

Эджил огляделся вокруг, осушил свой рог и стряхнул последние капли на землю. Затем громким напевным голосом, как гусляр, начал рассказывать о смерти Рыжего Торштена Олафсона. Он уже рассказывал об этом леди Од, коротко и спокойно, но теперь другое дело – это была песнь о гибели, без которой не может быть погребен ни один вождь, песнь, которую позже подхватят и дополнят гусляры, и она станет частью истории его народа.

Лучше, чтобы Торштен погиб в бою, а не от стрелы, выпущенной из засады, но Эджил постарался на славу. И леди Од слушала его, не отрывая глаз, как слушала Бьярни четыре дня назад.

Когда Эджил закончил, она сказала:

– Прекрасный рассказ, Эджил, благодарю тебя от всего сердца.

Но среди столпившихся воинов поднялся ропот, и их предводитель, все еще стоя с пустым рогом в руке, сказал:

– Госпожа, есть еще кое-что.

– Говори, – произнесла леди Од; она выпрямилась на скамье, и лицо ее стало каменным, как будто знала – все четыре дня – о чем пойдет речь.

– Некоторые из нас, особенно молодые воины, – начал Эджил, – хотели сразу же повернуть на юг, чтобы отомстить за Торштена Олафсона раздробленными черепами и сожженными жилищами.

– И все же вы направились на север, – сказала госпожа, – мудрое решение.

– Мы вернулись, чтобы привезти тело повелителя для погребения и защитить его матушку и детей, если понадобится. И мы вернулись, госпожа, чтобы услышать твое приказание.

В толпе послышался недовольный ропот. Леди Од была матерью своего народа, но это дело касается мужчин, а она всего лишь женщина.

Госпожа услышала их возмущение и поднялась, холодно и напряженно взглянув на лица, освещенные факелами – мало-помалу гул стих.

Когда воцарилась тишина, она заговорила так, словно сама была мужчиной, – она всегда отличалась мужским взглядом и мужской способностью взвешивать все «за» и «против» – и при этом была для них матерью.

– Из всего, что я услышала за эти четыре дня, два события не вызывают сомнений: во-первых, смерть вашего повелителя, моего сына, была не гибелью в бою, а убийством, совершенным из кровной мести, как рассказал предводитель Эджил, и вы уже возвратили долг. Большего наши обычаи не требуют!

Минуту она молчала, приковав их внимание взглядом. Затем продолжила:

– Во-вторых, вы приплыли сюда вслед за своим повелителем, как и люди с Оркни вслед за своим, не для того чтобы разграбить поселения, вырезать скот, забрать золото и рабов и отправиться домой, оставив позади дым пожарищ. Да, отчасти это был военный поход, но только чтобы закрепиться на новой земле, заключить мир со здешними племенами и создать поселения. Теперь с враждой покончено – по большей части – и пришло время строить дома; мир легче укрепить свадьбами и родством – мне сказали, что на юге уже шли разговоры о том, чтобы отдавать друг другу на воспитание своих сыновей – чем убийствами, которые никогда не прекратятся.

– Викингам не пристало выслушивать такое, – заворчал старый моряк, – мне это надоело.

Но леди Од улыбнулась ему, как старому другу:

– Возможно, ты прав, Ранальф Ормсон, но все же тебе лучше выслушать меня и запомнить мои слова – ради поселений, которые вы построите в устье реки, ради женщин и детей, которых привезете к новым очагам – вы еще не зажгли их, чтобы печь лепешки из ячменя, который только предстоит собрать. Во имя Белого Христа, выслушай и запомни мои слова, когда меня не будет рядом, чтобы напомнить их тебе.

Тревожные возгласы пронеслись по толпе. Она столько лет была частью их жизни… Эджил взволнованно сказал:

– Госпожа, вы совсем еще не старая!

Она посмотрела на него, затем на испуганные лица в свете погребальных факелов и рассмеялась, очень ласково, над их простотой и наивностью.

– Нет, нет, я не об этом. Хотя я вдруг действительно почувствовала себя слишком старой, у меня нет сил, чтобы строить мир заново. На Кейтнессе у меня нет ни дома, ни родни, как и там, на островах; но в Исландии все еще живет моя семья, мои братья, которых я не видела много лет. Поэтому весной, когда можно будет выйти в море, и здесь будет покончено со всеми делами, я отправлюсь к ним.

И все поняли, что говорить больше не о чем.